Белоснежка с чердака. Глава 11

ГЛАВА 11

На следующее утро, перед тем как выйти из дома, я, наверное, раз сто посмотрелась в зеркало, висевшее в нашей прихожей. Не помню, чтобы я так тщательно себя разглядывала. В сто первый раз я взглянула в отражение, а оттуда все так же пялилась на меня та же самая девочка. Мои волосы с годами становились темнее. Теперь они были темно-русые. Овальное лицо, длинная шея, узкие плечи. У меня такие черные глаза, что можно было этой чернотой укрыться с головой. Это у меня от папы. Под левым глазом — маленькая круглая родинка. Нос острый и такой же вздернутый, как у Алины. А я и не знала, что носы у нас похожи. Рот маленький, а губы пухлые. Подбородок острый. Я никогда не задумывалась о том, как выгляжу. Уверенная в том, что, скорее всего, я похожа на папу, я не смотрелась на себя. А сегодня утром я поняла, что в сущности от папы я мало что унаследовала. Только глаза были папины.

Сегодня в первый раз я задумалась о том, красивая ли я? Мое мнение менялось каждую секунду. Сначала мне казалось, что вроде бы неплохо я выгляжу. Через минуту я была уверена, что я просто уродина. А еще через пять минут я подумала о том, что я настоящая красавица. И так вот все утро. В конце концов я твердо решила, что я недостаточно красива. Я натянула шапку до самых глаз, обмоталась шарфом, так что на лице осталась узкая щель для глаз. Уже на пороге я вспомнила, как вчера попросила прощение у Мартина, и он обнял меня в первый раз. И вдруг стало так неловко. Как же теперь смотреть на него? Мне хотелось избежать встречи, но с другой стороны, мне очень хотелось с ним увидеться. Как же быть? Стыдно как-то. Я сказала себе, что все хорошо, что нужно вести себя как обычно. Как обычно? То есть что, не разговаривать с ним? Или вредничать как обычно? Но ведь вчера мы помирились. А если разговаривать, то о чем? А вдруг кто-нибудь из класса вчера нас увидел и теперь будут нас дразнить? Тогда скажу, что он мне просто брат. Ой, все, надоело. Я выхожу.

Переступив порог, я ощутила сырой моросящий ветер, пробиравшийся сквозь щели подъездных окон. На секунду мне захотелось снова вернуться домой, но тут дверь отворилась, и я увидела лицо Мартина. Встретившись с ним глазами, я тут же покраснела. Хорошо еще мое лицо было закутано шарфом. А то вдвойне было бы стыдно.

— Привет, — сказал он так же сухо, как обычно. — Подождешь меня? Я сейчас отведу детишек к тете Вере.

Я заметила, что он тоже отводит глаза. До меня донеслись детские голоса Эдиты и Давида.

— Я не хочу в детский сад, — капризничала Эдита, сжимая подмышкой плюшевого медведя. — Можно сегодня останусь дома?

— Нет. Дома никого нет. Ты что, одна будешь?

Они прошли мимо меня и начали подниматься на второй этаж.

— Мартин, а когда уже новый год?

— Скоро.

— А «скоро» — это сколько? Это вот столько? Или вот столько?

— Эдита, подними своего мишку, он так испачкается.

— А я не хочу есть второе на обед. Я не буду есть. Ты маме не скажешь? — заверещал Давид.

— Нет. Не скажу.

— А почему у тебя есть портфель, а у нас нет?

— Мартин, а на новый год папа приедет?

— Нет.

— А на новый год будут конфеты?

— А ты любишь конфеты?

— Мартин, а зачем ты сегодня надушился? Сегодня что, новый год?

— Так. Ну-ка тихо тут, — шикнул на них Мартин.

Через минуту Мартин спустился один и, стараясь не смотреть на меня, промчался мимо как можно быстрее. Но я все равно успела уловить приятный запах мужских духов. Запах этот я сразу же узнала. Это были папины духи. На мгновение я почувствовала, что папа снова рядом. Я прикрыла глаза и попыталась представить его лицо. Но к своей печали я не могла четко представить его. Моя детская память уже начала стирать его образ.

— Ты идешь? — вдруг раздался голос с порога.

Я открыла глаза и увидела перед собой Мартина. Снова чувство неловкости сковало меня и я потупила взгляд.

Всю дорогу мы шли молча. Говорить особо было не о чем. Еще вчера это было вполне нормально идти в школу с Мартином и молчать. Мы ведь были с ним врагами. А теперь это было так необычно, что даже начало меня нервировать. Но когда мы дошли до школы, то вся неловкость куда-то испарилась и стало чуточку легче. А когда я увидела Славика, то и вовсе обрадовалась.

— Славик! — бросилась я к нему. — Привет!

— Привет! — радостно ответил он и снова обнял меня за плечи.

Он всегда меня так приветствует. К его объятиям я относилась спокойно. Теперь перед первым уроком Славик торопился поговорить со мной обо всем на свете. Как будто таким образом показывал свою преданность. Пусть даже если сейчас он не может сопровождать меня в школу и обратно.

Мы вошли в класс. День этот стал для меня поворотным. Каждый день в течении двух лет я приходила в наш класс, ни с кем не здороваясь проходила за парту, раскладывала вещи и садилась спиной ко всему классу. Я до сих пор мало знала о тех ребятах, с кем училась. Только слышала их имена и фамилии на уроках. Видела их у доски, но никогда не предавала значение тому, кто же все эти ребята. Никогда не интересовалась, с кем я учусь. Я даже не знала, сколько всего детей учится в нашем классе.

