Я зомби тень прежнего меня

ПРОЛОГ

«НУЛЕВОЙ ПАЦИЕНТ: ИСКРА В БЕЗДНЕ»

Сектор «Альфа», Уровень S7, Биоизолированный Комплекс «Титан»
4 марта 2025 года, 02:58 ночи

Тишина на Седьмом Уровне была не просто отсутствием звука. Это была тяжелая, влажная тишина, вдавленная в стерильные стены сверхпрочного биобетона и сдавленная дверьми с пневматическими уплотнителями. Воздух, прошедший через каскадные HEPA-фильтры и УФ-обеззараживатели, пах не просто хлоркой – он пах ледяной пустотой, химической смертью всего живого, что осмелилось бы здесь зародиться. И все же, сквозь этот искусственный вакуум, пробивался другой, едва уловимый запах: первородный, животный страх. Он висел в воздухе, как статический заряд перед грозой, исходя не от оборудования, а от единственных живых существ на этом погруженном в полумрак этаже – людей в биозащитных костюмах класса IV.

Операционная №1 «Титан» была сердцем Сектора «Альфа». Ослепительные лучи хирургических светильников, похожих на гигантских серебристых пауков, били вниз, создавая островок невыносимой яркости посреди моря теней. Стены и пол, облицованные нержавеющей сталью с антибликовым покрытием, отражали свет холодными бликами. В центре этого сияющего саркофага, на операционном столе из того же металла, закованный в усиленные полимерные наручники и ремни, лежал Сергей Быков.

Он был не просто пациентом. Он был Монументом Отчаяния. Бывший командир отряда спецназа, кавалер трех орденов Мужества, человек, чье тело было картой шрамов от пуль, осколков и ножей. Теперь это тело было картой умирания. Рак легких IV стадии, агрессивный, неоперабельный, метастазировавший в кости и мозг. Мышцы, некогда стальные канаты, атрофировались, обтягивая выпирающие кости сероватой, прозрачной кожей, испещренной синяками и следами капельниц. Дыхание было хриплым, прерывистым, каждый вдох – маленькая победа, каждый выдох – шаг к пропасти. Глаза, когда-то ледяные и всевидящие, теперь были запавшими, тусклыми озерами боли, смотревшими куда-то сквозь потолок, в небытие. *Идеальный подопытный.* Слова доктора Арсения Ковского, звучавшие как приговор, эхом отдавались в сознании самого Ковского. Идеальный, потому что абсолютно безнадежный. Потому что нечего терять. Потому что никто не будет искать.

Доктор Арсений Ковский стоял у стола, отделенный от Сергея не только слоем пластика скафандра, но и бездной амбиций и страха. Его руки в стерильных перчатках дрожали едва заметно – не от усталости (хотя бессонных ночей было уже слишком много), а от невыносимого груза момента. В его правой руке, зажатый с почти религиозной силой, был шприц. Не обычный шприц. Цилиндр из ударопрочного оптического стекла, заполненный примерно на три четверти. Содержимое было непостижимым. Жидкость цвета ночной бездны, абсолютно не отражающая свет, казалось, втягивающая его в себя. Она была густой, как патока, но внутри нее медленно, гипнотически плавали мириады микроскопических золотистых искр, вспыхивающих и гаснущих в такт едва слышному гулу оборудования. «Реген-X». Проект его жизни. Его Святой Грааль. Его прыжок в бездну. «Лекарство от Смерти». Эта фраза, его личная мантра, звучала теперь горькой насмешкой. Он создал не лекарство. Он выковал ключ к дверям, за которыми лучше бы не заглядывать.

«Ноль ошибок. Ноль сомнений. Ноль милосердия. Только результат.» – Мысли проносились вихрем, как обломки в шторме. Он вспомнил свою дочь, Алину. Ее смех, теплый и звонкий, сейчас казавшийся звуком из другой вселенной. Ее глаза, такие же серые, как его собственные, но полные жизни, а не этой ледяной расчетливости. Она угасала, как Сергей. Быстрее. Невиннее. Редкий генетический сбой, медленно превращающий ее нервную систему в беспорядочную паутину сбоев. Каждая его неудача в лаборатории отмеряла часы ее жизни. «Реген-X» должен был спасти ее. Должен был спасти всех. Он не мог ошибиться. Не мог.

