Белоснежка с чердака. Глава 10

ГЛАВА 10

На следующее утро, прежде чем выйти из дома, я уже ощущала внутри себя пустоту и покинутость. Обычно в это время раздаются два тихих стука в мою дверь. Я знаю, что так стучится только Славик. На протяжении двух лет он каждый день заходил за мной. Я никогда не ходила в школу одна и никогда не возвращалась оттуда в одиночестве. А теперь мне предстояло это сделать. Еще стоя на пороге, я ощутила, как будет мне стыдно идти по дороге одной. Лишь бы меня никто в этот момент не увидел. Не знаю, почему для меня это было таким позором. Натянув шапку до самых бровей и опустив лицо, я вышла за порог. Беззвучно закрыв дверь и собравшись с духом, я побрела к выходу. Заскрипели старые ржавые петли в подъезде, и тут я лбом врезалась во что-то мягкое. Я покачнулась и, потеряв равновесие, начала заваливаться назад. Размахивая руками, я бесполезно пыталась ухватиться за воздух. Но тут чья-то грубая рука схватила меня за пушистый воротник куртки. Я вскрикнула, зажмурилась и съежилась. Мне показалось, что на меня кто-то напал.

— Чего орешь? — вдруг услышала я знакомый грубый голос.

Подняв лицо и открыв наполовину глаза, я увидела перед собой Мартина. Он стоял передо мной все с той же угрюмой маской.

— Ты что, на дорогу не смотришь? — проворочал он. — Сколько тебя еще тут ждать? В сосульку можно превратиться.

Я недоуменно заморгала. Вот стоит передо мной враг всей моей жизни. Ждет меня в моем же подъезде и еще бухтит на меня за то, что я так долго. А может, это просто сон? Не может же это быть правдой.

— А ты что, меня ждал? — запинаясь, спросила я.

— Еще чего. И не мечтай. Утром Славик пришел ко мне и попросил проводить тебя до школы. Переживает, как бы тебе одной не пришлось идти.

— А что, Славик уже с рыжей?

— Угу.

Я потупила взгляд. Боль снова сковала грудь, затруднив дыхание.

— А где твои дети? — снова спросила я.

— Я уже их собрал, накормил и отвел к твоей соседке тете Вере. Она отведет их в детский сад вместе со своей оравой. И вообще, что ты меня допрашиваешь?

— Не ори на меня, — буркнула я в ответ.

Мартин замолчал. Затянулась пауза. Мы стояли у подъезда, не зная, о чем еще говорить. Нагрубить мы уже немного успели, а больше обсуждать нам нечего.

— Ну, ты идешь? — брызнула на меня очередная фраза Мартина.

Я подняла глаза и увидела, как из его приоткрытого рта заклубились колечки пара. Тут только до меня дошло, что, возможно, Мартин уже замерз торчать здесь в ожидании меня. Ничего не ответив, я снова опустила лицо и зашагала по замерзшим лужам, по тонкой снежной мантии, оставляя после себя маленькие следы. Всю дорогу мы шли молча, Мартин шел чуть впереди, а я брела за ним, размышляя о своем. Мне много о чем нужно было подумать. Мысли мешались, перебивали друг друга, накатывались одна на другую. Так было непривычно идти в школу в полной тишине. Обычно Славик трещит без остановки. У нас всегда находились темы, о чем поболтать. Я с тоской представила, как, возможно, сейчас Славик катает на санках Алину и так же болтает с ней обо всем на свете. Так неприятно. Зачем он это делает? Неужели он бросил нас? Своих лучших друзей. Тут я вдруг вспомнила про Мартина. А вдруг ему тоже неприятно от всей этой ситуации? Я покосилась на него. Он шел так же, как и раньше. Ничего не изменилось ни в лице, ни в походке. Я вздохнула и снова опустила глаза. Глядя на то, как моя подошва утопает в тонком снежном покрове, я мечтала, когда же этот снег растает. Все жители Джаркургана мечтают о снеге, и я не исключение. Но только не сейчас. Сейчас я возненавидела даже этот снег. Хоть бы скорее он растаял, и хоть бы вообще больше не выпадал. Вот так в размышлениях о своей неприятной участи в полном молчании мы с Мартином дошли до школы. Едва я переступила порог классной комнаты, как вдруг знакомые объятия обвили мои плечи.

— Принцесса! — прорывая перемешавшиеся голоса одноклассников, зазвенел голос Славика. — Ты в порядке? Я так переживал, как же ты дойдешь. Мартин — настоящий друг, правда? Вот видишь, на него всегда можно рассчитывать в трудную минуту.

Я надула губы, скрестила руки на груди и, ничего не ответив, прошла за парту.

— Эй, ты что, обиделась? — идя вслед за мной, спросил Славик. — Ты что, думаешь, я забыл о нашей дружбе? Нет, конечно…

— Я не обиделась, — огрызнулась я.

Голос мой звучал строго, и Славик насупился. Несколько ребят покосились на нас, а девчонки тут же зашушукались. Прикрывая руками рты, они что-то нашептывали друг другу, не сводя с нас глаз. Я еще никогда так ему резко не отвечала. Поэтому понимаю его растерянность. Он почесал затылок, взъерошив светлые волосы. Оглядевшись, Славик поймал на себе несколько насмешливых взглядов. К счастью, в класс вошла Анна Сергеевна, и Славику пришлось пройти на место.

Это была наша первая ссора. Она длилась целых два урока и одну короткую перемену. На большой перемене Славик снова подсел ко мне, когда Мартин умчался в столовую.

— Прости, — произнес он самым искренним голосом. — Я не знал, что ты обидишься. Давай тогда я скажу Алине, что не буду больше возить ее в школу.

Глядя на его пристыженные глаза, разрумянившиеся щеки, я вдруг осознала, насколько же эгоистичное мое понимание о дружбе. В то время как для Славика дружба означала отдавать, для меня дружить значило брать и требовать. Мне стало так стыдно. Через такие ситуации я как и все дети вдруг начинала многое понимать и понемногу взрослеть. Мне уже было семь. А Славику и Мартину было уже по восемь лет. Они были старше меня на целый год. А когда ты еще маленький, то разница в год кажется преогромнейшей. Потому я раньше всегда думала, что мне можно капризничать и вредничать, ведь я еще маленькая. Поэтому я себя всегда так вела. Даже если мы играли со Славиком во что-нибудь, то это было в порядке вещей, когда он давал мне второй шанс. И я даже за это не благодарила. Я просто всегда говорила: «Я маленькая, мне два раза можно кидать мячик… Я маленькая, мне можно не бежать… Я маленькая, поэтому я первая. Я выиграла, потому что я маленькая…» — и так далее. В этот день я так же думала. Я ведь маленькая, как он мог меня оставить. Как я буду идти в школу одна? Даже если с Мартином, но ведь он мне не друг. Я возмущалась и злилась на Славика. Но теперь, когда он сидел передо мной с повинной, ко мне вдруг пришло осознание, что я веду себя как настоящая эгоистка. Я просто привыкла, что все по моему хотению, ведь я единственный ребенок в семье. Папа выполнял все мои желания, а мама редко противоречила. Славик всегда мне уступал, и мы играли по моим правилам или в ту игру, которая мне больше всего нравилась. Сейчас он так же готов был сделать все, лишь бы я не обижалась. Краска стыда залила мое лицо.

