Овалы ч. 6 Война Гл 33 Ополченцы

               32 глава романа здесь: http://proza.ru/2025/05/31/1030


               ОВАЛЫ
               
               Шестая часть. ВОЙНА

 
               
                «Нет у человека ничего прекраснее и дороже родины.               
                Человек без родины – нищий человек»

                Якуб Колас – белорусский писатель, драматург, поэт
                и переводчик (1882–1956)




                Глава 33. Ополченцы


                «В сорок первом, в сорок памятном году прокричали
                репродукторы беду»

                Роберт Рождественский («Баллада о красках») –
                советский поэт, автор песен (1932 – 1994)
 


                «Дивизия москвичей-добровольцев вооружена была
                очень плохо, стареньким оружием времен Первой
                мировой войны, но по духу своему и стойкости она
                показывала чудеса»

                Дмитрий Шепилов – ополченец и доктор
                экономических наук, воспоминания о 21-й дивизии
                народного ополчения.


               
     1937-1939 год


     Начавшаяся война перевернула судьбы героев.

     Юрий Верещагин в августе 1939 года с отличием завершил учёбу на Специальном факультете академии РККА, овладев специфическими знаниями, необходимыми для работы за рубежом.

     В сентябре 1937 года Анастасия родила ему сына, которого нарекли Виталием. К окончанию Юрием учёбы, сыну исполнилось два года.

     Юрия с самого начала беспокоила мысль, что в дальнейшем будет с семьёй? Сразу после зачисления Верещагин поднял этот вопрос. Вскоре чету пригласили на беседу. Этого требовало дело, в котором не могло оставаться неопределённостей.

– Будете работать вместе, – сообщил в беседе с ними куратор, – мы считаем семейную работу более эффективной и безопасной. Это выстрадано всей нашей практикой. Моральная поддержка дорогого стоит на чужбине. Она способна предотвратить ошибки и даже провалы, связанные с нервным напряжением. Впрочем, то, что я называю «чужбиной», должно стать для вас привычным и обыденным миром. Укладом жизни предстоит максимально слиться с коренным населением. Воспринять обычаи и культуру другой страны так, словно вы в ней родились и выросли. Вам предстоит полное перевоплощение. У вас будут другие имена, а ваше истинное прошлое будет максимально сокрыто от потенциальных недругов...

– Простите, а как быть с нашим сыном? – взволнованно спросила Анастасия, переглянувшись с Юрием, – да и языком я владею – так себе.

– Помимо языка, который вы изучите у нас в совершенстве, вам, Анастасия, придётся в течение года пройти спецкурс. Только потом мы вас направим в чужую страну вместе с Юрием. То, что ваш сын ещё мал, лишь на пользу делу. Ребёнок легко и органично входит в любую языковую среду. С малых лет языки усваиваются естественным образом. Впрочем, ваша легенда будет предполагать, что вы – дети русских эмигрантов, это снимет все вопросы по языку, в том числе и русскому.

     Куратор улыбнулся:

– Я вам приоткрою небольшой секрет. Юрий Афанасьевич, ваша матушка Мария Кирилловна буквально на днях дала согласие работать у нас преподавателем иностранных языков. Такому заведению, как наше, нужны только лучшие. А Мария Кирилловна, по нашим сведениям – лучшая!

     Юрий с Анастасией вновь озадаченно переглянулись.

     От четы, которой так доверяли, требовалось согласие, и они его дали.


     ***

     Пока Юрий проходил учёбу в академии, Настя с сынишкой жили у Верещагиных, где Мария Кирилловна обучала невестку языкам по вечерам и выходным дням. Настя легко и быстро усваивала иностранные языки.

– Настя, ты, наверное, рождена полиглотом! – с удивлением восхищалась Мария Кирилловна, – тебе так легко даются языки!

– Не знаю, Мария Кирилловна, откуда это у меня, но я так скучаю по медицинской практике! – возражала Настя, качая сына на руках и не сводя с него влюблённых материнских глаз.

– Всё у вас ещё впереди, деточка! Жизнь ваша только началась и боюсь даже подумать, какие ещё сюрпризы она вам преподнесёт. Вон, Юрий скучает по полётам! Но пусть лучше ножками по матушке земле ходит! Нам так покойнее.

