Кино

Сашка Бушуев узнал про кино с утра. В селе Калиновке – это событие. Почти как весна пришла — редко, нечасто, но всегда ждешь. Не то что в городе, где оно каждый день. Про что кино — непонятно, но название звучное: «Экзистенциальные горизонты».

От этой новости у Сашки внутри всё вздрогнуло. Не от названия – он и слово-то "экзистенциальный" выговорить не мог, не то что понять. А потому что там будет Катя. Катерина — новая заведующая клубом. Недавно закончила институт культуры и приехала работать в Калиновку. Городская. Не такая, как все. Стройная, лёгкая, походка — будто по воздуху ступает. Голос мягкий, чистый. А глаза — синие, как лёд на реке весной, когда уже потемнел, но ещё держится. Сашке от одной мысли о ней в груди жарко становилось, и язык заплетался.

Он её заприметил ещё с осени. Слов с ней говорил не много — стеснялся. Она вся ровная, гладкая, а он — с мазутом под ногтями, руки, как лопаты. Весь день в ремзоне с техникой возится. И всё равно — тянуло к ней, как железо к магниту.

Вот и сегодня, Сашка весь день снимал с трактора заднюю ступицу. Маслом вымазался по уши. Но к вечеру – отмылся, принарядился: брюки новые, сатиновые, рубашка белая, даже галстук попытался — тот самый, школьный ещё, с красной полоской. Волосы пригладил. Мать покосилась:

– Ты куда это, Санек, разрядился?
– Кино, мам… – буркнул Сашка, глядя в пол. – В клубе.
– Ага, кино… – мать усмехнулась. – Смотри, Катю-то нашу городскую не спугни. Она ж у нас небось и картины эти понимает.

Сашка покраснел. Мать всегда в самую точку попадала. Он и боялся этого – что Катя умная, а он… ну, слесарь. Слова путает. Но сегодня – решил! Сегодня в темноте клуба сядет рядышком. Может, руку возьмет… Сердце колотилось, как отбойный молоток.

В клубе уже народу – тьма. Дети шныряют, бабы что-то обсуждают, парни курят на крыльце. Захар Петрович — киномеханик, возился с кинопроектором, ругался шепотом. А Катя металась между ним и публикой:

– Тихо, граждане! Сейчас начнем! Захар Петрович, ну что же вы?!
– Щас, Катерина Семеновна, щас… Контактик отошел! – бормотал Захар, трясясь руками.

Сашка протиснулся вперед, к самому экрану. Там, у стеночки, стоял Катин стул. Он пристроился рядом, на краешек скамьи. Катя, пробегая, мельком глянула на него:

– О, Саша! Помогите Захару, а? Он уж совсем…
– Да я… я не механик… – растерялся Сашкa.
– Ну попробуйте! – Катя уже неслась к бабам, которые чуть не подрались из-за места.

Сашка полез к проектору. Запахло спиртом. Захар Петрович тыкал пальцем в какую-то клемму:
– Вот она, стерва! Держи, парень, проводок… Нет, не тот! Эдакий ты бестолковый!

В конце концов, свет погас, луч проектора дрогнул на экране, заиграла торжественная музыка. Народ зашикал, затих. Сашка еле успел юркнуть на свое место рядом с Катиным стулом. Она села, пахнула духами – чем-то легким, неуловимым. Сашку аж затошнило от волнения.

На экране поплыли картинки. Город огромный, стеклянный. Люди ходили быстро-быстро, лица серьезные. Говорили что-то умное, непонятное. Музыка то заунывная, то резкая. Народ в зале заерзал.

– Чего это они? – громко спросил кто-то сзади.
– Молчи! – зашикали на него.
– Да скучища… – зевнула баба рядом с Сашкой.

