Сон 1 мир Паука. Круг

Начинать. Всегда труднее всего – именно это первое движение, когда разум ещё держится за обрывки сомнений, а реальность кажется зыбкой, словно зыбь на поверхности воды. Может, потому сны не имеют начала. Они просто есть, как будто существовали всегда, вне времени, вне логики.

Так вот и этот рассказ – не история, а скорее воспоминание сквозь пелену сна. Воспоминание, которое начинается с человека по имени Юджин.
Он очень хотел научиться магии.
Нет, речь вовсе не шла о той «книжной» магии – без светящихся жезлов, древних заклинаний с эльфийскими буквами или плащей, развевающихся на ветру. Он не был ребёнком, мечтающим о Хогвартсе, и не смотрел в небо в поисках совы. Он был взрослым человеком, возможно – слишком взрослым для таких желаний, и всё же желание его было подлинным, почти болезненным.
Магия. Слово затёртое, исцарапанное книжными переплётами и киноплёнкой. Но иное подобрать трудно. Потому что это не о трюках, не о волшебных эффектах, а о вещах, которые случаются – без объяснений, без причины, без логики. Вещах, которые просто есть.
Мир не раскрывает их всем. Только тем, кто… как бы это сказать... чувствует? Тем, кто пробудился. Тем, кто видит мелькание теней там, где, по всем законам физики, быть их не должно. Тем, кто задаёт вопросы, неудобные для этого мира. Тем, кто просыпается ночью и знает, что кто-то был в комнате, но следов не осталось. Тем, кто однажды задумался всерьёз: а что, если...
Он был из таких. Это сразу чувствуется, но лишь если ты и сам таков. Трудно объяснить. Это как связь близнецов или любовь... Кто может почувствовать, что ты влюблён? Только такой же влюблённый, наверное. И я чувствовал в нём этот потенциал, Источник. Хиленький, почти не пульсирующий, но он был.
В тот момент, когда мы впервые пересеклись, я ещё не знал, какую трещину он оставит в моей жизни. Но магия, если она и существует, всегда приходит вначале как нечто неудобное. Она не сказка – она трещина в знакомом.
Он смотрел на меня, словно искал в моих глазах портал.
«Они как чёрные дыры, – говорил он. – Ты не замечаешь, но ты притягиваешь. Втягиваешь. Люди чувствуют тебя, как что-то... другое. И идут за этим».
Я тогда только усмехнулся. Всякий раз, когда кто-то приписывает тебе силу, которую ты сам не ощущаешь, хочется отмахнуться, назвать это выдумкой. Но с ним было иначе. Он не пытался льстить, не лепил иллюзий. Он просто видел, чувствовал... и очень хотел научиться. Хотел того же, что чувствовал у меня – магии – по его словам, неосознанной, врождённой, невидимой и неудержимой.
Но что, если правда в том, что магия – это не сила, а надлом?
Юджин сам был надломленным. Это чувствовалось не сразу – он был осторожен, как человек, который слишком хорошо знает, как выглядят раны. Его вырастили те, кто не успел вырасти сам. Собственно, как и всех нас. Поколение выгоревших надежд, загнанных обещаний и любви, которую никто не умел давать. Он был самостоятельным с 10 лет и уставшим – всю жизнь.
Я чувствовал в нём боль, похожую на свою. А может, просто узнал в нём то, что всегда прятал от самого себя.
Моя "Смерть" и Первые Шаги
Ведь в детстве... я умер.
Нет, это не поэтический образ. Не метафора, не игра слов. Я умер – по-настоящему. До сих пор не знаю, сколько это длилось: минута? час? вечность? Помню только, что после я стал другим. А точнее – я стал.
Память обрывается где-то перед этим моментом, как плёнка, которая сгорела от слишком яркого света. Всё, что до – исчезло. Только бесформенное ощущение, будто раньше был кто-то ещё. Не я.
Когда я открыл глаза – и увидел женщину, плачущую надо мной, – я не узнал её. Не почувствовал ничего. Ни любви, ни страха. Только отчуждение. Это была моя мать, но я узнал её позже. Постепенно. Как узнают чужих, с которыми приходится делить дом.
Я точно знал – этот мир не настоящий. Это ещё один слой сна. Только сны раньше были лёгкими, а этот – тягучий, липкий, прилип к коже и не отпускал. Он ухитрился захватить меня.
Разумеется, то, что кто-то превозносит тебя и хочет стать твоим учеником, пьянило не хуже алкоголя. Право слово, как можно удержаться, когда человек заявляет тебе, что ты владеешь чем-то, чему он хочет научиться? Моё чувство собственной важности захлестнуло меня. Я поддался этому и утонул. Сделал кучу ошибок, но в своё оправдание хочу сказать, что действительно старался научить его чему-то. Другое дело, что я и сам не знал, чему я могу его научить. Да, в моей жизни было немало практик, и я знал довольно много уже на тот момент. Ещё больше – умел бессознательно. Но всё это знание, которое хранит себя само... как я мог научить чему-то его, новичка, спящего?
Я начал с того, что принялся учить его смотреть.
Трудно объяснить, что это было. С каких-то пор я начал замечать: если долго вглядываться в человека, он начинает меняться. В твоих глазах, в твоём сознании. Возможно, это оптический эффект, но тем не менее я перестал смотреть на людей, потому что всякий раз, когда я пристально вглядывался в них, их изображение подрагивало и плыло, и на их место приходили образы – разные. В основном – исковерканные, искалеченные, страшные.
Но иногда мне везло, и я видел светящихся существ. Или просто людей. Что было крайне редко. В основном этот опыт был страшным.
Так как он сказал, что мои глаза – чёрные дыры, я стал его учить смотреть. И, наверное, здесь была моя первая ошибка.
Долгое время я объяснял ему техническую, скажем так, сторону этой практики, пытался настроить его глаза. Всё, что мы видим – вернее, всё, что я видел в практике смотрения – происходило, когда менялся фокус. Из-за постоянного изменения… я не знаю, как сказать… даже вектора, что ли, смотрения. Это было очень похоже на то, как мы видим стереокартинку. Обычным зрением ты видишь просто набор каких-то клякс, но стоит изменить фокус – и картинка оживает.
Так и здесь. Нужно было настроиться, настроить глаза, и я долго объяснял ему, как это сделать. Мы пробовали и смотреть друг на друга, и смотреть на неподвижные предметы, и смотреть на людей, но я понимал, что как будто чего-то не хватает.
Чудовище в Девушке и Пролом Юджина
И тогда я познакомил его с одним человеком. Эта женщина была тоже спящей. Она была сильной, но сама об этом не подозревала. Вернее, подозревала, я так полагаю, но не знала, что с этим делать. Поэтому вся её энергия, которую она могла употребить на занятия магией, она употребляла на приобретение материальных благ.
Она была довольно богатой, и это богатство было заслугой её дара, никак не её способностей к зарабатыванию денег. Хотя она об этом и не подозревала.
Мы встретились, и я сказал Юджину, что ему стоит попробовать поиграть в гляделки с ней. Потому что когда-то я сам попался.
Это было за несколько лет до эпопеи с Юджином. Мы глядели друг на друга, наверное, полчаса. И это был первый опыт, в котором я был ошарашен. Она была будто луковица. Не просто плавилась, стекала, светилась или преобразовывалась каким-то иным образом, как обычные люди. Нет… на ней как будто было надето много личин. И когда фокус твоего зрения менялся, эти личины начинали спадать.
Я смахивал их одну за другой. Женщина. Мужчина. Старуха. Обгоревший человек. Инвалид. Ещё кто-то – уже без лиц, только тени, будто память других жизней, маски, надетые не по размеру. Я продолжал, как загипнотизированный, не мог остановиться. Рука сознания двигалась сама, и с каждой новой личиной я будто приближался к какому-то центру, к самой сути.
И тогда – появилось оно.
Не человек, не облик. Чудовище. Иномирное. Живое. Оно умело смотреть. Смотрело из её глаз, но это были уже не её глаза. Оно было осознанным, не маской, не отпечатком – оно жило в глубине её существа. Смотрело прямо на меня.
Она увидела меня, оно – через неё – увидело. Попыталось взаимодействовать. А когда не получилось, отшатнулось, испугав и меня, и свою носительницу до полусмерти.
Я испугался. Не паникой, не телесным ужасом. Это был глубинный страх. Как если бы кто-то сорвал полог с мира и показал, что ты всё время жил рядом с бездной, и только иллюзия защищала тебя от осознания.
Оно было сильным. Колоссально сильным существом. И эта сила имела чёткий вектор. Она была не доброй... и только неразвитость Источника девушки, в которой она пребывала, служила гарантией, что чудище не натворит особых бед.
После этого всё изменилось. Она изменилась. Отношение её стало другим. Это было странно. Я определённо был не в её вкусе, и до этого не было никаких предпосылок к тому, чтобы она проявляла ко мне какие-либо знаки внимания. Но после гляделок именно это и произошло… в ней будто бы что-то надломилось... Впрочем, это сейчас не имеет значения.
Именно её я попросил встретиться с Юджином. Мне казалось, что подобный опыт поможет расшевелить его дохлый Источник, позволив тоненькому ручейку магии, который я в нём чувствовал, заструиться безудержным потоком, проломать его скорлупу.
И, в принципе, так и случилось. Но я был неопытен и не учёл многих факторов. Не учёл того, что и у чудовища, жившего внутри этой девушки, были свои планы.
Мы встретились, и в нашем мире всё выглядело как просто встреча знакомых. Мы сидели на горе, было солнечно, мы играли в гляделки, смеялись, курили. Но я видел это несколько иначе. Они смотрели друг на друга, и чудовище вышло на зов моего ученика и выпило его досуха.
У девушки поднялось настроение. Она была весёлой, радостной и полной сил. А мой ученик притих и словно бы скукожился. Мы провели её, и он попросил проводить его до дома. Был тих и немногословен.
Следующие несколько дней я его не видел. Он говорил мне, что был удивлён тому, что я опасался за него, потому что именно в тот период он чувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было. Он чувствовал спокойствие, тепло и радость. Тихое спокойствие медитирующего человека, которого он никогда в жизни не чувствовал, потому что был сломлен. Но об этом я пока не знал.
Я же видел, что он был пуст. Опустошён. Выпит. И для меня было очевидно: я сделал всё верно. Пролом был открыт. Магия стала доступна для него.
Но когда ты смотришь в бездну – она начинает смотреть в тебя.
И моя ошибка была в том, что я будто бы пустил ход событий по неестественному сценарию. Будто бы дал ему чит-код в игре, и он, пройдя сложный уровень с помощью чит-кода, не получил требуемого ему опыта.
Да, он перешёл на следующий уровень. Но без опыта – любое, даже самое слабое чудище следующего уровня схорчит его, даже не заметив. И ему нечего будет ему противопоставить.
Я испугался и, чтобы не допустить катастрофы, начал действовать.

