1 Америка - Колорадо и Брайтон

В Соединенные Штаты я приехал во второй половине 1990-х, и это был культурный шок, особенно в отношении девушек. Их штаны, футболки, кофты – все было мешковатым, без всякого намека на женственность. Прическа отсутствовала. Помаду они выбирали какую-то ужасную, блестящую, как для маленьких девочек, и пахли, как разнообразные фрукты. Это был «унисекс» во фруктовом саду. Я не воспринимал их как женщин. Как-то мой преподаватель экономики вызвала меня в свой кабинет и очень серьезно сказала: «Андрей, ты не встречаешься с девушками, даже не смотришь на противоположный пол - ты должен признать, что ты гей». Теперь это кажется смешным, но тогда «гей» для меня было, как «пришелец с другой планеты». Я вышел, не сказав ни слова.

Как же я был счастлив, когда вернулся домой и увидел наших девушек, женственно одетых, пахнущих настоящими духами и имеющих женские стрижки!

Около десяти лет назад я понял, что Америка пришла к нам и останется здесь навсегда. Как будто я и не уезжал из Штатов. Нет больше никакой разницы между нашими девушками и американскими, какими они были во второй половине 1990-х.

Да, разврат сейчас в избытке, но женственность - почти преступление.

Эта эпидемия "унисекса" - очевидно, просто шаг к ЛГБТ. Когда девочки не отличаются от мальчиков, в чем проблема сменить пол? И это повсюду: и в Польше, и в «консервативной» Венгрии, и в России.

Как же, черт возьми, так случилось, что история, которая всю вторую половину 20-го века шла под знаком триумфального высвобождения женственности, обратилась вспять, а женщины забыли, кем на самом деле являются? СМИ? Но я всегда думал, что сексуальная экспрессия - это инстинкт, и лет 20 назад и не поверил бы, что что-то может встать на его пути, кроме, понятно, полицейского принуждения, которого нет и в помине.

Моя еврейская бабушка из Одессы. Они жили в очень бедном районе под названием «Молдаванка». Младший брат моей бабушки Несан (или Саня, как его называли друзья и семья) рано начал воровать и в итоге угнал вагон крышек для консервирования, которые тогда, в 1960-е, были в дефиците. Он провел 10 лет в тюрьме и, как и многие советские еврейские воры, в 70-е получил от КГБ свободный пропуск в США. Ему выдали чистые документы, и он покинул страну как диссидент. В США он порвал с криминалом, так как жена ему сказала: «Я не буду опять тебя годами ждать, если сядешь», и он устроился работать администратором в очень хорошем ресторане.

В середине 1980-х еврейские воры из Советского Союза, работавшие в Нью-Йорке под крышей итальянских боссов, решили открыть ресторан и нуждались в своем человеке, но чистом перед законом и квалифицированном, которому могли бы его доверить. Они пригласили Саню, дав ему долю в 10% и директорство в «Распутине».

Когда я приехал в Нью-Йорк к своему дяде, как я его называл, все эти воры уже были или мертвы, или сидели в тюрьме, или покинули страну. Итальянцы все еще были: мой дядя показывал мне фотографию последнего итальянского босса, который в "Распутине" праздновал победу в суде, которую одержал незадолго до моего приезда. В любом случае, все это было мне более-менее неважно, так как я бегал в русский книжный магазин и читал Льва Толстого.

Но, конечно, мы говорили, и он рассказывал мне о старом и новом... Старые советские воры презирали насилие и прибегали к нему только тогда, когда были в очевидно безвыходном положении. Это был не столько моральный выбор, сколько рациональное решение, поскольку, живя преступной жизнью, предпочитали получить небольшой срок. В идеале они предпочитали такие схемы, когда жертвы вообще не сообщали в милицию. Но в конце 1980-х к власти пришло новое поколение преступников. Они были безжалостны и, как правило, бездумны. Преступление было для них не жизненным выбором, а способом получить легкие деньги, много денег. Они так же презирали собственные жизни, как и жизни других. Эта смена вех произошла, поскольку разлагающееся государство было настолько коррумпированным и беспринципным, что ему годились любые, сколь угодно кровавые, взятки. Возникло слияние государства и новых бандитов (новых русских). Старая гвардия, борющаяся за власть с новой волной преступников, была лишь препятствием для этого слияния и постепенно уничтожалась.

Затем, начиная с середины 1990-х, новые элиты усилились настолько, что перестали нуждаться в услугах гангстеров для грязной работы: крышевания, вымогательства и тому подобного. Поэтому самых упертых бандитов они истребили, а остальные были интегрированы во власть.

Я имею в виду, что Россия ничем не отличается от Запада. В Нью-Йорке правительство прибрало к рукам бизнес, уничтожив, часто руками мелкой шушеры, боссов старой гвардии, которые крышевали преступные схемы, от которых бизнес богател. Причем к этим беспредельщикам полиция до сих пор неизменно очень снисходительна. То же самое в Италии, где, хотя почти все боссы старой гвардии сидят по тюрьмам, преступность цветет пышным цветом, и жить там теперь куда опаснее, чем раньше, когда эти самые боссы были на свободе. И у меня странное чувство, что, так как настоящие преступники в основном или на том свете, или сидят, наркотрафик крышуют правоохранители. Как ни странно, низовая бандитская "культура" стала сейчас базовой молодежной культурой как на Западе, так и в России, причем при попустительстве или прямом поощрении властей. Цель всего этого - построение олигархического социализма или, скорее, нового феодализма - закабаления человеческого стада. Может, это кажется теорией заговора, но происходит же на наших глазах.