В это утро, разложив принадлежности, я развернулась и стала смотреть на одноклассников. Сначала класс был почти пустой. На задней парте сидел Славик. Ну с ним все понятно. Его-то уж я хорошо знаю. Перед ним сидела Алина. О ней я мало что знала. Знала лишь то, что она рыжая, наглая, вечно ломает свои кости. Но сегодня я вспомнила тот момент, когда мы держались за руки во время репетиции. Вспомнила то, почему она сломала ногу. Ведь она побежала за мной. Она хотела мне что-то сказать. И я до сих пор не знаю, что она хотела мне сказать. Именно с Алиной я сталкивалась чаще, чем с другими, и именно о ней я почти ничего не знала.

Класс начал понемногу заполняться. Дверь с шумом отварилась и захлопнулась. Так прошли в класс браться Тухтаевы. Старшего зовут Давид, младшего — Олег. У них разница всего год, но по комплекции кажется, что Давид намного старше Олега. Давид рослый, широкоплечий, смуглый мальчишка с взрывным темпераментом. А Олег напротив: маленький щуплый, с несоразмерно плечам большой головой. Он спокойный и тихий. Давид учится хорошо, а Олег почти отличник. Они часто ссорятся, но все равно всегда рядом. Давид, даже если болен, все равно проводит Олега до школы и пойдет обратно. А Олег, конечно же, даже благодарить его не станет.

Следом за ними зашли еще трое ребят. Это Илья, который лучше всех работает на субботниках. У него нет мамы, поэтому дома живут только папа, он и его старшие братья. Но несмотря на то, что вся его семья — это одни мужчины, он всегда ходит выглаженный и ухоженный. Учится он не очень хорошо, но зато всегда приветлив со всеми. За ним в тесную дверь втиснулись двое мальчишек. Это главные два хулигана в нашем классе. И как ни странно, обоих звать Андреями. Андрей Аников любит дергать девочек за косы и корчить рожицы учителям. Он обладатель самого острого языка в нашем классе, потому нередко спорит, огрызается, показывает пятерней нос даже завучу. Бывает вспылит и наделает глупостей, но потом первый просит прощения.

Андрей Тян единственный кореец в нашем классе. Поэтому все его считают крутым. Ведь бытует мнение, что азиаты прирожденные каратисты. Андей Тян такой же шалун. Разбитый глобус, треснутое окно, отклепавшаяся штукатурка у последнего окна, исписанные парты — это все дело его рук. Хотя, конечно, он делает это не от вредности. Просто он такой обыкновенный мальчик, у которого все горит, за что бы он ни взялся. Учится он плохо, но всегда уступит место девочкам и взрослым. Он заботливый и галантный. Оба Андрея большие хохотуны. Хлебом не корми — дай только поржать над чем-нибудь. За ними следовал круглолицый мальчишка с большими ясными глазами. Это Леша Павлов. Еще одна странная личность в нашем классе. Леша дерется даже чаще, чем два Андрея. Но все это потому, что во время гнева он не находит нужных слов, чтобы ответить обидчику. И потому в ход сразу же пускает кулаки. Он уже не однократно был в директорской. Ему делали замечания, но все зря. Леша продолжал драться. Его обходили даже мальчики третьих и четвертых классов. Ведь дрался он очень хорошо. Странно это было еще и потому, что, несмотря на его безжалостное махание кулаками, был он очень жалостным по отношению к животным, кузнечикам, бабочкам и другим тварям. Нередко он отдавал свой обед какой-нибудь дворовой собаке или прятал под школьной лестницей обмерзшего котенка, обернув его своим шарфом.

Потом зашли сразу четыре девочки. Это вечная команда образовалась еще в первом классе, и состояла она из Насти Цапкиной, Дианы Сурсковой, Виктории Камушкиной и Эмилии Новак. Настя была самой творческой девочкой в нашем классе. Она хорошо поет и может это делать хоть где. Часто из туалета мог доноситься ее голос, который распевал современные на то время попсовые песни. А однажды прямо на улице в гурьбе учителей она театрально раскинула свои руки и как затянула:

«Растяни меха, гармошка!

Эх, играй, наяривай…»

И плевать она хотела, что нас учат перед взрослыми вести себя прилично и не шуметь.

Диана — двоюродная сестра Насти. Все знают, что Диана самая красивая в классе. И сама Диана это хорошо понимает, поэтому она всегда найдет повод подчеркнуть это. У нее всегда модные наряды. И хотя одевается она со вкусом, но ведет себя далеко не как настоящая леди. Может скакать, носиться, толкаться и прыгать по канавкам с мальчишками.

Вика Камушкина — это самая примерная девочка в нашем классе. Она не шалит, не обзывается, не ставит себя выше других, всегда готова помочь, никогда не спорит с учителями, внимательно слушает все, о чем говорят на уроках. Уже в этом возрасте обещает вырасти настоящей фотомоделью. Вику смело можно назвать леди. Она была той девочкой, в которую были влюблены половина наших одноклассников и еще несколько мальчиков из параллельного, третьего и даже четвертого классов.

Эмилия Новак была ниже ростом, чем другие и заметно пухлая, чего очень стеснялась. Училась она средне, но рисовала она как настоящая художница. Стоило ей взять простой карандаш и альбомный лист, как под ее умелыми руками раскрывалась целая история. Она рисовала карандашами, фломастерами, акварелью, гуашью, мелом и всем чем придется. Эмилия вела себя шумно и задиристо. Почему она была такой, я не знала. Мы с ней ни разу с ней даже не поздоровались за все то время, пока учились вместе.

Перед самым звонком зашли еще трое. Первой вошла Кристина Симова, а потом ее брат Женя Симов, толкая в бок девочку Валерию.

