Шестая жизнь. Часть 5. Ленинград

Шестая жизнь. Часть 1. Арканум http://proza.ru/2023/08/04/1450

Шестая жизнь. Часть 2. Царство Метелицы http://proza.ru/2023/12/16/1339

Шестая жизнь. Часть 3. Ассирия http://proza.ru/2024/01/20/1524

Шестая жизнь. Часть 4. Васильки в снегу http://proza.ru/2024/03/10/1652



– Муся! Помнишь, ты как-то упоминала, что жила в Ленинграде? – во время летних каникул Митя часто наведывался к своей прабабушке, а иногда даже проводил у неё несколько дней подряд. И сейчас, едва появившись на пороге, он тотчас оказался в отведённой ему комнате возле излюбленного места кошки – большого старого кресла, стоявшего у окна. Муська спала, удобно свернувшись клубком в углублении на его сиденье. Её веки вздрогнули, но, не желая просыпаться, она лишь отвернула голову в противоположную от визитёра сторону.
– Митя! Руки помой! Куда сразу в спальню проскочил?
– Да, бабуль, сейчас! – но через минуту он вновь был рядом с кошкой. – Муська, Муська! Ты послушай, что я тебе скажу, – и, немного оттянув шкурку, он ласково потрепал зверька, а потом легонько щёлкнул его по уху.
Муська недовольно фыркнула, открыла глаза, затем встала и грациозно потянулась:
– Вот пррилипала. Ну, чего тебе?
– А ты знаешь, что сейчас Ленинград называется Санкт-Петербургом?
– Откуда же мне знать? Это было в мою пррошлую жизнь. Я даже не знаю, сколько лет прошло с тех пор на Земле. Наверрное, лет сто? Меньше? Помню только, что это был большой и красивый город. Моя хозяйка любила брать меня с собой на прогулки в паррки и скверы. Это была счастливая жизнь в уютной квартире. И хозяин меня очень любил, баловал. А когда у них родился детёныш, голубоглазая очарровательная девочка, я часто играла с ней, утешала её, если она начинала плакать. От других кошек, да и по другим своим жизням, мне известно, как поррой маленькие дети донимают домашних питомцев. Да и ты, когда был поменьше, нет-нет, да и доводил меня. Вон, даже сегодня по уху щёлкнул…
– Муська, не обижайся, я же в шутку!..
– Да-да, не опрравдывайся. Так вот, Ниночка с первых дней была очень тактичной и ласковой девочкой… Да-а, счастливая, тихая и мирная жизнь была тогда. А потом – война. Сначала я услышала, как об этом говорили хозяева, и по радио вещали: «Война, бои…» Чуть позже начались бомбёжки, пальба… А немного погодя – голод и холод, стррашные голод и холод. И сейчас стррашно вспоминать. Зачем ты мне всё настроение испортил?
– А ты заметила, Муська, что ты стала намного лучше разговаривать, чище?
– Может, я стала лучше разговаривать, а может, ты меня стал лучше понимать.
– Мусечка! Так вот! Я с мамой и папой на следующей неделе еду в Питер.
– А это ещё что?
– Санкт-Петербург для краткости так называют. Петербург без Санкт или просто Питер.
– Ясно, а я тут при чём? – и кошка, приняв безразличный вид, начала с особой тщательностью вылизывать шёрстку.
Но Митя заметил, как настороженно подрагивали её уши и, усмехнувшись, продолжил:
– Я уговорил родителей взять тебя с собой…
– Фрр, а ты меня спросил, хочу ли я ехать в такую даль? Меня и тут неплохо кормят, – мальчик поймал себя на мысли, что речь его подруги полностью утратила рычаще-мурчащую раскатистость, сохраняя лишь необычную плавную тягучесть.
– Нет, Мусечка, ты послушай! Из немногого, что ты говорила сейчас и раньше, я понял, что ты жила в Ленинграде перед войной, которую мы называем Великой Отечественной. Бабушка Лида, твоя нынешняя хозяйка, родилась незадолго перед ней. Тогда много людей погибло, очень много. И осиротело. И покалечилось. А Ленинград оказался в блокаде. Туда не могли завести хлеб, мясо, в общем, никакое продовольствие. Нам в школе рассказывали. А ещё больше я в Интернете прочитал. Специально читал, когда понял, в какое время ты в Ленинграде жила. Продукты выдавали по карточкам, совсем по чуть-чуть. А если карточки потеряешь, всё – голодная смерть. И немцы постоянно бомбили город. Здания, коммуникации – всё было в руинах. Канализации, водопровод, теплотрассы – всё разбито. В домах не было ни воды, ни тепла. Буржуйками отапливали, воду в колонках на улице набирали. А зима была лютая, самая лютая за многие годы. А потом и весна ненамного лучше, так что люди ещё и замерзали…
– Да что ты мне рассказываешь? – кошка смотрела на мальчика широко раскрытыми глазами и слегка дрожала. – Я и сама тебе ещё не такое расскажу.
– Ох, Муся, прости, – спохватился Митя. – Я ведь про другое хотел… Я нашёл в интернете, что, оказывается, несколько лет назад в Питере установили памятник блокадным кошкам, значит, и тебе тоже. Подожди, я его сейчас покажу, – и мальчик ткнул пальцем в экран планшета, в котором что-то искал во время своего торопливого и сбивчивого монолога. – Смотри!
Дымчатый зверёк вытянул шею и с интересом уставился на фотографию тёмно-серой металлической фигурки, сидящей на коричневом стуле во дворе какого-то дома.
– Этот памятник установлен в честь кошек, живших в блокадном Ленинграде. Ведь от голода и холода погибали не только люди, но и кошки. Тысячи кошек! А некоторые из них даже были съедены истощёнными людьми. Из-за этого, Мусечка, петербуржцы испытывают по отношению к кошкам чувство вины и благодарности и по-своему почитают их. К тому же Ленинград одолевали полчища крыс, и только кошки могли спасти от них зерно и другие продукты. А к моменту снятия блокады кошек стало настолько мало, что в город их пришлось завозить специально целыми вагонами из других частей страны. Представляешь?!
Но Муська, казалось, уже не слушала его. Пробормотав:
– Как-то этот кот чересчур упитан, – она вновь улеглась в кресло и тихо заговорила. – Всё изменилось после того, как я впервые услышала от своих хозяев слово «война». Радость исчезла, смех сменился слезами. Через несколько дней хозяин, закинув за плечи мешок, рано утром вышел из дома в сопровождении хозяйки и Ниночки, которой через месяц должно было исполниться восемь лет. Она готовилась пойти во второй класс. Умничкой была, отличницей. Я видела, какие красивые ровные буковки писала она в своих тетрадках. Не то, что твои каракули…
– Но я…
– Ушли втроём, а вернулись только мама с дочкой. Обе заплаканные, бледные… Солнце светило в окно, а чудилось, что тени кругом шмыгают. Взяла меня Ниночка на руки, гладит и говорит: «Ушёл папка на фронт, фашистов бить. Остались, мы, Дымка, втроём, одни женщины». Меня Дымкой звали, не помню, говорила ли я тебе.
Митя едва заметно кивнул.
– Начались бомбёжки, пушки палили, стрельба. Грохот и страх. В подвалах прятались. Хозяйка, как и раньше, на службу ходила, поздно вечером возвращалась. Нина – в школу. Да только после рассказывала, как по несколько раз за день уроки сиреной прерывались, дети с учителями спешно спускались в бомбоубежище. Иногда не все успевали укрыться, кто-то погибал. В первое время Ниночка плакала, а потом глаза словно высохли, только горечь в них такая глубокая затаилась, смотрит она на меня, а взгляд вовсе не ребёнка. Уж я-то пятую жизнь тогда жила, знала, каким у детей взгляд должен быть. Дальше – хуже. Голод, да такой… И по карточкам-то люди получали крохи, а если карточки потеряешь, то не восстановить. Всё, как ты в Интернете вычитал. И зима рано наступила, лютая зима. На батарее не полежишь, не погреешься – ледяные. Принесла хозяйка домой печку-буржуйку, небольшую такую, металлическую, только от неё тепло и шло, и на ней и готовили. В холода есть хочется больше, чем в жару, а тут всё один к одному. Я почти сразу перестала в еде на хозяев рассчитывать. Бегала по подвалам, мышей да крыс ловила, тем и кормилась. Да ведь и они будто перевелись. Видно, все из домов поближе к зернохранилищам подались. В домах-то поживиться нечем стало. А туда мне было не добраться. Но иногда всё же охота моя была вполне удачной. Несколько раз приносила придушенную мышь хозяевам. Ешьте, мол. Сначала они брезговали, но затем, наоборот, хозяйка даже радоваться стала, благодарила меня, гладила. Мясо, какое ни есть. Да всё равно таяли они на глазах. И на мне только шкура висела, на костях, как вон ваша одежда в шкафу на вешалках висит. Ниночка по утрам уже не в школу ходила, а на фабрику.
Мите показалось, что в уголках полузакрытых глаз Муси заблестели слёзы. Ему захотелось взять её на руки, погладить, пожалеть. Но он продолжал сидеть, затаив дыхание и боясь пошевелиться и тем самым сбить откровенный настрой, который так редко посещал его любимицу. А та, немного помолчав, снова заговорила:
– Первой слегла хозяйка спустя, примерно, неделю после того, как вместе с несколькими знакомыми у нас дома подняла кружки с какой-то мутной серо-коричневой жидкостью, которую тогда называли чаем, и произнесла тост за новый год и за победу. Она ведь часть своей пайки дочке подсовывала, потихоньку, чтобы девочка ничего не заподозрила. Слегла и больше уже не поднялась. Нина молча смотрела на мать, не кричала, не всхлипывала, только слёзы текли по щекам. И то недолго. Не было, как видно, у неё сил плакать. Я хотела ей что-нибудь сказать, как-то утешить. Ведь раньше, хотя и любила её очень сильно, разговаривать с ней не могла. Уж и не знаю, как это определяется, кто оказывается подходящим для этого человеком, до сих пор понять не могу. А тут вдруг получилось! Услышала она меня и поняла! Рот даже от удивления приоткрылся, зрачки так расширились, что глаза стали не серо-голубыми, а бездонными чёрными. «Ниночка, милая! Мне так жаль твою маму и тебя! Это и для меня горе!» – повторила я, заглянув ей в лицо. Потом запрыгнула к ней на колени и ласково потёрлась головой о её плечо. «Ты… Что это? Галлюцинации… – пробормотала девочка. – От голода и горя, видно… Ещё и не такое померещится…». И погладила меня. Но с тех пор больше ни одного моего слова разобрать не сумела. Или у меня ничего больше не получилось внятно произнести? Словно некая дверца, едва приоткрывшись, тут же захлопнулась.
Кошка завозилась, вытянула лапы вперёд и положила на них голову. Митя подумал, что сейчас она смотрит на что-то, видимое ей одной.
– В этот же день к нам в комнату перебралась жить соседка, у которой к тому времени тоже никого не осталось. Одну комнату было проще отапливать: дров не хватало. Что только не шло вместо них: и паркет, и мебель, и книги… Вон, стул памятника на паркете стоит. Везде до войны этот паркет полы покрывал. До войны… – Муська вздохнула. – А вскоре и Ниночка слегла. Поняла я, что умрёт ведь… А во мне и самой жизнь едва теплилась. Но отправилась я по улицам, заваленным снегом, к магазину, где карточки отоваривали. Далеко, не мне такой слабой идти. Но знала, нужно раздобыть крысу. Для Ниночки моей. Хотя бы мышь, но лучше крысу. Не понимала, как смогу добраться, как справиться с крысой, как дотащить её обратно… В подвале их было две. Настоящее сражение получилось. Одна из них укусила меня за бок, потекла кровь. Другую я сильно ранила. Но перевес был явно не на моей стороне. Если бы не голоса на лестнице, я бы из охотницы превратилась в добычу. Та крыса, что осталась цела, убежала, а ту, что и так была у меня в зубах, я придушила и, пока люди не ушли, пряталась вместе с ней за какими-то ящиками. Как дотащила это жирное существо до дома, толком не помню. От встречных прохожих тоже приходилось прятаться, чтобы не отобрали. Помню только, положила тушку возле кровати, на которой лежала Ниночка, помню, как радостно вскрикнула и всплеснула руками соседка, а потом всё заволокло туманом, провалилась я куда-то… Теперь-то уже понимаю, умерла я тогда… – и Муся замолчала.
Мите казалось, что воздух звенит от такой тишины. Минут через пять он решился пошевелиться и погладил кошку между ушами.
– Муся…
– Хорошо, я поеду с вами. Может быть, что-нибудь знакомое с довоенной поры увижу.
– Надеюсь, Нина выжила тогда, – попытался поддержать подругу мальчик.
– Надеюсь… Хочется верить, что не зря я старалась, что Ниночка прожила долгую и счастливую жизнь.
– А может быть, даже твой хозяин с фронта живым вернулся. Ведь не все же погибли там…
– Да, – кошка поднялась, встряхиваясь и постепенно возвращаясь в реальность.
– Митя! Иди обедать! – услышали они голос бабушки. – И ты, Муся! Я тебе тут твоей любимой рыбки положила.