     Ян Карлович Берзин сдержал слово, данное Верещагину в Испании. После возвращения Юрия из командировки к Верещагиным зашли в гости Нефёдовы – семьи собрались, чтобы отметить досрочное звание «капитан» и орден Красного Знамени, которым Юрия наградили за боевые действия в рядах испанских республиканцев.

     Настины родители и далее посещали Верещагиных по выходным. Они скучали по внуку.

     В очередной раз собрались в конце августа 1939 года по случаю окончания Юрием академии.

     Пока женщины с умилением тормошили малыша, мужчины играли в шахматы и обсуждали насущные проблемы и политику.

– Афанасий Иванович, что думаете по договору с Германией *? Это же – фашисты! – спрашивал Нефёдов.

– А что тут думать, Василий Иванович! Понятно же, что пакт даёт нам возможность получше подготовиться к войне. Ведь нападут! Вы же хорошо знаете Германию изнутри. К тому же Англия и Франция отказались от договора с нами против нападения немцев. Думают, что Гитлер простит им итоги Мировой войны и нападёт на нас! А начнёт он, как мне кажется, именно с Европы.

– Афанасий Иванович, я, действительно, знаю немцев. Они вооружаются такими темпами, словно им нужен весь мир. Но ведь у нас только стала налаживаться нормальная жизнь! И неужели – опять?!

– Вам «шах», Василий Иванович!
 
     Нефёдов потёр подбородок:

– А мы – вот так! Теперь не достанете!

– Василий Иванович, как вам удаётся выкручиваться из таких, казалось бы, безнадёжных ситуаций?

– Вот именно – «казалось бы»! Но ведь не безнадёжная ситуация, Афанасий Иванович?! Предлагаю ничью!

– Согласен! Женщины зовут за стол, – отодвинул доску и прихлопнул себя по коленям Афанасий Иванович.

     «У меня не может быть в шахматах безнадёжных ситуаций!» – с тревожным удовлетворением вспомнил Нефёдов об удивительно обострившейся под влиянием артефактов проницательности. Он предвидел стратегию и ходы партнёра.

     Для породнившихся семей Верещагиных и Нефёдовых эти мирные годы явились самыми счастливыми и безмятежными. Пока не пришла война.


***


     1941 год


     Война, грянувшая 22 июня 1941 года, спутала и перемешала планы, жизни и судьбы даже военных людей. Тем более смятение охватило людей мирных, полагавших, что войны долго не будет. Или она, подобно дальней грозе, пройдёт где-то стороной.

     Кулик Леонид Алексеевич занимался сугубо мирным делом – организацией очередных экспедиций в Восточную Сибирь и в мае 1941 года прибыл в Москву. Но после того, как «прокричали репродукторы беду» *, все мирные планы пришлось отложить. Было ясно, что теперь не до них. Старый воин понимал серьёзность ситуации.

     Когда Леонид Алексеевич связался по телефону с Верещагиными и узнал, что в Москве формируется ополчение, то сразу решил – он должен быть в его рядах. Учёный обивал пороги военкоматов, доказывая свою пригодность к военному делу. Кулику шёл пятьдесят восьмой год, но был он ещё крепок и жилист. Сначала отказывали. Но немец неудержимо рвался к Москве, не считаясь с потерями.

     Помощник Кулика Романовский поддержал учёного, который практически спас его семью в кризисное время. Он ходил в военкомат с Куликом, считая, что и в бою должен быть рядом со своим руководителем. Леонид Алексеевич не возражал:

– Фёдор Ильич, мы просто выполняем свой мужской долг перед Родиной!

     Афанасию Ивановичу Верещагину шёл пятьдесят первый год. Профессор математических наук довёл до слёз свою супругу Марию Кирилловну, когда объявил ей, что тоже решил записаться в ополчение.

     Расхаживая по комнате в пижаме, он пытался объяснить решение:

– Маша, я вас всех очень люблю! Но я не могу преспокойно продолжать стучать мелом по доске, рисуя каракули формул, в то время, как наши люди идут защищать страну. В том числе мои студенты. Многие из них уже воюют! Ты уж прости меня, но по-другому я не могу! – обнимал плачущую жену Афанасий Иванович, – вон, Леонид Алексеевич – идёт, Романовский его помощник – идёт, Нефёдов готовит лётчиков. А наши дети... Нет, Маша, я – должен, – гладил и успокаивал он её. 