Кристина вообще человек-погода. Могла быть то веселой, то агрессивной. Со взрослыми она мало переговаривалась, молча исполняла все, что ей велят. Поэтому Анна Сергеевна особо любила ее. Кристина болела магазинами. И если Диана одевалась модно, то Кристина могла часами разглядывать журналы и хотеть то, и это. Но всегда облачалась при этом простую удобную одежду. А если и наденет что-то модное, то обязательно такое, которое ей явно не идет ни по цвету, ни по покрою.

Женя был обратным отражением сестры. Он был молчалив и почти незаметен. Не умел облекать свои чувства в слова. Или просто не хотел этого делать. Пару раз на репетиции Анна Сергеевна начала искать Женю, в то время как он стоял сбоку от нее. Это был мальчик невидимка. Женя один из тех мальчишек, который не станет дружить просто так. Он лучше будет один, либо с настоящим другом, которого он еще не встретил.

Валерия — это девочка-мальчик. Хотя нет, так будет неправильно. Она настоящая девочка, но с очень упертым характером. С детства она ходила в секцию карате, где спокойно укладывает на лопатки даже самого крупного мальчишку своего возраста. Валерия никогда не будет верещать или ныть. Может быть резкой, но не грубой. Валерия предпочитает дружить мальчиками, чем с девочками. И своим лучшим другом она считала Женю.

Когда вошла Анна Сергеевна, то вместе с ней в классе появилась Анара. Это моя соседка, но мы с ней никогда не разговаривали. Анара второй ребенок в семье и заведует сразу тремя малышами как старшая сестра. Поэтому любит командовать, и в то же время такая плакса. Может разреветься из-за порванного сапога или же из-за того, что мальчишки подшутили над ней, стянув с головы шапку. У Анары были самые милые ямочки на щечках и самые нежные кудряшки вокруг лба. Она тоже носилась как оголтелая по всему классу, корча рожицы, смеясь во весь голос, а потом вдруг начинала реветь на всю Ивановскую из-за того, что уронила на пол пирожок.

Лучшая подруга Анары — это Катя. Больше всего на свете она не любила физкультуру. Она верила, что любовь в жизни бывает только раз. Влюбляться она стала с первого класса. И каждый раз она верила, что это по-настоящему и навсегда. А то, что было раньше, — это было понарошку. На пару с Анарой они могли кататься по полу от смеха, а потом праведно возмущаться другими, кто ржал как лошадь.

Когда прозвенел звонок и начался первый урок, дверь снова отворилась и в класс робко вошел Федя Романов. Федя почти всегда опаздывает. Он живет далеко от школы. Это очень застенчивый мальчишка. Его игнорируют сверстники, и потому он чувствует себя настоящим неудачном. Хотя, может быть, все как раз таки наоборот. В глубине отверженной души он очень хотел выделиться и быть, как все ребята, на виду, поэтому часто мог подражать кому-нибудь из старшеклассников. Все время ощущая пустоту в душе, он был замкнутым, хотя если начать с ним общаться, то, открывалось, что он очень интересный собеседник.

— Извините, за опоздание, — опустив глаза, сказал Федя. — Можно войти?

И тут же, подавшись вперед, прямо-таки влетел в класс. А все потому, что дверь снова отворилась и на пороге очутился Игорь Кумякин. Он вбежал в класс с такой скоростью, что ненароком толкнул стоящего перед ним Федю, а тот, выпятив вперед грудь, пробежался на длинных ногах до самой доски. Конечно, всем от этого стало смешно. А Феде снова грустно. Игорь, торопливо извинившись перед Федей, тут же прожевав слова, выпалил:

— Изните Аннсергевна, можа войти?

Игорь — это мальчик-загадка. С одной стороны он может хулиганить, с другой — поможет любой незнакомой бабушке донести тяжелые пакеты до дома. Он учится плохо, хотя при этом всегда выполняет домашнее задание. Кажется застенчивым, но это совсем нет так. Во время уроков он может начать пританцовывать руками и ногами под партой, бормоча себе под нос слова песни. Он почему-то в это время уверен, что его никто не видит и не слышит. И даже не замечает, что уже полкласса хихикает над ним. Он самый высокий мальчик в классе и всегда стоит первым в строю. Игорь никогда не говорил на девочек плохих слов, не дергал их за волосы. Как-то раз Настя Цапкина решила над ним подшутить, думая, что он растеряется. Она сказала, что хочет показать ему кое-что. Настя указала на свои хорошенькие губы и начала к нему приближаться. Суть заключалась в том, что когда мальчик засмущается, думая о том, что речь идет о поцелуе, она побренчит на губах как на гармошке и на этом все. Игорь не растерялся, он попросил ее подождать минутку. Неторопливо полез в передний карман джинсов, так же медленно достал жевательную резинку и на глазах Насти и всех ее подружек зажевал ее. И Настя, которая всех смущала этой игрой, покраснела и бросилась бежать. А Игорь кинул ей вслед: «Эй, это все, что ли?»

Вот и весь наш класс. Всего нас было девятнадцать. Сегодня первый раз, когда я познакомилась со своим классом поближе, когда я подумала о них чуть больше чем обычно. А обычно я о них вообще не думаю. Но на самом деле я все помнила, все замечала и видела, но всегда пропускала это мимо себя, считая это не особо значимым. А вчера когда Елизавета Андреевна сказала, что я не вижу в этом мире никого, кроме себя, я всю ночь раздумывала над этими словами. И в конце концов эти размышления привели меня к явному умозаключению, что все, что сказала Елизавета Андреевна, чистая правда. Поэтому я решила, перед тем как погрузиться в сон, что обязательно буду меняться. Я начну дружить с другими ребятами, не буду убегать или игнорировать. Я буду частью нашего класса, а не отдельным государством, как меня часто называли.