*   *   *

На поезде в Петербург нужно было ехать больше десяти часов. Сначала Мите было даже весело: новая обстановка, перестук колёс, размеренное покачивание вагона, деревья, станции и деревеньки, мелькающие за окном. Но вскоре мальчик заскучал и уткнулся в планшет. Хорошо, что значительная часть времени приходилась на ночь. Мама так и сказала:
– Поспишь, проснёшься, и вот он – Петербург! Давно я здесь не была. Сколько уже прошло?..
– Восемь лет, – поддержал разговор папа. – Последний раз мы с тобой здесь были на вечере встречи выпускников.
– Мы, Митя, с твоим папой вместе в Питерском университете учились, на Васильевском острове. Тогда и познакомились…
– Да-да, мама, вы мне об этом уже раз сто рассказывали. Только вчера раз десять, не меньше.
– Ой, ну, прости! – и родители обменялись друг с другом многозначительными взглядами.
«В последние дни ведут себя так, словно недавно поженились. А ведь через три месяца уже пятнадцать лет будет. Взрослые, называется», – и мальчик снова уставился в планшет, при этом периодически посматривая на дремлющую в сумке Мусю. При родителях с ней не поговоришь, а очень хочется.
Четвёртым с ними в купе ехал незнакомый парень, который всё время лежал на верхней полке в наушниках и смотрел в монитор ноутбука. Но часов в восемь вечера Митя услышал, как его родители и молодой человек перекинулись сначала парой слов, а после того как выяснилось, что он студент Санкт-Петербургского университета, только учится в одном из корпусов в Петергофе, разговор не смолкал минут сорок. Мама всё его о чём-то расспрашивала, и сама с новой силой предалась воспоминаниям о юности.

