Пузырь...

Он появился внезапно. Не как дождь, не как снег, а как… НЛО. Просто однажды утром над площадью завис огромный пузырь. Прозрачный, чуть радужный, размером с хороший гипермаркет. Без опоры, без источника, без смысла.

Когда первые фото разошлись по соцсетях началось:

— Вы видели ЭТО?
— Что это вообще такое?
— Это точно их рук дело!
— Нет, это художественная акция!
— Или диверсия.

Пузырь не двигался. Он просто висел, поблёскивая. Иногда тихо гудел — то ли воздухом внутри, то ли чьими-то мыслями.

Через день на площади собрались эксперты. Одни заявляли, что это зонд иностранных разведок. Другие — что это отложенный экологический протест природы. А один особенно уважаемый культуролог сказал:
— Это коллективное бессознательное.

Толпа зааплодировала. Пузырь блеснул одобрительно. Начались концерты, флешмобы и конференции. Продавцы начали торговать надувными копиями пузыря: «На память!» Дети рисовали его на асфальте. Бабушки настороженно шептались. Молодёжь стримила с хештегом #ПузырьЖиви. Оппозиция обвиняла власть, власть — провокаторов, провокаторы — погоду.

— Мы должны что-то с этим сделать! — кричали одни.
— Мы должны его сохранить! — кричали другие.
— Главное — не молчать! — соглашались все.

Наконец в редакции "Городского Вестника" появилась большая колонка. Её автор, журналист Роман Платов, начал с заголовка:
"Мыльная угроза: пузырь как плевок в лицо городской архитектуре".

— Это уродство, — писал Платов. — Он портит панораму. Он не вписан ни в стиль конструктивизма, ни в поздний модерн. Ни одна градостроительная комиссия не утвердила этого пузыря. А ведь у нас есть исторический облик, господа. Наследие!

Он писал искренне, почти каждый день. Его тексты расходились, как горячие пирожки. В них были вопросы, возмущения, призывы. Он предлагал собрать подписи, вынести пузырю предписание, обнести его защитным саркофагом и, наконец, снести, точнее проткнуть. Впрочем сделать это любопытствующие пытались и раньше, но он лишь продавливался внутрь, как желе и пружинил снова.

Горожане ссылались на его статьи в спорах. Цитаты попадали в телепередачи. А сам Платов, глядя в окно редакции на всё тот же пузырь, чувствовал почти симпатию. Как к странному сопернику, с которым они давно ведут дуэль.

Пузырь сиял всё ярче. Он ел эмоции людей — как сладкую вату. Он жирел от цитат, набухал от видеороликов, надувался от стихов и обвинений. В какой-то момент он заслонил небо.

Однажды, после сотой публикации Платова, когда градус его возмущения уже вплотную приблизился к истерическому, кто-то в сквере заметил:

— А если просто его не замечать?

Горожане переглянулись. Они были утомлены. Пузырь больше не удивлял — он стал привычной частью горизонта, как башенный кран. Пузырь заволновался, утробно заурчал и лопнул.

Брызги разлетелись по площади, забрызгав окна домов, автомобили и случайных зевак. Один из жирных и густых плевков попал Платову прямо в лицо, сочинявшего в это время новый заголовок на ближайшей веранде:
— «Город, задыхающийся под мыльной диктатурой...»

Он моргнул, утерся и хмыкнул, невольно попробовав сгусток на вкус:
— У меня об этом уже была колонка.

На следующий день в "Городском Вестнике" вышла скромная заметка:
"Пузырь исчез, остался привкус и непривычная тишина."

Это был лучший текст Платова и самый короткий.