Начался первый урок. Урок арифметики. Анна Сергеевна сказала открыть всем тридцать пятую страницу. Несмотря на то, что четвертные оценки выставлены и это последний учебный день в этой четверти, Анна Сергеевна все равно решила у всех проверить домашнее задание. Она окинула класс оценивающим взглядом и вызвала к доске Кумякина Игоря.

— А что сразу я-то? — Буркнул Игорь и скрылся за учебником.

— Кумякин, — сердито повторила Анна Сергеевна. — Я же сказала — к доске. Почему ты всегда заставляешь меня повторять дважды?

Игорь тут же подскочил с места и, громко фыркая, засеменил между рядами. Он вышел к доске, и я в первый раз разглядела как следует одноклассника. Длинный, худой, да еще эти его стоячие волосы на макушке, которые прибавляли ему еще пару сантиметров. Он был похож на болотную осоку. Когда он прошел мимо меня, я почувствовала запах его души. Игорь пах рыхлой почвой, напитанной дождями. Едва заметное светло-оранжевое свечение окружало его. Хоть он и делал вид, что смущается стоять у доски, на самом же деле он ни чуточку не боялся.

— Надеюсь, сегодня ты расскажешь мне таблицу умножения, — сказала Анна Сергеевна, деловито скрещивая руки на груди.

— Сегодня не получится, — бегло ответил Игорь.

— Что значит «не получится»? Я долго буду ждать?

— После каникул я точно расскажу.

— Нет. Сейчас рассказывай.

— Уф… — протянул Игорь. — Трижды один — три. Трижды два — шесть. Трижды три — девять. Трижды четыре — двенадцать. Трижды пять — шестнадцать. Трижды…

— Стоп. Сколько будет трижды пять? — прервала его нудное стихотворение Анна Сергеевна.

— Ну вот! Вы меня перебили. Придется заново. Трижды один — три…

— Я тебя еще раз спрашиваю: сколько будет трижды пять?

— Сейчас я до этого дойду. Трижды один…

— Говори сейчас.

— Вы меня так странно спрашиваете. Конечно же, я знаю, — возмущенно ответил Игорь.

Он стоял лицом к Анне Сергеевне, поэтому я могла видеть: он за спиной быстро начал загибать пальцы. Игорь считал.

— Итак, сколько? — не подозревая ни о чем, спросила Анна Сергеевна.

— Думаете, я не знаю? Знаю я. Сейчас скажу. Будет… пятнадцать.

— А ты сказал шестнадцать.

— Нет. Я сказал пятнадцать.

Анна Сергеевна начинала закипать, в то время как Игорь был совершенно спокоен.

— Игорь, признайся, — устало сказала Анна Сергеевна, — ты хочешь либо к директору, либо моей смерти.

— Нет. К директору я точно не хочу.

Щеки Анны Сергеевны вспыхнули, и она, показав рукой на дверь, приказала ему удалиться. Игорь вздохнул, опустил голову, зашагал на свое место и начал громко рыться в портфеле.

— Что ты там делаешь? Я же сказала: вон из класса. Зайдешь после звонка.

— Да, сейчас, — буркнула Игорь.

— Что ты там ищешь?

— Бабушкины баклажаны с хлебом, — ответил Игорь, роясь в сумке.

— Что? Какие еще баклажаны?

— Все, нашел.

Игорь вытащил из глубокого рюкзака прямоугольный контейнер и побрел к выходу.

— Зачем тебе сейчас понадобились баклажаны? — возмутилась Анна Сергеевна.

— Кушать буду. Столовая как раз пустая.

— Ты что, собираешься кушать?

— А что, мне голодать из-за того, что вы меня постоянно выгоняете?

Руки Анна Сергеевны потянулись указке. Лицо ее напряглось так сильно, что я увидела, как пульсируют ее виски.

— Убирайся вон, нахал! — процедила она. — Из тебя ничего путевого не выйдет.

— Да знаю я. Мне все это говорят, — спокойно ответил Игорь и вышел за дверь.

Хотя учусь я в этом классе не первый год, сегодня был первый раз, когда я подняла голову от своей парты и понаблюдала за тем, как отвечают другие дети у доски. Мне показалось, что я все это время была глухая и слепая. Раньше я все время сидела дома, потому не общалась с другими детьми. А в школе я просто боялась поднять глаза на кого-либо и задержать взгляд. Все-таки я боялась увидеть то, что прячется за душой человека. Хотя я была уверена, что я больше не боюсь, но это было не так. Все это время я не смотрела на своих одноклассников и не общалась с ними только потому, что опасалась увидеть то, что они прячут в своем сердце. И дело касалось не только детей, но и учителей.

Выйдя из своей комнаты, в душе я все еще держала себя взаперти. А сегодня я поняла, что совершенно зря это делала. От этого все равно ничего не изменится, а я рискую так и прожить свои самые лучшие годы, так и не узнав вкус настоящего детства. Даже наблюдать за Игорем было так занятно, что весь день будто наполнялся смыслом. Хотя Анна Сергеевна гневалась так сильно, что готова была взорваться, прямо как переполненный водой воздушный шар.

После ухода Игоря Анна Сергеевна взяла кусок алибастра вместо мела и стала что-то шумно писать. Белый камень стучал и скрипел по шершавой поверхности доски. Ни в одном классе не было нормального мела. Анна Сергеевна делала вид, что вовсе не сердится и все уже забыла. Да, внешне она мастерски научилась натягивать на себя показное равнодушие.