Моё Знание и Гора Силы
Проблема была в том, что я не знал ничего. Одно дело – когда ты отвечаешь за себя, и твои знания подспудны, бессознательны. Ты не несёшь ответственности, ты просто делаешь, что считаешь нужным. И совсем другое – когда кто-то зависит от тебя, и твоё бессознательное знание причиняет ему вред.
Я начал чувствовать, что всё не просто так. И мои действия в отношении этого человека, которого я официально согласился защищать, обучать, покровительствовать, – влияют на меня прямым образом.
В тот момент нечто проснулось во мне.
Я действовал как во сне. Мне трудно объяснить, но иногда мне казалось, что мной руководит кто-то другой. Более знающий. Древний. Усталый.
Многое из того, что происходило дальше, можно поделить на две части.
В одной – моё повседневное сознание. Оно просто отмечало нестыковки, странности. Будто зазоры в ткани реальности стали чуть шире, чуть более заметны, чем прежде.
И другое. Вот это вот. Которое было не моим, древним, знающим. Оно не объясняло, не советовалось – просто делало своё дело. И это было жутко. Потому что я понимал: я больше не один в себе. Или, возможно, я всегда был не один, просто раньше не слышал, как второй – смотрит и двигает мои руки.
Я начал видеть своего ученика, как язычок пламени. Он постоянно был на периферии моего сознания. Где бы я ни был – я точно знал, где он. Без логики, без усилий. Просто знал. И это было странно.
Я видел, как этот язычок пламени постепенно затухает. С каждым днём. С каждым часом.
Моя подготовка началась с того, что я поехал на ту же гору, где мы сидели и играли в гляделки с той девушкой.
Как потом выяснилось, эта гора была непростой. Она была одной из тех лысых гор – мест силы, словно магнит притягивающих энергию. Таких мест на Земле немного, и они разбросаны будто случайно, но ни одно из них не случайно.
И я, как обычно, бессознательно повёл ребят именно туда. Не выбирал, не размышлял. Просто посчитал это место наилучшим для подобной практики.
Как вы видите, моё знание не приходит от глубины мудрости. Оно бессознательное. Я просто почему-то знаю, что так нужно. Без доказательств. Без рассуждений.
Так получилось и тогда. И вот я пришёл на эту гору, чтобы получить силу и спасти своего ученика.
Я точно, без тени сомнения, знал – он требует спасения. Что-то происходило внутри него, что-то угасало, распадалось. И сила, которая нас связала – эта тонкая, невидимая, но неразрывная нить – обязывала именно меня его спасти. В противном случае – проблемы будут у нас обоих.
Приехав на гору, я первым делом подошёл к старой сливе.
Я зашёл со стороны, которую никто не считал настоящим входом. Было два пути на эту гору. Один – туристический, с указателями, лестницами, толпами людей, шумом и банками из-под энергетиков. А другой – скрытый, как шёпот. Неофициальный. О нём знали только те, кому нужно было знать.
Именно там, у подножия скрытого входа, росла старая разлапистая слива. Дерево было древним, перекрученным, с толстыми ветвями и потрескавшейся корой. Как будто знало много больше, чем положено дереву.
Почему-то – не могу объяснить почему – я решил сорвать одну из слив. Она была зелёной, маленькой, кислющей на вкус, хотя я её так и не попробовал. Я просто мял её в руках.
На ощупь она была как… вход. Как билет на эту гору. Что-то в ней, во внутреннем сопротивлении плода, в аромате, в упругости кожицы – ощущалось как пароль. Ключ.
Я не стал есть её. Просто положил в карман и пошёл вверх. Я просил Гору помочь мне.
Помочь мне с учеником. Спасти его. Сберечь. Я стоял на её склоне, с этой смятой зелёной сливой в кармане, и просил – не вслух, не молитвой, но всем собой. Она была свидетелем того, что произошло. И я чувствовал её, как древнюю силу, старую, как сама Земля. В моём сознании она была столь же отчётливо живой сущностью, как и тот самый язычок пламени, что с некоторых пор всё время маячил на периферии моего восприятия.
Потом я начал чувствовать себя… как землю. Не знаю, как иначе это описать.
Так же, как я почувствовал ученика огнём, я почувствовал себя землёй. Медленным, тёплым, тяжёлым. Устойчивым. Сдерживающим.
И тогда мне пришло осознание: мне нужно ещё два элемента для ритуала.
Два, которых не хватает. Воздух и вода.
Я думаю, что гора дала мне это понимание. Потому что оно пришло не как мысль, не как догадка, а как ощущение факта. Оно пришло тогда, когда я её покинул. Словно отпустила, позволив унести с собой необходимое знание.
А дальше началось странное. Жизнь начала сводить меня с людьми. Это было действительно необычно. Я по натуре довольно нелюдим. Не знакомлюсь просто так. Веду отстранённый, тихий образ жизни. И тут вдруг – люди. Случайные встречи. Неожиданные знакомства.
Будто она начала собирать для меня элементы.
Именно таким образом я познакомился с Киром, ещё одним человеком, ставшим, возможно, не учеником, но соратником в том, что мы сейчас называем заезженным словом «магия». Кир был воздухом, и это чувствовалось без сомнений. Он был лёгким, свежим, и после общения с ним оставалось впечатление недосказанности, хотелось ещё... Я даже завидовал его лёгкости, его способности всё разруливать. Это было удивительно. И сквозь всех людей, с которыми сводила меня жизнь в тот период, именно он вызвал во мне эмоции. Я спросил, кто он по знаку Зодиака, ведь знал, что знаки делятся на стихии. И когда он сказал мне свой знак, я понял, что это тот человек, который мне нужен. Он был ветром.
Для задуманного мной Кир был идеален. Именно таким, каким и должен быть воздух — лёгким, свободным, интуитивным. Он не застревал, не обязывал, не требовал. И это же делало его совершенно ненадёжным.