     Но при словах «наши дети» Мария Кирилловна совсем разрыдалась: год назад Юрий и Настя вместе с ребёнком по заданию уехали за рубеж.

     Продолжая работать преподавателем в Высшей специальной школе Генштаба Красной Армии *, она прекрасно понимала риски, которым подвергается семья сына.

     Всех троих мужчин записали в 17-ю Московскую стрелковую дивизию народного ополчения *, в стрелковый полк. Теперь «годились» все, кто способен держать оружие.


***


     В октябре 1941 года дивизию ополчения бросили на прикрытие Варшавского шоссе. Немецкая группа армий «Центр» по плану операции «Тайфун» вела наступление на Москву. В ожесточённом оборонительном сражении Красная Армия срывала пресловутый блицкриг, но терпела тяжелое поражение под Вязьмой *.

     Немецким танковым армадам удалось прорвать нашу оборону и, замыкая бронированные клинья на Вязьму, создать «котёл», в котором оказались многие части и соединения Красной Армии. Это было одним из тяжелейших поражений наших войск. Хлебнуть горя пришлось и воинам дивизии ополчения. Она, отчаянно сражаясь, понесла невосполнимые потери раненными, убитыми и попавшими в плен. 

     В сапёрной роте, где служил старшиной Кулик, осталась горстка бойцов, безумно уставших от непрерывных боёв. В их числе находились и Романовский с профессором Верещагиным, которые уже набрались опыта в жестоких схватках с врагом.

     Они заминировали порученный им участок шоссе, выкопали окопы полного профиля и с остатками роты приготовились к обороне. Слабым местом были фланги, которые держали ещё более обескровленные соседи – слева и справа.

     Перед флангами минные поля не установили из-за банального отсутствия мин у сапёров. Полевые склады с минами пришлось, отступая, подорвать – нечем было вывозить. Противотанковые мины в изнурительном марше на новую позицию несли, качаясь от усталости, в вещевых мешках и на руках.

     Кулик понимал, что танки после первых же подрывов на шоссе, свернут и пойдут дальше по местности, на которую не хватило мин. Раздавят хлипкую оборону соседей и возьмутся за остатки роты. Пока всё это будет происходить, задача роты – отсечь пехоту фашистов. В ближнем тылу, в километре от линии окопов роты, заняли позицию артиллеристы противотанковой батареи. Остановить танки, которые прорвутся, входило уже в их задачу. Решение было согласовано с командиром батареи.

– Товарищ старшина! – пригнувшись подбежал к Кулику боец, – справа от нас в лесу... партизаны! Спрашивают, чем помочь.

– Где их старший?

– Я здесь! Старший группы партизан – Иванов, зовите Сергей. Со мной пятнадцать человек, два противотанковых ружья и два пулемёта.

– Как вы вовремя, ребята! Иванов, разделите людей и отправьте на правый и левый фланг, там у них очень слабо. Сергей, если вы поразите хотя бы по одному танку слева и справа, считайте задачу выполненной на пятьдесят процентов. Другими танками займутся артиллеристы, они – за нашими спинами. Ну, а пулемётчикам – рубить пехоту! Но огонь пусть открывают в критический момент, когда враг навалится. Чтобы положить побольше этих гадов. Будем бить, пока живы. Так-то, брат! Ясна задача? – сверкнул на Иванова стёклами очков Кулик.

– Батя, вас понял! Выполняю, товарищ старшина! – молодой партизан с уважением приложил руку к головному убору и побежал отдавать распоряжение своим бойцам.

     Сначала в голубом осеннем небе появилась чёрная «рама» – немецкий самолёт-разведчик. Он долго и нудно кружил над позициями.

     «Это плохо!» – подумал Кулик, – «Висит прямо над нами».

– Передать по цепи: не высовываться, не нарушать маскировку! – крикнул он.

     Но пользы команда не принесла. Окопы самолёт обнаружил. На позицию тут же обрушился немецкий артиллерийский огонь.

     «Как у них хорошо отработано взаимодействие с авиацией! А где же наши лётчики?» – огорчался и досадовал Кулик.