На втором уроке по русскому языку к доске вышла Алина. Опираясь на костыли, она выводила на доске предложение под диктовку Анны Сергеевны. У нее было не так много сил, чтобы как следует надавливать на белый огрызок вместо мела. Все ее слова вырисовывались бледными и почти что прозрачными. Она знала все грамматические правила, которые мы прошли, и почерк у нее был ровный, красивый. Каждая буква выводилась с тщательной аккуратно. Алина хорошо училась и потому иногда могла зазнаваться и немного задирать из без того вздернутый нос. А еще я заметила одну странность. Каждый раз, когда она отвечала правильно на вопрос Анны Сергеевны, она искоса поглядывала на Славика. Она делала это так быстро и почти незаметно. Я бы тоже не заметила, если бы мир эмоций был от меня скрыт.

В очередной раз, когда Анна Сергеевна, услышав удовлетворительный ответ, назвала ее умницей, я почувствовала, как воздух вокруг Алины поколебался, и ее чувства, как прозрачные оранжево-розовые ленточки, протянулись через весь класс над головами всех одноклассников, устремляясь прямо к Славику. Тот сидел и грыз колпачок от ручки, ни о чем не подозревая, в то время как эти газовые ленточки окутывали его плечи, руки, пронизывали его светлые волосы. Увидев это, мне стало жутко неприятно.

Оказывается, Алина была влюблена в Славика. Вообще-то, в моего Славика! Как я могла быть такой слепой и не заметить, когда это началось? Нельзя было этого допустить. Ведь я и Славик уже давно дружим, и нас еще с первого класса дразнили женихом и невестой. Славику не может нравиться эта девочка, ведь он всегда был моим женихом. Я пристально уставилась на Славика, который беззаботно грыз ручку и смотрел на доску. Он витал в облаках. В его голове уже второй урок развязалась битва между железными человечками и пришельцами из другой планеты. Он бьется на стороне железных человечков. И конечно же, его напарником был Мартин. Вместе они доблестно сражались вот уже второй урок. Какая там может быть любовь? Славик, как и все мальчики, взрослел поздно, и понятия о чувствах ему еще были чужды. Я даже не помню, чтобы и ко мне он испытывал нечто похожее на симпатию между мальчиком и девочкой. Даже в минуты, когда он меня обнимал, я всегда ощущала его дружеский настрой, но никак не больше. Но теперь мне так захотелось знать, нравлюсь ли я ему? А может, ему нравится Алина?

— Эмма, ты сейчас себе шею свернешь, — сказала Анна Сергеева, увидев, как я, повернув голову, смотрела на Славика и на обволакивающее облако из чувств Алины. — Куда ты смотришь?

— А? — растерянно пролепетала я.

— Сядь прямо! — скомандовала Анна Сергеевна. — Алиночка, ты можешь пройти на свое место.

Алина заковыляла обратно, упираясь на костыли. Когда она проходила мимо меня, я с досадой отметила, что Алина все же очень красивая, и даже эти рыжие волосы так украшали ее. Она была единственной девочкой в классе, у кого были такие необычные волосы. Она была как солнышко. От этих мыслей меня прямо-таки передернуло. Вот дала о себе знать детская зависть. Но я о ней быстро забыла с наступлением большой перемены.

Анна Сергеевна ушла в учительскую. Там она обедает с другими учителями. И тут снова все завертелось, закрутилось. Поднялась пыль, захлопали двери. Стаял такой невообразимый шум, что, казалось, даже стены гудят. На этой перемене я сделала для себя еще одно открытие. Оказывается, наш класс очень недружный. Он был поделен на устоявшиеся маленькие группки. Каждый крутился в своей кучке, которая сжималась в плотную команду, не впуская туда посторонних. Каждая группка считала себя самой правильной.

За эту перемену я стала свидетельницей сразу четырех ссор. Ссорились не только девочки, но и мальчики. Давид укусил Кристину за руку, и та разревелась на весь класс. Анара и Эмилия выясняли отношения о том, кто что сказал, кто кому передал и кто что имел на самом деле в виду. Настя в своем кругу девочек громко пела, а Федя попросил ее помолчать, так как это его раздражает. А потом завязалась какая-то драка, и было не понятно, кто кого бьет. Никто никого не разнимал, все только еще больше раззадорились, словно началось какое-то занимательное шоу. Но шоу это быстро закончилось. Андрей Аников стукнул в челюсть Лешу, тот дал сдачу. Потом Андрей назвал Лешу отбросом, а Леша в свою очередь сказал, что убьет его после уроков. На этом все закончилось. Так глупо выглядят ссорящиеся. Неужели я тоже так выглядела, когда ругалась с Мартином. Так стало стыдно, что я невольно покраснела.

— Прекрасный мир детства, — услышала я рядом с собой голос Елизаветы Андреевны.

Она уже пришла. После большой перемены у нас должна была быть генеральная репетиция, а Елизавета Андреевна всегда приходила чуть раньше.

— А почему ты с ними не играешь? — спросила меня она, присаживаясь на стул Мартина.

— Не знаю… Мне не во что с ними играть.

— Но ты заметила, что твой класс как дикое поле.

— А как выглядит дикое поле?

— Ты ни разу не видала? — удивилась Елизавета Андреевна.

— Нет.

— Странно. Ведь в Сурхандарьинской области столько полей.

— Я никуда не ездила, — призналась я. — Мы были несколько раз с папой в Термезе в аквапарке.

— Когда я была маленькая, меня невозможно было домой загнать. Я уходила очень далеко. В этом городке я обошла все болота, поля и барханы.