— Нет, не надо, — едва слышно пролепетала я. — Ты вози Алину в школу. Я подожду.

— Но ведь ты обидишься.

— Нет. Честно говорю, я не обижаюсь.

— Спасибо. Ты настоящая принцесса, — сказал он и положил руку мне на плечо.

Для всего класса и даже для Анны Сергеевны это было привычно, что Славик порой может меня обнять и положить руку на плечо. Прошло то время, когда нас за это дразнили женихом и невестой. Теперь для всех это было обычным явлением. И для меня тоже.

После уроков я помогла Алине сесть на санки. Алина только кивнула мне в знак благодарности: мы еще не знали, как нам друг с другом разговаривать. Потом Славик махнул мне рукой, крикнул Мартину, чтобы тот довел меня до дома в целости и сохранности, и побрел вниз к школьным воротам. Лезвия санок мягко разрезали мокрый снег, оставляя после себя ровные параллельные линии, между которыми оставались продавленные следы Славика. По этим следам я и брела до самых ворот. А потом там, где они продолжали тянуться прямо, пересекая главную дорогу, мне пришлось свернуть направо. Мартин свернул вместе со мной, и мы в привычном молчании побрели по знакомой «Максимке».

Вся неделя прошла вот в таком духе. Теперь каждое утро у подъезда меня ждал Мартин. Мы даже не здоровались, а Мартин даже не смотрел в мою сторону. Просто услышав, что я вышла из подъезда, он начинал брести по тротуару, пересекая детскую площадку. А я послушно следовала за ним. Мы не разговаривали ни когда шли в школу, ни когда возвращались. Уроков нам задавали мало, да и учились мы в эту неделю не так усердно. Предпраздничное настроение брало свое, и даже строгая Анна Сергеевна позволяла себе немного расслабиться и поговорить с нами на отвлеченные темы. Славик продолжал возить Алину в школу, а потом обратно. Снега в тот год, как назло, выпало много. Ближе к четвергу выглянуло привычное нам зимнее солнышко, и снег начал оттаивать. Школьная площадка была похожа на лоскутное одеяло, то тут, то там проглядывала земля. Я уже успела этому так обрадоваться, как в тот же вечер на наш город посыпался новый поток белых хлопьев. Как будто кто-то там наверху специально прокручивает краник, чтобы засыпать наш теплый город снегом, лишь бы досадить мне как можно сильнее. Но я все терпела, так как знала, что до утренника остается еще неделя, а там каникулы, и все это закончится. Когда начнется новая четверть, все будет по-прежнему. Я на это очень рассчитывала.

Приближение Нового года каким-то образом навеяло на меня приятное волнение. Как будто приближается некое чудо, и скоро что-то хорошее должно произойти. Эти мерцающие гирлянды на окнах соседских коттеджей, бумажные шарики, свисающие с потолков классной комнаты, вырезанные из белой бумаги кружевные снежинки, которые клеились на школьные стекла. Мы всем классом вырезали эти снежинки. И вот почему-то именно у Алины снежинки получались на зависть нежные, резные, тонкие, с хитросплетенными узорами. Так что все прямо охали. Даже зло брало. А потом мы всем классом делали разноцветную цепь из цветной бумаги. Всем классом мы клеили, вырезали, скрепляли. В итоге получилась длинная, нарядная, пестрая цепь, которую мы протянули по двум диагоналям класса, и даже еще осталось. Потом мы делали искусственный снег из ваты и ниток. В доме каждого жителя Джаркургана всегда найдется добрая охапка ваты. Ведь Узбекистан богат хлопковыми полями. Поэтому наш ватный снег был серый, необработанный и порой даже не очищенный от семян. Мы рвали вату на мелкие хлопья, прикрепляли ее к ниткам и подвязывали к протянутой под потолком веревке с флажками. Самым занимательным занятием было делать дождики. Делались они тоже очень легко. Мерцающую тонкую ленту искусственного дождя мы крепили к смоченному в воде кусочку ваты и бросали вверх. Мокрая вата впивалась в потолок, и серебристая ниточка, поблескивая, свисала как застывший дождик. И стоило поднять голову, как тут же создавалось ощущение, что ты находишься под нависшим над тобой серебристым ливнем. Все эти приготовления и мишура были насквозь пронизаны приближением новогодней тайны. Будто бы вскоре поставят передо мной огромную коробку с сюрпризом, который мне непременно понравится. Я все это время была в странном предвкушении. Мне казалось, что обязательно что-то должно чудесное произойти со мной. Дни перед Новым годом тянулись как вечность. Помимо декорирования классной комнаты мы, конечно же, репетировали. А это значит, к нам каждый день приходил Ахмед Мухамедович со своим баяном. Стило ему только развернуть на груди большую гармонь, как тут же весь класс оживлялся, и все расплывались в задорной улыбке. Вместе с ним мы пели, водили хоровод, танцевали. И в последнем нас теперь всегда сопровождала Елизавета Андреевна. Я даже больше не хотела с ней разговаривать. Была бы моя воля, я бы даже смотреть на нее не стала. Но она все-таки учила с нами танец, и тут никуда не денешься. Приходилось смотреть, чтобы повторить движения. Елизавета Андреевна шутила с нами, кривлялась, баловалась, ну прямо как девочка какая-то. Но самое главное, что все это делалось так естественно и искренно, что это даже не удивляло. Это красило ее, выделяя среди остальных педагогов. Душа нового хореографа раскрывалась как баян Ахмеда Мухамедовича, стоило ей встать в круг и начать отплясывать. Дети смеялись, а после репетиции липли к ней как банные листы. Все только и делали, что говорили о предстоящем кружке по танцам, который откроется в следующей четверти. Почти весь класс записался, кроме меня. Даже Мартин поддался уговорам Славика, и теперь его имя также было в списке учеников Елизаветы Андреевны. Я думаю, он согласился, чтобы подольше находиться в школе, а то ведь дома ему приходится несладко. О том, как проходят его будние дни, я узнала совсем недавно. Случилось это за четыре дня до утренника. Однажды утром, в четверг, выйдя из дома, я обнаружила, что никого нет рядом с моим подъездом. Я постояла минут пять, негодуя на Мартина за то, что он опаздывает. Прошло еще минут десять, и я начала мерзнуть. Переступая с ноги на ногу, я стала оглядываться. Я бросила взгляд на дом напротив. Там живет Мартин, там когда-то жил папа, и там я ни разу еще не была. Ругая себя, засыпая себя вопросами о том, что я делаю, я все же пересекла детскую площадку, перешла дорогу и остановилась у прикрытой калитки. Что делать дальше, ума не прилагала. Войти внутрь я бы не осмелилась. Но пойти в школу одной мне казалось более нелепым, чем стоять тут и ждать Мартина, ощущая, как унижение охватывает меня с головы до пят. Я несколько раз поворачивалась, чтобы пойти в школу одной, и снова возвращалась. Когда я это проделала в пятый раз, меня вдруг окликнул приятный женский голос. Я обернулась — передо мной стояла тетя Оксана. Почти до самого носа она была укутана шерстяным шарфом, но там, где проглядывали ее щеки, был заметен розовый румянец. Мартин совсем на нее не похож. Она такая беленькая, хрупкая. Даже не выглядит как мама взрослого сына. Глаза ее горели приветливым огоньком. Подойдя ко мне, она приобняла меня за плечи.