На него нельзя было положиться. Не потому, что он был плохой человек. Просто… ветер не держит форму. Он приходит — и уходит. Он есть — и нет. Его не удержишь, не запрёшь, не попросишь остаться. Он — всегда в движении.
Так что, когда я понял, что он подходит, я… отпустил его. Он сам по себе. Пусть течёт, как умеет. Пусть будет тем, кем должен быть.
А мне нужно было искать дальше. Мне не хватало воды.
И вот тут, как ни странно, он мне помог.

Он познакомил меня с одной своей знакомой. Назовём её Рыба. Имя подходящее. Она была начинающей ведьмой — в одном из тех маленьких Ковенов, о которых большинство даже не догадывается. Где магия ещё не обросла масками и терминами, где всё ещё остаётся интуицией и живой тайной, а не системой и регламентом.
***
Познакомившись с Рыбой, я поначалу испытал настоящее облегчение. Казалось, всё наконец складывается: воздух найден, вода рядом, огонь слабеет, и земля — я сам — готова держать форму.

Но, как и следовало ожидать, вода ускользнула. Не буквально, конечно. Просто оказалось, что всё не так просто. Рыба была не свободна — в магическом смысле. Она уже состояла в ковене, уже практиковала. И это всё меняло.

Моё влияние, которое так естественно действовало на других, не сработало на неё. Она не поддалась. У неё уже были свои ориентиры, свои правила, свои люди.

Даже несмотря на то, что Кир — наш общий знакомый — взял её в курс дела, она решила посоветоваться со старшими. Это был её способ уважить структуру, которой она принадлежала.

И вот тогда началось странное.

Она показала мою фотографию своим кураторам.

После этого со мной связались. Хотели встретиться, поговорить.

Честно говоря, это было неприятно. Я почувствовал, что меня пытаются вербовать. Мягко, но настойчиво. Они интересовались, кто я, откуда, почему практикую один. Их слова были как сети — вежливые, расположенные, но всё равно — сети.

Я попросил время.
И, не ходя вокруг да около, напрямую спросил, могу ли использовать Рыбу для задуманного мной ритуала.
Ответ был утвердительный.
Мне дали согласие.
---

Какая-никакая, но команда была собрана. Теперь мне оставалось одно — набраться сил. И снова я пошёл на Гору. Не сам — скорее, ведомый. Наверное, это была Она, та древняя сущность внутри, что иногда брала на себя управление. Я лишь следовал, как путник за ветром.

По пути, почти не осознавая, я подошёл к старой, разлапистой сливе, той самой, у неявного входа. На ветке висели четыре плода, но рука моя сорвала три. Почему — тогда не знал. Просто положил их в карман рюкзака и пошёл дальше.

Я шёл не по тропе, по которой идут праздные туристы, а по тайному пути, что скрыт от глаз, доступный лишь тем, кто знает. И вот, ступив на каменные ступени — полуразрушенные, заросшие, ведущие к заброшенному кладбищу, — я поднялся до середины и свернул налево.

Там, среди зарослей, на мягком склоне, я нашёл поляну. Тихую, ускользающую, будто спрятанную от мира. Я уселся на землю, перебирав в руках сливы. И ждал. Сам не зная чего — но зная, что это важно.


---

Я сидел там, не ощущая хода времени — будто выпал из него. Вокруг сгущались сумерки, и вдруг что-то во мне дрогнуло. Будто гора — задышала. Не знаю, как иначе это сказать.

Внизу, в рассеянном свете далёкого фонаря, я заметил стаю собак. И вдруг одна — совершенно чёрная, лоснящаяся дворняга — отделилась от других. Подбежала ко мне, села напротив, всего в паре метров, и уставилась прямо в глаза. И в моём сознании прозвучало:
«Здравствуй».

Я машинально выбросил одну из слив. Пёс, будто ждал именно этого, потерял ко мне всякий интерес и растворился во тьме.

Прошло немного времени. Ниже по склону по ветке дерева спустилась белка. И всё повторилось. Она уселась почти напротив моего лица, примерно в двух метрах, и в её глазах читалась сосредоточенность. Я вновь услышал:
«Здравствуй».
Но теперь — тише, будто шёпот на ветру.

Я отбросил вторую сливу.

Наступила долгая тишина. Я уже начал думать, что всё окончилось, и последняя слива предназначалась мне. Но вдруг заметил, как в опавшей листве, совсем рядом, что-то зашевелилось. Я мог бы поклясться,  что мгновение назад там было пусто.

