Три тормоза человечества религия, совесть и тёща

Снег пошёл где-то к обеду. Такой, вроде бы несерьёзный — пушистый, редкий, но залип на ветках и крышах быстро. По асфальту ещё хлюпало, а по железу — уже легло. Где-то вдалеке, за переездом, коротко рявкнул тепловоз, будто китаец чихнул. С улицы доносился шелест шин по каше и хриплое радио из кабины какого-то «газона»: кто-то там пел про то, как жизнь — полоса. Под капельницей в углу гаража тихо бурлило, шипело и пахло соляркой, сыростью и чаем с чем-то покрепче. Кто-то чихнул, за стенкой громко ругнулся сосед по кооперативу — кажется, уронил колесо. Всё шло своим зимним чередом.
 
Мы сидели впятером, кто на ящике, кто на стуле, кто просто возле старой танковой печки-капельницы, как коты. Пар уже изо рта не шёл, и никто особо на холод не жаловался — разогрелись. Саня сосал зубочистку, Серёга пил из термоса, Пашка ковырялся в банке с огурцами, я наблюдал за печкой. Митрофаныч, как водится, философствовал.
 
— Слышь, мужики, — сказал он, глядя в снег за стеклом, — всё больше думаю: человек, он ведь зверь. Настоящий. Не "божье создание", а зверь с фантазией. Если не тормозить — всё, кранты.
— Да ладно, — проворчал Саня, потягивая из термоса, — чего ты всё к чёрту клонишь? Мы ж не волки. У нас же цивилизация.
— Ага, — Митрофаныч кивнул. — Цивилизация, говоришь… Да сифилизация это, а не цивилизация. До первого сбоя. Пока жратва на полке, батарея заряжена и в душу не лезут — человек вроде как человек. А стоит одному винтику вылететь — и всё, привет звериным инстинктам.
— Ты это к чему вообще ведёшь? — хмыкнул Серёга. — Опять все умрём?
— Не, — отмахнулся Митрофаныч. — Я про тормоза. У нас, у людей, три штуки держат всю систему. Если одна вылетит — привет, милый зверинец.
Первое — религия. Не в смысле иконы целовать, а в том, что кто-то над тобой есть. Следит. Видит. Страшно чуть-чуть. Уже тормоз.
Второе — мораль. Когда ты один, и никто не знает, что ты сделал — но ты сам знаешь. И жить с этим не хочется. Совесть — это не закон, но работает.
И третье — государство. С дубиной и бумажками. Нарушил — получи. Это самое простое.
 
— Ага, — вставил Серёга, — я вот на днях штраф получил за поворот не туда. Камера где-то в кустах сидела, как снайпер. Даже не понял, что сделал. А потом — здрасьте, пять тысяч. С ума сойти и не встать.
— Во, — назидательно поднял указательный палец вверх подполковник в отставке Митрофаныч.  Это и есть тормоз. Работает. Ты теперь, может, два раза посмотришь на знак, прежде чем крутить руль. А вот если государство слабое — начинается "я таксист, я спешу, мне можно". А дальше — ты уже в новостях.
 — Ну с этим ясно, — пробурчал Саня. — А совесть у кого как. У кого есть, у кого нет.
— Вот именно, — сказал Митрофаныч. — Совесть штука не универсальная — штучная. Её либо в детстве дали, либо нет. Телевизор не научит. А про религию — вообще беда. Все теперь сами себе боги. Никого не боятся. Ни тут, ни там.
 
— А ведь заметь, — добавил Пашка, ковыряя ножом огурец, — ни один зверь просто так не мучает. Волк — убил и съел. А человек — он ведь ещё и смаковать умеет. Импровизирует с фантазиями. Вот и выходит — зверь с извращениями.
— Во-во, — кивнул Саня. — А потом такой зверёныш галстук повязал, в кресло сел — и вроде человек. Только улыбка скользкая. А пальцы — такие же, как у того, кто в подвале пытает.
— Зверь плюс интеллект — это уже не просто зверь, — подхватил Митрофаныч. — Это терминатор без инструкции. Ему бы тормозной путь прописать, да не все читают.
 
— А ведь смешно, — сказал я. — Чем больше у человека свободы, тем меньше он с ней справляется. Как будто ему проще, когда на него кто-то орёт. Или хотя бы греет дубинку в рукаве.
— Ну, свобода — она ж как бензин, — буркнул Серёга. — Много плеснешь — вспыхнет. Надо по уму лить, а не в костёр.
 
Я сидел, смотрел на огонь в печке и подумал, что Митрофаныч, может, и впрямь прав. Вроде бы и не дикари давно, а вот всё время чувствуешь — где-то рядом тонкий слой льда, а под ним — что-то, чего лучше не трогать. И если тот лёд треснет — держись.
— Слушай, — протянул я, — может, ты книжку напишешь? Или канал на ютубе заведёшь. «Митрофаныч LIVE. Про зверей и тормоза». Хит будет.
 
Митрофаныч усмехнулся.
— Не, братцы. У меня гараж — это и есть канал. А вы подписчики. Бесплатно, без рекламы и с огурцом.
— Тогда давай за тормоза, — подал голос Пашка, доставая стаканы из ящика с гайками. — Чтоб не отвалились.
— Давай! — хором сказали мы.
 
Мы выпили — за тормоза, чтоб не отвалились.
Потом за дружбу, чтобы продолжалась.
Потом ещё за тормоза и всё остальное отдельно…
 
Капельница в углу тихо шипела и посвистывала, будто старый самовар на мазуте. Вентилятор на ней урчал лениво, как кот, который вроде бы спит, но одним глазом следит, чтобы никто не трогал миску.
 
Где-то за воротами кто-то хлопнул дверцей и заорал: — Да кто тебя, блин, так учил парковаться?!
 
Серёгин телефон вдруг завибрировал. Он глянул на экран, скорчил морду и выключил звук.
 
— Кто там? — спросил Саня, доедая огурец.
— Тёща, — буркнул Серёга. — Сейчас начнёт про "ты опять в гараже, а у тебя семья".
— Ну вот, — хмыкнул Митрофаныч, — у кого что, а у тебя государство прямо в родне. Причём с дубинкой и без выходных.
— Ага, — поддакнул Пашка. — И никакой тебе морали, только строгость режима и котлеты по расписанию.
— Слушай, — сказал я, — может, это и есть спасение? Не религия, не мораль, а организованная тёща. Надёжный тормоз в тапках и с диагнозом "контроль тотальный".
 
Митрофаныч усмехнулся, вытянул ноги к печке и кивнул:
 — А ведь может быть. У кого тормоза с завода не установлены — тех спасают жёны, тёщи и участковые. Такая вот у нас цивилизация по-семейному. 

Мы засмеялись, чокнулись ещё раз — уже просто так, без повода. Печка шипела, вентилятор гудел, за воротами сыпался снег. И казалось, что всё пока держится. На солярке, огурцах и старом добром страхе.