— Что ты тут делаешь? — спросила она, потрепав бубенчики на моей шапке.

— Я… — замямлила я. — Тут… я… просто…

— Ты за Мартином? Проходи. Мы сегодня все дружно проспали. Мне уже нужно бежать на работу, а он сейчас детей соберет и тоже пойдет в школу. Ты заходи, не стой на холоде.

Я даже не успела ничего ответить, как она отворила входную дверь и легонько втолкнула меня за порог.

— Мартин, к тебе тут пришли! Будь, пожалуйста, гостеприимным! — крикнула тетя Оксана через порог и тут же исчезла за закрытой дверью.

Я стала ежиться. До того мне было неловко находиться в этом доме. Прежде чем Мартин предстал передо мной в пижаме, я уже несколько раз успела прокрутить в разгоряченном мозгу, как сбегаю из этого дома. Но когда он вышел в прихожую, я все еще была там как приросшая к половику.

— Это ты? — удивленно произнес он, округлив большие черные глаза.

Губы мои задрожали, я хотела что-то ответить, а вместо этого раздалось мелкое постукивание зубов. Только этого не хватало для полного счастья. Как же смешно и глупо я выглядела. Я что есть силы зажала рот руками, чтобы унять дрожь в челюстях, но все было бесполезно. Мартин усмехнулся. Ему не в первый раз приходилось слышать, как стучат мои зубы, когда я нервничаю, но именно в эту самую минуту он посчитал это забавным. Таким забавным, что он даже засмеялся в голос. Это был первый раз, когда я услышала, как он громко умеет смеяться. Оказывается, когда он улыбается, то выглядит совсем как обычный мальчик. Такие же приподнятые вверх брови, чуть приоткрытые губы, а самым главным его украшением были милые ямочки на пухлых щеках. Теперь он выглядел абсолютно другим мальчиком. Не таким грубияном, каким он обычно предстает. А может быть, мне еще так показалось, потому что он стоял передо мной в пижаме и домашних тапочках.

— Проходи в зал, — чуть успокоившись от смеха, пригласил меня он.

Потом, наклонившись к низкой тумбочке у порога, он вытащил пару мягких домашних тапочек.

— Вот, надень. А то полы холодные, — сказал он и кинул мне их под ноги.

Я послушно переобулась и прошла в зал. Усевшись на край дивана, я стала оглядываться. Просторная светлая комната с мягким узорчатым ковром на полу. Свет тут был не желтым, как обычно, и не белым. Он был какой-то голубоватый. Возможно, так казалось из-за стен, которые были выкрашены в прохладный аквамарин. Вся мебель тут была в основном светлых тонов. Было ясно одно: тетя Оксана — очень аккуратная женщина.

Из зала выходили две двери. Одна вела в коридор, откуда я только что зашла, а другая открывалась в детскую спальню. Дверь эта была приоткрыта, поэтому я могла легко наблюдать за тем, что происходит в детской. Вытянув шею как жираф, я с немалым любопытством лицезрела картину, которая там разворачивалась.

— Давай скорее, у нас нет времени, — терпеливо бурчал Мартин, опустившись на колени перед маленькой кроваткой.

Перед ним, спустив ножки, сидела девочка трех лет. Лица ее невозможно было разглядеть из-за темного облака густых спутанных волос. Она что-то сонно бубнила себе под нос, пухлыми пальчиками протирая глаза. Мартин в это время пытался натянуть шерстяные колготки на ее коротенькие ножки. Это было стоящее зрелище. Мартин, такой весь угрюмый и неотесанный грубиян и дерзила, сидел на корточках и пытался расправить длиннющие колготки на полных ножках сестренки. Сейчас он выглядел совсем иначе. Сестренка хныкала, что-то все время бубнила, болтала ногами. Колготки то и дело складывались в гармошку. Мартин подтягивал их вверх, тогда складки образовались чуть выше колен. Если немного потянуть вниз, то шерстяная гармошка спускалась к лодыжкам, а мотня теперь свисала до самых колен. Как теперь она будет ходить? Поэтому Мартин снова все подтянул вверх, потом начал заправлять в колготки теплую рубашку. Девочка начала стонать и капризничать.

— Я не хочу эту. Она колючая, — ныла она, морща маленький носик.

— Мама сказала, чтобы ты ее надела, — спокойно возразил ей Мартин.

— Но я не хочу. Что ты меня щипаешь? Я ее не надену. Ай! Больно!

Для своего возраста она разговаривала очень понятно. Голос малышки был такой приятный, что я невольно расплылась в умиленной улыбке.

— Я тебя не щипаю. Нечаянно получилось, — натягивая на нее свитер, ответил Мартин. — Стой ровно… Да где же этот воротник. Убери свои волосы.

— Сделай мне бантик, — протянула малышка.

— Нет времени. Я в школу опаздываю. Тете Вере скажи, она сделает. Так, тут вроде все готово, — сказал он сам себе, расправив толстую штанину на ее ножке. — Эдита, иди на кухню. Я сейчас приду.

Малышка, убирая руками волосы с лица, послушно вышла из комнаты. Увидев меня, она недоуменно задержала на мне широко раскрытые глаза, которые были такие черные, что даже отдавали синевой. В первый раз я разглядела Эдиту как следует. Это была прехорошенькая девочка с маленьким вздернутым носиком, чуть волнистыми волосами цвета льна. А самое главное, что ее форма глаз была мне так знакома. Я даже не сразу поняла, где же раньше я видела такие же глаза. Чуть позже до меня дошло, что она унаследовала эти глаза от папы. Передо мной стояла моя сестренка. Тут не поспоришь. Эта девочка так сильно была похожа на папу, что, как бы я ни сопротивлялась, все равно пришлось бы признать, что и Эдита — его дочь тоже.