Московский вокзал показался Мите огромным и чересчур многолюдным. Вскоре они спустились в метро, где народу было не меньше. Мальчик приподнял сумку с кошкой и шепнул ей:
– Ты бывала раньше в метро? Узнаёшь?
– Нет, – промурлыкала та, – ничего не узнаю.
– Ой! А когда метро было построено? Может, его до войны и не было? Погоди-ка…
И уже в вагоне поезда, покопавшись немного в смартфоне, тихо проговорил в самое ухо Мусе:
– Да, так и есть. Ты и не могла ничего узнать. До войны метро в Питере только начали строить, но из-за войны строительство было остановлено и возобновлено сразу по её окончании. А запуск метро состоялся в 1955 году, то есть спустя десять лет после неё.
Остановились в небольшой квартире недалеко от Финляндского вокзала, которая принадлежала одному из сокурсников родителей. Он вместе с семьёй улетел отдыхать в Эмираты и оставил для них ключи соседям. Теперь уже через пять дней должен был вернуться, и последние три дня старые приятели планировала провести вместе. Мите с Мусей до возвращения хозяев отвели отдельную комнату, чему мальчик был безмерно рад.
Оставив вещи в квартире, туристы тут же отправились прогуляться по знакомым местам города, в первую очередь – на Васильевский остров. Выйдя из метро, пешком пошли в сторону Стрелки Васильевского острова. В музеи было решено в этот день не заходить, поэтому Митя взял Мусю с собой, и теперь та с любопытством выглядывала из висящей на плече мальчика сумки, которую он аккуратно придерживал рукой, чтобы она не слишком сильно раскачивалась. Был ясный и тёплый день конца июня, таким же было и настроение.
– Посмотри, Митя, это Екатерининская лютеранская церковь, а там виднеется стадион университета. Большой, правда? – родители по очереди выступали в роли экскурсоводов.
Немного погуляли в Ботаническом саду.
– Мне нужно рразмяться, – промурлыкала кошка, и только мальчик разобрал её слова. Он вытащил свою подругу из сумки и опустил на зелёный газон. Муська довольно потянулась, прошлась взад-вперёд и уже через минуту оказалась высоко над землёй на ветке старого каштана. Крепко вцепившись в неё когтями, она озиралась по сторонам, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону и прядая ушами. Потом спустилась вниз и, отойдя от выложенной плиткой дорожки и скамейки, где присели отдохнуть её хозяева, углубилась в высокую траву и начала за кем-то охотиться.
– Нам пора, зови свою питомицу, – первой поднялась мама.
– А не зайти ли нам перекусить куда-нибудь? Недалеко есть, судя по отзывам, неплохое кафе с тайской едой, – предложил папа, продолжая изучать карту на смартфоне.
– Да, я за! Есть очень хочется, – обрадовался Митя. – Муся! Мы уходим! Муся! Кис-кис-кис!
Кошка появилась у скамейки и влезла в раскрытую сумку.
– И что это за кис-кис-кис. Я тебе что, нерразумная какая, что ли? – проворчала она.
А чуть позже Митя тихо спросил:
– Узнала что-нибудь?
– Нет. Если я и была здесь, то ничего не помню. Ни звуков, ни запахов знакомых не почуяла.
После кафе свернули к Литературному музею, прошли мимо здания Биржи и наконец оказались на Стрелке Васильевского острова возле одной из Ростральных колонн, на квадратном пьедестале которой возвышались две белые каменные скульптуры. Мите пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть вершину сооружения:
– Ух ты!..
– Когда-то они служили маяками. Здорово, правда? – папа остановился рядом и тоже запрокинул голову.
– Ага!
– Нашли чему радоваться, – завозилась Муська в сумке. – Как дети, прраво слово.
– Идите сюда, полюбуйтесь! – позвала мама. – Отсюда открывается великолепный вид. Вон Петропавловская крепость, там – Исаакиевский собор, а это Зимний Дворец, рядом – Адмиралтейство. Мы везде обязательно побываем, если не внутри, то хотя бы вокруг погуляем, там и снаружи есть на что посмотреть!
Потом была длительная прогулка по Университетской набережной. Со всех сторон осмотрели здание Кунсткамеры. Конечно же, свернули к Зданию Двенадцати коллегий, в котором сейчас располагался главный корпус университета и где в своё время вручали дипломы Митиным родителям. Затем ещё куда-то шли, то мама, то папа что-то говорили, на что-то показывали, но Митя уже так устал, что перестал что-либо запоминать.
– Давайте по Неве на катере покатаемся. Дело к вечеру, но светло ещё долго будет. Как-никак, сейчас белые ночи, – предложила мама.
– Поддерживаю, – и папа первым направился к видневшейся невдалеке небольшой пристани.
Водная прогулка Мите очень понравилась. Под увлекательный рассказ гида они плыли по величественной широкой реке, по обеим берегам которой возвышались красивые здания. Мимо островов, под мостами, пока не очутились в Финском заливе. Бесконечный мерцающий простор вокруг, а сверху редкое, но грандиозное нагромождение облаков на высоком с фиолетовым оттенком небе…
Когда Митя оказался в кровати, то уснул, едва его голова коснулась подушки.