— А вы раньше тут жили? Все говорят, что вы из Москвы.

— Нет. Я родилась здесь. Это потом я переехала.

— А что интересного в болотах и диких полях?

— Ты что? Это так красиво. Когда наступит весна, тебе обязательно нужно будет погулять по закоулкам Джаркургана.

— Мама всегда говорила, что наш Джаркурган — это кишлак. И нет тут ничего интересного. Вот ее подруга живет в Москве. Вот там действительно интересно.

— Там тоже хорошо. Но такой весны и такого неба, как в Джаркургане, там нет.

— А какая тут весна?

Елизавета Андреевна мечтательно подняла глаза.

— Весна тут звонкая, — произнесла она. — Уже в феврале тут зеленеет трава. Появляются одуванчики.

— Ну это я видела. Ничего особенного.

— А над болотами вьются разноцветные стрекозы.

— Разноцветные?

— Да. Разве ты не знала? Только здесь я видела столько стрекоз разного цвета.

— А какие они? — с сомнением спросила я.

— Бывают голубые, зеленые или ярко-красные. А еще встречаются оранжевые, но это редко.

— Красные? По-моему, вы врете, — цинично ответила я и тут же насторожилась.

Ведь не принято разговаривать так со старшими. Но Елизавета Андреевна только засмеялась.

— Глупенькая. Живешь в своем стерильном пузыре и мира не видишь. Все самое прекрасное упускаешь. Еще как бывает. Они именно красные. Такие красные, что даже их прозрачные крылья с розовыми крапинами.

— Бред.

— А оранжевые стрекозы самые крупные. Их я часто пыталась словить, но они такие быстрые.

— Вздор.

— А зеленые и синие — маленькие. Но однажды я видела такую крупную синюю стрекозу, как вот мой большой палец.

— Ерунда.

— Где бы я ни была, я больше не видела таких стрекоз нигде. Да еще в таком количестве как здесь. Но самое красивое — это их глаза. У красной стрекозы как будто красные солнечные очки на глазах.

— Враки.

— Ты как вообще со старшими разговариваешь? — наконец-то возмутилась Елизавета Андреевна, возвратившись из воспоминаний на землю.

Хотя она старалась выглядеть строгой, но глаза ее смеялись, поэтому мне стало еще веселее.

— А сегодня будет репетиция после общей репетиции?

— Конечно, будет. Мы ведь вчера договорились. А твои друзья могут тебя здесь подождать. Ты ведь не против?

Я радостно замотала головой. И вдруг вспомнила, что тогда и Алине придется остаться. Снова стали закипать мои нервы, но уже ничего изменить было нельзя. Елизавета Андреевна прошлась ладонью по моей макушке и встала со стула.

— Привет, Мартин. Какой у тебя приятный парфюм, — кинула она Мартину, проходя мимо него.

Мартин тут же покраснел, а Елизавета Андреевна пошла дальше.

Я смотрела ей в след и думала, что она совсем непохожа на учительницу. Она была как выпускница старших классов, только более шаловливая.

Началась общая репетиция. Зашел Ахмед Мухамедович, Настя тут же запрыгала от радости. Диана корчила кому-то рожицы, а Андрей Аников, подкравшись сзади, дернул ее за толстую косу.

— Ну ты идиотина! — крикнула она ему вслед.

Андрей показал пятерней нос и высунул язык. А Эмилия, оказавшаяся по воле случая рядом с ней, дала ему такой подпопник, что тот чуть было не клюнул носом подоконник.

— Помогите! — крикнула Эмилия и бросилась бежать.

Хотя от кого? Андрей и не думал за ней гнаться. Он лишь, отряхнувшись, крикнул ей вслед, что она дылда ненормальная. Эмилия вернулась и что есть силы начала колотить его по спине, по плечам, рукам и куда только попадали ее маленькие кулачки. Как, оказывается, интересно учиться в моем классе. Эти ребята, по-моему, немного тронутые, но зато такие смешные. Я стояла в углу рядом с большим горшком, где рос лимонник, и смеялась себе вдоволь. Правда, не так громко, а то еще решат, что я снова вижу призрак.

— Ну-с, ребятки желтые цыплятки, — шаловливо обратился к нам Ахмед Мухамедович. — Готовы?

— Да! — затянули детские голоса.

— Тогда встаем на свои места.

Он надел на себя ремешки баяна, расстегнул сверху маленькую кожаную ленту, пощелкал что-то с одного боку, потом с друго. А потом как затянул, и заплясали по воздуху нотки. Полилась загадочная новогодняя мелодия. Ахмед Мухамедович поднял взор и стал оглядывать то потолок, то стены вокруг себя, будто бы витало в воздухе то, чего нам не видно.

— Что это? — изумленно произнес он.

Дети тут же устремили вверх свои глаза.

— В воздухе парит новый год, — сказал он с совершенно серьезным лицом. — Ну и еще чьи-то ноги мне мешают, — он устремил взгляд прямо на Диану.

— Анара, убери, пожалуйста, свои ноги.

Все устремились сначала на Диану, которая в растерянности смотрела на Ахмеда Мухамедовича, машинально собрав ноги в шестую позицию.

— Какие ноги? — залепетала Диана.

— Анара, я тебе говорю. Собери, пожалуйста, ноги, — повторил Ахмед Мухамедович, все так же пристально смотря на Диану.

И тут все догадались посмотреть на Анару. Эта кудрявая девочка, преспокойно примостилась рядом с Ахмедом Мухамедовичем на стуле, расставив ноги как вилки, и о чем-то шепталась с Катей.