— Мартин, а это кто?! — крикнула она, не сводя с меня глаз.

— Эдита, я же сказал: на кухню, — раздался голос из глубины комнаты.

— А кто это?

— Быстро иди на кухню, — скомандовал Мартин более строгим тоном.

— Хорошо, — буркнула девочка и вышла за порог, все еще искоса кидая на меня свой подозрительный взгляд.

Тут я услышала снова голос Мартина и другой детский голос. Очень похожий на первый, но немного приглушенный и тихий.

— Давай скорее. Времени нет, — все так же терпеливо и заботливо обратился Мартин.

— Я сам, — ответил ему детский голос.

— Вот твоя рубашка.

— Я сам, — все так же твердо заявил малыш.

— Подожди, я тебя заправлю здесь.

— Я сам, — более громко возразил мальчишка.

— Стой спокойно. Я только тут поправлю, а дальше сам.

— Ну ладно. А остальное я сам.

— Ну конечно. Ты же у нас солдат.

Через несколько минут на пороге появился сам владелец этого упертого голоса. Такой же сонный и такой же смешной, как и его сестренка. С первого взгляда было заметно их почти абсолютное сходство. Мне даже показалось, что это тоже девочка, только с короткой стрижкой. Но это был мальчик, и звали его Давид. В отличие от своей любопытной сестренки он лишь кинул на меня мимолетный взор и угрюмо, почти как Мартин, сказал:

— Здрасте.

— Привет, — ответила я.

Потом он заковылял на кухню. Из спальни раздался шорох, я приподнялась с дивана, чтобы мне получше было видно. Мартин заправлял кровати, на ходу поднимая с пола разбросанные вещи и игрушки. Затем он вышел в зал и наконец-то в первый раз за долгое время хоть обратился ко мне.

— Пойдем на кухню, — сказал он.

Сама не понимаю, почему я чуть ли не подпрыгнула от одного его слова. Как будто меня пружинкой вытолкнуло из места, на котором я все это время сидела. Обычно я не тороплюсь его слушаться, но тут была прямо-таки паинька. Пройдя по коридору, я очутилась в просторной светлой кухне с широкими окнами и свисающими до самого пола мятными шторами. Мартин накинул поверх пижамы красный женский фартук в крупный горошек черного цвета и носился по кухне как нянька. Он передвигался с такой скоростью, что я едва успевала проследить за ходом его действий. Он метался от холодильника к столу. От стола к плите. От плиты снова к столу. Гремел посудой, что-то резал, открывал, закрывал, наливал, мешал, хрустел. Наконец-то на столе лежал скромный завтрак из молочной каши, которую тетя Оксана успела сварить перед уходом, четырех бутербродов с клубничным джемом, теплого какао и четырех пряников.

— Садись сюда, — сказал Мартин, на ходу отодвигая стул.

Я растерялась. И тут привычная вежливость стала брать верх, и я, потупив взгляд, ответила, что не хочу есть.

— Быстрее садись. У нас нет времени.

— Но я не хочу есть, — сделала я еще одну попытку возразить.

— Если ты сейчас не будешь есть, то эти двое тоже не будут, — сказал Мартин.

— Я буду только какао, — пролепетала Эдита, будто бы уловив то, что сказал брат.

— Нет, ты будешь есть кашу, — настойчиво произнес Мартин и снова просверлил меня взглядом.

Ничего не оставалось, как сесть, взять ложку и начать есть кашу. Ну прямо как в детском саду, в котором я, кстати, ни разу не была. Но по рассказам именно так себе все и представляла. Я была уверена, что там заставляют есть несладкую кашу с комочками. Но, проглотив одну ложку, я поняла, что все не так уж плохо. Оказывается, я была голодной, и каша была очень даже сладкой и вкусной. Тут я вдруг почувствовала, что на меня кто-то пристально смотрит. Подняв глаза, я поймала на себе настойчивый взгляд Эдиты.

— Ты кто? — спросила меня она.

— Меня зовут Эмма, — ответила я, проглотив кашу.

— Эдита, ешь, пожалуйста, быстрее. Потом поговоришь.

Девочка послушно принялась уплетать завтрак. Через двадцать минут, после того как Мартин сложил всю посуду в раковину, переоделся, укутал двойняшек в пуховики и на ходу накинул на себя крутку, мы наконец-то вышли из дома. Мартин, взяв их за руки, направился к моему подъезду. Я едва успевала за ним. Он поднялся на второй этаж. До меня донеслись его вежливое приветствие и обмен любезностями с тетей Верой. Раздались оживленные детские голоса, потом Мартин поблагодарил и поспешил выйти.

— Пойдем скорее, — кинул он мне, пробегая мимо.

В то утро мы, конечно же, опоздали. Анна Сергеевна окинула нас недовольным взглядом.

— Где вы были? Почему опоздали? — с негодованием в голосе спросила она.

— Анна Сергеевна, это из-за меня. Извините, — поспешил ответить Мартин.

— Где вы были? — не отставала Анна Сергеевна.

— Я сегодня проспал, а Эмма ждала меня, поэтому тоже опоздала.

Анна Сергеевна кивнула в нашу сторону — это значило, что мы можем пройти на свои места.

Пройдя за парту, я суетливо начала потрошить портфель. Сначала вытащила пенал, потом две тетради, рисовальный альбом, а за ним учебник по русскому языку, а потом сразу же достала учебник по арифметике, за ним последовали цветные карандаши и пластилин.

— Эмма, — раздался голос Анны Сергеевны над головой.

— Что? — вздрогнула я от неожиданности.

— Что ты делаешь? — спокойным тоном спросила меня Анна Сергеевна.

— Я… готовлюсь к занятиям.

— Какое у нас сейчас занятие?

Я почесала макушку и попыталась напрячь мозги. Уже три месяца мы живем по одному и тому же расписанию, но вот именно сегодня я вдруг забыла, какой первый урок по четвергам.

— У нас сейчас урок русского языка, — теряя терпение, сказала Анна Сергеевна.

— А, ну, я так и думала, — сказала я и плюхнулась на стул, открыв учебник и спрятавшись в него с головой.

Через несколько секунд я обнаружила, что Анна Сергеевна все так же стоит рядом и недоуменно смотрит на меня. А пауза, которая повисла в классе, почему-то была обращена ко мне.

— Эмма. У нас сейчас русский.

— Я поняла, — возмутилась я.

Чего она от меня хочет?

— Зачем ты открыла учебник по арифметике?

Я медленно, с опаской отвела взгляд от Анны Сергеевны и осторожно, будто бы боясь увидеть что-то страшное, посмотрела на учебник перед собой. Мало того что передо мной был открыт учебник арифметики, так еще и вверх ногами. Я быстро его закрыла и полезла в портфель. Снова по всему классу раздалось шуршание ремнями, зачиркали молнии главного отдела рюкзака, щелкнул карабин, потом заклацали кнопки переднего кармашка, протяжно и звонко зашипели липучки на боковых карманах. Зачем я туда полезла, до сих пор не знаю. Видимо, пыталась найти громоздкий учебник по русскому в крошечных кармашках.