     Частые фонтаны взрывов рвали чёрную землю рядом с окопами, подбрасывая её высоко вверх, откуда она тяжелыми комьями с пучками пожухлой травы падала на распластавшиеся тела бойцов.

     Ополченцы отчаянно вжимались в дно своих окопов, словно это могло быть спасением от неразборчивой смерти. Кто молился, кто просто, закрывая голову руками, вздрагивал всем телом, закусив до крови губы и уткнувшись лицом в мягкий влажный песок, перемешанный с сосновыми иглами, пахнущими живицей.

     Грохот от взрывов стоял невыносимый. Свистели раскалённые осколки, рассекая густоту кустарников и с беспощадным дробным хрустом впиваясь в стволы деревьев. Крупно вздрагивала и подпрыгивала земля вместе с окопами и людьми в них. Огромная сосна переломилась с ужасающим треском и, подминая кустарник, обречённо и шумно рухнула рядом с окопами. Следом за ней, кувыркаясь из вышины, куда её подбросил взрыв, упала чья-то каска и с пустым звуком отскочила от ствола поваленного дерева.

     Вдруг всё стихло. На месте, где был отрыт один из окопов, образовалась глубокая воронка. От человека не осталось и следа. Над чернеющей ямой медленно курился сизоватый дымок, словно отлетающая душа.

– Господи, упокой его душу, – перекрестился старый небритый ополченец с вислыми усами, – отвоевался...

– Сволочи, суки, твари! – в наступившей ватной тишине заругался кто-то из бойцов, поминая недобрым словом фашистскую маму.

     Люди зашевелились, отряхиваясь от грунта. Кисло пахло отработанными порохами.

     Не успели откашляться и отплеваться, как послышался лязг гусениц и глухой рокот танковых моторов. Звуки эти уже были бойцам знакомы и не вызывали паники, как на первых порах. На дороге появились танки.

– К бою! Приготовить гранаты!

     И грянул бой.

     Первый танк пропустили, подорвали второй. Выпрыгивающих танкистов тут же расстреляли винтовочным огнём, дружно открытым изо всех окопов.

– Беречь патроны! – крикнул старшина.

     Под первым танком тоже рванула мина. Машина разом встала и зачадила, над моторным отсеком возникло пламя.

– Хорошо работают наши «подарочки»!

     Романовский, человек с военным опытом и родом из Сибири, был когда-то неплохим охотником-добытчиком, стрелял очень метко. Он и пошёл бы снайпером, но записался сапёром, чтобы быть рядом с товарищами. Каждый его выстрел находил цель.

– Афанасий Иванович, цельтесь по экипажу первого танка! – крикнул он Верещагину.

     Тот находился в соседнем окопе и поводил стволом винтовки, выбирая цель.

     Командир танка в чёрном комбезе пытался выбраться из люка, но, получив пулю из винтовки Верещагина, сполз обратно.

– Неплохо, Афанасий Иванович! – похвалил его Романовский.

– Будут ещё! – сказал Верещагин, войдя в боевой азарт.

     В это время остальная колонна резво разъехалась с шоссе и, давя гусеницами цветной осенний кустарник, пошла на левый и правый фланги обороняющейся роты.

     Один из танков задержался на шоссе, медленно довернул орудийный ствол и выстрелил. Снаряд угодил в бруствер окопа Верещагина, оглушив взрывом и Романовского, который успел до выстрела укрыться за бруствером. Стряхивая грунт с волос и с лица, он выглянул, пытаясь сообразить, что произошло. Танка на дороге не было – съехал. В окопе Верещагина никакого движения не наблюдалось. Бруствер разворотило.

     Обеспокоенный Романовский выбрался наверх и пополз по-пластунски к Верещагину. Профессор лежал на дне окопа, голова его была залита кровью. Романовский спустился к нему и, осторожно повернув голову профессора, понял – убит! Осколок попал в височную область. Глаза Афанасия Ивановича, застыв, смотрели в высокое осеннее небо. В руках профессор крепко сжимал остаток разбитой винтовки. Фёдор Ильич, проведя медленно ладонью, прикрыл профессору веки.

     На флангах сапёрной роты чадили танки и всё реже раздавались пулемётные и автоматные очереди. В бой вступила подошедшая немецкая пехота. Их было много. Часть танков прорвалась через рощу, где Кулик выстроил ротную оборону, и выкатилась на открытое поле. Однако недолго они катились. Их встретила огнём и начала жечь противотанковая артиллерийская батарея. Там завязался новый бой.