Я, наверное, испугался бы, если бы не тот, кто был «у руля» моего сознания в тот момент — не я сам, а кто-то древний, спокойный и знающий. Возможно, это было моё подсознание. Возможно — нечто иное. Он мягко объяснил, что я не заметил движения просто потому, что ночь уже сгустилась, и моё зрение стало бесполезным.

Я понял: ко мне приходили не просто звери. Это были духи. Сущности горы. Посланники стихий, готовые поделиться силой.

В листве копошилась маленькая чёрная птичка с жёлтым клювом. Она подошла совсем близко, повернула голову вбок и...
«Здравствуй», — прозвучало вновь. Очень тихо. Почти неуловимо.

Пришло молчаливое понимание — это всё. Все закончилось и нужно возвращаться.
Я поднялся и пошёл обратно. Ветер поднялся за моей спиной, и гора, шумевшая деревьями, будто провожала меня, шепча и волнуясь
Я шёл, почти не касаясь земли. Меня переполняла неведомая с детства лёгкость и чувство безмолвной, настоящей силы.

Была глубокая ночь, и, казалось бы, улицы должны были быть пусты. Транспорта не было, город должен был спать. Но словно что-то сорвалось с цепи — люди выходили из ниоткуда. Один за другим, незнакомцы тянулись ко мне: кто-то хотел заговорить, кто-то прикоснуться, кто-то просто посмотреть в глаза, как будто я — их последняя надежда.

Я быстро понял: они чувствовали во мне то что я решил для себя называть даром Горы. Она ещё дышала во мне, и этот дух тянул их, как свет притягивает мотыльков.

Меня же охватывало стойкое, животное отвращение. Мне хотелось исчезнуть. Я ощущал, что то, что я только что получил, должно улечься внутри. Осесть. Стать частью меня. А любое вмешательство — особенно человеческое — могло всё разрушить.

Я стал избегать света, глаз, голосов. Продвигался украдкой, как вор, который несёт нечто бесценное, не имеющее права быть замеченным. Прятался от людей, от их слов, от их мыслей.

И только когда, наконец, добрался до дома и захлопнул за собой дверь, я смог выдохнуть. Ощущение было такое, будто я принёс в себе целую Гору.

Подготовка

---

Почти весь следующий день исчез в белом шуме. Будто кто-то стёр его резинкой из моей памяти, оставив только разрозненные фрагменты. Управление над телом было полностью отдано той самой сущности — древней, бесстрастной, которая уже брала бразды раньше. Я же… я просто смотрел. Будто из глубины. Будто через стекло. Через собственные глаза.

Помню смутно: весь день был соткан из странных поездок. Места были дикие, неожиданные — будто кто-то чертил маршрут не по карте, а по знакам на коре деревьев. Я пил воду из родника, что прятался за чертой города в чаще. Срезал хилые, но упрямо живущие травки на странном, выжженном поле, где земля была тёплой даже под ногами.

В бабушкиной деревне я нашёл три камня — старые, гладкие, они отзывались тяжестью. И как велено было без слов, я разложил их в лесу, который выбрал для ритуала. Один — подвесил к ветке, чтобы качался, отсчитывая время. Второй — утопил в пепле кострища. Третий — опустил под мост, в самое бешеное течение реки, ровно в центр.

Очнулся я только ближе к вечеру, когда прозвенел звонок. Это был Кир. Он просил о встрече.

Я пришёл домой, отмылся, переоделся — и пошёл к нему. Ветер, как всегда, ждал меня с полуулыбкой, как будто всё происходящее было заранее известно только ему. Он заговорщически подмигнул:

— Я чувствую, так надо, — сказал он, протягивая мне медальон с солярным символом.

А потом вдруг начал танцевать. Его движения были странны — немного шутовские, немного шаманские. Он смеялся и говорил, что этому танцу его научили  духи, и что однажды он станцует его… для своей смерти.

Я было подумал, что он просто не в себе. Но та, древняя, всевидящая часть меня вдруг шепнула из глубины сознания: "Смотри внимательнее"

И тогда, опустив взгляд, я увидел его тень, распластанную на асфальте под неровным уличным фонарём и обманчивым светом Луны.
Это была не его тень.

Её очертания были больше, гуще. Она повторяла его движения но чуть-чуть иначе, словно с запозданием...словно танцевала свой собственный танец. И принадлежала эта тень не человеку, а существу… крылатому, костяному, как гибрид птицы и человека. Я стоял, заворожённый, и не знал — кто именно сейчас передо мной: Кир или тот, кто пришёл вместо него.

После его танца между нами завязался такой же странный, как и всё происходящее, разговор. Я сказал чуть смущенно, что завидую ему — не по-злому, по-человечески. Завидую той легкости, непринужденности, и свободе, с которой он может например как вот сейчас закружиться в танце, не оглядываясь, смотрит ли кто. Я признался, что никогда бы не смог на такое решится.  Не то чтобы не хотел, а просто… внутри всегда было слишком тяжело. Всегда чувствовался груз. Будто земля не отпускала. Но при этом всю жизнь тянулся к небу.

Я добавил, что с ним — удивительно легко. И что я рад, что мы встретились. По-настоящему рад.

Он посмотрел на меня — как смотрят ветра на землю: чуть свысока, но с теплом — и сказал:

— А мне иногда, наоборот, не хватает твоей тяжести. Потому что, когда я лечу, то не могу остаться подольше даже над тем, что люблю… я не умею задерживаться. Всё пролетает мимо, как листья в потоке. Даже самое важное. Даже то, к чему очень хочется вернуться.

Он немного помолчал, глядя в темноту за фонарем, а потом добавил:

— А по поводу нашего знакомства… У каждого из нас — своя дорога. Свой путь. И только он единственно важен. Но знаешь, порой очень приятно, когда твоя тропа  бежит рядом с тропой того, кто близок тебе по духу. Просто рядом. Без обещаний когда-нибудь  пересечься. Как ветер и дерево. Одному нужно небо, другому — корни. А вместе они — песня.
---

На следующий день я был готов.

Наступала третья ночь полнолуния — кульминация. Всё, что было до этого, казалось прологом. Мы договорились встретиться вечером и отправиться в лес.

Как только стемнело, я забрал Юджина из дома. Он шел за мной, будто в трансе — словно зомби, лишённый воли, но беспрекословно подчиняющийся каждой моей команде. Его глаза были пустыми, тело — медленным, а шаг — каким-то чужим. Казалось, он уже не здесь.

Кир же, напротив, излучал спокойствие. Он стоял, будто в центре воронки — в самом сердце бури, но вне её. Его доброжелательность не казалась показной — она струилась, как весенний воздух. И это состояние, неожиданно, передалось и мне. Впервые за долгое время я почувствовал, что все смогу могу. Я отчетливо чувствовал этих двоих. Между нами всеми как мне показалось, зародилась некая тонкая, призрачная связь — нечто большее, чем просто союз по задаче. В этот момент у меня не было сомнений, что Юджин - огонь ( хоть сейчас и не в лучшей форме),  Кир действительно — воздух, и для того что я задумал  мне был нужен именно такой.

Одним из подтверждений моей догадки стало жажда — которая  вдруг обуяла нас. До одури хотелось пить, горло пересохло, будто мы прошли сквозь пустыню. Даже равнодушный ко всему огонёк  и тот потянулся за водой. Однако, стоило лишь Рыбе — опоздавшей, как всегда, — присоединиться к нам, как всё прошло. Жажда исчезла. Как по щелчку. Стихии были собраны.