Я имею в виду, что одни и те же процессы происходят и в России, и на Западе, но в России становление новой системы осуществилось быстрее.

А что касается женственности, то рабам она не нужна.

Да, в 1990-е в Нью Йорке еще был гламур, и я его помню. А в Колорадо, где я учился, его и в помине не было.

«Распутин» был гламурнейшим заведением, но как-то странно обреченным. Как будто белые кутят в фильме «Неуловимые мстители» перед неизбежным приходом красных.

Дядя и тетя жаловались на то, что евреев, которые отстроили Брайтон, режут арабские иммигранты. Они вечно судились с местным адвокатом, который, заработав на защите итальянских и еврейских воров, пытался отобрать у дяди «Распутин». Тетина дочь от первого брака, зарабатывавшая по тем временам огромные деньги на Уолл-Стрит, пребывала в постоянной истерике на почве неудачной личной жизни, и в итоге ее сын жил у бабушки с дедушкой, которые его любили и ни в чем не отказывали. Но, несмотря на стрижки по $400, тренировки с Фетисовым и прекрасные кулинарные способности моей тети, он рос обычным американским подростком, питавшимся исключительно китайской пакетированной бурдой и неспособным существовать без включенного телевизора, в том числе и ночью. Вокруг были деньги, но в чистом виде: без вкуса, запаха и намека на удовольствие.

Настоящей в том иллюзорном мире была только любовь моего дяди к семье и ресторану. В квартире у него не было никакой собственности, кроме длиннющего встроенного шкафа полного хороших костюмов, которые он надевал на работу, а работал он с утра до позднего вечера. Заработанные деньги он тратил на родственников, в том числе на дочь от брака, распавшегося во время первого срока, которую он перетащил в Америку, купив ей квартиру неподалеку и навещая втайне от тети. А у нее уже был муж и трое детей, и всем нужно было помогать. Тетя ни дочь эту, ни ее семью и на порог не пускала, и дядя это терпел, и они никогда не ссорились. Истерики Виты он тоже переносил спокойно, не говоря ей и слова поперек. Дядя тащил на себе и семью, и ресторан, а здоровье его было подорвано тюрьмой – у него был диабет в тяжелой форме, и через два года после моего отъезда, в 65 лет, он умер.

А с ним и такими, как он, умерла эпоха. Для дяди «Распутин» был и в самом деле Распутиным – уголком русской души в сердце Нью-Йорка. Единственный конкурент «Распутина», ресторан «Император», был больше, но дешевле, и Саня сделал все, чтобы этот «Император» перещеголять. Начиная с того, что сам с чистого листа придумывал и проектировал интерьеры. Он гордился дружбой с крупнейшими звездами российской эстрады, которые неизменно выступали в его ресторане, показывал мне фотографии, и не только русских, но и голливудских звезд – благодарных посетителей «Распутина», например, Роберта де Ниро. А кое-кого из них я и сам видел. Но все это было как-то нереально, как рыбки в дядином аквариуме.

«Распутин» отжил свое, потому что лопнула мечта о нем, безудержным разгулом приводящем в трепет всю Америку, о широте его души. Измельчало все, и дядина семья, но не он сам. Как-то по телевизору передавали русские романсы, которыми наслаждались дядя и тетя, но Вита безапелляционно приказала убрать этот «вой», потому что от России ей противно. И дядя безропотно убрал, как поступил бы и тихий сибирский странник, отдавший себя на закланье в доме Юсупова, которому приехал помочь. Это и был конец «Распутина».

Дядя тогда был уже довольно одинок. Помимо семьи, дружили они только с женой Вячеслава Иванькова (Япончика), который тогда сидел и которого дядя очень уважал, из соседнего дома. Жили они очень скромно: самая простая обстановка в квартире, обычная подержанная машина, никакого алкоголя. Есть дядя по болезни мог только мясо с салатами, которые не любил, и перловки, на которую после тюрьмы ему и смотреть было противно. У него не было ни одной татуировки. Деньги он на себя не тратил вообще, кроме как на покупку золотых рыбок, тоже втайне от тети, которых выпускал в большой аквариум. Он тратил на других, но я не мог понять, зачем, к чему это, когда не прибавляет ни грамма счастья в этом выхолощенном мире.

Та жизнь была существованием в безвоздушном пространстве, где все, даже настоящая любовь, совершенно искренне мерилось на деньги, потому что ничего другого все равно не было: ни куража, ни родины, ни культуры, ни даже языка, который у них походил на русско-английский пиджин. Даже и кутежа в «Распутине», самом дорогом русском ресторане Нью-Йорка, не было, потому что не бывает кутежа без размаха, а вокруг лежал серый, обшарпанный, утомительно-прозаичный Брайтон. Были огромные цены, дорогущие интерьеры и роскошные танцевальные номера, которые и измеряли величину кутежа в долларовом эквиваленте.

Как же я хотел в Россию! И, приехав, как это ни пафосно звучит, я влюбился в нее. Тут были и размах, и наивность, и отчаянность какая-то. Но тот краткий период, как «встреча на перекрестке беспечной и роковой», скоро кончился, и воцарилась та же будничность, серость и меркантильность, от которых я тогда уехал, но только без проблеска настоящей любви.

«Распутина» уже давно нет. Адвокат, ставший директором после смерти дяди, надо отдать ему должное, вложился в ресторан и, пытаясь спасти его от закрытия, всучил взятку мэру Нью-Йорка, за что и получил срок.