Классики. Неизданное. По следам в архивах

(Главное Архивное Управление. Тайный приказ императора Всероссийского Николая I, за подписью шефа жандармерии генерал-адъютанта А.Х. Бенкендорфа. (03.01.1837))

«Мы, Император Николай Первый, Самодержец Всероссийской и прочая и прочая и прочая… сего третьяго января 1837 года от Рождества Христова, волею Нашею повелеваем:
Главноуправляющему Собственнаго Нашего Императорского Величества III Канцелярии графу Бенкендорфу Александру Христофоровичу,
Небезысвестнаго Вам камер-юнкера Пушкина А.С. состоящего на действительной службе в Коллегии Иностранных Дел, тайным образом сослать на восток Нашей Империи, и далее в королевство Корейское, для постоянного там нахождения, вплоть до иного Нашего усмотрения. Во исполнение оного, надлежит Вам не позднее сего января месяца учинить дуэль, болезнь, или иную какую оказию, дабы указанное лицо публично объявить отныне мёртвым.
Мы, руку приложившие, Николай I. (подпись, оттиск печати)
Главноуправляющий Его Императорского Величества III Канцелярии, Граф Бенкендорф А.Х. (подпись, печать).

*****

Из папки «Наш Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Тетрадь без подписи владельца.

Я помню чудное мгновенье,
Я помню тот прекрасный миг,
Когда красавица Корея
Открыла свой волшебный лик!
Когда трясущейся рукою
Подал я паспорт на контроль,
И штампик «прибыл» на странице,
К её душе открыл пароль

*****

(Из письма виконта Оливье д’Аршиака своему другу барону Эрнесту-Себастьяну Брюжье де Баранту. Найдено в бумагах наследников барона (перевод с французского))
.
«… и хотя, дорогой мой Эрнест, я и вынужден был претерпеть пару месяцев ареста, но скажу Вам, что в унылой камере моей у меня были книги, перо, бумага и чернила, и я, наконец-то, обрёл время привести в порядок некоторые свои дела. Арестантской баланды я был «лишён». Мне дважды на день доставляли от Дюме.  А ещё на каждый вечер мне приносили десерты и выпечку из кухни доходного дома, где я квартировал. Друга нашего, как я узнал позже, приговорили к повешению, но потом выдворили из России, чему он был несказанно  рад…»

*****

(Из письма Жоржа д’Антеса барона Геккерна виконту Оливье д’Аршиаку. Найдено наследниками в архивах виконта. (перевод с французского)).

«…Вам известна, mon cher ami, «сентенция коллегии военного суда». Право же, это весьма жестоко за помощь в таком деликатном деле. Супруга моя, дражайшая Катрин, говорит, что я навеки прославил своё имя подобно греческому Герострату. Но стоит признать, что свояк мой в личных сношениях был вполне себе мизерабельного поведения, а уж в подозрениях или в иных расстроенных чувствах он был совершенно несносен. Право, мне порой даже жаль, что я действительно не угостил его пулей. И что с того, что он поэт… хотя, признаю, что его французская проза весьма недурна. Говорят, в изгнании он продолжит писать, и мир ещё узнает множество его произведений. Ах, mon cher ami, почему бы ему не прославить и моё имя, сделав героем какого-нибудь знаменитого романа? Я бы счёл себя вполне оправданным и вознаграждённым сим неожиданным обстоятельством за дурную свою отныне славу …»

*****

(Из папки «Наш Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Тетрадь без подписи владельца).

Во глубину Корейских гор, вы приезжайте тёплым летом,
Хотя бы не был я поэтом, но право – я б затеял спор!
Чтоб сей вопрос для вас стал ясным.
Мой друг, Корее посвятим, изгнания момент прекрасный.

*****

(Из письма капитана Кавалергардского полка Лазоревского А. Н. своему другу...)