     Романовский огляделся, Кулика он нигде не видел. Фёдор Ильич, шатаясь, побрёл на левый фланг, который упирался в открытое поле. Он надеялся обнаружить учёного. Однако его не было и там. Кругом лежали тела наших бойцов и поверженных врагов. После страшной рукопашной схватки в живых не осталось никого.

     Навстречу Романовскому поднялся израненный человек. Это был руководитель партизан Иванов Сергей. С плеча свисал немецкий автомат.

– Надо уходить, – сказал он, – сюда приближается немец на бронемашинах.

– Где ваши партизаны?

– Все здесь, – печально повёл Иванов рукой вокруг.

– Где наш старшина?!

– Я видел, как рядом с ним разорвался снаряд, его, наверное, контузило. А ещё...

– Что ещё?

– Его захватили немцы. Я был очень далеко, ничем не мог ему помочь. Вроде, ещё и ранен был старшина в ногу. Они его в бессознательном состоянии погрузили в танкетку и увезли в свой тыл.

– Что будем делать, Сергей?

– Уходим в лес, там наши. Километров двадцать ходу будет. Возьмите немецкий автомат и сумку с магазинами.

– Конечно! Я и винтовку свою не брошу!

     Воины побрели в сторону правого фланга ротной обороны, который упирался в глухие смоленские леса.

У окопа Верещагина они остановились и по настоянию Романовского торопливо, как могли, похоронили его прямо в окопе, накрыв профессора армейской плащ-палаткой. Живых бойцов не было. Все погибли. Вскоре Романовский с Ивановым скрылись в густых зарослях.


***


     Этот бой оказался последним для Леонида Алексеевича. Он очнулся в плену – в концентрационном лагере, устроенном немцами на окраине деревни. Обнаружил, что ранен в ногу. Один из деревенских домов был превращён в подобие лазарета. Здесь находились раненые красноармейцы. Кулик взялся за своё лечение и лечил раненых, приняв на себя обязанности санитара. 

     Собирая здоровых военнопленных, немцы группами отправляли их – кого на работы в Германию, кого в ближний тыл для строительства военных объектов. Пытавшихся сбежать – расстреливали. Кулик, сам больной и истощённый, делал всё, чтобы поддержать товарищей.

     Как бы плохо ему ни было, он помнил про артефакты и тот странный срок, якобы ещё отпущенный ему для жизни. Бокий указывал на это знание как пришедшее к нему под воздействием артефактов. Если верить, получалось, что это – 1942 год. «Значит я могу пока не беспокоиться за свою жизнь и продолжать делать всё возможное, чтобы поддержать наших ребят, кому сейчас хуже, чем мне!»


     1942 год


     Через местную жительницу, которой удавалось передать за колючую проволоку продукты в лазарет, наладилась связь с партизанами. Это был отряд, к которому примкнул Романовский. Ранней весной 1942 года Фёдор Ильич по заранее согласованному плану побега ожидал Кулика в доме жительницы, державшей с ним связь. Она ночью тайком отправилась к ограде лагеря, через которую предполагалось вывести Леонида Алексеевича к Романовскому.

     Но в дело вмешался рок. Кулик к ограде не вышел. Выяснилось, что буквально за несколько часов до побега большую группу военнопленных отправили в Спаск-Деменск в другой лагерь. В этом лагере истощённый Кулик заболел тифом, и его бросили в тифозный барак.

     В горячем бреду к Леониду Алексеевичу приходили жена и дочери, тихо садились у изголовья и, ласково гладя по голове, смягчали его страдания. Они ничего не говорили, а только молча глядели на него любящими глазами. В уголках глаз бредящего Кулика появлялись слезинки.

– Ишь, страдает как, сердешный, – с сочувствием говорил кто-то рядом с ним.

     То вдруг появлялись его надёжные и отважные помощники Юрий Верещагин, Егор Рогозин и Саша Гуцул, словно выплывая из тумана, и наперебой обещали ему сделать что-то очень важное, а что именно Кулик не мог припомнить, как ни силился. А сил никак не хватало, по лбу сползали в поседевшую бороду крупные капли пота. Он лишь утвердительно кивал головой и жал студентам руки. То он видел Романовского, потупившего очи, и корил его: «Фёдор Ильич, как же так, ведь я тебе так доверял. Что же ты упустил артефакт, отдал его врагу. Ты же честный и умный человек!»

