К. Чапек. Глазами кота

А-а-а, опять он бегает! Что ж такое?! Блоху ему в задницу!

«Нельзя ли потише собираться на работу»?!

Какая странная активность: носится, роняет вечно что-то на пол, будто за ним гонится отвязный соседский бульдог.

«Не забудь поесть мне оставить»!

Достался же такой шумный, неуклюжий склеротик – мой домашний человек. Он, конечно, сильный, потому что съедает раз в десять больше бульдога, но глуповат – не в коня корм, и бульдога, сказать по правде, побаивается. А еще он некрасив, потому что без шерсти. Уж позвольте не считать шерстью его редкие короткие волоски на передних и задних лапах, и жидкие длинные за ушами. Разве что они чуть погуще в том месте, где он прячет свой человекородный орган, однако оставим этот деликатный вопрос без рассмотрения.

Лает он грубо и слишком много, подозреваю, что в основном не по делу, а от желания покрасоваться. Здесь прослеживается его клиническое сходство с бульдогом.

«Открой мне дверь на кухню»!

Опять забыл! Беда с ним! Воспитываешь, воспитываешь, никакого толку. Он и стучит, как дятел, по черным кнопкам и щуриться, как крот, в яркий белый прямоугольник, по которому от его стука расползаются черные червячки. Любитель червяков! Ни во что больше играть он не умеет. Ночью спит, а если не спит, то в темноте ничего не видит и норовит, сукин сын, ступить мне на хвост.

Не знает никаких удовольствий: не гоняет мышей, не мечтает о драке, не медитирует, покачиваясь из стороны в сторону и прислушиваясь к голосам Вселенной. Только спит, жрет, роняет всякую несъедобную всячину на пол, лает и стучит по кнопкам.

Но... отдать ему должное, кормит меня он добротно, потакая всем скромным моим гастрономическим желаниям, и содержит в чистоте мой туалет. Откуда и когда бы он не вернулся, первым делом чистит мой туалет. Потом предусмотрительно полощет в воде передние лапы и наполняет мою миску свежей рыбкой или молодым барашком. А вечерами, ошалев от ползущих червяков, он пристраивается на край моего дивана и чешет меня за ушком или зарывается холодной мордой в шерсть на моем затылке. В такие минуты в нем на мгновение вспыхивает некий проблеск высшей жизни, и он, блаженно вздохнув, издает приятные тихие звуки, отдаленно похожие на мое урчание.

Растроганный его минутным прозрением, я прощаю ему и слепую ко мне привязанность, и глупые попытки наказать меня за порванную штору или незакрытый холодильник, и жалкое стремление заставить меня понимать его собачий язык.

Однако, зря он воображает, что я думаю о нем дольше минуты, даже когда кладу морду на жесткие кнопки, по которым он долбит лапами. Я не забиваю свой ум чепухой. Я только слушаю, как коробка с кнопками подражает шуму ветра за окном, и внимаю таинственным и волшебным голосам ночи.