— Эмма, что ты делаешь? — вздохнула Анна Сергеевна.

— Ищу учебник, — проворочала я.

И что она пристала? Что, не видно, что ли, что я делаю?

— Эмма, все твои учебники на парте.

Все еще погруженная в свой портфель, я вдруг вспомнила, что несколько секунд назад зачем-то все выгрузила на парту. И тут я начала потихоньку приходить в себя.

— Сейчас у нас русский. Оставь, пожалуйста, на парте только тетрадь по русскому, учебник и пенал. Все остальное убери обратно, — терпеливо произнесла Анна Сергеевна.

До слуха долетели чьи-то смешки и перешептывания. Я покраснела как ошпаренный рак.

— Хорошо, — пробубнила я и тут же все запихнула обратно.

Когда наконец от меня отстали, я, сделав вид, что слушаю Анну Сергеевну, смогла погрузиться в свои мысли, из-за которых я была сегодня так несобранна. Это утро стало для меня открытием. Слишком много всего мне нужно было обдумать. Во-первых, я по-настоящему смогла увидеть папиных двойняшек. Нет, раньше я их видела из окна кухни. Тетя Оксана часто про них рассказывала маме, но я слишком была погружена в собственные проблемы, чтобы слушать о других детях. Только сегодня в первый раз я осознала, что эти дети — мои сводные брат и сестренка. Но я совсем о них ничего не знаю, как и они обо мне. Как они росли все это время? Что любят? Какой у них характер? Какой смех? Зато с ними все это время был Мартин. Ох уж этот Мартин. Никогда я не могла подумать, что он уже такой взрослый. Он собирает детишек сам, готовит им завтрак, моет посуду. Неужели это тот Мартин-грубиян, которого я привыкла видеть? Вспоминая сегодняшнее утро, я вдруг стала осознавать, что была слишком несправедлива к нему. Очень уж я его ненавидела, а ведь он не такой уж и плохой. Разве плохой мальчик может быть таким заботливым и терпеливым? Наверное, что-то со мной не так.

В этот день у нас было три урока. Я, как всегда, сидела за своей партой и ни с кем не разговаривала. Пару раз ко мне подходил Славик и что-то оживленно рассказал, посмеялся сам над собой и умчался. Я ничего не поняла, но тоже улыбнулась из вежливости. Потом я заметила, как несколько ребят меня обозвали, скорчили рожицу и тоже умчались. На переменах всегда было шумно, дети носились между рядами, поднимая пыль, расшатывая парты, скрипя стульями. Ржавые дверные петли скрипели, как бы прося о помощи. Сама дверь беспробудно хлопала, сыпалась штукатурка. Временами дети сами ее отколупывали, когда нечего было делать. Например, у подоконника вся замазка уже была на полу, обнажая красный кирпич. Наша школа была очень старой и бедной, впрочем, как и сам город в то время. Я сидела, сложив руки перед собой. Ничего необычного. Я всегда так себя веду на переменах. Ни с кем не общаюсь, никогда не ношусь как оголтелая. Хотя временами хочется порезвиться, но меня что-то сдерживает. Сама не знаю что. Из всех шалостей, которые я натворила за эти два года, были всего лишь драки и ссоры с Мартином, ну и еще тот случай с бутылкой. А так обычно я вне поле зрения. Как, например, сейчас — когда весь класс стоял на ушах, а я сидела себе за партой, пустыми глазами уставившись на доску. Уроки уже закончились. Анна Сергеевна ушла за Ахмедом Мухамедовичем и Елизаветой Андреевной, дав всем детишкам возможность вывернуться наизнанку.

— Привет, — услышала я знакомый голос справа от себя.

Я сразу же узнала, кто это. Не поворачивая головы, я кивнула.

— Здрасьте, Лизавета Андреевна, — буркнула себе под нос.

— А где Анна Сергеевна? — так же любезно спросил тот же голос.

— Она ушла вас искать.

— А, понятно… А ты ведь у нас Эмма?

— Угу.

Всем своим видом я показывала, что не собираюсь с ней разговаривать, но она почему-то не сдавалась.

— Эмма, а почему ты не записалась в кружок по танцам?

Я промолчала.

— Ты не любишь танцевать? А я заметила на репетициях, что ты очень даже хорошо двигаешься.

— Елизавета Андреевна! — раздался чей-то девчачий писклявый голос — А я умею мост делать! Показать вам?

— Нет, Эмилия, я потом посмотрю. Я сейчас с Эммой разговариваю.

— А Эмма у нас не любит разговаривать. Она единоличница. Моя мама так говорит.

— Эмилия, ты иди. Мы потом поговорим, — ласково, но настойчиво ответила Елизавета Андреевна.

— Эмма, а ты могла бы задержаться после общей репетиции?

Я снова ей ничего не ответила и даже не взглянула в ее сторону. Так я была обижена на нее. Из-за нее все меня считали сумасшедшей, а теперь она меня даже не узнает. Теперь я была уверена, что Мита и Елизавета Андреевна — одна и та же девушка. Хотя не исключаю того, что через пять минут переменю свое мнение.

Наконец пришла Анна Сергеевна, и мы начали нашу обычную репетицию. Ахмед Мухамедович сидел в центре круга со своим баяном и, шевеля пушистыми усами, что-то напевал. Анна Сергеевна с исписанными листками передвигалась из угла в угол, отчитывая каждого, кто еще до сих пор не выучил текст. Ведь уже послезавтра утренник. И только Елизавета Андреевна шутила с детишками, дурачилась вместе с ними, создавая атмосферу приближающегося веселья.

После репетиции я направилась к двери, хотя шла я нарочно медленно. Где-то в глубине души я хотела узнать, зачем Елизавета Андреевна попросила меня остаться. Но внешне не хотела показывать заинтересованность.

— Эмма, мы тебя подождем на улице, — донесся до меня голос Славика, который помогал Алине доковылять до порога. — А то Елизавета Андреевна сказала, что хочет с тобой поговорить.

Ах, значит, она предупредила Славика и Мартина, значит, она настроена серьезно поговорить. Тогда нужно остаться. И я осталась. Когда все разошлись и в классе воцарилась тишина, Елизавета Андреевна приблизилась ко мне и села за парту напротив. За низенькой партой она смотрелась совсем как маленькая девочка. Не знаю, что именно делало ее такой маленькой. То ли ее слишком миниатюрная фигура, то ли ее вечно проказливые глаза, то ли открытая детская улыбка.

— Как дела? — спросила она.

— Хорошо, — сухо ответила я.

— Чувствуешь приближение Нового года?

Я пожала плечами.

