Отдел ИКС, или Отделение Человека

– Ну что, друзья мои, так и будем тратить время вхолостую? Не пора ли нам оставить всё это пустозвонство, всю эту, извините за выражение, «хиромантию», и заняться действительно делом?
Так вопросил нас доктор Мусалимов.
Мы глянули на него с выражением полного непонимания. Разве мы до сих пор не занимались делом, не творили во славу науки и грядущего счастья человечества?
Поясню для тех, кто не в курсе (хотя сомневаюсь, что таковые найдутся: у нас всё знаменито, всё на слуху).
Наш город Бабилонск велик и прекрасен весьма. Тут есть новоскрёбы невероятных форм – изогнутые, выпуклые, в триста этажей, а рядом – вросшие в землю домишки, где люди живут просто и без претензий. Есть у нас и великолепный Диснейленд местного пошиба и  предместье Болотное – объект экстремального туризма. В городе на протяжении всей его истории соседствовали современность и средневековье.
И одна из главных достопримечательностей Бабилонска – наш научный кластер. В прежние годы учреждение носило название Центра биохимических и информационных технологий. Придя в упадок, неизбежный с течением лет, особенно в годы перманентной социальной эволюции, учреждение наше, однако, в последнее время снова заработало в полную силу, буквально возрождаясь.
А два года назад наш научный центр был переименован. Теперь он звался Институтом Человека. И мы, как говорится, знали этого Человека в лицо. Ещё бы! Это был наш хозяин, владелец института, крупный олигарх. Поскольку он был нашим кормчим и кормильцем, понятно, что все научные силы института были брошены на решение единственной, но главной задачи – продления жизни нашего владетеля, его омоложения и, возможно, даже клонирования. Во всяком случае, стратегическая задача института состояла именно в этом. Все сотрудники занимались исследованием параметров хозяина: его веса, роста, особенностей речи, возрастных изменений, наследственных болезней (каковых никак не оказывалось), даже реинкарнационных атавизмов и кармических накоплений. По всему выходило, что хозяин здоровее всех здоровых, выше и дальновидней остальных, да и цветом глаз и  массой тела выгодно отличается от всех когда-либо живших.
В институте действовали две дополнявшие друг друга научные школы  и было, тем самым, два отделения.
Первая школа сгруппировалась в отделении антропометрии. Она не ограничивалась теоретическими исследованиями, но старалась при всякой возможности выдвигать практические рекомендации. Так, она представила в Большую Думу петицию с требованием присвоить имя нашего хозяина центральному банку, а вкупе с ним – министерству коммунального хозяйства (уж очень коммунально оно работало), а также управлению спорта и допинговых рисков.
Вторая же группа, а именно – отделение палеоантропогенетики – шла, на мой взгляд, глубже. Ею велись раскопки, особенно близ дачного домика нашего владельца, чтобы отыскать артефакты, подтверждающие их сильную теорию о первочеловеке как этническом предке хозяина и всех нас. Этот первозданный Адам представлялся общественному сознанию в облике человека-дракона (иногда – человека-волка) с непременными крыльями и золотым ореолом вкруг массивной головы. Артефакты находились всегда. Другой вопрос, что внутри группы возникали разногласия. Одни говорили, что найденные предметы исчисляются пятью-шестью миллионами лет; другие – что они суть отходы совсем недавней жизнедеятельности владельца и его свиты. Этой группой учёных был даже создан небольшой музей, где, в частности, были представлены откопанные находки. Среди них были, к примеру, летние тапочки, которым, согласно табличке, было пять миллионов лет; здесь же выставлялась и зубная щётка: ею в далёкой молодости пользовался наш хозяин (но вряд ли первочеловек, которому, как известно, для чистки ротовой полости требовалось каменное зубило). В целом все сходились на том, что предметы, которые откапывал отдел, важны безмерно.
Так мы работали, не щадя живота своего, а меж тем – как горько об этом говорить! – наш владетель старел, явно и неуклонно. Посему некоторые из нас, наименее ответственные и настроенные скептически, стали ходить в институт лишь формально. Они отсиживали на заседаниях, болтая на схоластические темы вроде вопроса всемерной поддержки всего, что делается под солнцем, в особенности – курса на дальнейшее неуклонное развитие.
События, потрясшие основы всего, начались в день очередного учёного совета. Признаться, он сильно удивил меня.
Докладчик открывал рот, но ни слова не вылетало из его уст. Я оборачивался в недоумении: неужели я оглох? Но сотрудники смотрели вдаль с умнейшим видом, а некоторые спали, тихо и безмятежно. Когда, наконец, мы вышли из зала заседаний, вспотевшие, с затёкшими членами, я спросил:
– Друзья мои товарищи, я один такой тупой? Я один глух к новым идеям? Или вы тоже ничегошеньки не расслышали в его докладе?