На следующий день Митя с родителями и Мусей уже с утра были на Площади Восстания, откуда стартовала их пешая прогулка по Невскому проспекту. Небо хмурилось, и спустя совсем немного времени начал накрапывать мелкий дождик. Кошка втянула голову в сумку и глядела на окружающее через сетку сбоку. Но мама не стала доставать зонты:
– Смотри, Митя, никто и не подумал прятаться под зонт. В Питере такой дождик – привычное дело. Он может начаться в любой момент. Лишь бы ливня не было. Но и на сегодня, и на ближайшие дни синоптики обещают хорошую погоду. Думаю, скоро снова солнце покажется.
И правда, минут через пятнадцать тучи разошлись, оставив после себя только влажные следы на асфальте. Муся тут же высунулась наружу, вертя головой во все стороны и принюхиваясь. Её ноздри подрагивали, а шерсть на загривке слегка шевелилась от слабого тёплого ветерка. Митя не отставал от своей любимицы: смотрел по сторонам, поднимал голову вверх, слушая гул вокруг и слова, то и дело слетавшие с губ мамы или папы. Ему было радостно разглядывать старинные здания с колоннами, причудливой лепниной и барельефами. Неширокая река пересекла им путь.
– Это Фонтанка. А мост через неё называется Аничков, – проговорила мама. Мальчик с любопытством потрогал вставшего на дыбы бронзового коня. Сделав несколько фотографий возле каждой из скульптур, отправились дальше. Прошли мимо здания Елисеевского магазина, заглянули в Екатерининский сад, в глубине которого красовался Александринский театр. Сверху на его фасаде мчалась колесница, запряжённая четырьмя лошадьми, а в нишах в грациозных позах замерли древнегреческие музы. Жаль, было не дотянуться до всего этого великолепия, чтобы рассмотреть как следует.
Потом были Гостиный двор, здание Городской думы, Базилика святой Екатерины. И вот проспект пересёк ещё один водный поток.
– Это канал Грибоедова, – сказал папа. – Давайте повернём налево и перейдём через него по Банковскому мосту. Этот мост знаменит статуями крылатых львов.
Четыре грандиозные фигуры попарно возвышались на обоих берегах. И не просто возвышались, а держали в пастях мощные цепи, на которых крепился мост. Золотые крылья сияли под лучами летнего солнца.
– Ух ты! – Митя вскарабкался на один из постаментов и провёл ладонью по крыльям. – А они и правда золотые?
– Медные, – папа сфотографировал сына, а затем помог ему спуститься. – Но покрыты самым настоящим сусальным золотом.
– И что ты всё лазаешь, как маленький. Трясёшь меня… – проворчала Муська.
– Ой, прости, я буду осторожнее, – прошептал ей Митя.
По противоположному берегу вновь направились к Невскому проспекту. Обошли со всех сторон величественное здание Казанского собора, останавливаясь время от времени, чтобы получше разглядеть скульптуры в нишах. Прошлись по колоннаде, распростёршейся двумя крыльями с его северной стороны.
– Давайте зайдём внутрь, с кошками можно, – предложила мама, покрывая голову платком. – В соборе, Митя, много уникальных икон и других святынь. А ещё находится могила Кутузова и трофеи с войны с Наполеоном. Кроме того, я хочу приложиться к Казанской иконе Божией Матери. Вам тоже не помешает.
Собор встретил их полумраком. Купили и поставили свечи. Очередь к Казанской иконе, хоть и казалась довольно длинной, шла очень быстро. Побродили по храму, часто останавливаясь, а то и прикладываясь к другим иконам. Побывали и у могилы знаменитого полководца. Службы сейчас не было, поэтому можно было более-менее свободно передвигаться и тихо переговариваться между собой. Потом немного посидели в скверике, посреди которого весело сверкали на солнце струи небольшого фонтана.
– Митя, – зашевелилась Муська.
– Я – к фонтану, – и мальчик, отойдя от родителей, присел на край бассейна.
– Я помню это место, – в голосе кошки ясно слышалось волнение. – Это здание, скверр, фонтан… Да и не только их. Не сразу, но я вспомнила и коней, и крылатых львов, и…
– Значит, твои хозяева брали тебя на прогулки по Невскому проспекту!
– Да, и, наверрное, не один раз, хотя бы два-три. До войны… – Митя различил влажный блеск в глазах подруги.
Пообедав в уютном тихом кафе чуть в стороне от Невского проспекта, вновь вернулись на него. По Зелёному чугунному мосту перешли через знаменитую реку Мойку.
– На набережной этой реки находится квартира, где жил и умер Пушкин. Сейчас там музей, – сказала мама. – Возможно, мы успеем его посетить в этот приезд. Пока не уверена.
– Да, расписание у нас и так очень насыщенное. Но… посмотрим, – кивнул папа.
Дошли до Адмиралтейства, свернули к зданию Эрмитажа. Посреди Дворцовой площади вонзалась в небо Александровская колонна. Обогнули, осмотрев со всех сторон, здание Зимнего дворца и вновь вернулись на площадь. Какое-то время слушали уличных музыкантов, выступавших там.
– Тебе понравилась прогулка? – спросила мама.
– Да, очень. Только ноги сильно устали.
– Ничего. Сейчас вернёмся к Мойке и покатаемся на катере. На этот раз не по Неве, а по малым рекам и каналам Петербурга. Они пересекают весь город. Это очень интересно. И ноги отдохнут. А завтрашний день посвятим посещению Эрмитажа. Мусю придётся оставить дома. В музей нас с ней не пустят.
В течение следующих трёх дней были и Эрмитаж, и поездки в Петергоф и в город Пушкин, который раньше назывался Царским селом. В Петергоф и Пушкин Мусю брали с собой. Митя выпускал её прогуляться по травке в просторных парках этих музейных комплексов. И она, забыв о солидности, несколько раз погналась за белками. И… многое вспомнила, пусть и смутно, в Петергофе: каскады с фонтанами, каналы, вид на Финский залив. С той, такой далёкой, довоенной поры.