— А я чувствую. Всякий раз, когда приближается Новый год, я ощущаю его дух в воздухе.

От слова «дух» у меня даже волосы на голове зашевелились.

— Ну что это я? Я ведь тебя не для этого здесь оставила. Эмма, я хотела попросить тебя записаться в нашу группу по танцам. Понимаешь, я обычно так не делаю. Но мне кажется, что ты нужна нам. Мы ведь готовимся к большому конкурсу. Я слышала, что вот уже пятый год подряд термезские дети занимают первое место на этих соревнованиях.

О чем она говорит? Вообще не понимаю. Откуда она еще эту информацию добыла. Мне, может быть, вообще все равно. Может, я даже и не хочу участвовать ни в каких конкурсах.

— Я понимаю, что тебе, возможно, все равно. И ты не собираешься участвовать во всех этих конкурсах, — озвучила она вдруг мои мысли. — Но ты только попробуй.

— Зачем? Я ведь деревянная вырезка.

Тут она громко рассмеялась, слегка запрокинув голову.

— Как ты сказала? Деревянная вырезка? Это же любимая фраза моего хореографа. Она меня только так и называла. Ну ты меня и развеселила.

От ее искреннего смеха воздух вокруг засиял едва уловимыми разноцветными полосами. Я невольно посмотрела на все эти невидимые ее глазу призрачные колебания. Этим она и отличалась от других. Обычно вокруг человека витает определенный цвет и его оттенки. Например, Анна Сергеевна окружает себя какой-то холодной серебристой шалью. Все ее эмоции не отходят далеко от этой палитры. Вокруг Славика всегда вьются голубовато-зеленые блики, а вокруг Мартина — коричневые и бежевые. А вот Елизавета Андреевна — это девушка-радуга. Она собирает в себе весь спектр цветов. Даже сейчас, когда она засмеялась, в ее улыбке замелькали тонкие, едва уловимые печальные нотки. Когда она танцевала или резвилась на репетициях с детьми, то от нее поднималась целая гамма чувств. Энергия, которая исходила от нее, охватывала всех, кто на нее смотрел. Она заражала окружающих настроем, передавая по невидимому порталу свое мироощущение. Не раз я замечала, что во время репетиций с Елизаветой Андреевной вся классная комната смешивается в разные цвета, переходя из одного спектра в другой. Я видела, как ее радость вливается в сердца детей, как их дымка чувств смешивается с ее, образовывая новые причудливые формы и цвета. Когда она появлялась, то казалось, что в комнату одновременно вошли десятки тысяч человек с разным настроением. Даже когда вся школа петляла по коридору, и дети носились без устали туда и обратно, оставляя после себя стойкий шлейф своего внутреннего состояния. Даже когда смешивались эмоции разных детей, всем им не хватало энергии выкрасить духовную атмосферу в такие насыщенные и сочные цвета. А сейчас хватило лишь одного смеха Елизаветы Андреевны, чтобы все вокруг преобразилось до неузнаваемости.

Пока я рассматривала пестрое облако вокруг Елизаветы Андреевны, та успела задать мне еще несколько вопросов, которые я ненароком прослушала и проигнорировала.

— Эмма, ты здесь? — пощелкав пальцами у моего лица, спросила она. — Что там такого интересного? Может, расскажешь?

Проследив за моим взглядом, Елизавета Андреевна тоже подняла голову и осмотрела пространство над головой. Ничего не увидев, она лишь пожала плечами и продолжила:

— Ты, наверное, догадываешься, почему я тебя попросила задержаться?

Я отрицательно замотала головой.

— Знаешь, я попросила Анну Сергеевну немного изменить твою партию на утреннике. Ты ведь играешь госпожу Метелицу. Я придумала для тебя небольшую танцевальную связку. Думаю, если ты свою роль протанцуешь, то будет более эффектно.

— Но ведь до утренника осталось всего два дня. Мы не успеем.

— Мы прорепетируем сегодня и завтра. Если ты все запомнишь, то станцуешь, а если нет, то просто выйдешь и прочтешь стих как раньше. Мы ведь ничего не теряем. Но ты девочка толковая, у тебя должно получиться.

— Сегодня? — спросила я, округлив глаза.

— Да. Не переживай. Твоя мама уже все знает. Так что она не рассердится, если ты немного задержишься.

Я задумалась. С одной стороны, мне хотелось снова начать танцевать, с другой стороны, я боялась. Ведь в прошлый раз дружба с такой девушкой принесла мне много неприятностей.

— Ну, короче, мы попробуем, — резво сказала Лизавета Андреевна, не оставив мне ни единого шанса отказаться. — Иди зови своих дружков. А то они ждут тебя на улице. Холодно, пусть тут подождут.

Я послушно встала с места и побрела за ребятами. Сказать им, чтобы они меня подождали, или сегодня я постараюсь пойти домой одна? Нет, это будет слишком поздно. Сейчас темнеет рано. И вообще я не привыкла ходить одна. Еще в коридоре я услышала доносящийся с улицы голос Славика, который что-то рассказывал. Алина верещала в унисон с его голосом. И пару раз я расслышала голос Мартина, который отличался от прочих низкой тональностью.

— Что такое, принцесса? — спросил меня Славик, увидев, что я вышла без куртки и рюкзака. — Ты что, не идешь домой?

— Я остаюсь еще репетировать. Там нужно что-то изменить. Так что меня попросили задержаться. Вы можете меня подождать?

— Да, конечно, — оживленно ответил Славик.

— Но мне нужно домой, — капризно протянула Алина. — Моя нога совсем замерзла. А врач сказал, чтобы я не переохлаждалась.

— Но ведь мы подождем внутри. Все будет хорошо, — сказал Славик, который, как обычно, не торопился домой и хотел подольше задержаться со всеми.

— А что я скажу маме?

Славик почесал затылок, сдвинув таким образом шапку на брови.

— Хорошо. Тогда вот как поступим. Я отвезу Алину домой, а потом вернусь к вам. И мы вместе пойдем домой.

— А может быть, я смогу задержаться? — торопливо прочирикала Алина.

В голосе ее явно слышалось беспокойство. По крайней мере я это точно заметила.

— А как же твоя мама? — спросил Славик.

— Мы скажем, что я тоже репетировала свой стих на утренник.

— Алина, врать нехорошо, — строго ответил Славик.

Алина насупилась. Сразу же стало понятно, что она теперь всеми силами хочет остаться. Мне стало жутко неприятно. Не могу точно сказать отчего, но мне вдруг она так опротивела, что захотелось сделать все, лишь бы Алина сгинула.

— Славик, отвези ее домой и возвращайся. Сделаем, как ты говоришь, — сказала я.

— Нет, я останусь, — с капризными нотками проговорила Алина.