— Анара! — хором позвали ее ребята.

— Что? — возмутилась она.

— Ноги собери. Тебе же говорят.

— Я тут причем? На меня, что ли, смотрят?

Она отвернулась и принялась дальше перешептываться.

Тут Ахмед Мухамедович заиграл разбойническую мелодию и медленно обернулся к Анаре с угрожающим выражением лица. Она даже подпрыгнула от неожиданности.

— А ну собрать ноги! — скомандовал Ахмед Мухамедович.

Анара тут же сложила их под стул и выпрямила спину. Все засмеялись, а Ахмед Мухмадович ласково потрепал ее по щеке. Анара улыбнулась на ее белых щечках заиграли ямочки. Ну а потом зашла Анна Сергеевна и началась прежняя рутина. Все ребята такие разные и в то же время столько всего общего. Может быть, именно это имела в виду Елизавета Андреевна, говоря, что наш класс как дикое поле. Эти ребята стали для меня целым неизведанным миром, огромным открытием. Как я раньше жила, ничего этого не замечая? Глядя лишь на себя и Славика, ну и немного на Мартина. Не знаю почему, но я ощутила себя такой счастливой. Мы водили хоровод, пели песни, танцевали, читали стихи и частушки. Воздух окрашивался задором ребят. Нас как будто накрывало невесомой пестрой мерцающей органзой, которая то опускалась, касаясь наших голов, то взлетала к потолку. Смешивались запахи, появлялись и исчезали тени, которых я больше не боялась.

Нельзя сказать, что я все время видела, как смешиваются между собой реальный и духовный мир. Все было не так. Я могла отличить духовное от физического. Хотя вот с Митой получается, что не смогла. А может, она была слишком устойчивым духом? Не знаю. Но обычно духовный мир открывался мне вспышками различной длительности. Иногда эта вспышка могла длиться секунду, иногда — тридцать, но не слишком долго и не очень часто. Самое интересное, я не могла контролировать появление этих видений. Невидимый мир открывался мне сам, когда ему вздумается. Раньше это происходило часто. Почти каждые десять-двадцать минут. А сейчас это стало происходить реже. Может, потому, что я взрослела. А может, потому, что после случая с Митой я внутренне отрекалась от этого дара. Но сегодня я раскаивалась в этих словах. Мне не хотелось видеть мир иначе. Я больше не представляла себя без этих явлений. Не видеть чувства, не слышать эмоции, не обонять запах души. Жизнь станет для меня безвкусной. Сейчас, когда я смотрела на людей вокруг без страха опасения, я не могла представить, какого это будет — жить, не видя их внутренний мир. Не зная, кто перед тобой на самом деле и что он чувствует. Я отдала себе полный отчет в том, что трудно будет жить, не заглядывая в духовное измерение. Ведь лицо, глаза человека не всегда выдают его настоящих эмоций. Я взмолилась про себя Богу, чтобы он простил меня и не забирал то, что подарил. И вдруг как ответ на мою просьбу, мне привиделось нечто совершенно невообразимое. Нечто такое, что я не в силах объяснить, но могу с уверенностью сказать, что раньше такого со мной не приключалось.

Сначала передо мной, как панорама, стало открываться видение, словно огромный экран, развернувшийся передо мной широким полотном. Я увидела девочку, которой было примерно столько же, сколько и мне. Она была одета в ярко-красное длинное платье, подолы которого разлетались во все стороны от ее быстрых движений, вращений, прыжков и раскачиваний.

Картина стала приближаться ко мне, и теперь все было так реальным, что казалось, я могла бы потрогать это видение. Я удержалась от того, чтобы протянуть вперед рук, желая коснуться танцующей девочки. А изображение продолжало приближаться, и я могла все отчетливее видеть детали. В момент, когда я без труда смогла даже разглядеть золотистые узоры на расклешенной юбке маленькой танцовщицы, я вдруг обнаружила, что уже стою внутри самой картины. Я огляделась. Это был наш класс, только с другой обстановкой.

Стены из зеленого перекрасились в теплый беж, под ногами стелились обшарпанные полы темно-коричневого цвета. На голых окнах появились белые тюлевые занавески. Пропал наш шкаф с этажеркой, а вместо него стояла длинная вешалка, на которой висели куртки, шапки, шарфы, мешки. Парт было больше, и они стояли чуть плотнее, чем наши. Они были выкрашены в светло-голубую краску. Замазка у подоконников стояла нетронутой, а сами подоконники были сплошь белые, только кое-где виднелись пузыри, образовавшиеся между краской и деревом. Грифельная доска из коричневой превратилась в черную. Учительский стол с маленькой елочкой на углу передвинулся ближе к центру. Вокруг меня стояли дети. Но это были другие дети, другие лица, другие голоса. Одеты они были все как на торжественной линейке. У всех девочек банты на голове, правда, не такие пышные, видимо, смялись под шапками. Строгие темно-коричневые шерстяные платья до колен, украшенные впереди белыми кружевными фартучками. Когда-то я слышала от мамы, что раньше дети ходили в школу исключительно в школьной форме. «И это было намного лучше, чем сейчас» — говорила она. Мальчики были одеты в светлые свитеры, из-под которых выглядывали белые выглаженные воротнички. Брюки черные либо темно-коричневые, исключительно строгого покроя. В середине класса сидел Ахмед Мухамедович. Волосы и усы его были черные, блестящие, волнистые, а линзы на очках более тонкие. Он был стройнее, чем я привыкла видеть. А играл он так резво и живо, что так и тянулись ноги броситься в пляс. Сейчас его баян растягивался и сжимался, извлекая жаркую цыганскую мелодию. Он улыбался, притоптывал, покачивался со стороны в сторону, не сводя глаз с девочки, которая танцевала в самом центре хоровода.