Только на второй день после возвращения хозяев квартиры Мите удалось уговорить родителей отвезти их с Мусей к памятнику блокадным кошкам. Родителям вместе с их приятелем понадобилось куда-то съездить как раз в Выборгском районе, и они согласились заехать в Озерки и оставить мальчика с кошкой возле скульптуры часа на полтора–два. Всю дорогу Митя и Муся с интересом смотрели в окно автомобиля, на заднем сиденье которого они расположились рядом с мамой. Машина остановилась на улице Композиторов недалеко от двора, в котором был установлен памятник.
– Мы поехали. Митя, никуда не уходи, жди нас здесь.
– Конечно, мама, не волнуйся.
– Ну, ладно, пока.
– Пока, – и мальчик с кошкой остались вдвоём.
– Узнаёшь что-нибудь? – спросил Митя, доставая Мусю из сумки и гладя её по загривку.
– Нет, здесь мне всё незнакомо. Мне думается, я жила совершенно в другом месте. Тут явно довольно новые застройки. Или мне так кажется?
– Наверное, ты права, – и мальчик с мохнатой подругой на руках приблизился к памятнику.
Фигура кошки из потемневшей бронзы размером с самую обычную среднюю кошку сидела на коричневом стуле со спинкой, стоящем рядом с торшером на постаменте, представляющем собой фрагмент паркетного пола. К основанию торшера была прислонена табличка с надписью «В память о кошках блокадного Ленинграда». Всё, как на фотографии в Интернете, но при этом объёмнее, значимее, и Митя почувствовал, как вдруг забеспокоилась Муся.
– Как давно это было! В другой жизни было! А так живо. Нет, зря я согласилась поехать. К чему эти треволнения? – замурчала словно про себя. – Опусти меня на землю.
Она несколько раз обошла вокруг стула, запрыгнула на него, посидела рядом с бронзовым собратом, спрыгнула, подошла к торшеру. При этом постоянно ко всему принюхивалась и осторожно провела когтями по «паркету», не оставив при этом на нём никаких следов.
– И всё-таки этот кот слишком упитан. Видел бы ты меня тогда, да и другие кошки были не лучше. И собаки. Хоть и не люблю я их, и спасаться от них в то время приходилось больше, чем когда-либо, но и на них было жалко смотреть.
– Пойдём на лавочке посидим, – предложил мальчик и снова взял Мусю на руки.
Только сейчас Митя осмотрелся как следует и заметил, что двор буквально утопал в зелени. Невысокие фонари с белыми шарообразными плафонами, удобные лавочки, беседка – всё это делало это место очень уютным и симпатичным. Возле ближайшей скамейки в кресле-каталке сидела старая женщина. Солнце, просвечивая сквозь густую листву развесистого дерева, золотистыми горошинами рассыпалось по её седым волосам и тёмно-коричневому платью. Казалось, что она дремлет. Но, когда мальчик проходил мимо неё, намереваясь расположиться на соседней скамейке, то услышал слегка хрипловатый голос:
– Молодой человек! По-моему, я вас никогда здесь прежде не видела? Вы недавно переехали сюда?
Митя остановился, а затем вернулся на несколько шагов назад и замер перед незнакомкой.
– Я здесь не живу. Мы с моей кошкой специально приехали сюда, чтобы взглянуть на памятник, – и он махнул в сторону скульптуры.
– Ах, вот оно что! Да, тяжело было… Тяжело и… вспоминать до сих пор горько. Я ведь совсем девочкой была, когда война началась. Младше, чем ты сейчас. Блокаду пережила, а ведь многие… – повисла пауза, словно женщина на несколько секунд перенеслась в другое место и время. – А это кто у тебя на руках? Я неважно стала видеть. Годы берут своё. Да и почти все мои сверстники уже давно в мире ином. А я вот подзадержалась. И ноги едва ходят. По квартире пару шагов туда, пару – обратно…
– Это моя кошка, Муся. Я уже о ней упоминал.
– Ах, да, конечно. Память никуда не годится. Всё тут же забываю. Что вчера было, не помню, а вот что тогда, забыть не могу, как бы ни хотела.
Митя вдруг осознал, как напряглась Муся, почувствовал рукой, как быстро забилось её сердце.
– Вас, юноша, как зовут?
– Митя.
– А кошечку?
– Муся.
– А меня – Нина Николаевна. У меня тоже кошка была, такая же дымчатая, как ваша. Очень похожи они друг на дружку. Её Дымкой звали. До войны ещё была. А в блокаду, в январе 42-го, умерла от голода. Я в это время в беспамятстве из-за истощения лежала. Моя соседка, тётя Люся, сказала мне потом, что, если бы не Дымка, я бы непременно умерла. Дымка крысу притащила, раненая была, но притащила. Тётя Люся меня бульоном от крысиного мяса отпаивала, а само мясо по маленькому кусочку в рот вкладывала. Так-то… Такой голод был, что и крыса за деликатес шла.
Уже к середине монолога женщины мальчик вспомнил всё, что рассказывала ему Муська и догадался, кто перед ним. Та самая Нина, восьмилетняя хозяйка Муси! Да разве такое может быть?! Разве бывают такие совпадения, такие случайные встречи?!
– Мама! Я за тобой. Пора принимать лекарства и обедать, – к ним приблизилась пожилая женщина.
– Подождите, – Митя испугался, что Нина Николаевна сейчас уедет, а они так ничего и не узнают о ней. Ведь Муся, совершенно точно, хочет узнать. – А вы во время войны здесь жили, в этом доме или..?
– Нет, что ты! Эти дома построены уже после войны… Мы жили на улице Воскова на Петроградской стороне… – и кресло-каталка развернулось в сторону подъезда и отъехало на пару шагов.
– А ваш отец? Ваш отец вернулся с фронта? – заторопился мальчик.
Женщины остановились и удивлённо оглянулись.
– Увы, нет. В 44-м я получила на него похоронку. Так что меня вырастила тётя Люся. У неё ведь тоже никого не осталось.
Митя услышал, как горестно мяукнула Муся.
– А дальше? Что было дальше?
– Дальше-то? Всё как у всех. Закончила школу, потом институт. Работала. Вышла замуж. Хороший мне муж достался, работящий, непьющий. Да уже двадцать семь годочков, как умер мой Павлуша. Троих деток родила и вырастила. Вот, Катенька – моя младшенькая, – кивнула в сторону пожилой женщины, и кресло покатилось прочь.
– А счастливы, вы были счастливы?! – крикнул вслед Митя. И до них еле слышно донеслось:
– Всякое бывало… Но, да, думаю, я была счастлива… – и женщины скрылись в подъезде.
Мальчик вновь вернулся к памятнику.

*   *   *

Сильный ветер швырнул в лицо крупные хлопья снега, насквозь пронизал ледяным холодом. Завыла сирена, и почти тотчас последовал взрыв. За ним – ещё и ещё. От появившейся пробоины стена соседнего здания пошла трещинами. Митя оторопело огляделся. Лето неожиданно сменилось зимой. Люди, в основном закутанные в платки женщины и дети, торопливо спускались в подвал. И вообще, все были одеты странно. Такие пальто, фуфайки, шапки… Где же мальчик их видел? Ах, да. В кино. В фильмах о войне, о послевоенном времени середины прошлого века. Потом осмотрел себя: на нём были всё те же бежевая футболка, серые джинсы и кроссовки.
Снова раздался взрыв. Митя осознал, как дрожит от холода и страха и почувствовал, как содрогается всем своим телом на его руках Муся.
– Что же ты стоишь? – окликнула его незнакомая женщина. – Бегом сюда! Да ещё раздетым выскочил. – И потянула его за собой в бомбоубежище.
Внутри было тесно, душно и пыльно. Люди сидели вдоль стен и холодных труб, кто на небольших скамейках и табуретах, кто на перевёрнутых ящиках, а большинство просто на полу. На пол подле женщины опустился и Митя. В подвале было немногим теплее, чем на улице, и мальчик услышал, как мелкой дробью стучат его зубы.
– На-ка, – его спасительница сняла с себя пуховый платок и укутала в него мальчика. Тут только он разглядел её исхудавшее лицо и тёмные круги под глазами. Едва начавшие седеть волосы были заплетены в косу и уложены на голове. – Почему же ты не оделся и не взял с собой никакие вещи?
– В мой дом попал снаряд. Я еле успел выскочить, – на ходу придумал Митя. – А теперь и вещей никаких нет. Надеть нечего, – и вздохнул.
– А кошку прихватить успел, – усмехнулась женщина.
– Она рядом была.
– Что ж, спасти друга или подругу – дело хорошее… Когда всё стихнет, сходим ко мне, я тебе одежду дам, от сына осталась.

– Вот это, наверное, подойдёт, – говорила незнакомка, когда они поднялись в её комнату на втором этаже. На кровати уже лежали тёмно-серое зимнее пальто, шапка-ушанка, шерстяной коричневый шарф и такие же варежки. – Примерь, – и протянула тёплый синий свитер.
Митина голова на мгновение застряла в горловине, и он услышал:
– Странно ты всё-таки одет. Только сейчас как следует рассмотрела. Никогда такую одежду не видела. И обувь…
– Мой дядя был сапожником, любил придумывать что-нибудь необычное. Вот и смастерил мне, перед самой войной, – продолжал сочинять мальчик, сам удивляясь тому, как ловко это у него выходит. И уловил изумлённый взгляд Муси и тихое бормотание:
– Вот враль, верь ему после такого, – и кошка фыркнула.
– В любом случае, и обувь и брюки твои никуда не годятся: замёрзнешь ты в них, – и женщина вытащила ватные штаны и валенки. – Они, правда, слишком большие, но да ничего. Митя надел штаны поверх джинсов, а кроссовки снял и положил в заплечный мешок, который одолжила ему его благодетельница. А та задержала на нём пристальный взгляд.
– Ты хоть и худенький, но выглядишь довольно крепким, – в голосе проскользнуло удивление.
И мальчик вдруг представил измождённые худые лица, запавшие глаза и костлявые руки, которые видел совсем недавно в подвале, и ему почему-то стало стыдно за собственную «крепкость».
– Просто я был довольно полненьким, – неуверенно пролепетал он.
Когда спустились на улицу, пригревшаяся у него за пазухой Муся задремала. В вещмешке помимо кроссовок лежали небольшой котелок, две металлические кружки, алюминиевая ложка, перочинный нож, коробок со спичками, шерстяное одеяло и ставший совершенно бесполезным смартфон. На углу дома на покосившейся табличке в сгущающихся сумерках виднелась иссечённая осколками надпись: улица Воскова, дом 2… – вторую цифру разобрать было невозможно.