«А известный ныне на всю Империю, как злостный бретёр, поручик Егор Геккерн, как его называют у нас на русский манер, наконец-то избавился от ненавистной службы, в коей он по собственному выражению был “mediocrite plutot mediocre” (вполне посредственной бездарностью. фр.) и не удивлюсь, что ещё к большей своей радости, от новоиспечённого «Папаши», коему он обязан своей новой фамилией и голландским подданством. И то, право слово, блистать в Петербургских салонах у него выходило не в пример лучше, нежели нести дежурство по казарме. Он был лишён офицерских патентов и Российскаго дворянского достоинства, но при нашем мимолётном прощании, лицо его отнюдь не выражало une tristesse incommensurable (безмерной печали. фр.). При расставании, он памятуя моё к нему всегдашнее доброе отношение, только шепнул, что не стоит его считать “un tueur brutal” (жестоким убийцей - фр.) и что он только в величайшем старании выполнил тайный приказ сильных мира сего. Но, это, конечно же, друг мой, тайна, тайна, тайна…»
 
*****

(Из папки «Наш Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Из письма).

«…А здешние барышни весьма милы, и вы знаете, мой милый друг Константин Карлович, я порой ловлю себя на мысли, что дни мои здесь, вдали от Отечества, наполнены своей поэзией и своей прозой. Куда нашим злобно напыщенным Петербургским дамам света угнаться за естественной кротостью здешних тихих красавиц. Право же, я и не думал, что здесь на краю земли, найду такое утешение. С содроганием вспоминаю N.N., хоть все в Петербурге, я знаю, судачат, что я был без ума от своей жены. Увы, не я один. Знали бы они... Хотя, надо сказать, прозрел я достаточно быстро. И не будь той опереточной дуэли, того фарса, о котором я всегда вспоминаю с отвращением, то, всё могло бы закончиться дуэлью настоящей и смертельной. Впрочем, всё это уже для меня неважно. Нельзя брать в новую жизнь le fardeau des vieux griefs (бремя старых обид - фр.).
А корейский мой всё ещё плох, и хоть при местном дворе в ходу и ниппонское наречие, у меня с ним тоже неважно.  По-французски тут перекинуться можно мало с кем. За сим скорее надобно ехать в Ниппонскую столицу Токио, или в Чинскую столицу, но меня не пускают. Зато Иван Карлович меня всегда принимает ласково: кормит обедами и отсылает рукописи мои с дипломатической почтою. Мой брат Лёва теперь в Париже, он и нашего с ним «Дюма» печатает, он и лавры получает. С младшими всегда так. Почему злому року угодно было произвести меня первым на свет? Хотя, мне ли сердиться на Лёвушку? Он во Франции хорошо все мои дела устроил и меня помнит, и с каждой оказией мне монетой высылает.
Ещё утешает кимчи! Друг мой, вам бы его попробовать! Это восточная поэзия, здесь, на краю Ойкумены! В нём всё – и острота и сладость, и печаль и радость!

 Кимчи! Как много в этом звуке!
А может мало – не понять.
Но вкус, но красный цвет, но запах…
Уж ни на что не променять!

 Друг наш Ф.И. Тютчев, которого я имел каприз печатать и раз и два в «Современнике», ныне возмужавший и в летах и в поэзии, выслал мне свой ответ. Он меня немало развлёк. Впрочем, судите сами.

Люблю кимчи в начале мая,
Люблю кимчи в его конце
Люблю его в Приморском Крае,
Люблю его в Череповце…»

*****

 (Из личного архива А.Х. Бенкендорфа. Записка без подписи).