Она широко улыбалась. Густые кофейные волосы до самых плеч, скрепленные с левого боку алым цветком искусственной лилии, струились при каждом взмахе головы. Девочка то гордо вздергивала вверх подбородок, то мягко склоняла голову набок. Тонкие гибкие руки, как крылья, взмывались над головой, где изящные средние пальцы едва соприкасались между собой. А потом она снова энергично опускала их вниз, заводя их за себя или крутя мягким запястьем перед лицом. Ажурные рукава-колокола обнажали ее тонкие руки до самых локтей. Плечи ее были скрыты под темно-бордовым платком. Она поминутно играла плечами, отчего кисти на концах платка струились, как мелкая рябь на поверхности спокойно реки. Наряд довершала длинная красная юбочка с золотистыми узорами, отделанная кудрявой лентой почти у самого подола. Временами танцовщица легко хваталась за эти ленточки, и юбочка подлетала до самой макушки. В эту минуту казалось, что маленькая танцовщица превращалась в прекрасную бабочку, которая вот-вот и взлетит. Из-под юбочки виднелась изящные лодыжки и черные туфельки на невысоком устойчивом каблуке. Она пристукивала ими в такт музыки, дополняя мелодию звонкими щелчками, похожими на звук кастаньет. Казалось, что не она танцует под музыку, а музыка подстраивается под каждое ее движение или же исходит из ее танца.

Я смотрела на нее как завороженная. Танец этот обездвиживал, притягивал. Хотелось, чтобы это длилось вечно. Никогда я не видела, чтобы такая маленькая девочка могла вот так вот танцевать. И я была не одна, кто так думал. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что все дети смотрят на нее с неподдельным восторгом. Я мельком бросила взгляд на окно и увидела, как за запотевшими стеклами кружит снег. И тут мне стало ясно, что и здесь идет репетиция новогоднего утренника. Музыка заиграла более ярко, громко, подходила кульминация. Девочка закружилась, как волчок, энергично переставляя ножками. Она кружилась так быстро, что длинная юбка стала похожа на плоский блин с волнистыми краями. Тут же всем открылись ее темно-вишневый штанишки, которые сужались у самых лодыжек. Обогнув в таком восхитительном кружении весь хоровод, она вернулась в центр, высоко подпрыгнула, притопнула каблучком, сделала невероятный вираж платком, подняла верх левую руку, выгнув свои пальцы как раскрывшийся бутон. Так она завершила свой жаркий танец. Все зааплодировали и я тоже. И тут Ахмед Мухамедович гордо отчеканил:

— Красавица Суламита! Наша звездочка. А теперь… — он хитро оглядел класс, — выход главной героини нашего праздника. Где там наша Баба-яга?

В центр выбежала высокая девочка с косынкой на голове и метлой. Я огляделась. Вокруг больше не было других учителей. А значит, Ахмед Мухамедович тут классный руководитель. Сложно в это поверить. Ведь я была уверена, что он всегда был учителем пения и выступал на праздниках как баянист. И он назвал цыганочку Суламитой. Я даже не сразу вспомнила, что Мита в первый раз представилась мне именно так. Правда, я никогда не называла ее Суламитой, потому немного забыла. Пока в центре хоровода ухала и угрожала Баба-яга, размахивая метлой во все стороны, я приблизилась к маленькой Суламите. Она меня не видела, как и все прочие в этом классе. Приглядевшись, я узнала в ней знакомые черты. Да, это была Мита. Она самая. И не могло быть ошибки. Она училась в нашей школе, в нашем классе. Была ученицей Ахмеда Мухамедовича. Она не выдумка. Возможно, я видела ее взрослый призрак, но когда-то она точно была жива. Я подняла ладонь и приблизилась к ее алой лилии на волосах. Когда мои пальцы почти коснулись искусственных лепестков, Суламита внезапно повернулась ко мне и заговорила со мной голосом Анны Сергеевны:

— Эмма, долго тебя еще ждать. Что ты там делаешь? — бранилась она.

Все вмиг исчезло, и я снова оказалась в своем классе, и передо мной стояла все та же ворчливая Анна Сергеевна.

Сегодня генеральная репетиция, и Анна Сергеевна была вся на нервах, потому ей было не до шуток. Схватив за руку, она силой потащила меня в середину хоровода. Я даже не успела прийти в себя, как вдруг оказалась под прицелом всего класса.

— Ну чего ты стоишь? — раздраженно проквакала Анна Сергеевна. — Читай свои стихи.

В голове моей все запуталось. Что делать? Какие там слова? Нужно было вспомнить только первую строку, а все остальное тут же придет в голову. Но именно первая строчка вылетела у меня из памяти.

— Ты что, до сих пор не выучила? Ты хочешь свести меня в могилу? Ну что за дети пошли?! — всплекивая руками, разгорячено ругалась она.

— Извините, Анна Сергеевна, — перебила ее вдруг Елизавета Андреевна, — мы ведь с вами договорились, что Эмма будет танцевать свою партию.

— Я что, против? Но ведь она сама не танцует.

— Нам нужно еще прорепетировать.

— Когда? Завтра утренник! — гневно вскричала Анна Сергеевна.

— Дайте нам время. Она все выучит.

— Ох! — отчаянно вздохнула Анна Сергеевна и махнула на нас рукой. — Делайте что хотите. Позориться будете сами. Меня только в это не втягивайте.

Елизавета Андреевна кивнула мне, и я быстро забежала обратно в хоровод.