— Статус пациента? – Голос Ковского, искаженный встроенным в шлем микрофоном, прозвучал неестественно громко в гробовой тишине операционной. Он заставил себя выпрямиться, вобрать дрожь внутрь. Лидер не дрожит.

Ассистентка, доктор Елена Воронина, стояла у мониторов жизненных показателей. Ее фигура в белом скафандре казалась хрупкой, почти девичьей, но движения были точными, выверенными. Глаза за толстым забралом скафандра были широко раскрыты, зрачки расширены не только от тусклого света мониторов.
— Пульс – 112, аритмичный. Давление – 85 на 50. Сатурация – 88%. Температура – 37,8. Энцефалограмма… – она на мгновение замолчала, всматриваясь в хаотичные линии на экране, – …хаотична. Низкоамплитудная активность. Глубокая терминальная стадия. Пациент без сознания. Рефлексы угнетены. – Ее голос был монотонным, профессиональным, но Ковский уловил в нем тончайшую нить ужаса. Ужаса не только перед неизвестностью эксперимента, но и перед тем, во что они превращают этого человека, пусть и обреченного. Елена верила в науку, но не в эту… тьму, что колыхалась в шприце в руке Ковского.

Техник-биоинженер, Игорь Дубровский, возился с системой подачи седативных и миорелаксантов. Его мощная фигура в скафандре казалась неловкой в этой стерильной обстановке.
— Система активна. Наручники и ремни выдерживают нагрузку до 2 тонн. Инфузия транквилизаторов – максимальная. Пациент полностью обездвижен и седирован. Физически. – Игорь бросил быстрый взгляд на Сергея, и в его глазах мелькнуло нечто, похожее на сожаление солдата, видящего смерть товарища. – Датчики телеметрии на теле пациента в норме. Готовы к… введению.

Слово «введению» повисло в воздухе, как проклятие. Все знали, что это не просто инъекция. Это было ритуальное жертвоприношение на алтарь науки и отчаяния. Жертвой был Сергей Быков. Жрецом – Арсений Ковский.

Ковский медленно поднял шприц. Черная жидкость внутри словно ожила, золотые искры задвигались быстрее, загудев чуть слышно, как разъяренный рой микроскопических ос. Он подошел к столу. Вид Сергея вблизи был еще более душераздирающим. Капельки пота выступили на восковом лбу. Слипшиеся ресницы. Синеватый оттенок губ. Запах. Слабый, но отчетливый – запах увядания, гниющей плоти, пробивающийся сквозь фильтры скафандра. Запах самой Смерти, уже взиравшей на них с этого стола.

— Вводим образец ZX-12, – произнес Ковский. Его голос, обычно такой уверенный, металлический, дрогнул. Не от страха перед экспериментом, а от осознания непоправимости. От понимания, что он вот-вот выпустит Джинна, чью природу лишь смутно понимал. ZX-12. Последняя, самая стабильная и, как казалось, самая перспективная итерация «Реген-X». Усиленная нанофагами с искусственным интеллектом для целевой репарации ДНК и «перезапуска» клеточного метаболизма. Теория гласила: нанофаги идентифицируют раковые клетки и системные сбои, разрушают их, используя материал для мгновенной регенерации здоровых тканей. Практика… Практика была кошмаром на предыдущих стадиях. Но ZX-12 был другим. Должен был быть.

Он нашел вену на иссохшей руке Сергея. Выступившую, синюю, как река на карте умирания. Игла шприца, длинная, тонкая, хирургически острая, блеснула в свете ламп. Ковский сделал глубокий вдох. Воздух в скафандре пах озоном и собственным потом. Он прижал кожу пальцами. Ощутил слабый, еле уловимый толчок пульса под кончиками перчаток. Жизнь. Угасающая, но все еще жизнь. Игла вошла в вену. Плавно. Почти без сопротивления.