– Ну почему же… – промолвил докторант Лобов. – Я кое-что уловил. Было определённое движение воздуха.
И тогда-то Махмуд Мусалимов вопросил:
– Ну что, господа, мы и впредь будем тратить время вхолостую? Не пора ли нам оставить всё это пустозвонство, всю эту, извините за выражение, «хиромантию», и заняться действительно делом?
Это было в пятницу, в конце рабочего дня. Начальство куда-то сбежало: как видно, звали дела-заботы, а у нас, тем самым, образовалось свободное времечко.
– Каким делом, спрашиваете вы? – продолжал меж тем Мусалимов. – Вам не кажется, что хозяину совершенно безразлична вся наша бурная деятельность по его возвеличению?.. Нет-нет, пора браться за дело. Да за такое, которое принесёт миру надежду, а нам – большие дивиденды!
В итоге краткого, но ёмкого обсуждения сложилась тайная исследовательская группа. Махмуд Мусалимов по праву стал её руководителем. В основной состав вошли: Моисей Герш, Диас  Аруах и Миша Менжуков, Леонид Цай и Готфрид Корн. Ну и я, ваш покорный слуга, средний научный сотрудник Виль Дипловатый. Позже к группе примкнуло ещё несколько человек из института, в том числе представители технического и электротехнического персонала.
Мы назвали наше тайное общество отделом ИКС, то есть Инновационных компьютерных систем. И разместили нашу секретную лабораторию в одном из домов поблизости от института, в никому не известном подвальном помещении. Ибо один из нас, а именно – Мося Герш, давно снимал эту комнату в подвале. Когда-то в здании был не то банк, не то радиоцентр, потом всё, как это обычно бывает, обанкротилось, и Моисей, подсуетившись, выкупил подвальные комнаты. Вероятно, для нужд своей личной жизни. К тому же, у него водились лишние денежки, на которые мы, добавив чуток из своих, в срочном порядке закупили необходимое оборудование.
Там-то, в этих тускло освещаемых стенах, в лабиринте полутёмных коридорчиков, и разместилась наша лаборатория. Очень удобно. Никто нас не видит, не слышит, зато институт рядом, виден через дорогу, так что, даже трудясь по ночам, мы с утра не опаздывали на основную работу. Впрочем, основной теперь была для нас работа в подполье.
Переезд в новоиспечённую учёную келью занял несколько дней, вернее, опять-таки – ночей: приходилось всё делать подальше от глаз начальства. Перетащили в подвал часть оборудования, закупили несколько новых гаджетов, девайсов и препаратов. И, наконец, были готовы приступить к удивительной нашей работе.
По вечерам, ночам и выходным мы напряжённо и с полной самоотдачей трудились в новообразованном отделе. И, конечно, использовали и опыт, обретённый в работе над образом Человека в институте.
Чем же конкретно мы занимались, спросит читатель? Резонный вопрос.
Так вот. Из первичной информационной копии человека, ещё сыроватой и несколько аморфной, мы создавали копию нейросоматическую.
На протяжении нескольких месяцев Махмуд неустанно разъяснял нашу задачу, нацеливал нас, вдохновлял, подстёгивал.
  – Нам предстоит сотворить не что-нибудь, а самый настоящий нейрокомпьютер.  Считаю своим долгом отметить: многие идеи, которые мы воплощаем сегодня в эту программу, высказывались ранее, профессором Модестом Моисеевичем Франкельбергом. Он выдвигал их в частных беседах, но, увы… Его идеи не получили признания при жизни учёного.
– Нейросеть, – любил повторять Махмуд, – является базой искусственного интеллекта. Нейроны становятся узлами, связи между ними определяют заданные алгоритмы и формулы, а дальше – сеть начинает учиться, с каждым циклом приобретая новый опыт и используя его в дальнейшем.  Преимущество нейросети в том, что она позволяет решать объёмные вычислительные задачи, тратя на это минимум времени, и за счёт обучения делать это всё лучше и лучше.
Мы внимали, затаив дыхание и, стараясь не упустить ни слова, обратились в неподвижные манекены.
– Предпосылка для создания нейрокомпьютера, – продолжал лидер нашего учёного сообщества, покручивая длинный чёрный локон своих кудрей, – это возможность реализации искусственного нейрона, основанного на передаче особых сигналов. Моё давнее убеждение состоит в том, что наиболее перспективным методом здесь послужит световое излучение.