— Я не хочу, чтобы ты оставалась. Не хочу, чтобы ты смотрела, как я буду репетировать, — повысив голос, отрезала я. — Славик, сделай так, как я прошу. Мы ведь друзья. Отвези ее домой и приходи. Потом вместе пойдем домой.

Я пристально смотрела в глаза Славика. Сейчас как никогда в жизни мне хотелось, чтобы он поступил так, как я хочу. Чего о себе возомнила эта рыжая? Недавно пришла в наш класс, а уже пытается установить свои порядки. Нужно показать ей ее место. Пусть себе знает и молчит в тряпочку.

— Славик, я хочу остаться, — деловито сказала Алина, скрестив руки на груди и откинувшись немного назад.

Ее маленький острый носик был вздернут. И хотя Алина обращалась к Славику, взгляд ее был направлен на меня. В глазах ее читалась уверенность, что Славик, высунув язык как ее собачка, должен делать все как она скажет. Она вызывала у меня отвращение. И если сейчас Славик пойдет у нее на поводу, то тогда он меня сильно разочарует.

— Славик, помоги мне подняться, — почти что приказным тоном сказала Алина, подняв свою маленькую руку.

Я молчала. Я ждала. Славик должен решить. Пауза затянулась. Алина демонстративно смотрела на меня, я смотрела на Славика, Славик смотрел на Мартина, а Мартин говорил Славику глазами, что тот полный придурок, так как ввязался в бабью ссору.

— Я решила остаться, — повторила Алина. — Маме я сама знаю, что сказать. За это можете не переживать.

— Нет, ты поедешь домой, — обрезал ее Славик.

Голос его звучал твердо и сухо. Он мог быть справедливым и строгим, когда нужно. Именно это мне в нем нравилось. Как только он это произнес, сердце мое подпрыгнуло от ликования. Я выиграла.

— Славик, я хочу остаться, — почти что истерично произнесла рыжая.

— Нет, тебе нужно домой. В классе тоже не так тепло. А тебе нельзя переохлаждаться, — сказал Славик.

— Так ты за меня переживаешь? — ехидно сказала Алина и бросила на меня высокомерно довольный взгляд.

— Алина, прекрати это, — обрезал ее Славик.

— Что такое?

— Думаешь, я не вижу, что ты специально так делаешь?

— Что делаю? — невинно заморгала глазами Алина.

— Эмма — мой друг. Не разговаривай так с ней. Она тебе не простая там девчонка.

От этих слов у меня в животе что-то томно заныло и заурчало. Возможно, это от голода, но это урчание было очень приятным. В горле у меня встал ком. И я вдруг почувствовала себя такой слабенькой и беззащитной. Ведь Славик вступился за меня. Это, вообще-то, не в первый раз, когда он вступается за меня. Но именно то, что вступился за меня перед этой наглой рыжей Алиной, меня так тронуло, что я готова была расплакаться.

— Хорошо, — тихо последовал ответ Алины, которая пристыженно опустила голову.

Лицо ее тут же стало багровым. Алина, как и все рыжие, очень быстро краснеет. Кроме того, краснеют не только щеки, как у других детей, но она вся перекрашивается в глубокий розовый оттенок. Такое чувство, что даже волосы ее наливаются стыдом и становятся не просто рыжими, но даже огненными. Вот как сейчас. Алина вся пылала от стыда. Наверное, она почувствовала, что покраснела, поэтому поспешила закутать лицо шарфом и натянула шапку до самых глаз.

— Извини, Эмма, — кротко произнесла Алина.

Теперь пришла моя очередь краснеть. Если еще минуту назад я ликовала от ее позора, то теперь мне самой стало совестно перед этой рыжей. Как же все-таки сильно действуют слова извинения. Тут же весь мой гнев на нее как рукой сняло, и мне захотелось, чтобы она осталась. Но если я это скажу, то будет совсем глупо. Поэтому я промолчала. Санки тронулись с места, Славик и Алина скрылись за углом школы, а я все так же осталась стоять как вкопанная.

— Ты что, переживаешь? — вдруг спросил меня Мартин.

Мартин задал мне вопрос, причем в его голосе не было никакой язвительности. Я так удивилась, что даже не сразу нашла что сказать. омычав, я ответила:

— Чего мне переживать? Вовсе нет.

— Да ладно. Я же видел, как ты разволновалась, когда Алина захотела остаться.

— Я просто не хочу дружить с этой рыжей, и все тут, — задрав нос, ответила я и направилась к ступенькам.

— А, по-моему, ты ревнуешь, — съязвил Мартин.

У меня даже в груди кольнуло от этих слов. Я еще была ребенком, и мне было так непривычно слышать такие слова, как «ревность». И вообще все, что связано с чувствами. Хотя интересно, что именно в детстве все чувства обострены до предела. Может, поэтому и стыдно о них говорить.

— Чего мне ревновать? — обернувшись, процедила я.

— Ну, ты же вроде бы его невеста, — язвительно усмехнулся Мартин. — А теперь тут еще какая-то девчонка…

— Замолчи! Тебя никто не спрашивает.

— А все-таки ты в него влюбилась.

От этих слов у меня голова кругом пошла. И вообще от слова на букву «Л» меня начинало тормошить. Сама не знаю, почему я вдруг опустилась на холодную ступеньку и заплакала. Не могу сказать, почему мне хотелось плакать, но было так больно и обидно. То ли оттого, что Мартин сказал правду, ведь я действительно ревновала Славика к Алине. То ли оттого, что теперь мой секрет раскрыт, и мне стыдно.

— Ты чего ревешь? — виноватым тоном сказал Мартин, присаживаясь рядом. — Я же просто пошутил. Конечно же, Славик тебя любит. Ты ведь его принцесса.

Опять это слово на букву «Л». Я съежилась и стала плакать еще сильнее, лишь бы больше этого не слышать.

— Эмма, послушай… Я не хотел тебя обидеть. Обычно я говорю что-то нарочно, но не сейчас. Вставай. Не сиди на холодной ступеньке, а то простудишься.

Из его уст это прозвучало так естественно и просто, как будто он повторял это каждый день. Хотя, возможно, так и есть. Ведь я узнала, что он не просто грубиян, но и заботливый брат.

— Не твое дело! — оттолкнув его руку, ревела я.

— Короче, если хочешь плакать, то плачь стоя, а не на этом бетоне.

Он подхватил меня под мышки и силой поднял на ноги.

— Что ты делаешь? — замахала я руками, пытаясь высвободиться.

Мартин никогда раньше ко мне не прикасался, если только чтобы оттолкнуть меня, когда я его лупила или царапала. Руки его были крепкие и большие. Не такие, как у Славика, который часто обнимал меня за плечи.

— Не трогай меня, Пухляш! — протестовала я. — Где хочу, там и буду сидеть!

— Эмма, тут холодно! — возмущенно прокричал Мартин в самое ухо.