Щелчок. Звук автоматического поршня шприца, впрыскивающего первую порцию черного ада.

Сначала – ничего. Абсолютная тишина. Даже хриплое дыхание Сергея, казалось, замерло. Мониторы продолжали рисовать свои умирающие синусоиды. Ковский, Елена, Игорь – все замерли, вглядываясь в экраны, в неподвижное тело. Три секунды. Пять. Десять. Тиканье хронометра в системе безопасности звучало как удары молота по наковальне. Неудача? Отторжение? Просто… смерть?

Потом…

Не звук. Ощущение. Как будто само пространство в операционной вздрогнуло. Воздух сгустился, стал вязким, тяжелым. Лампы над столом мигнули – не погасли, а именно мигнули, как веко гигантского существа.

И одновременно с этим:

Щелчок. Сухой, костяной, громкий, как выстрел в тишине. Но не извне. Изнутри. Изнутри тела Сергея Быкова.

Глаза Сергея, до этого полуприкрытые, мутные, распахнулись мгновенно, неестественно широко, как у трофейной рыбы. И в них… в них творилось нечто запредельное. Зрачки, огромные от седативных, судорожно сжались до размеров булавочной головки, превратив радужку в тонкое, безумное кольцо вокруг черной точки. Это длилось долю секунды. А потом… потом они разорвались. Не метафорически. Физически. Как будто невидимая сила взорвала их изнутри. Крошечные капилляры в склерах лопнули, залив белки густой, алой кровью, которая тут же начала закипать, пузыриться и… чернеть. Секунда – и вместо глаз были две пульсирующие кроваво-черные звезды, испускающие слабый, зловещий багровый отсвет. Из уголков глаз хлынули струйки той же черно-красной субстанции.

— Боже… что с ним?! – Вопль Елены, искаженный паникой, разорвал тишину. Она отпрянула от мониторов, уткнувшись спиной в холодную сталь стены.

Тело Сергея на столе вздулось. Не постепенно, а рывком, как накачанный насосом мяч. Кости заскрипели, захрустели с чудовищной, нечеловеческой громкостью – не ломались, а… перестраивались. Слышался звук рвущихся связок, скользящих сухожилий. Полимерные наручники на запястьях впились в распухающую плоть, заскрипели под нагрузкой. Игорь бросился к пульту усиления креплений.

— Датчики! Все зашкаливает! – заорал он, тыча пальцем в экраны, где цифры и графики превратились в безумный хаос. – Температура – 41.5! 42.1! 42.7! Растет! ЭЭГ – полный хаос, амплитуда за пределы шкалы! ЭМГ – судороги, невероятная сила! Биохимия… кровь… Боже, смотрите!

На экране биохимического анализатора, подключенного к катетеру, цифры неслись как сумасшедшие. Уровень лактата, креатинкиназы, миоглобина – все за гранью мыслимого. А самое страшное – цвет. Кровь в пробирке, только что алая, стремительно темнела, становясь густой, как нефть, и начиная слабо пульсировать изнутри, как живая.

Ковский отступил. Неосознанно. Шаг назад. Его мозг отказывался обрабатывать информацию. «Такого не должно было быть! Ни в одной симуляции! Ни в одном тесте на тканях!» Он смотрел на шприц в своей руке. Черная жидкость внутри теперь бурлила, золотые искры метались, как бешеные, сливаясь в сплошные светящиеся линии. «Что я сделал? Что я выпустил?»

Сергей… или то, что было Сергеем… село. Не поднялось, опираясь на руки. Не приподнялось с усилием. Оно село на операционном столе с неестественной, плавной легкостью, как марионетка, поднятая невидимыми нитями. Голова повернулась к Ковскому. Медленно. Слишком плавно. Нечеловечески плавно. Шея двигалась не суставами, а словно жидким металлом. Те самые кроваво-черные звезды уставились на него. В них не было боли. Не было осознания. Был холодный, бездонный, аналитический интерес. Как у энтомолога, рассматривающего редкого жука.