– Попейте воды, Леонид Алексеевич, – почему-то отвечал ему Романовский, – вы же просили пить!

     Голову Кулика бережно приподнимали, и он жадно пил холодную воду, которая проливалась на грудь. Но кружку держал не Романовский, а его товарищи по бараку, почти такие же беспомощные, как и он сам, только помоложе.

     Вдруг появлялся Бокий, а Кулик с отчаянием спрашивал его:

– Как же мне быть, Глеб Иванович?!

     Бокий печально улыбался и отвечал:

– Леонид Алексеевич, лично я до самого конца поступал, как говаривали древние: «Делай, что должно, и будь, что будет!» и... ушёл с чистой совестью.

     Образ Бокия растворился в океане шумящей тайги, над которой вдруг беззвучно в чёрную даль пронёсся гигантский огненный шар и так же беззвучно взорвался-лопнул, озарив всё небо. Только после этого раздался грохот невероятного взрыва. Но это был всего лишь шум от упавшей на пол деревянной лавки в бараке.

– Тише вы! Видите, как умаялся в бреду-то наш Леонид Алексеевич! Плохо ему!

     Сияние взрыва вдруг приблизилось, ослепляя, но взор Кулика прошёл сквозь него, как через яркую завесу.

     Перед ним возникла молодая женщина удивительной красоты, одетая в странное неземное платье, сидевшее на ней точно по фигуре. Женщина из его таёжных снов.

     Цвет волнистых волос её плавно менялся, слабо поблескивая на локонах, от светлого к тёмному и обратно, словно тихо мерцал. Выражение прекрасного молодого лица тоже изменялось от строго-задумчивого до мягко-улыбчивого и даже ласкового. Менялся неуловимо и цвет глаз. Всё это происходило так, что однозначно описать её было невозможно. В образе её воплощалось понятие красоты во всей динамике и бесконечном многообразии данного понятия. Она протягивала к Кулику красивые руки, держа в ладонях артефакт, лучившийся мягким зелёным светом. Рядом с ладонями, по сторонам, словно невесомые, висели и подрагивали голубым и алым цветом два других артефакта.

– Как вы прекрасны! – восхищенно прошептал Леонид Алексеевич.

– Кто? Я? Или... артефакты? – чуть улыбнулась женщина.

– Прекрасны – вы! Кто вы?! Как вас зовут?! Я вас видел и раньше, но думал ,что это просто сон.

– Это не сон, Леонид Алексеевич!  А то, что вы называете артефактами, мои инструменты. Очень могущественные. Они пока не со мной, но найдут меня. Вы для этого сделали очень многое. Ваш путь завершён, но вы прошли его очень достойно. Что бы вы хотели узнать сейчас более всего?

– Я... хочу знать... победим ли мы?! – чуть не выкрикнул Кулик.

– Да, Леонид Алексеевич! – отвечали ему товарищи, – конечно, мы победим! Братцы, он отходит!

     Женщина со светлой печалью глядела на него. Из её целительного взора в душу Кулика вливался поразительный свет, благостно входила некая потрясающая истина, вселенское знание, понимание – то, к которому стремился всю жизнь. Он только никак не мог найти ему названия. Зелёный свет артефакта в прекрасных ладонях незнакомки разгорался всё ярче, вдруг вспыхнул нестерпимым, просто невероятным сиянием, заслонив собой незнакомку, и угас, принеся упокоение. Он умер.

– Преставился, сердешный... – собравшиеся возле больного молча смотрели на удивительно умиротворённое выражение лица покойного. Ему бережно сложили руки на груди.

     Комендант лагеря, зная, что Кулик – известный учёный, разрешил похоронить его на сельском кладбище, хотя в ответ на предложения о научном сотрудничестве, получил от учёного категорический отказ.

     На табличке над могильным холмиком значилось:

«Кулик Леонид Алексеевич. 14 апреля 1942 года».


***


     Романовский Фёдор Ильич не ведал о времени, отведенном ему судьбой. С таким причудливым знанием пришлось жить только Бокию и Кулику.