«Дорогой друг Наш, Александр Христофорович. Пожалей ты ещё раз меня, помощник Наш верный в печалях Наших. Опять нет мне покоя от поэтов неистовых. Уж весь Петербург судачит, и Наше Величество склоняют в свете весьма для Нас невыгодном, что для престижу Нашего Личнаго и для Отечества престижу, есть вещь весьма недобрая. Помню, как ты помог мне освободить N.N. от мавра того Отеллы ревнивого, и вот опять Мы с просьбою к тебе, Наш добрый друг, обращаемся. Не оформляю тайным приказом, как на то нет никакого резона, но по ведомству твоему ты сам необходимые распоряжения сделай и нужную Нам реляцию учини. Можно, как и в прошлый раз отправить на Дальний Восток за границу Империи Нашей.
Смутьян оный, тебе хорошо известный, отправлен приказом в Тенгинский полк, и по твоему же осведомлению, ныне квартирует в Пятигорске. Однако надеяться на пулю черкесскую или саблю татарскую в таком деле, весьма для Нас опрометчиво. Такие язвы общества, подлостию судьбы всегда хранимы бывают, и можно мечтать, что скорее молния Зевесова поразит таковых, нежели какое несчастие на войне. Посему, ежели среди друзей или родственников оного отыщется человек помочь Нам согласный, то ты награди его прилично, что славу дурную возьмёт на себя ради большего Нашего и Отечества благополучия. А если и сыщется недостаток какой в сей прожекции, то на это тебе ассигнования дополнительные даны будут из фондов при Нашем Величестве…»

*****

(Из папки «Второй Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Из письма).

«… Ах, мой добрый ангел, Вы с ранних дней моих были всегда рядом, и невозможность видеть Вас даёт мне наибольшее уныние в этой новой для меня стране. Я прибыл сюда на перекладных, третьего дня. Сеул скучен, а сопровождающий меня жандарм ещё и не говорит по-французски. Что за un coup du sort (удар судьбы - фр.). От скуки сам пишу памфлеты на свои и чужие стихи. Мой неумолимый хранитель говорит, что ему смешно, но мне, признаться, скушно. А вас, возможно, это развлечёт.

Мой дядя самых честных правил.
Когда не в шутку занемог,
В Корею он меня направил,
 и лучше выдумать не смог,
Со мной, чем ехать за компанью,
и в Эверленд и в аквапарк
В корейскую парную банью,
и во Сеульский зоопарк.

Всегда с мыслями о Вас, мой добрый старый ангел, Ваш Мишель».

*****

(Из папки «Наш Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Из письма).

«Друг дорогой мой К.К! Ты не представляешь, кто сюда приехал! В салонах нашей дорогой И. П. о нём часто упоминали, но лично лицезреть его мне не доводилось. Мишель тоже долго не мог поверить, встретив здесь меня. Потом у Ивана Карловича нас уже официально представили друг другу. «На смерть поэта» вызвало мои слёзы, а впрочем, теперь мне есть с кем вдоволь общаться. Вот так штука! Ай да, Мишель! Он говорит, что сам корнями с Шотландии, а по мне, лицом он похож на молодого черкеса. Когда я за обедом назвал его «mon petit circassien» (мой маленький черкес - фр.) он весь вспыхнул и покраснел лицом, впрочем, я сразу же уверил его, что это было дружескою шуткою.
А кимчи он также полюбил, как и я. Пока он ужасно грустит по нашей с ним «немытой России», но думаю, что вскорости привыкнет. Кимчи ему, во всяком случае, понравилось».

*****

(Из папки «Второй Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Тетрадь без подписи владельца).

Однажды русский генерал в Москву с Сеула выезжал.
Сундук кимчи он тайно вёз. Но не стерпел, не перенёс,
Своих страстей он тайный жар…
К Кимчи влеченье, как пожар, его манило и звало,
А рядом место, как назло, открыто всё для глаз чужих
Наш генерал сперва притих, затем на лавочку присел…
И всё кимчи в минуту съел.

*****

(Из папки «Наш Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Из письма).

«Мой дорогой К.К! Вот уж месяц, как Мишель здесь со мною. Мы вместе бродим по Сеулу и он неизменно заражает меня своей меланхолией. Нрава он угрюмого, и этот сплин веет от него постоянно. В Сеуле нам обсуждать особо нечего, кроме как общих Петербургских и Московских знакомых. Мишель весьма язвителен по адресу иных персон. Особенно не любит нашу заботливую И.П. Верно тут кроется какая-то тайна, и я, если оную разведаю, то письмом непременно вам доложусь, дорогой мой К.К! А пока я, по обычаю, перенятому от Мишеля, делаю вольные экзерциции с собственной рифмой.