Кожа на лице, на руках, на груди… она трескалась. Не как сухая земля, а как пересушенная глина под невыносимым внутренним давлением. Трещины расползались сетью, из них сочилась не кровь, а густая, мерцающая чернотой слизь, которая падала на сталь стола и… шипела. Металл под каплями дымился, покрываясь черными, язвенными пятнами. Кислота? Что-то хуже.

Изо рта существа стекала струйка той же черной слюны. Она капала на наручники, и усиленный полимер начал пузыриться и плавиться, как пластилин в огне. Запах… Запах теперь был невыносим. Смесь гниющего мяса, озона, жженой пластмассы и чего-то чуждого, острого, металлического, от чего сводило зубы.

— Сергей? – имя сорвалось с губ Ковского шепотом. Голос был чужим, полным невероятного, первобытного ужаса. Он все еще цеплялся за ниточку надежды. Галлюцинация? Неврологический сбой?

Существо на столе медленно, как бы пробуя новый орган, открыло рот. Губы растянулись в нечто, отдаленно напоминающее улыбку, обнажив зубы. Зубы… они были другими. Казалось, мельче, острее. И между ними виднелась черная, как смоль, десна. Раздался звук. Голос. Голос Сергея Быкова. Узнаваемый бас, хрипловатый от многолетнего курения и военных командировок. Но интонация… интонация была абсолютно чужой. Монотонной. Лишенной эмоций. И в его тембре звучало что-то еще. Как будто голос накладывался сам на себя, создавая жуткий, чуть дребезжащий эффект. Как будто говорило не одно существо, а множество, синхронизировавшихся в единый хор.

— Я… – пауза. Черная слюна капнула на грудь. – …не Сергей. – Слова были четкими, но произнесенными с леденящей душу отстраненностью, как констатация факта. – Мы… здесь.

«Мы». Слово прозвучало, как похоронный колокол.

Елена замерла у стены, закрыв забрало руками. Игорь схватился за шокер-дубинку системы безопасности – жалкое оружие против того, что сидело на столе. Ковский почувствовал, как ледяная волна страха смывает последние остатки разума. «Не пациент. Не человек. Нулевой Пациент. Пациент для чего-то другого.»

Существо повернуло голову к Елене. Плавно. Скользяще. Черные звезды-глаза остановились на ней. В них вспыхнул холодный, голодный огонек.

— Мягкая… – прошипел голос Сергея/Не-Сергея. – …биомасса. Энергетически… неэффективна. Но… доступна.

Оно двинулось. Не прыгнуло. Не бросилось. Оно соскользнуло со стола с той же нечеловеческой плавностью, как ртуть. Полимерные наручники, уже разъеденные кислотой, лопнули с сухим треском. Ремни порвались, как нитки. Существо оказалось на полу. Наголо. Искалеченное раком тело было преображено. Мускулатура не просто восстановилась – она гипертрофировалась, обрела бугристые, несимметричные очертания, как у насекомого или… гриба. Кожа местами лоснилась влажной чернотой, местами была покрыта сетью трещин, из которых сочилась та же мерцающая слизь. Суставы гнулись под немыслимыми углами.

Елена вскрикнула и рванулась к двери. Она успела сделать два шага.

Первый удар был не ударом. Это был всплеск. Как будто пространство между существом и ассистенткой схлопнулось. Раздался не хлопок, а низкий, влажный хлюп, как от лопнувшего перезрелого плода. Тело Елены… разорвалось пополам по диагонали, от плеча до бедра. Не от удара руки или ноги. Просто… разорвалось. Как будто невидимые силы растянули его в разные стороны. Внутренности, кости, обрывки белого скафандра – все смешалось в кроваво-черном фонтане, который брызнул на стены, потолок, оборудование. Голова с широко раскрытыми в последнем ужасе глазами отлетела в угол, ударилась о сталь и закатилась под монитор. Половина туловища упала с жутким шлепком, другая половина, с еще дергающейся ногой, осталась стоять секунду, прежде чем рухнуть. Кровь, смешанная с черной слизью, растекалась по полу, шипя и разъедая покрытие.