Я как-то повечеру вылез со своим предложением:
– Надо бы, наверно, копию не только нейросоматическую, но и – духовно-нравственную! …А что? Представьте: человек лучистый, со светлым взором, умеющий любить без условий и летать без приспособлений…
– Уймитесь, Дипловатый. Это следующий этап, – перебив меня, сдержанно проговорил Махмуд.
«Следующий?..» – подумал я в затруднении.
– Да! – словно прочитав мои мысли, решительно ответил Махмуд. – Да, потому что задача и без того сложна до невыносимости!
Не стану утомлять читателей подробностями долгих лабораторных экспериментов и громоздкой терминологией, тем более что приходилось изобретать и термины пока ещё никому не известные, неслыханные. Перейду сразу к главному – к тому дню, когда всё, наконец, свершилось.
Мы оставили спящий плод наших опытов за запертой дверью подвала, а сами, радостные, возбуждённые, собрались в дальней комнате, где стали бурно отмечать завершение огромной тайной работы. За большим столом, накрытым первой подвернувшейся под руку скатёркой, мы поглощали пирожки с мясом и вареньем, быстро остывающий плов и рыбные консервы, запивая всё это декалитрами доброго старого пива.
Градус веселья нарастал. Менжуков начал, по обыкновению своему, громко лаять (это получалось у него превосходно), лаборантка тётя Лия подхватила веселье протяжным мяуканьем; Диас Аруах – по второму разу – шумно рассказывал бородатый анекдот и прихохатывал. Лёня Цай тараторил без умолку, подавляя своим интеллектом сидевшую напротив серую мышь  ассистентку Горгонцеву. А наша красавица-стажёрка Танечка отчего-то плакала, тихо, сдержанно. Видимо, от счастья, что работа наша, наконец, завершилась, слава Тебе, Господи. Ветеран палеоантропогенетики Готфрид Корн сидел, приговаривая себе под нос: «Я сегодня остроумный», а мой ближайший сосед по застолью, психоэнергетик и светоэлектротехник Анатолий мрачно повторял: «Выпить не с кем».
Потом он встал и заявил:
– Вы! Вы все! С вами невозможно беседовать!
Мы глянули удивлённо, а впрочем, равнодушно, я бы даже сказал – с преступным равнодушием к ближнему своему. А он решительной шаткой походкой направился к выходу.
Как вдруг – воротился.
Лицо его  было перевёрнуто.
– Горит! – слабым голосом выкрикнул Анатолий. Мы не расслышали, и он, набравши в рот воздуха, гаркнул:
– Вы не слышите? Горит!
– Что? – все разом обернулись на этот истошный вопль.
– Пожар, я говорю, пожар!
Тогда, повскакав со своих мест и, расталкивая друг друга, мы выскочили на улицу.
И узрели.
Охваченное пламенем, трещало и рушилось, гремя обломками, здание Института Человека. Воздух наполнялся едким запахом дыма, смешанного с ядовитыми химикатами. Фасад здания накренился, готовый упасть, как старик с ограниченными возможностями.
Некоторые из нас, и я в их числе, ринулись через дорогу к институту, но что могли мы сделать? Только увидеть, что вывеска, доселе гордо висевшая над главным входом, отвалилась и валялась на тротуаре в грязи и копоти. Названия института на ней уже было не разобрать. Вход в здание был завален; окна второго и третьего этажей взирали на мир пустыми глазницами. Институт распадался на части, куски отваливались, как поражённые ганглиозом, и летели в огненные тартарары!
Но, как ни странно, всё это было, в сущности, не важно. Совершенно не важно.
Ибо неподалёку от нас, у западной стены института, маячила в облаках дыма крупная фигура. Она производила какие-то манипуляции своими огромными ручищами. Не сразу мы поняли, кто это, не сразу поверили в ужасную новость.
Увы нам! Дело обстояло именно так. На свет божий, по собственной воле, без нашей руководящей указки, явился заготовленный нами нейрокомпьютерный человек, новый Прометей. Пока мы пировали, он выбрался из недр нашего подвала и теперь усердно подливал бензин в бушующее пламя и пинками ускорял падение стен и развал здания! Доигрались мы с этим световым воздействием на нейроны, ох доигрались! Переусердствовал наш электротехник Анатолий!
До сих пор я холодею внутри, кожа покрывается пупырышками, едва вспомню ту страшную картину. Я снова вижу богатыря Прометея – сначала со спины, широкого в плечах, мощного и сокрушительного, как молот Ницше и молот ведьм. Потом – о ужас! – он поворачивается ко мне лицом и глядит на меня в упор.
Господи! А ведь я знаю его, знаю этого Человека!
Это он, владелец наш, хозяин!
Только намного выше ростом, шире в плечах и свирепее лицом.