– Куда теперь? – мальчик остановился и растерянно оглянулся. Ряды домов, некоторые из которых были полуразрушены, тянулись с двух сторон вдоль довольно широкой улицы. Между ними тёмными провалами зияли дворы. Муся высунула голову:
– Нужно где-то переночевать. Иди по улице, может, увидим что-нибудь подходящее.
Мальчик побрёл, постоянно озираясь по сторонам. Вскоре несмотря на тёплую одежду он понял, что стучит зубами от холода. Сильный мороз и ледяной ветер сделали своё дело. Да ещё желудок начало сводить от голода. Наконец друзья заметили защищённую с трёх сторон площадку в глубине руин какого-то здания и свернули туда. Митя набрал щепок, которые когда-то были деревянной мебелью или паркетом, и развёл костёр. Пламя весело полыхнуло, и его языки озарили оранжевым светом почерневшие камни и грязный снег.
– Как же хочется есть, – пробормотала Муся, и громкое урчание в животе кошки тут же подтвердило правдивость её слов.
– Мне тоже, – мальчик с трудом удерживался от того, чтобы не заплакать. – И холодно, очень. Костра недостаточно, совсем недостаточно.
– Нужно хотя бы попить. Тебе горячего, а мне чуть тёплого. Вскипяти воду в котелке, а затем остуди для меня немного.
– Да где же я воду возьму?
– А снег чем тебе не вода? Набери только почище. В стороне от дороги.
– Вода из крана проходит через очистные сооружения, а потом дома мы её ещё фильтруем. А тут… Так и дизентерию заработаешь…
– Никогда не думала, что ты такой нытик.
– Да, но…
– Ты хочешь умереть от жажды и переохлаждения? Делай, как говорю, иначе мы не выживем.
Митя набрал снег, с двух сторон от костра соорудил невысокие башни из обломков кирпичей, положил на них найденный неподалёку металлический прут и подвесил на него котелок. Когда вода закипела, наполнил одну из кружек и прикопал её в снегу – для Муси. Сел поближе к огню, и начал дуть на воду в своей кружке и пить маленькими глотками. Стало чуть теплее, и чувство голода слегка притупилось. Между сохранившейся стеной дома и костром устроил себе лежак из обломков мебели. Кошка снова забралась к нему за пазуху. Сон был беспокойным, обрывистым, мальчик часто просыпался от холода и подбрасывал щепки в угасающий огонь. Ни тёплая одежда, ни одеяло, которым он укрывался с головой, не могли спасти от мороза.
– Что же нам, Муся, делать? Как выбраться отсюда? Как вернуться домой? – всё утро твердил Митя, не переставая дрожать. – И есть хочется, очень.
– Подожди здесь, – и кошка скрылась в развалинах.
Сколько прошло времени прежде, чем она вернулась, мальчик не знал. Но, как ему показалось, не меньше двух часов. А когда Муся вновь возникла в их пристанище, в зубах она крепко сжимала довольно большую крысу.
– На, разделай её ножом, свари и поешь. И бульон попей.
– Я… Нет, я не буду, я не могу… Как? Ты что? Лучше я от голода умру!
– Ну-ну, посмотрим, – хитро промурлыкала кошка. – А я уже перекусила мышью. Но и от кусочка крысы не откажусь.
– Я лучше кипятка ещё попью, – и мальчик наполнил кружку.
Но на следующий день, сначала отогрев замёрзший гостинец своей подруги, Митя освежевал тушку и сварил её.

Так прошло пять дней. Мальчик бродил по близлежащим улицам с Мусей за пазухой в надежде… На что? Он и сам не знал. И чувствовал, что и он, и кошка становятся всё слабее и слабее. Охота его кормилицы лишь раз была столь же успешной, а мороз («Не меньше пятнадцати градусов, это точно», – так думал Митя) отнимал последние силы. Странники постоянно встречали еле передвигающихся людей, нередко кто-то из них вёз на санках тела своих умерших родственников или знакомых.
– Мама! Мама! – услышал мальчик крик позади себя и обернулся. Какая-то женщина, прислонившись к стене дома, медленно сползала вниз. – Мамочка! Помогите! – всхлипывала закутанная в пуховые платки маленькая девочка. – Мамочка…
Митя помог девочке дотащить женщину до её квартиры, которая была неподалёку. Послышались тяжёлые шаркающие шаги. К ним приблизился старик, наклонился над женщиной, прислушался… и закрыл её глаза.
В другой раз у Мити самого закружилась голова. Он поскользнулся и упал на сидящего на сугробе мужчину. Тот молча повалился на бок, и мальчик понял, что мужчина мёртв.
– Тут человек умер! – крикнул Митя проходившей мимо пожилой женщине.
– Оставь его. Похоронная команда заберёт, – и она, лишь на секунду остановившись, медленно двинулась дальше.

Митя проснулся и осторожно сел, опираясь руками о края своей лежанки. В глазах сразу потемнело, и мальчик опустил голову вниз. Когда головокружение немного прошло, осмотрелся по сторонам. Кошки нигде не было.
– Муся, Муся! – тихо позвал он. Ни звука. Смешанное чувство беспокойства и потерянности заставило его подняться и медленно побрести из их убежища. Пошатывало, подташнивало, перед глазами расплывались мутные разноцветные пятна.
– Муся… – «Сейчас упаду», – мелькнула в голове мысль.
– Держись, парень! – какой-то мужчина схватил его за плечи и слегка встряхнул. – Хлебни-ка! – и ткнул в губы мальчика флягу с водой. Тот сделал несколько глотков, после чего незнакомец вложил ему в рот крошечный сухарик.
– Не торопись, ещё отпей, а то зубы сломаешь. Что, карточки потерял? Ну-ну! На слёзы сил хватает, значит, жить будешь. А мамка где? – Митя мотнул головой. – Ясно. Нету, значит. Да-а… Пойдём-ка со мной. Тут недалеко, на Аптекарском проспекте. По прошлой-то жизни минут за двадцать дошли бы. А сейчас с твоими силёнками... Но ты не торопись, аккуратнее…
Так Митя стал подсобным рабочим на Химфармзаводе. Рядом с территорией предприятия для таких же оставшихся без дома, как он, были сооружены бараки. В углу одного из них мальчик получил койку, возле которой стояла небольшая тумбочка, а к стене в изголовье была прибита полка. Вечером того же дня Митя забрал из своего прежнего «жилища» Мусю, куда та вернулась после неудачной охоты. Кошки к концу января 1942 года в Ленинграде были большой редкостью, поэтому соседи по бараку удивлённо косились на неё, но ни о чём не спрашивали.