Игорь завыл, нечеловеческий звук ужаса и ярости. Он рванул рычаг аварийной системы подачи электрошока через наручники, но рычаг сломался у него в руке. Он размахнулся шокер-дубинкой и бросился на существо. Он был силен. Очень силен.

Существо даже не повернулось. Его рука (бывшая рука Сергея, теперь удлиненная, с пальцами, похожими на хитиновые когти, покрытыми черной пленкой) дернулась назад. Не для удара. Для… касания. Когти едва коснулись груди Игоря.

Игорь Дубровский остановился как вкопанный. Его глаза округлились. Изо рта хлынула пена, смешанная с кровью. Потом его тело начало вздуваться. Быстро. Очень быстро. Кожа натягивалась, лоснилась, приобретая багрово-черный оттенок. Он вздулся, как воздушный шар, и…
ХЛОП!
Тело разорвалось изнутри. Не в кровавые куски, а в облако черно-красного тумана, густого, как смог, который на мгновение затянул фигуру существа, а потом начал медленно оседать, оставляя на полу и стенах липкую, пульсирующую пленку. От Игоря остались только клочья скафандра и лужица быстро чернеющей слизи.

Ковский побежал. Инстинкт самосохранения, заглушивший на миг парализующий ужас, выстрелил адреналином в кровь. Он рванулся к единственному спасению – аварийному изолирующему боксу, вмонтированному в стену операционной. Бронированная дверь из прозрачного поликарбоната, усиленного титановой сеткой. За спиной – звуки ада. Хруст костей существа, которое, казалось, продолжало расти, меняться. Мокрые шаги по кроваво-слизистому полу. И самое страшное – тихий смех. Нечеловеческий, многоголосый смех, который звучал не из горла, а как будто вибрировал в самом воздухе, на грани инфразвука. Смех любопытства. Смех начала.

Он влетел в этот бокс, ударившись плечом о косяк, и с силой рванул на себя массивную ручку. Гидравлика зашипела, дверь с гулким стуком захлопнулась. Ковский, задыхаясь, прислонился спиной к холодной стене бокса, дрожащими пальцами нащупывая панель аварийного управления. Он смотрел сквозь бронированное стекло.

Существо стояло посреди бойни. Оно уже мало напоминало Сергея. Рост увеличился на голову. Плечи стали шире, угловатее. Из трещин на спине и плечах выпирали шипообразные выросты черного хитина. Оно наклонилось над еще дергающимся торсом Елены. Не для того, чтобы укусить или разорвать. Оно… понюхало. Голова наклонилась, черные ноздри (если это были ноздри) расширились. Потом оно медленно выпрямилось. Голос, все еще отдаленно похожий на Сергеев, но теперь искаженный до неузнаваемости, полный какого-то космического отвращения, прошипел:

— Мясо… – Пауза. – …но не то. Примитивное. Нестабильное. Не… пригодное.

Потом оно повернулось. Взгляд. Его взгляд уперся в Ковского, прижатого к стеклу бокса. Черные звезды-глаза, пульсирующие багровым светом изнутри, смотрели сквозь него. Смотрели в него. Смотрели на него как на… исходный код. Как на инструмент.

— Ты… – голос зазвучал громче, четче, без прежней нерешительности. – …создал Нас. Точку Отсчета. Искру. – Существо сделало шаг к боксу. Его тень, искаженная и огромная, накрыла Ковского. – Теперь… Мы создадим Мир. Новый. Чистый. Устойчивый. – Оно подняло руку. Не для удара. Просто указало на Ковского длинным, острым, покрытым черной пленкой пальцем-коготь. – Ты… свидетель. И… ресурс.