Мы молча переглянулись — и пошли в лес.

---

Я знал этот лес, как свои пять пальцев. Укажи мне любую точку — и я дошёл бы туда даже с завязанными глазами. Хотя, строго говоря, лесом его назвать было бы трудно. Скорее — дикий, поросший зарослями парк, живой, неукрощённый. Он не был прилизан и «улучшен», как современные пластиковые зоны отдыха. Он дышал. В нём до сих пор ощущались шрамы — следы прошедшей войны. Овраги, воронки, заросшие кустарником и деревьями — как немые свидетели боли и времени.

Лес делился условно на две части — их разделял глубокий овраг. Левая сторона была обжитой, окультуренной, словно признанной обществом. А правая — стояла на возвышенности и, чем дальше ты в неё заходил, тем сильнее чувствовал, как редеют там следы людей, как пространство освобождается от чужого присутствия. Там не задерживались. Туда не шли просто так. Именно в ту сторону и лежал наш путь.

Мы направлялись к месту, которое для нас стало местом силы. Это был пригорок, почти лысый, бедный на растительность. На его вершине, сколько я себя помню, возвышалась старая, полуразрушенная постройка. Что это было когда-то — не знаю. Остатки сооружения служили прибежищем для уединяющейся молодёжи, пристанищем случайных прохожих, а то и просто местным туалетом. И всё же это место притягивало.

Постройка, почему-то получившая в народе название Вигвам, представляла собой развалины — две комнаты без крыши, соединённые одним уцелевшим бетонным шлакоблоком, который и заменял эту крышу. Она была пуста, зияла своей обнажённостью, но в этом и была её сила.

---

Мы шли цепочкой, один за другим: первым — Кир, за ним Рыба с Юджином, который уже буквально висел на ней словно и правда был ранен или засыпал на ходу, и я замыкавший эту процесссию, и чувствуя, как напряжение между нами растёт с каждым шагом.
Рыба всё время чем-то была недовольна. Между мной и ею не возникло той невидимой нити, той внутренней синергии, что уже связала меня с Киром и  Юджином. Это тревожило. Но времени искать другую Воду не оставалось — круг был собран, ритуал приближался.

Рыба ворчала без остановки, словно шипящий самовар, выливающий своё раздражение в темноту:
— Я вообще не понимаю, зачем я здесь… Я не подписывалась на эти… сомнительные ритуалы. Если бы не прямое указание старших из ковена — я бы и близко к этому месту сегодня не пришла..

Её голос резал ночь, и хоть я внешне сохранял спокойствие, внутри всё дрожало от резонанса. Её слова били точечно, обнажая неуверенность:

— И вообще, — продолжала она, — кто ты вообще такой? Ты хоть понимаешь, что Вита в силу некоторых… обстоятельств даже из дома не выходит без подготовки, без защит… А тут — увидела твоё фото, и как девчонка — сорвалась с а встречу, как будто заколдованная!
Внезапно она остановилась, словно упёрлась в стену, и обернулась ко мне. В её взгляде было что-то настораживающее — тёмные, блестящие, откровенно цыганские глаза прищурились и буквально пронзили меня. Словно шепот змеи в траве, она процедила едва слышно, чтобы остальные не услышали:

— Думаешь, я дура? Я чувствую… вижу, как всё вокруг сжимается, как сила закручивается в спираль. Мы идём прямо в самый её эпицентр. Учти: если со мной или с ребятами что-то случится — мои сёстры это так не оставят.

Я промолчал. Говорить с ней сейчас было бессмысленно. Управление вновь перехватила та древняя, безмятежно уверенная часть меня — голос в голове, которому я уже научился доверять. Он знал, что любые слова были бы сейчас пусты как ветер на скале.

И словно почувствовав что-то — может быть, отголосок этого внутреннего молчания, может быть, взгляд, ставший не моим — Рыба вдруг словно захлопнулась. Как дверь, что закрывают изнутри. К моей негромкой, почти стыдливой радости, она не проронила ни слова до самого вигвама.

Когда мы добрались до места, я первым делом поднялся на шлакоблочную плиту — единственное, что осталось от прежнего перекрытия. Она служила нам своеобразной крышей, возвышением, алтарём под открытым небом. Остальные последовали за мной. Мы расселись в круг — не спеша, как будто интуитивно ощущая, где чьё место.

Я знал точно, кто где должен быть. Юджина я усадил по левую руку от себя — туда, где тяжесть, где глубина. Рыбу, с её неукротимой волей и скрытым напряжением, я поместил по правую. А Кира — ветер, легкий и свободный — я усадил напротив, чтобы он был мне зеркалом, отражением, воздухом.

Полная луна висела в небе прямо за моей спиной, окутывая всё вокруг холодным, мистическим, синим светом. А на груди у меня — солнечный медальон, подарок от Ветра. Луна и солнце — за спиной и на груди, ночь и день, небо и земля — будто бы сошлись во мне.

Я не просил никого выключать телефоны. Не беспокоился, что нас кто-то может увидеть или потревожить. Внутри звучала уверенность — в эту ночь никто просто не подумает идти сюда. Ни звонков, ни сообщений, ни случайных прохожих. Словно весь мир отвернулся от нас на мгновение — дал нам уединение.

Да что там люди — даже вездесущие комары, казалось, потеряли к нам интерес. Мы стали невидимы для мира. Растворённые. Вне времени. Вне плоти.
---

Моё зрение будто раскололось надвое — как зеркало, треснувшее по диагонали. Я смотрел сразу в два мира, в два окна реальности. В одном — привычный лес, окутанный ночной тишиной, и мои спутники, рассевшиеся кругом на бетонной плите, едва различимые в мягком свете луны. В другом — нечто иное, иное настолько, что сердце замирало.

Напротив меня, там, где сидел Кир, возвышалась фигура — не человек, не птица, но существо, сочетающее оба облика. Пернатый силуэт с лицом, полным безмятежной древности. Его крылья были сложены, но казались живыми даже в покое, дрожали в воздухе тонкой вибрацией силы.

Слева, где пребывал Юджин, пылал эфрит — изломанный огонь в человеческой оболочке. Его глаза светились жаром, и от него веяло тем пламенем, что сжигает изнутри, очищая до костей. Он не шевелился — и всё же казался движением самим по себе.

А справа, на месте Рыбы, сидела мелюзина. Её длинные волосы, мокрые и тяжёлые, стекали вниз, будто сотканные из самой реки. Лицо её было непроницаемым, хмурым, как у того, кто знает о воде слишком многое — и потому уже не доверяет берегам.

---

Я увидел нас — четвёрку, сидящую во тьме, такой глубокой и древней, что у неё не было ни верха, ни низа, ни времени, ни границ. Мы парили в пустоте, будто сброшенные с якоря в безмолвие за гранью мира.

В привычной реальности я попросил их выставить ладони — но не касаться друг друга. Левая рука каждого была обращена к небу, правая — к земле. Я знал, без малейших сомнений, что так и должно быть: левая — принимающая, правая — отдающая. Мы были как сосуды, включённые в единый, безмолвный ток.