Один день был похож на другой: серые, голодные, наполненные тяжёлой работой, сиренами воздушной тревоги, неутешительными новостями с фронта. Поначалу беспрестанно бившаяся в голове мысль: «Как выбраться отсюда? Как вернуться домой?» – становилась всё глуше, приходила всё реже. Надежда угасала. У Муси тоже. Кошка почти совсем перестала разговаривать, даже тогда, когда оставалась с мальчиком наедине.

Прошёл примерно месяц. Митя возвращался из магазина, где только что отоварил карточки. Муся была у него за пазухой. Не успела прозвучать сирена, как совсем близко от мальчика раздался взрыв. Его оглушило, и он потерял сознание.
Холодно. Что-то мокрое и шершавое касается его лица. Митя с трудом пошевелил руками и ногами, а потом открыл глаза. Муся лизала ему нос и щёки, а поперёк его тела лежала какая-то балка. Выбравшись из-под неё и отряхнув с себя присыпавшую его щебёнку, мальчик огляделся. Улица была пуста, все скрылись в подвалы. Чуть в стороне продолжали греметь взрывы. Он поднял кошку и вновь спрятал её за пазуху. Сделал пару шагов…
Неожиданно незнакомый мальчишка, по виду немногим старше Мити, налетел на него, толкнул, одновременно другой рукой сдёргивая у него с плеча сумку с продуктами. Мгновение, и сумка оказалась в руках подбежавшей следом девочки лет пяти.
– Ну, что?! – крикнул нападавший через плечо.
– Здесь продукты, карточек нет, – ответила малышка, торопливо перебиравшая содержимое сумки.
– Гони карточки, быстро! – но Мите удалось вырваться из рук грабителя. «Сумку и еду не вернуть, – понял он. – Но карточки нужно спасти…»
В этот миг что-то блеснуло в руке напавшего, и нож, пропоров пальто, прошёл наискосок и задел Мусю. На груди мальчика расплылось кровавое пятно. А незнакомец повалил его и прижал к земле.
– Ксюша! – та подбежала и стала выворачивать карманы Мити. Схватила карточки и отскочила в сторону. Мальчишка поднялся, пнул Митю ногой, от чего тот охнул и согнулся, повернувшись на бок и подтянув колени к животу, подхватил сумку и, взяв девочку за руку, начал быстро удаляться.
– Мы ведь больше так не будем? Не будем? Мама… – донеслось до Мити.
– Ты не умрёшь, как мама… Я не допущу… Карточки пусть теперь у меня будут, а то опять отнимут… или потеряешь.
– Мне страшно…
– Не бойся, – мальчишка остановился, заглянул в лицо девочке, а потом зашагал ещё быстрее.

– Муся! Как ты, моя родненькая? Потерпи. Сейчас доберёмся. Я тебя перевяжу. Ты только терпи. Не умирай! – по щекам Мити катились слёзы, пока он, прижимая к себе обеими руками свою подругу, спешил в барак.
– У вас есть йод? У кого-нибудь есть йод? Или зелёнка? – спрашивал у всех в бараке.
– Извини. Не для кошки.
– На, возьми, – протянул пузырёк из противоположного угла старик. – Но здесь совсем мало, едва ли хватит.
Митя, как смог, обработал и перевязал рану – глубокий, кривой порез. Муся не сопротивлялась, стойко перенося боль.
– Ты как? – прошептал мальчик, почти касаясь губами её мордочки.
– Не плачь, – тихо мяукнула та. – Отлежусь как-нибудь. И не такое бывало.
– И карточек нет. Что теперь есть будем? Меня предупреждали… Не восстановишь теперь. Как быть?
Глаза Муси стали медленно закрываться:
– Наберрусь сил, охотиться пойду. Придумаем что-нибудь. Потом… А сейчас мне нужно поспать…

Митя сообщил начальнику о краже карточек.
– Ты же месяц назад тоже был без карточек? Говорил, что во время бомбёжки потерял. Подозрительно это, – и начались проверки.
С каждым днём мальчик всё тяжелее поднимался с постели, чтобы идти на завод. Живот стало раздувать от голода. На четвёртый день почувствовал такую слабость, что никуда не пошёл. У Муси загноилась рана, она почти не шевелилась. «Вот и всё», – думал Митя, глядя сухими глазами в потолок. После полудня словно что-то заставило его с трудом встать, перекинуть за плечо мешок со своим немногочисленным скарбом и, взяв на руки кошку, пойти на набережную Невы. Он спустился на лёд, дошёл до середины реки. Голова закружилась, ноги подкосились, и мальчик, чуть не теряя сознание, упал на колени в рыхлый снег. Перед глазами всё поплыло. Вокруг сгустился туман. Вдруг яркий свет вырвал скитальца из затягивающих глубин небытия. Перед ним появился высокий широкоплечий молодой мужчина с тёмно-русыми вьющимися волосами, обрамляющими утончённое лицо с золотистой кожей. Но больше, чем вспышка и неожиданное появление незнакомца, Митю удивило, что тот в лютый зимний мороз был одет лишь в светлую холщовую рубаху с длинными рукавами, подпоясанную пёстрым кушаком, и в холщовые же штаны. И от него исходило тепло! Митя даже испугался, что лёд растает, и они все окажутся в воде. А мужчина, приблизившись к мальчику, поднял его за плечи и заглянул ему в лицо своими солнечно-жёлтыми с зеленью глазами. Муся, очнувшись, в изумлении смотрела на незнакомца, а потом прошептала:
– Неужели?..
– Митя и госпожа Маруся! – с каждым словом мужчины в странников словно вливались силы. – Я Лето. Мои обожаемые племянницы Метелица и Стужа мне много рассказывали о вас. Вам здесь не место!
– Но мы сами не понимаем, как тут оказались, – проговорил Митя.
– Это прравда, – пошевелила ушами кошка.
– Впредь вам нужно быть осторожнее. Вы оба обладаете способностью прорезать время и пространство…
– Но я и раньше могла попадать в свои прошлые жизни, – возразила Муся. – И не только. Не знаю, почему. Вероятно, это дар богини Иштар. Впрочем, я о нём не просила. Но до сих пор всегда это происходило только по моему желанию.
– Когда вы вместе, эта способность столь сильна, что выплёскивается наружу помимо вашей воли, захватывает вас обоих. Тем более, что у Мити она только начинает проявляться и пока что имеет весьма стихийный характер. Вам необходимо учиться управлять ею, контролировать её. Особенно Мите. Но сейчас вам прежде всего нужно вернуться домой. Я помогу, – и Лето что-то тихо произнёс и хлопнул в ладони.
Всё вокруг Мити и Муси завертелось. Быстрее. Ещё быстрее…

