В мерцании обмана

Надежда — дивное изобретение человеческой души, хитроумная ловушка, расставленная богами на пути всякого, кто дерзнул родиться. Подобно факиру, она виртуозно удлиняет и отягощает страдания, присваивая им личину спасения. Надежда, разодетая в пёстрые шелка мечтаний, не спасает, но заманивает, не облегчает, но утяжеляет ношу скорбей, присваивая им образ желанного предвкушения. Она, как тот мираж в пустыне, что манит жаждущего путника к воде, а приводит к раскалённому песку. И чем гуще тьма невзгод, чем глубже яма отчаяния, тем пышнее разгорается этот обманчивый огонёк, обещающий избавление, но лишь множащий тернии на пути страдальца.
Надежда не просто чувство, это особенный предмет, изощрённое искусство, которым человек сам себя морочит с упоением, достойным другого,  лучшего употребления. Она подобна крючкотворам, что плодят бумаги, чтобы запутать. Чем больше надеешься, тем гуще сеть, в которой барахтаешься. И в этой карусели, где мука и упование сплелись в неразрывном объятии, человек кружится, как в хороводе на сельской свадьбе, где каждый шаг – реверанс этой прекрасной богине, а каждая слеза – приношение на ее жертвенник.
И как же любят надежду люди. Как приятно им предаваться её чарам. В честь надежды они слагают возвышенные стихи, называют её именем младенцев, чтобы те с пелёнок учились надеяться, и даже корабли, что бороздят океаны. Горы и острова, песни и сказки — всё осыпано блёстками её имени, будто без этой мишуры людская жизнь совсем утратит смысл. И в этом всеобщем поклонении, в этом раболепстве перед прекрасной обманщицей, человек являет себя во всей красе: слаб, суетлив и до смешного доверчив.
Такова природа человеческая: чем горше правда, тем слаще ложь. И пока надежда будет нашептывать свои обещания, человек будет ей верить, будет идти за ней, спотыкаясь и падая, но неизменно вставая, чтобы вновь преклонить колени перед её алтарём. И в этом есть что-то величественное — так как только человек способен так упорно любить то, что его терзает.