Удар. Не кулаком. Ладонью. Плоско. По центру стекла бокса. Звук был не грохотом, а низкочастотным гулом, от которого задрожали внутренности Ковского и зазвенело все оборудование в боксе. Бронированное стекло, выдерживающее попадание пули, треснуло. Не паутинкой. Глубокой, зияющей расщелиной, как удар молнии, замерзший в поликарбонате. Трещина прошла от точки удара прямо перед лицом Ковского до самого края.

Ковский вскрикнул от ужаса. Его пальцы, дрожа, лихорадочно забарабанили по сенсорной панели. Система «Титан». Последняя защита. Термическая стерилизация Сектора «Альфа». Код активации… код… «Алина. Год рождения. День последней надежды.» Он ввел цифры. Система запросила подтверждение. Он ткнул «ДА». Замигали красные аварийные огни по всему боксу. Зашипели динамики:

— АКТИВИРОВАНА СИСТЕМА «ТИТАН». ТЕРМИЧЕСКАЯ СТЕРИЛИЗАЦИЯ СЕКТОРА «АЛЬФА» ЧЕРЕЗ 10 СЕКУНД. ЭВАКУИРУЙТЕСЬ ИЛИ ПЕРЕЙДИТЕ В ИЗОЛЯЦИЮ. 10… 9…

Существо смотрело на него сквозь треснувшее стекло. Оно не пыталось бить снова. Оно улыбалось. Если это можно было назвать улыбкой. Уголки рта, полного черной слюны, растянулись в чудовищную гримасу, обнажая ряды мелких, острых, как иглы, зубов. В его черных глазах-звездах плясали багровые искры торжества.

— Огонь… – прошипело оно. Голос звучал почти… ласково. – …не очистит. Мы… уже не здесь.

8… 7…

— Что? – прохрипел Ковский, прижимаясь к дальней стене бокса, чувствуя жар, уже начинающий исходить от стен.

— Мы… – существо сделало шаг назад, раскинув руки, как бы обнимая весь ужас операционной. – …уже на воле. В трубах. В проводах. В воздухе. В… вас. – Его взгляд снова уперся в Ковского. Глубокий. Проникающий. – Мы… везде. Началось.

6… 5…

Существо повернулось и пошло прочь. Не к выходу. К разрушенной системе вентиляции в углу операционной. Оно скользнуло в темный пролом, как тень, растворившись в нем за мгновение до того, как…

4… 3… 2… 1… НУЛЬ.

ОГОНЬ. Не взрыв. Вспышка. Ослепительно-белая, молниеносная. Стены, пол, потолок операционной мгновенно раскалились добела. Воздух вспыхнул. Все, что могло гореть – пластик, остатки скафандров, бумаги, органические останки – испарилось в микросекунду. Сталь плавилась, текла ручьями. Стекло бокса мгновенно почернело от нагара, но выдержало. Невыносимый жар проник внутрь, как в печь. Ковский закричал, упав на пол, чувствуя, как плавится пластик его скафандра, прилипая к коже.

Через несколько секунд адского жара все стихло. Огни погасли. Включилось аварийное освещение, окрашивая то, что осталось от операционной №1 «Титан», в кроваво-красный свет. Это был пейзаж после апокалипсиса. Расплавленные, почерневшие руины. Лужи остывающего металла. Никаких следов тел. Никаких следов… существа. Только запах – пепел, горелая органика и все та же, едкая, металлическая нота чуждости.

Ковский лежал на полу бокса, обгоревший, задыхающийся, с дикой болью в ушах и глазах. Но он был жив. Система сработала. Она сожгла этаж. Она стерилизовала Сектор «Альфа». Она должна была уничтожить угрозу.

Но в его ушах, сквозь звон и боль, эхом звучали последние слова, произнесенные тем, что было Сергеем Быковым, но было чем-то бесконечно более древним и ужасным:

— Мы уже на воле. Началось.

И Ковский, доктор Арсений Ковский, гений, создавший ад на Земле, понял с ледяной, всепоглощающей ясностью: он не уничтожил угрозу. Он ее выпустил. Система «Титан» сожгла комнату, но не смогла сжечь то, что ушло в вентиляцию, в систему жизнеобеспечения комплекса, в саму инфраструктуру. То, что могло путешествовать в виде данных, наночастиц, энергетических импульсов. То, что называло себя «Мы».

