Хозяйка неудач

Город N всегда жил своей размеренной, слегка заспанной жизнью. Пока не начался *ад*.

Не трагедия, нет. Ад в стиле клоунады, где шутки кончаются костями и похоронными венками. Сначала – Петровна, местная гармонистка. Шла по тротуару, поскользнулась на идеально круглом, будто специально подкаченном ей под ноги апельсине (кто их тут ел – загадка), упала головой прямиком в открытый люк колодца теплотрассы. Неглубокий. Но хватило. Прибежавшие соседи клялись: видели, как отползала в переулок тощая старушонка в выцветшем платке, прикрывавшем один глаз. А потом – бац! – и нет ее.

Потом – дядя Миша, вечно подвыпивший сторож автобазы. Решил проверить, выдержит ли его старый диван, подвешенный на тросе к стреле автокрана (почему? Кто его знает!). Диван не выдержал. Дядю Мишу нашли в кабине крана с диванной пружиной, торчащей из его груди, словно брошенной невидимой рукой. И опять: кто-то видел мельком ту самую одноглазую тень, исчезающую за углом гаража в тот миг, когда трос лопнул.

Третий случай добил всех. Молодая пара, только поженились. Едут на свадебном лимузине. На совершенно пустой дороге у машины одновременно лопаются все четыре колеса. Машину крутануло, вынесло на обочину, где как раз стоял… забытый кем-то трактор с поднятым плугом. Трагедия. И снова: водитель попутной «Газели», остановившийся помочь, божился – видел, как от кустов у дороги шмыгнула в поле старуха с платком на глазу. Пошёл проверить – никого, только вмятина в высокой траве, будто кто-то лежал и наблюдал.

Это дело поручили следователю РОВД Артёму Кожевникову. Не звезда сыска, но упёртый, как баран. Ему руководство и сливало такие дела где без поллитры не разберешься. Бумажки, протоколы, осмотры места – всё указывало на дичайшее, невероятное стечение обстоятельств. Случайность. Идиотское невезение. Но три случая? И эта старуха? Кожевников чувствовал пятой точкой, которая его редко подводила – тут что-то нечисто. Не криминал в обычном смысле. Что-то… неправильное.

Он стал охотиться на тень. Выкладывал карту города, отмечал места происшествий, вычислял «маршрут неудачи». Дежурил у потенциально опасных мест – старых заводов, обветшалых мостов, даже у злополучной теплотрассы. Но таинственная старуха всегда была на шаг впереди. Он приезжал по вызову на новую абсурдную смерть – рабочего, задавленного рухнувшей штабелем пустых бочек; пенсионерки, задохнувшейся в собственном подвале от внезапного облака муки из прорвавшегося мешка (мука хранилась там 20 лет!) – и каждый раз находил лишь след: «Одноглазая? Да, мелькнула… Куда делась? Не видел, отвлекся».

Старуха была призраком неудачи, её живым воплощением. Она приходила перед бедой, как черная метка. И растворялась в воздухе, оставляя за собой только горе и недоумение.

Кожевников злился. Злился на абсурдность смертей, на неуловимость виновницы, на свое бессилие. Он чувствовал, как эта охота сводит его с ума. Три попытки перехватить бабку – три провала. Он уже видел её спину в переулке после четвертого случая (мужик утонул в луже после дождя, поскользнувшись на… вы не поверите… на банановой кожуре в собственном огороде, причём бананы в огороде не росли), но когда рванул туда – лишь лужа грязной воды да плач жены.

Вечер. Артём вышел из здания РОВД поздно. Фонари мигали неровно, отбрасывая прыгающие тени. В кармане тяжело лежал пистолет, но он понимал – против этого он бесполезен. Он устало потёр переносицу, доставая ключи от своей видавшей виды «Лады». И тут – холодок по спине. Чувство, будто кто-то стоит очень близко.

Он резко обернулся.

Она стояла в трёх шагах, в глубокой тени от кирпичной стены. Тощая, в драном плаще поверх ситцевого платья, платок косо прикрывал левый глаз. Правый – чёрный, как смоль, бездонный, без возраста – смотрел прямо на него. На губах играла гримаса, не то улыбка, не то оскал.

– Догонялся, милок? – Голос был сухим, как шелест осенних листьев под ногами, но звенел странной, нечеловеческой силой. – Как собачка за косточкой бегал? Надоел. Докучил.

Кожевников замер. Не страх парализовал – острое, почти болезненное любопытство. Вот оно. Настоящее. Лицом к лицу.

– Значит, ты, собственной персоной, – начал он, но старуха перебила.

– Я, милый, я, - прошипела она, и в её голосе зазвенела тысяча сломанных судеб, миллион нелепых падений. – Лихом меня предки твои прозвали. Горе окаянное. Неудача лихая. Кому на роду написано, а кого – просто достал. Как ты. Докучил своими погонями, своими бумажками. Решила – кончать надо. С тобой.

Она сделала шаг вперед, из тени. Лунный свет упал на её лицо – морщины, как трещины на высохшей глине, тот самый черный глаз, полный древнего, безумного веселья.

– Убью, – просто сказала она, и в этом слове не было злобы, только холодная констатация факта, как «пойдет дождь». – Не знаю пока как. Может, кирпич на башку свалится. Может, сердце лопнет от страху. Может, под поезд угодишь по своей дурости. Не угадаешь. Жди теперь!

И она захохотала. Звук был леденящим – как скрежет стекла по металлу, смешанный с визгом нетопленых тормозов и предсмертным хрипом. Хохот Лиха, хозяйки всех нелепых смертей.

Кожевников не отпрянул. Не полез за пистолетом. Не вскрикнул. В его глазах не было и тени того ужаса, которого ожидало Лихо. Вместо этого – странная, почти профессиональная оценка. Как будто он смотрел на сложную улику, а не на воплощение древнего ужаса.

Кожевников действовал быстро и четко. Он достал из внутреннего кармана пиджака не пистолет, а смартфон. Его пальцы уверенно набрали номер, не глядя на экран. Он поднес трубку к уху, его взгляд все еще был прикован к месту, где только что стояла старуха – там теперь было лишь пустое место.

– Алло, – его голос был спокоен, низок, лишен всякой дрожи. Деловой. – Это Кожевников. Есть серьёзное дело. Встречаемся в том самом месте.