Когда круг замкнулся, что-то щёлкнуло — невидимо, неслышно, но с такой уверенностью, будто древний механизм, веками спавший в пыли, снова пришёл в движение. И тогда, во втором окне моего зрения, в той бескрайней тьме, мы испустили импульс — как камень, брошенный в бездонный колодец.

От нас, от самого центра, начали расходиться круги. Концентрические волны шли по тьме, как по глади воды, поднимая в ней свет, которого здесь быть не должно — лунный, холодный, из другого мира. Он не освещал, а скорее подчеркивал: вы потревожили...

Я зачарованно наблюдал, как этот свет дрожал на каждом кольце, и в этот же миг Рыба, будто утраченная собой, заговорила — глухо, монотонно, как кто-то, кто больше не нуждается в словах, чтобы знать истину:

— Мы — круг во тьме, — шептала она. — Круг стихий. С землей в основании. Мы всколыхнули силу… и семь кругов откликнулись на наш призыв.

Я пересчитал их. Судорожно...еще и еще ... Семь. Ровно семь. Подсвеченные лунным светом кольца тьмы. Это было немыслимо..

Это было немыслимо.

Моё обыденное сознание всеми силами пыталось оттолкнуть происходящее — оно сражалось с очевидным, цепляясь за иллюзию нормальности. Казалось, я схожу с ума. Но именно тогда Рыба заговорила. Её голос — монотонный, как звук капающей воды в каменной тишине — стал тем внешним подтверждением, которого я отчаянно не хотел, но бессознательно ждал. И я, наконец, успокоился.

Рыба продолжала, не отрывая взгляда от невидимого центра круга:

— В седьмом кругу — твоя погоня, — произнесла она, словно повторяя чьи-то древние слова. — Но не бойся. Они не скоро нападут на твой след...

И вдруг — вой.

Он вырвался откуда-то из глубины леса, перекатился по оврагам, как волна, и проник в самую плоть ночи. Я узнал его. Это был тот самый вой — знакомый до боли, до нервного подёргивания глазного века. Я слышал его прежде. Во сне.

Мне часто снилось существо: пёс или волк исполинских размеров, с человеческими глазами и жутко искажённой пастью, неспособной на настоящую звериную злобу, но тем страшнее от своей неправдоподобной, кошмарной «улыбки». Он вызывал первобытный ужас… но во всех снах всегда стоял за моей спиной. Защитник. Страж. Тень.

И сейчас — здесь, в этом лесу, под этой немыслимой луной — он снова был рядом.

Рыба вздрогнула. По её лицу проскользнула тень ужаса. Она явно тоже слышала вой. И словно очнувшись от транса, дёрнулась, пытаясь разорвать круг:

— Что происходит? — прошипела она. — По какому праву ты тревожишь такие силы? Я не собираюсь участвовать в этом безумии!

Я смотрел на неё и видел, что её непокорность растёт не из логики, а из страха — тёмного, липкого, вязкого, как болотный ил. Это было не мнение, а паника, закрученная в образе мелюзины, той самой, что сейчас маячила у меня в правом «окне».

Но я уже ничего не решал. Там, где прежде был я — осталась лишь та Другая Сущность. Всезнающая, спокойная, как штиль перед штормом. Она не терпела неповиновения.

И тогда, словно в ответ на истерику Рыбы, в темноте моего внутреннего взора всплыли два листа — пылающих, синим, как лунный свет в ледяной воде, огнём. Они не горели. Они существовали из огня — их строки текли, словно магма, выжженная в эфире.

Я знал без тени сомнения: стоит мне прочесть хотя бы слово с этих страниц — и Рыбу переломит, как сухую ветку. Поток силы, который прорвётся наружу, будет настолько сокрушительным, что ни один из нас не сможет предсказать последствий.

Моё человеческое "я" — глубоко внутри — завыло от ужаса. Оно не хотело иметь с этим ничего общего. Но голос, что теперь сидел за штурвалом моего сознания, был холоден и полон воли.

Рыба затихла.

Может, она почувствовала что-то. Может, увидела то же, что и я. Не знаю. Но больше она не говорила ни слова — ни шёпотом, ни мысленно. Лишь тень дрожала на её губах, а глаза избегали моих.

И мне было этого достаточно.


---

Дальнейшее разворачивалось уже не здесь. Всё, что происходило — происходило там, в том самом «правом окне» моего сознания, где не было привычных форм, но всё оставалось невообразимо реальным.

Я видел, как эфрит, расплавленный в неясную массу, вдруг сжался в тлеющий язычок пламени — и, будто по зову невидимой руки, переместился точно в центр круга. Там он завис в безмолвии, жаркий и сосредоточенный, как сама идея жизни.

Мелюзина — вода в образе женщины — распалась, как мираж. Из её силуэта вытекла влага, растеклась по кругу и закружилась по часовой стрелке. Безмолвный танец влаги, пульсирующей по траве, по телам, по воздуху.

Я же... Я ощущал, как моё тело рассыпается, будто бы всё это время было лишь собранием песчинок, удерживаемых неведомой волей. Теперь этот песок поднялся ветром, и я — растворённый, рассыпанный, вольно парящий — устремился против хода воды.

Наше движение — втроём, в разнобой, но в совершенном балансе — создавало вихрь. Вихрь не из воздуха, нет... из внимания. Из силы. Мы не вращались — мы собирали. Мы вбирали звенящее напряжение, разлитое в ночи, и направляли его в Юджина.

Тот самый крошечный огонёк, что являлся им в правом окне, дрожал, как свеча в сквозняке. Но вскоре он стал ровным, устойчивым — пламенем, уже не нуждающимся в поддуве. Сущность, которую мы питали, укрепилась. Очнулась.

В левом окне, там где текла обычная реальность, Юджин моргнул — медленно, как будто пробуждался из летаргии. Его глаза были полны удивления, но не страха. Он посмотрел на меня, будто прося объяснений.
Я только приложил палец к губам, и он понял: пока рано говорить. Надо было дождаться, пока всё завершится там.

И вот — круг успокоился.

Мы все, как по команде, открыли глаза. Мир снялся с паузы. Воздух сдвинулся. Где-то вдалеке снова запели сверчки, зашевелились ветви, появилась тяжесть тел — плоть вернулась в плоть.

Кир — всегда чуть опережающий время — поднялся первым. Луна озарила его лицо, и он сказал:
— Пора. Нам нужно уходить. Наше время здесь закончилось.
И в этот момент я ясно понял что он прав. Дело было сделано.
***

На этот раз мы шли иначе. Я — первым, как будто заново прокладывал дорогу сквозь лес, который сам уже не узнавал. Рыба держалась чуть позади, следя за Юджином, шагавшим посередине в каком-то странном оцепенении. Кир шёл последним, замыкая круг. Он сам сказал, что «заметает следы». Я не стал спрашивать, перед кем.