     О гибели и судьбе на войне задумывались, когда видели рядом смерть товарищей. Для людей неробкого десятка вопрос – чисто философский. Надо было бить врага, а не философствовать. Романовский считал, что жил правильно. Он сильно сожалел лишь о случае с артефактом, когда повёлся на комбинацию мошенников. Кулик его вытащил, вернув в нормальную жизнь, а вот он старшего товарища не смог спасти. Организуй он побег днём раньше, всё сейчас могло быть иначе!

     Романовский влился в коллектив партизанского отряда и участвовал в боевых операциях. Он справлялся с минным делом, но меткая стрельба даётся не всякому и потому его навыки ценили особо. Товарищи подарили ему трофейную снайперскую винтовку, с которой он не расставался. Фёдор Ильич не промахивался. Однако судьба есть судьба, как ни крути!

     Партизаны получили сведения, что в одной из деревень каратели готовят акцию устрашения. Это означало, что жителей фашисты приговорили к смерти за связь с партизанами. Следовало устроить засаду. Однако партизаны несколько запоздали. Каратели в деревне оказались раньше. Это был взвод из «айнзацкоманды 9», которая занималась массовыми убийствами евреев, партизан и просто гражданского населения на оккупированных территориях, в том числе в Смоленской области.

     Группой из пятнадцати партизан командовал Иванов Сергей, в ней принял участие в качестве снайпера Романовский. Каратели прибыли на автомобилях в количестве тридцати человек и начали сгонять голосящих и плачущих жителей – стариков, женщин, детей в пустующую колхозную конюшню на краю деревни. Тех, кто упирался или медленно шёл, подгоняли прикладами.

     Партизанам предстояло вступить в неравный бой. Каратели заперли ворота конюшни и начали обкладывать стены сеном. Их намерения не вызывали сомнений.

– Хотят живьём сжечь людей, сволочи! Нам надо отогнать карателей от конюшни и уничтожить, людей выпустить, чтобы бежали в лес. Фёдор Ильич, укройся на чердаке ближайшего дома и не подпускай к конюшне, чтобы не подожгли. Пулемётчики тебя прикроют. Двое с противотанковыми ружьями ударят по машинам и мотоциклам. Ни одна сволочь не должна уйти! Иначе они вызовут подкрепление и тогда – конец нам всем.

– Я понял, командир!

     Один из карателей поджёг факел, с ухмылкой прикурил от него и направился к конюшне. Он не знал, что делал последние шаги. Выстрел Романовского разнёс его голову, как гнилой арбуз. Тело карателя упало на его же факел. Его вытащил другой с теми же намерениями. Но и его постигла та же участь. Одновременно заработали два партизанских пулемёта, скосив сразу нескольких человек. Романовский пребывал в ярости, но боролся с ней, сдерживая дыхание, – нельзя промахиваться!

     Каратели с криками «Partisanen!» (партизаны – нем.) в панике бросились к машинам. Выждав, когда часть из них погрузится, партизаны ударили из противотанковых ружей. Грузовики вспыхнули. Сергей уже открывал ворота конюшни, когда получил выстрел в спину и медленно сполз на землю. Романовский, подвигав винтовкой, быстро навёл оптический прицел на стрелявшего и... обомлел. Это был Сильва в форме унтер-офицера!

– Ну, вот мы и встретились, мерзавец! Я знал, что так будет! – изрядно потрясённый Романовский плавно нажал на спуск, и немецкий карабин выбило из рук ошалевшего Сильвы. Гримаса боли исказила его физиономию с щегольскими усиками. Он попытался скрыться за углом ближайшей избы, но следующий выстрел в ногу заставил его остановиться. Выхватив пистолет, он злобно озирался, не понимая, где таится опасность. Когда Сильва попытался двинуться дальше, он получил ранение во вторую ногу. Пуля раздробила кость, поэтому каратель упал.

     Фёдор Ильич ликовал, зная, что его враг теперь никуда от него не денется. Он последовательно уложил ещё троих, пытавшихся выехать на мотоцикле с коляской, который партизаны поначалу не заметили в кустах. Из задранного в небо ствола пулемёта, укреплённого на коляске, раздалась короткая очередь. У мёртвого пулемётчика с простреленным горлом, в судороге сжался палец на спуске.