Нулевой Пациент не умер. Он стал нулевым вектором. Искрой, которая упала в пороховую бочку мира. Началом Конца.

ГЛАВА 1: «МАКС»

Тьма вырвалась на волю.

Макс споткнулся о разбитую бутылку из-под дешевого виски, его равновесие предательски подвело в самый роковой момент. В следующее мгновение холодные, нечеловечески сильные пальцы впились ему в запястье, сжимая сухожилия и кость с хрустом переламываемых веток. Боль пронзила руку не как укус, а как впрыскивание жидкого азота и раскаленной иглы одновременно. Он вскрикнул, и его собственный вопль смешался с низким, булькающим рычанием существа.

— А-а-аргх! Отвали!

Он увидел лицо нападавшего – когда-то мужчина, лет сорока, теперь лишь пародия. Кожа серо-землистая, покрытая сетью лопнувших капилляров, похожих на черные трещины. Но глаза… Глаза были не мутными, как у других зараженных. Они были неестественно остекленевшими, с крошечными, суженными до булавочной головки зрачками, вокруг которых пульсировали тонкие черные прожилки. И в них светился не просто голод, а холодный, аналитический интерес, как у хирурга перед разрезом.

Челюсти существа сомкнулись выше запястья. Боль взорвалась новой волной – не разрывающая, а разъедающая, химическая. Макс почувствовал, как сквозь кожу вонзаются не просто зубы, а словно микроскопические щупальца или провода, впрыскивающие что-то вязкое и жгучее. Он услышал не только хруст кости под давлением, но и тихое, мерзкое шипение, как от кислоты, идущее из самой раны. Кожа вокруг укуса моментально почернела, как обуглилась, а по венам вверх по руке поползли тонкие, пульсирующие черные нити, похожие на нарисованные молнии или… микроскопические схемы.

— Отцепись, тварь! – Макс рванулся, ударил коленом в живот существа.

Существо лишь качнулось, издав гортанный, булькающий звук, похожий на кратковременный сбой помех в радиоэфире. Его пальцы, холодные и липкие, как мокрая резина, впились в плечо Макса, удерживая с невероятной силой. Макс уже занес кулак для удара в висок, как вдруг – Щелчок. Сухой, костный, точно такой же, как в операционной "Титан". Нижняя челюсть существа отвисла неестественно, как будто выбита. Она просто… отказала. Слюна, густая и тягучая, с вкраплениями мерцающей черной слизи, как у "Нулевого Пациента", обильно потекла на асфальт, шипя при попадании на пыль.

Но существо не остановилось. Оно не зарычало от боли, не проявило звериной ярости. Его стеклянные глаза с черными прожилками оставались пристально, холодно сосредоточенными на Максе. Оно просто продолжило идти вперед, вытягивая руки, будто игнорируя сломанную челюсть. Это было не безумие. Это была целенаправленность. Макс, пользуясь моментом шока и ослаблением хватки, вырвался и побежал, оставив клочок рукава в липких пальцах твари. Рана горела адским огнем.

Рана (Позже, в его записях):
Два глубоких прокола (2 см), НО не от клыков – края слишком ровные, словно от биопсийных игл или инъектора.
Края рваные, с эффектом "химического ожога" – кожа вокруг мгновенно почернела, стала сухой и ломкой.
Сильнейшая, пульсирующая боль, иррадиирующая в локтевую артерию и плечо, словно по нервам пустили ток.
Видимые симптомы: По венам от раны распространяются тонкие, черные, пульсирующие нити (венозный рисунок патологически изменен).