Лес был… другим. Всё выглядело знакомым — те же деревья, те же тропки, те же силуэты оврагов — и в то же время было ощущение, что нас подменили, выдернули из того мира, в котором начался ритуал, и вложили обратно не вполне точно. Лес теперь будто не знал нас. Или знал, но не одобрял.
И тут внезапный порыв ветра — из  ниоткуда — побежал по верхушкам деревьев. Их кроны зашептали, как если бы делились тайной, и в давно забытом, но вновь распахнутом правом окне я увидел это.

Исполинская тень, суставчатая, жутко симметричная, шестиногая, двигалась плавно и зловеще по самым вершинам деревьев, не нарушая ни ветки, ни звука. Она не принадлежала этой земле, но теперь была здесь. Ужас прокатился по моему позвоночнику, как гул по пустой трубе. Я почувствовал — существо охотилось. Оно пришло за Юджином. И явно было недовольно тем, что его добычу вырвали прямо из челюстей.

Я обернулся и встретился глазами с Киром. Хотел было сказать, но не смог — страх перехватил голос. Он и сам почувствовал. В его взгляде мелькнула лёгкая тень беспокойства. Он кивнул, будто подтверждая моё видение, и тихо произнёс:

— За нами кто-то идёт.

Я спросил — где? — скорее для того, чтобы опровергнуть собственную догадку. Чтобы, может быть, он указал на землю, на заросли, на что угодно — и я мог бы решить, что просто перенапрягся. Но Кир молча поднял руку и указал вверх. На кроны. На ту самую зону, где клубилась незримая тварь.

Он не стал ничего объяснять. Вместо этого остановился, отступил чуть в сторону от тропы… и начал танцевать. Свой странный, неуловимый танец. Тот самый, которому, по его словам, его научили духи. Танец, который он когда-то исполнит перед собственной смертью.
Теперь я понял — этот танец был не просто символом. Это был знак. Щит. Предложение игры. И, возможно, плата.
А я, не оборачиваясь больше, повёл остальных вперёд. В страхе, в уверенности, в полном неведении — но всё-таки вперёд.
---

Мы уже почти вышли к краю леса, когда я вдруг свернул. Не по тропе, по которой ходят люди, нет. Что-то внутри меня — или за пределами меня — вело иначе. В правом окне сознания, где реальность дышала древней, первозданной плотностью, я увидел — настоящий выход был совсем рядом. Не тот, по которому прокладывали путь ботинки, велосипеды и навигаторы, а тот самый, о котором не помнят даже звери.

Он был обозначен парой древних, разлапистых дубов. В обычном мире они просто стояли себе, как стоят тысячи прочих. Но в правом окне они сияли, как распахнутые хрустальные ворота — ясные, острые, с тонкой гравировкой на внутренней поверхности. Я прошёл между ними — и мир дрогнул.

Позади меня сдержанно, но подчёркнуто вышла Рыба, всё ещё бросающая опасливые взгляды на Юджина, который теперь казался сонным, как ребёнок после долгой дороги. Последним появился Кир. Он всё ещё танцевал, вращаясь, как вихрь, уводя за собой невидимую угрозу, оттягивая её внимание от нас.

И вот — он пересёк грань. Прошёл между дубами, не сбиваясь с ритма. И в тот же миг я, не колеблясь, закрыл врата. В правом окне — ментально, без движения — я сомкнул их, как сдвигают створки невидимой книги.

Это сработало.

Существо, опьянённое танцем ветра, всё ещё следовало за Киром. Оно не ожидало, что мы уйдём так — по-настоящему. Оно не знало, что может быть вне леса. Но когда врата захлопнулись, оно очнулось.

В правом окне я ясно увидел, как тварь — антрацитовая, суставчатая, чересчур симметричная, неестественная даже для ночного кошмара — с рёвом бросается на сияющие врата, и... не проходит.

Оно ударяется с глухим звуком — не звуком даже, а вибрацией — и отлетает назад. Створки остаются на месте, хрустальные, сияющие, невидимые для мира, но абсолютно непреодолимые для того, кто опоздал.

Мы стояли уже вне леса.
И в ту ночь, на границе двух реальностей, я впервые ощутил, что могу отделять их.
---

После этого многое изменилось. Всё закрутилось так стремительно, будто сам ритуал был лишь прелюдией к куда более многослойной и тревожной симфонии. Уже на следующий день Рыба, ведомая тревогой или, быть может, чем-то более древним и дисциплинированным, выложила Вите всё — без утайки. Та, почувствовав силу, бурлящую в парнях, и отголосок неведомого жара в своей подопечной, появилась почти мгновенно, как буря, узнавшая своё направление.

Она не стала спрашивать разрешения. Она просто начала. Переманивать, уговаривать, обволакивать своим знанием и авторитетом. Обещания, ориентиры, традиции — всё это полилось, как густой мед. Я не сопротивлялся. Даже не пытался. Потому что внезапно понял — вот о чём говорил Кир, когда произнёс слова о параллельных дорогах.

Понял, что путь мой — одиночка. Каким бы многолюдным ни казалось моё окружение, в глубине этих лесов, на границе миров, я всегда буду идти один.

Юджин, словно очнувшись после долгого плавания, вернулся к себе, к реальности — и загорелся. Жажда практики пылала в нём. Но о ритуале он не мог сказать ничего внятного. Его память была как выжженное поле: что-то там было, но уже не росло. Он только чувствовал: что-то случилось, и оно требует продолжения.

Но я… Я больше не был ни учителем, ни проводником. Ни ему, ни кому бы то ни было. Ни одному из них.

И Кир, и Юджин поддались на мёд слов Виты, на тепло её ковена, на уверенность ритуалов и сообществ. Ушли туда, в строенную, аккуратную магическую архитектуру, где у каждого свеча, у каждой чаши имя, и даже тьма — по уставу.

А я остался. Один. Остался переваривать происходящее, примерять его к своему разуму, сшивать по швам рваную ткань восприятия — только бы не разойтись в собственной голове, только бы не раствориться в безумии.

Я почти убедил себя, что всё это — плод воображения. Заговор сознания против скуки. Хорошо срежиссированная галлюцинация. Почти...

Пока не раздался звонок.

Это был Юджин. Голос у него был взвинченный, как струна, натянутая на пределе.

— Нам нужно встретиться. Срочно, — выпалил он.

Сердце у меня пропустило удар.

Следует сказать, что с момента ритуала никто из нас и близко не подходил к лесу. Он как будто ушёл сам в себя, спрятался, затаился, стал вязким и липким, как сон, из которого нельзя проснуться.

Но Юджин — он не выдержал. Пошёл. Один. По тем же следам, по которым мы шли в ту ночь. И нашёл что-то. Что-то, что снова, в который уже раз, разрушило мой тщательно выстроенный песочный замок, где всё было «объяснимо» и «придумано».

Он нашёл доказательство.
И теперь реальность уже не хотела складываться в привычную картину.
---

Мы шли по лесу, и я не чувствовал ничего. Ни звенящей тишины, ни ледяного напряжения между деревьями, ни вибрации в груди, ни даже обычного страха. Лес был... лесом. Просто деревья, просто вечер. Ни тебе чудищ в кронах, ни теней с глазами. Честно говоря, я даже начал понемногу успокаиваться. Подумал было, что всё действительно улеглось. Что ритуал завершён — и силы, что мы потревожили, наконец-то, забыли о нас. Или, по крайней мере, решили не мстить.