     Партизаны быстро покончили с оставшимися, безжалостно добивая раненых. Карателей не считали за людей. Их руки были по локоть в крови.

     Сильва, поляк по национальности, после инцидента в трактире скрылся в Польше, используя деньги, выделенные Блюмкиным и свои старые нелегальные каналы. Он ненавидел русских и Россию и поэтому в Варшаве с радостью присоединился к печально известной «айнзацкоманде 9», где зверствами над мирным населением дослужился до унтер-офицера.

     Теперь, истекая кровью, он лежал в сельском огороде, изредка в злобе поводя пистолетом в стороны.

     Пока Иванову, получившему сквозное ранение, оказывали помощь и делали перевязку, перепуганные люди вывалили из широко распахнутых дверей конюшни, не веря своему нежданному вызволению из лап неминуемой смерти. Они со слезами обнимали своих спасителей.

– Люди, коли хотите жить, все быстро с нами в лес! Враг скоро нагрянет сюда и никого не пощадит, – перекрывая шум голосов, зычно прокричал туго перевязанный Иванов и поморщился от боли, – за мной, в лес!

     Романовский взял приготовленную немцами и оставленную возле конюшни канистру с бензином и неторопливо направился к Сильве. Тот, увидев направленный на него ствол снайперской винтовки, обессиленно попытался вскинуть руку с немецким пистолетом «Вальтер», но мгновенный хлёсткий выстрел перебил карателю руку, и пистолет отлетел в сторону. Теперь Сильва узнал Романовского, и глаза его расширились от ужаса.

– Ну что, сволочь, узнал меня?! Вижу, что узнал... Ты искал меня, я знаю. Ну, вот я и пришёл к тебе, – говорил, аккуратно прислонив винтовку к стене дома, Романовский, – я поставлю жирную точку в твоей поганой жизни!

     Он деловито откупорил канистру и обстоятельно полил бензином мычащего в неописуемом ужасе Сильву.

– Сейчас ты у меня отправишься в ад, скотина. Больше ты никого не убьёшь! – Романовский поставил на землю канистру, чиркнул спичкой об коробок, подождал пока хорошо загорится и кинул в образовавшуюся лужу.

     Пламя мгновенно охватило карателя. Раздался ужасающий, просто дьявольский крик горящего заживо Сильвы, на который с ужасом обернулись все, кто был возле конюшни. Забрав винтовку и не оглядываясь, Фёдор Ильич пошёл к своим.

     Вскоре Романовский погиб. Очевидно в результате поворота судьбы, смутно предсказанной Бокием. Фёдор Ильич накрыл собой гранату, у которой мальчишка в партизанском отряде, случайно выдернул, балуясь, чеку. Мальчика в этот момент окружали дети, которые ушли с родителями в лес к партизанам. Взрыв погубил только отважного ополченца.      


 
                По договору с Германией * – договор о ненападении,
                пакт «Молотова-Риббентропа» – межправительственное
                соглашение, подписанное 23 августа 1939 года главами
                ведомств по иностранным делам СССР и Германии. Ранее
                подобные договоры с Германией заключили Польша
                (1934), Великобритания (1938), Франция (1938), Литва,
                Латвия, Эстония (1939).

                «Прокричали репродукторы беду» * – фраза из
                стихотворения Роберта Рождественского «Баллада о
                красках».

                17-я Московская стрелковая дивизия народного
                ополчения * – реальное соединение, в котором воевал
                учёный-минералог Кулик Л.А.

                Высшая специальная школа Генштаба Красной Армии * –
                образована после расформирования Специального
                факультета академии РККА в 1940 году.

                Тяжелое поражение под Вязьмой * – В Вяземский «котёл»
                в октябре 1941 года попали пять советских армий, было
                захвачено около 600 тысяч пленных, погибло много
                советских солдат и офицеров. Однако в результате
                активных действий окружённых под Вязьмой частей
                удалось выиграть время, построить оборону вокруг
                Москвы и подтянуть свежие резервные войска из Сибири.






                Продолжение следует:

                Картинки сгенерированы с помощью нейросети ruGPT
                и взяты из открытого доступа в Сети.

               

                11.06.25

                пгт. Отрадное Московской обл.