— А тебе какое дело?! — яростно ответила я и нарочно плюхнулась обратно на сырые ступеньки.

— Ты ведь мне сестра, — более мягким голосом сказал Мартин.

— Я тебе не сестра. Мой папа — это не твой папа! У тебя вообще нет папы!

На глаза Мартина вдруг навернулись слезы, и он тут же опустил лицо, устыдившись их.

— Ах, точно… У меня ведь нет папы, — быстро проговорил он и зашагал в сторону ворот.

Ну и пусть уходит. Еще буду я за ним бегать. Я встала со ступенек и направилась в свой класс. В коридоре я наткнулась на Елизавету Андреевну. Она выросла передо мной так неожиданно, что я вскрикнула от испуга. Как будто снова передо мной возник призрак.

— Эмма, зачем ты это сказала? — холодно спросила меня Елизавета Андреевна, глядя прямо в глаза. — Потерять отца — это больно. Ты и сама знаешь. А потерять папу дважды — это еще больнее. Разве можно быть такой жестокой?

Я хотела что-то сказать в свое оправдание, но слезы уже градом катились из глаз. Слезы досады и стыда. А Елизавета Андреевна опустилась передо мной на правое колено и, заглянув прямо в мои мокрые глаза, продолжила:

— Ты можешь его ударить и расцарапать ему лицо. Или вырвать ему клок волос, но ничто так не ранит, как слово. Знаешь, что ему неприятно слышать, когда ты его называешь пухлым? Но еще больнее, когда ты говоришь ему об отце. Ты просто глупенькая девочка, которая не знает о том, что у других людей тоже есть чувства. Если тебе больно, то и другим тоже. Разве не так? Или ты думаешь, что только ты можешь страдать и любить? Если бы ты почаще общалась с другими детьми и обращала на них внимание, то поняла бы, что ты не одна в этом мире такая особенная. Все мы разные, и все мы особенные. Живя в своем запертом мире, думаешь, тем самым ты отличаешься от остальных? Даже если и так, разве это дает тебе право так разговаривать с другими ребятами?

Она ласково положила на мою макушку теплую ладонь. Я вздрагивала, от слез, от стыда, от отвращения к самой себе. Упреки Елизаветы Андреевны звучали так нежно и ласково, что у меня пропало всякое желание себя оправдывать и огрызаться. Я сполна ощутила свою вину. Стыд наполнял меня до краев, и мне нечего было ответить. В первый раз кто-то сказал вслух то, что я о себе думала и кем себя вообразила. Но сказано это было с такой любовью в голосе, что я совсем не почувствовала себя оскобленной или униженной.

— Что же мне теперь делать? — утирала я слезы с такой силой, что даже глаза начало щипать.

— Сегодня иди домой, а завтра мы будем репетировать. Ты еще сможешь догнать Мартина.

— А как же Славик? Он сказал, что придет после того, как проводит Алину.

— Я дождусь его тут. И скажу, что сегодня репетиция отменилась. Не переживай.

Она коснулась моего мокрого лица, убирая с щек слипшиеся локоны. Приобняв меня, она стала легонько похлопывать меня по спине. Меня это немного успокоило.

— Мартин — очень хороший мальчик. Если ты его обидишь, то потеряешь самого настоящего брата, которого ты больше в своей жизни не встретишь, — почти шепотом сказала Елизавета Андреевна. — Не обижай его. Ему намного сложнее, чем тебе. Может быть, он когда-нибудь расскажет тебе, из-за чего он стал таким грубияном. А пока ты просто знай, что внешнее поведение и внутренние состояние — это не одно и тоже.

Последнюю фразу я не совсем поняла, но мне показалось, что это не так уж и важно. Мне срочно нужно бежать. Я должна догнать Мартина и в первый раз в жизни попросить у него прощения. Выхватив рюкзак, я вылетела из школы. Елизавета Андреевна что-то прокричала мне вслед, но я ничего не расслышала. На улице уже сгустились сумерки. Я быстро скатилась на подошве по ледяной дорожке до самых ворот. Я бежала так быстро, что внутри меня все раздиралось то ли от мороза, то ли от быстрого бега, то ли от отчаяния.

— Мартин! — кричала я, оборачиваясь, ища его глазами. — Мартин!

Я выбежала за ворота. Его не было. Со всех ног я бросилась бежать по заледенелому тротуару. Несколько раз поскользнулась так, что ушиблась коленкой о бордюр. Обогнув небольшой ларек, я завернула на «Максимку». И тут я увидела, как по дороге отдаляется от меня темно-коричневое пятно. Это Мартин. Это его крутка. Большая толстая медвежья куртка.

— Мартин! — кричала я что есть силы.

Пятно остановилось и обернулось. В считанные секунды я оказалась рядом с ним. Первую минуту я ни слова не могла выговорить. Тяжело дыша, держась за живот, я пыталась что-то начать говорить. Я хотела сказать первая, прежде чем он меня спросит или перебьет. Я хотела попросить прощения. Но колючая боль раздирала грудь. Холодный ветер окутывал мою оголенную шею, сковывая голос в тисках.

— Где твоя куртка? — выругался Мартин. — Почему бегаешь раздетая? И что с коленкой?

Я помахала ему рукой, как бы говоря, чтобы он подождал, когда я отдышусь. Но он быстро спустил рюкзак, снял с себя крутку и накинул мне на плечи. Я сразу же утонула в этом огромном пуховике.

— Мартин… я хотела сказать… — сумбурно парировала я. — Ты прости меня. Прости за то, что тогда при всех сказала, что это ты разбил Алине голову… и за то… За то, что тогда тебе волосы выдрала, и за то, что лицо поцарапала. У тебя теперь шрам на щеке на всю жизнь… И за то, что пухлым обзывала. И за то, что сказала, что у тебя нет папы. Хотя я не это имела в виду. Я хотела сказать, что мой папа… Короче, прости меня. И еще прости меня за то, что я постоянно на тебя ору. И за то, что…

— Хватит уже, — усмехнувшись, перебил меня Мартин.

И тут я снова заплакала. Этот мокрый день когда-нибудь кончится? Сколько можно плакать? Почувствовав, как моя совесть облегчилась произнесенными извинениями, я снова набросилась на него.

— Как ты мог уйти и бросить меня? А как бы я пришла домой по такой темноте? Ты вообще обо мне не думаешь? Ты мне брат или поросячий хвост?

И тут случилось кое-что просто невероятное. Мартин протянул руку и обнял меня за плечи. Уткнувшись в его теплое мягкое плечо, я ревела как ребенок. Хотя почему как? Мне было всего семь. И хотя я чувствовала себе взрослой, по сути, была еще совсем малышкой.

— Конечно, я тебе брат. Прости, что ушел, — сказал он. — Просто ты такая злючка.

— Я не злючка.

— Сейчас ты не злючка. Пойдем домой. А то замерзнем.