Сашка тоже мало что понимал. Герой какой-то мучился, смотрел в окно на дождь, говорил долгие монологи про смысл бытия. Но Сашку это мало волновало. Весь он был сосредоточен на Кате. Он видел в полумраке ее профиль – прямой нос, длинные ресницы, губы… Он слышал ее ровное дыхание. Он ловил каждый ее вздох, каждое движение. Она сидела, подперев щеку рукой, внимательно смотрела на экран. Казалось, все понимала.

"Вот она какая… Умная… – думал Сашка с тоской. – А я… как дурак тут сижу. Руку взять – и то боюсь".

Сердце опять заколотилось. Рука сама потянулась к Кате. Пальцы дрожали. Он еле слышно коснулся ее локтя. Катя вздрогнула, резко отдернула руку, даже не глядя на него. Шепнула резко:

– Саша! Ну что вы! Не мешайте!

Сашку обдало жаром стыда. Он сжался в комок, отодвинулся. "Дурак! Ну я и дурак! – мысленно бил он себя. – Испугал ее!"

На экране герой плакал. Музыка выла. В зале захрапел кто-то. Ребенок зарыдал.

Сашка сидел, уткнувшись в пол. Стыд жёг его изнутри. Чтобы как-то загладить вину, он наклонился к Кате и шепнул первое, что пришло в голову:

– Кино…оно… дюже, как его… экзистенциальное… – выдавил он, корчась от собственной глупости.

Катя повернула к нему голову. Глянула будто сквозь. В глазах у неё была усталость и капля жалости.

– Саша…Ну помолчите. Ну правда.

Она снова отвернулась к экрану. Сашка почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось. Огромная, глупая пустота. Он больше не смотрел ни на Катю, ни на экран. Сидел, сгорбившись, глотая ком в горле. Фильм казался бесконечным. Эти непонятные люди, их страдания – все было чужим, ненужным.

Наконец, свет зажегся. Все задвигались, зашумели, потянулись к выходу, сплевывая шелуху от семечек. Катя вскочила, побежала помогать Захару Петровичу мотать пленку. Она прошла мимо Сашки, даже не взглянув. Он слышал, как она говорила Захару:

– Эх, никто ничего не понял. Надо было комедию привозить…

Сашка вышел на крыльцо. Ночь была ясная, июльская. Воздух теплый, пахло полынью и пылью. Над головой – небо черное-черное, усыпанное звездами. Мириады звезд. Большие, маленькие, яркие и едва заметные. Тихо так. Только сверчки трещат в траве да где-то далеко лает собака.

Сашка поднял голову. И замер. Звезды… Они были такие близкие, казалось, рукой достать. И такие же непонятные, как тот дурацкий фильм. Но глядя на них он не чувствовал стыда. Не было глупой неловкости. Была только тихая, огромная, как само небо, загадка. И его неудача с Катей, его позор – вдруг стали маленькими-маленькими.

"Экзистенциальные… – подумал Сашка, глядя ввысь. – Горизонты…" Слова были все те же, чужие, но теперь они почему-то не резали слух. Они были про это. Про ночь. Про звезды. Про тишину. Про то, что болит и щемит внутри, но назвать нельзя. И Катя… Ну, не вышло. Не судьба. Она – городская, умная. А он… он вот здесь. Под этим небом.

Он глубоко вздохнул. Воздух был сладким. Тоска по Кате еще сосала под ложечкой, но уже не так остро. Она смешалась с чем-то другим – большим, спокойным. С чувством, что он – здесь. И звезды – здесь. И жизнь – она вот такая. Непонятная. Иногда обидная. Но… своя.

Сашка потянулся, размяв затекшую спину. Завтра рано вставать – трактор чинить. Он спустился с крыльца и пошел по темной улице к дому. Шел не спеша, глядя под ноги, а потом опять поднимая голову к звездам. В ушах еще стояла та странная музыка из фильма, но теперь она не резала, а как-то сливалась с тиканьем сверчков и мерным шагом по пыльной дороге. Шел он, простой деревенский парень, Сашка Бушуев, и нес в себе тихую, невысказанную грусть и странное успокоение от огромного, звездного неба над головой. Непонятного. Как жизнь.