*   *   *

Солнце. В зелёных листьях деревьев напевает свою бесхитростную песенку тёплый летний ветерок. В палисадниках нежным разноцветьем рассыпались цветы. На дорожке весело расчирикалась стайка воробьёв. Митя через арку между домами увидел знакомый двор и бронзовую фигуру кошки на стуле. Недалеко от памятника понуро стояла мама. Казалось, она сейчас расплачется. Подошёл и тут же скрылся из поля видимости папа, потом приятель родителей, ещё какие-то люди. Муся тоже вытянула шею, приглядываясь.
– По-видимому, мы вернулись не совсем в то время, из которого попали в пррошлое, – промурлыкала она. – Позже. На час? Два? Три?..
Мальчик согласно кивнул. Он быстро снял с себя всю зимнюю одежду и обувь, оставшись в футболке и джинсах, и засунул в ближайший мусорный бак. Затем вытащил из мешка кроссовки и смартфон (мешок последовал за одеждой) и поспешил к родителям.
– Мама! Папа! Мы здесь!
Взрослые мгновенно окружили мальчика.
– Где же ты был? Мы уже около часа тебя ищем по всем близлежащим дворам, уже в полицию собирались сообщить! Ведь тебе говорили, чтобы ты отсюда никуда не уходил!
– Простите! Мне в туалет захотелось. Я туалет искал, а потом заблудился. Простите, пожалуйста! Мамочка! Ну, что ты, не плачь!
– Как же?!... А почему на звонки не отвечал? Мы тебе звонили, а в ответ только: «Телефон выключен или находится вне зоны действия сети».
– Он у меня разрядился, вот, – и Митя протянул выключенный смартфон.
– Странно, – папа задумчиво повертел смартфон в руке. – Я его утром вместе со своим заряжал…
– Муся… – торопливо перебил мальчик, кивком указав на дрожащую у него на руках, обмотанную грязными бинтами кошку.
– Что с ней? – ахнула мама, только сейчас обратив на неё внимание.
– Она поранилась, сильно. Нужно срочно ехать в ветлечебницу!
– Да, вид у неё неважный. Будто она не поранилась, а тяжело больна, – папа потёр подбородок. – И что это за бинты на ней? Откуда? И такие грязные почему?
– В аптеке купил. А когда стал перевязывать, ещё не раскрученная часть валика выскочила из рук, размоталась и попала в пыль.
– А с тобой-то что? – мама взяла в ладони лицо мальчика, внимательно разглядывая его, ощупала плечи и руки. – Откуда взялись круги под глазами? И весь стал угловатым, кожа да кости. И бледный, как…
– Мама! Тебе показалось! Не придумывай! Нужно торопиться…
– И джинсы с футболкой… Ты же сегодня утром всё чистое надел… Будто месяц их не снимал…
– Мам! Мы же виделись всего три часа назад. Пап! Скажи ей!
– Да, но… она права…
– Поехали, – позвал всех приятель родителей, до этого молча наблюдавший за происходящим.

– Поранилась, говорите? Часа полтора–два назад? – недоверчиво качал головой ветврач. – Рана гноится. И как следует. По виду ей уже несколько дней. Почему сразу хорошо не обработали? Почему раньше не обратились в лечебницу?
– Но сегодня утром кошка была абсолютно здорова, – развёл руками папа.
– Она выживет? – заволновался Митя.
– Я сделаю всё, что смогу, – и с этими словами мужчина забрал Мусю в операционную.
Спустя полчаса спящую кошку вынесли мальчику и его родителям.
– Рана похожа на ножевую. Внутренние органы не пострадали. Мы удалили поражённые ткани, зашили, обработали.
– Она выживет? – повторил свой вопрос Митя.
– Да, теперь всё будет хорошо. Делайте уколы, через день обрабатывайте шов. Швы снимете дней через семь–десять в любой клинике. Конечно, останется шрам. Но да ничего, шерстью зарастёт, почти ничего не будет заметно.
– Спасибо! – радостно выдохнул мальчик.

*   *   *

Когда через два дня Митя с кошкой на руках переступил порог бабушкиной квартиры, та испуганно всплеснула руками:
– Что случилось с моей Мусечкой?! Опять ты её куда-то затащил! И отощала-то как!
– Да всё хорошо, бабуль! Поранилась она…
– Бедная моя девочка! Никуда больше не отпущу тебя с этим негодником!
– Да я и сама никуда больше не поеду. Хватит, наездилась, – пробурчала кошка. Но старая женщина услышала лишь негромкое мяуканье.
– Да и ты что-то с лица спал, ручки стали, как прутики, – внимательнее приглядываясь к правнуку, заохала она.

Ночевать Митя остался у бабушки. Едва закрыл глаза, сразу очутился на скованной льдом и запорошенной снегом широкой реке. «Нева?!» – и воспоминания о недавних событиях мгновенно нахлынули на него, и в груди похолодело от ужаса. Но… моргнул раз, другой и с удивлением понял, что это не заснеженная река, а широкая поляна, сплошь усеянная ромашками, сияющими под лучами солнца удивительно яркой белизной. Подул тёплый ветер, зашумели зелёными кронами растущие поодаль деревья. «Где я?» – подумал мальчик, и почти тотчас заметил приближающегося к нему статного молодого мужчину, в котором вскоре узнал Лето.
– Здравствуй! – Лето протянул руку для пожатия.
– Что это за место? Как я здесь оказался? – сразу после приветствия задал Митя волновавшие его вопросы.
– Эта поляна находится на чудесной горе Эрии. Я перенёс тебя сюда, чтобы вновь напомнить о твоей способности прорезать время и пространство. Удивительной и опасной способности. Постепенно ты узнаешь больше и многому научишься. А пока на, возьми, он твой, – и Лето протянул мальчику неизвестно откуда возникший в его руках длинный сияющий меч. – Это световой меч, а точнее, Разящий Луч.
– Но зачем он мне?
– Скоро поймёшь.
– И я не умею…
– Научишься. Но запомни, разить этот меч может только защищая слабых. Будешь его использовать во имя добра, он будет послушен твоей воле, станет твоей частью. Если же будешь пытаться с его помощью творить зло, Луч просто погаснет и никогда больше не появится в твоих руках.
– Я и не буду…
– Я знаю. Я верю в твоё доброе сердце, – и меч оказался в правой руке Мити. И тут же исчез. Мальчик удивлённо посмотрел на руку, а потом перевёл взгляд на Лето. Тот усмехнулся:
– Не волнуйся. Как только ты захочешь, чтобы он появился, то сразу почувствуешь тепло его эфеса в своей ладони и сможешь на этом остановиться или полностью материализовать его. Всё зависит от твоего желания. Попробуй!
И Митя почувствовал, что его пальцы обхватили нечто округлое и тёплое, а затем увидел гарду и протянувшийся сверкающий клинок.

…И проснулся.
Муся сидела на одеяле и заглядывала ему в лицо:
– Ты разговаривал во сне. Что-то про меч…
– Сон. Неужели это был всего лишь сон? А так всё явственно. И всё помню. Даже запахи и звуки… – и мальчику почудилось тепло эфеса в ладони правой руки. Но уже в следующую секунду от этого ощущения не осталось и следа. И сколько Митя ни пытался его вернуть, у него ничего не получилось.
– Всего лишь сон…