Я ошибался.

Когда мы пришли на Вигвам, я его попросту не узнал.

Место, которое всегда было голой, выжженной солнцем и кострами площадкой, за долгие дни (а прошло-то всего ничего!) превратилось в буйство зелени. Лужайка цвела. Мягкая, дикая трава с чахлыми цветами, лианы, даже папоротники, словно тронутые древним заклинанием плодородия, покрывали каждый клочок земли. А дерево, которое раньше стояло мёртвым — сухое, без листвы, с поломанной верхушкой — теперь тянулось вверх свежими, тёмно-зелёными побегами, как будто кто-то пролил на него ведро весны.

Но это было не самое странное.

Настоящий ужас, то, что вывернуло мой разум наизнанку — это плита.

Шлакоблочная плита, на которой мы сидели тогда, в ту ночь. Та самая, с которой начался наш круг, на которой расходились лунные кольца и плясала энергия. Она была... сломана. Разлом прошёл точно по окружности круга, словно бы чья-то неведомая рука схлопнула структуру, не сумев переварить её до конца. Камень раскололся с ужасающей геометрической точностью, как будто это не гравитация, а некий древний ум решил прекратить начатое.

Центральный фрагмент, некогда бывший частью круга, обрушился внутрь постройки — прямо в сердцевину Вигвама. Теперь из-под бетонных обломков росли влажные, алые грибы, переливающиеся, как живые органы, и сквозь щели пробивалась слабая флуоресцентная зелень, которую нельзя было назвать мхом — скорее, это были... следы.

Я стоял, и что-то в моей спине холодело. Лес дышал. Место звало. Юджин молчал, и я видел, что его руки дрожат.

— Скажи, — тихо прошептал я, — ты к плите подходил?

Он лишь покачал головой. И правильно сделал.
Потому что у меня вдруг мелькнула безумная, почти комичная мысль: если наступить туда, в центр — круг может откликнуться.
А я не был уверен, что во второй раз он нас всё так же отпустит.


---

На этом, пожалуй, история могла бы и закончиться. Но, как это часто бывает с подобными вещами, она решила закончиться по-своему.

Сначала я просто начал уставать. Постоянно. Бессмысленно. Без причины. В теле будто что-то звенело, невидимое и тяжёлое, и с каждым днём звенело всё громче. Я перестал чувствовать вкус привычных вещей. Еда — мертва, музыка — глуха, даже тёплая вода в душе казалась искусственной. А по ночам мне снилась гора.

Та самая.

Во сне я стоял у её подножия и смотрел вверх — на серые, тяжёлые склоны, на вечный покой камня и силу, что когда-то принял от неё. Сначала я старался не обращать внимания. Притворялся, что это просто воспоминания, игра мозга. Но когда я однажды нашёл в кармане ещё одну сливу, сердце пропустило удар.

Я поклялся бы, что сорвал тогда три. По одной для каждого встреченного духа горы. Всё. Больше не было. Но слива была настоящей — жёлтая, прохладная, чуть подёрнутая инеем, как будто только что упала из чужого времени. И всё стало ясно.

Я должен был вернуться.

Я никого не звал. Круг давно распался. Каждый пошёл своей тропой. Кто-то в ковен, кто-то — в страх, кто-то — в себя. Я же пошёл обратно. К началу.

Путь был тот же — тайный, полузаросший лаз по изломанным каменным ступеням, мимо трещащих на ветру деревьев, мимо старого, почти стёртого с лица земли кладбища, где теперь уже никто не помнил имён. Я шёл, как идут те, кто знает: их ждут. Не звали, но ждут.

Я собирал ветви по дороге — не наугад, а по внутреннему зову. Некоторые сами будто тянулись ко мне. Нашёл место — не на вершине, но на спинке горы, чуть сбоку, в кольце низкорослых деревьев. Развёл огонь. Медленно. Как учили. Без суеты.

Сжёг подношение — травы, кусок воска, хлеб . В самом конце, когда угли начали сыпаться внутрь себя, я положил сливу в пепел, прошептал слова благодарности — не знаю даже кому — и, помедлив, снял с шеи амулет с солнцем. Привязал его к ветке ближайшего дерева.

И ушёл. Лёгкий. Пустой. Свободный.

Я знал, что долг отдан. Я чувствовал, как гора, наконец, отпускает меня — не со злобой, но с пониманием. Как мать, которая молча кивает сыну, принявшему решение жить самому.

Прошло немного времени. А потом кто-то — группа энтузиастов, славянофилов, выбрали это место. Именно там, где был мой костёр, где я закопал сливу, они соорудили капище. Уверяли, что здесь, мол, в древности был алтарь Перуна, или Велеса, или ещё кого-то, кто давно отучил откликаться на имена.

Узнав об этом из какой-то  телепрограммы я лишь грустно улыбнулся. Я слишком устал, чтобы продолжать удивляться подобным "совпадениям".
---


Эпилог

Юджина я встретил почти через пять лет.
Не специально.
Скорее, это была судьба, решившая похвастаться — мол, вот посмотри, что я сотворила с твоим кругом. Один за другим — Кир... Рыба...даже те, кто остался на периферии типа Виты и ее ковена — все они мелькнули в моей жизни вновь кто раньше кто позже. Не как друзья. Как приметы. Как отголоски старой песни, вдруг прорвавшейся сквозь шум нового города.

А потом — Юджин.

Он был худой, будто вырезанный из старой фотоплёнки, с пустыми глазами, в которых плескалась та самая сила — исковерканная, заглушённая, вывороченная наизнанку. Он пытался говорить со мной как раньше, но между словами сквозило что-то... хрупкое. Что-то, что вот-вот разобьётся, стоит мне только ответить искренне.

Я узнал — слишком поздно — что он не выдержал.
Того, что ему начало открываться.
Того, чего так хотел.
Возможно, есть люди, которым не следует прикасаться к магии. Не потому что она злая или добрая — ей просто плевать. Она требует гибкости. А Юджин был слишком твёрдым. Он не согнулся — он сломался.

Став наркоманом, он пытался заглушить ровно тот поток, который однажды жаждал в себе открыть. В итоге поток не смолк — он просто исказился. Превратился в нечто, чего не распознал бы даже тот, кто его пробудил.

Когда я пришёл к нему в психбольницу — туда, где двери не имеют ручек, где потолки давят, а стены пропитаны чужим бредом — он посмотрел на меня с таким узнающим облегчением, что мне захотелось выть.

— В моей ноге живёт джин, — сказал он, почти шепча. — В правой. Мы с ним разговариваем.

Я кивнул. Не стал спорить. Не стал утешать.

Потому что самое страшное — я почувствовал, что это может быть правдой.

Когда я вышел из больницы, на меня опустилось некое безмолвное, вязкое обещание. Я утвердился в мысли, которая давно жила во мне, но теперь проросла окончательно и бесповоротно:
я больше никогда никого не буду учить.

Ни наставлять,
ни открывать глаза,
ни вести куда-то сквозь сумерки.

Потому что не каждый путь — для двоих. И не каждая сила — прощает доверие.