Вот полночь близится, а Германа, точнее…
Тебя в Корее не было и нет.
Ужель не хватит денег на билет?
Иль так тебя дела суетны мучат,
Что их тебе совсем не одолеть?
Ни сесть на самолёт, ни прилететь,
Ни съесть кимчи, отведав бошинтана
В Корейской бане кости не прогреть?
Ни выпить чашку кофе утром рано,
На дивный Кён-Бок-Кун не посмотреть?

*****

(Из папки «Второй Изгнанник» в личном архиве Ивана Карловича Веббера, посланника Российской Империи в Королевстве Корея. Из письма).

«Мой милый дряхлый ангел-хранитель, премного переживаю о Вашем здоровии. Прошу Вас обо мне не беспокоиться и сердце Ваше исстрадавшееся не терзать более. Алекс хлопочет надо мной словно нянька. Водит меня по местным ресторациям и развлекает своей прозой. Третьего дня смотрели смену караула во дворце Кён-Бок-Кун. Забавно, но и только. Эдакий coloriage natif amusant (забавный туземный колорит – фр.). Да и сам дворец с Зимней Резиденцией государей-императоров наших не сравнится никак, но уж есть то, что есть. Продолжаю баловаться виршами и шутками на самого себя.

Скажи-ка дядя, ведь недаром,
В Сеул ты едешь погостить?
Или кого-то навестить?
Иль может быть кимчи отведать,
Иль в Эверленде побывать,
Или в отеле просто спать?
Вдыхая утреннюю свежесть,
Бродить по рынку не спеша.
И выбрать, что велит душа…

У этого старого пройдохи Ивана Карловича лицо придворной лисы. Не удивлюсь, если окажется, что он наши письма не отсылает, а прячет у себя. С этого лакейского шаркуна станется.

Третьего дня получил письмо от Мартыша, вы ведь помните его? Жалуется, бедняжка, что вышел с гауптвахты, но от него в свете все отвернулись. Теперь остаётся ему предаться уединению в имении. Дела свои уж он поправил.

Дамы местные странного вкуса и повадок. Я нахожу их весьма скушными, тогда как Алекс от них в восторге. Право же, не знаю, но выражение про пташку и замашки… je trouve que cela correspond a la realite. (я нахожу вполне соответствующим действительности - фр.)
Вечера часто проводим вместе, то у меня, то у него. Алекс, когда вспоминает Петербург, а особенно общих знакомых, впадает в горячую ажитацию. Особенно горяч он был, когда мы не сошлись во взглядах на одну нашу общую знакомую, в салоне которой оба бывали не раз. О ней (мы вели речь об И. П.) я выразился резко и невыгодно, на что Алекс вспыхнул, и наговорил мне дерзостей. Я с трудом удержал себя, чтобы не потребовать сатисфакции. Впрочем, в тот же вечер он успокоился, и мы продолжили беседу на хорошей ноте. К столу подали местные кушанья, также было и кимчи. Оно, видимо, и примирило нас.
Нам бы только самим не рассориться, а то дело и вправду может окончится дуэлью. Вот это будет шутка Провидения! Жаль, что современникам будет никак не оценить, такую насмешку судьбы. Хотя, потомки тоже, вряд ли когда-либо узнают.
А впрочем, всё у меня хорошо. Уж и не знаю, когда письмо моё это дойдёт с оказией до Тархан. Вы же берегите себя, и сильно обо мне не убивайтесь.
За сим остаюсь душою с Вами, ваш ласковый внук, Мишель».


- Восстановлено по архивным источникам -

Ан Ма Тэ. Сеул - Находка. 2011 – 2025гг.