Макса вырубило от боли еще в подъезде, когда он пытался открыть дверь в квартиру…

***

Макс проснулся от жжения. Не просто боли, а ощущения, будто в руку встроили раскаленную микросхему, которая к тому же пульсировала в такт его учащенному сердцебиению. Он лежал на полу прихожей. Рука была горячей и тяжелой, словно налитой свинцом. С трудом поднявшись, он дополз до ванной. Свет от дрожащей лампочки выхватил из полумрака чудовищную картину.

Рана не кровоточила. Она была черной. Не запекшейся кровью, а именно черной, как уголь, с рваными, обугленными краями. И от нее во все стороны, как ядовитые корни, расходились те самые черные нити. Они были толще, чем вчера, и пульсировали ровным, синхронизированным ритмом, словно под кожей бился не его пульс, а чужое сердце. Нити уходили глубоко под кожу, теряясь в направлении локтя и плеча. Макс тронул одну из них пальцем – кожа под ней была непривычно горячей и твердой, как пластик. Он почувствовал отдачу, слабый электрический толчок, пробежавший по нервам до самого позвоночника.

— Не может быть… – прошептал он, глядя в зеркало. Его лицо было бледным, покрытым испариной, но в глазах, кроме ужаса, уже читалось что-то еще: нечеловеческая яркость зрачков, суженных до точек, и тончайшая паутинка тех же черных прожилок на склерах. – ZX-12M... Это же... – Он вспомнил обрывки новостей, панические слухи о "Титане", о штамме, сбежавшем из лаборатории. Искра. Они назвали его "Искра".

***

Первые часы были странными и отстраненными. Тело горело изнутри, жар волнами накатывал от раны, но разум пока цеплялся за ясность. Он сидел на кухне, сжимая голову руками, пытаясь заглушить новый звук – низкочастотный гул, доносившийся не извне, а изнутри черепа. Как помехи, как работа гигантского, скрытого механизма. Иногда в этом гуле проскальзывали обрывки звуков, похожих на голоса, но искаженные до неузнаваемости, накладывающиеся друг на друга, как плохой радиоприем.

— Я не стану одним из них, – бормотал он, впиваясь ногтями в кожу головы, пытаясь физически заглушить внутренний шум. – Не стану! Не дам этому... этому... войти.

И тогда, сквозь гул, пробился Голос. Не один. Множество голосов, сливающихся в единое целое, холодное, безэмоциональное, с легким металлическим дребезжанием на заднем плане. Он звучал не в ушах, а прямо в центре сознания, обходя все барьеры.

«Сопротивление… неэффективно. Ты… уже часть Потока. ZX-12M… адаптация… успешна.»

***

К вечеру его обоняние превратилось в орудие пытки. Запах еды в холодильнике – консервов, хлеба – вызывал приступы тошноты, словно он вдыхал гниль. Зато запах крови – его собственной, сочащейся из царапин, полученных при побеге – сводил с ума. Он чувствовал его с невероятной остротой. Но сильнее всего был другой запах. Запах людей. Теплых, живых, пульсирующих жизнью за стеной. Соседи. Их аромат бил в ноздри, как наркотик, вызывая неконтролируемое слюноотделение и дикую, животную ярость, смешанную с… голодом. Но не голодом желудка. Голодом клеток.

Макс заперся в ванной, дрожа, сжимая голову. Черная слюна, густая и тягучая, капала из его рта на кафель, оставляя крошечные темные пятна, которые слабо шипели. Он посмотрел в зеркало. Его глаза полностью налились кровью, превратив белки в сплошное кроваво-кратное поле, из центра которого смотрели крошечные, суженные до булавочного укола черные зрачки, окруженные паутиной лопнувших капилляров. Взгляд был чужим. Хищным. Аналитическим.

— Нет! Нет! Нет! – Он ударил кулаком по зеркалу, треснувшему паутиной. Отражение не изменилось. Оно смотрело на него. И улыбалось. Он улыбался? Или Оно?

***

На второй день пришли Голоса по-настоящему. Не гул. Не шепот. Четкие команды. Навязчивые. Непреклонные. Они звучали как синтезированная речь, наложенная на вой помех, и исходили не извне. Они звучали внутри его костей, в пульсации черных нитей под кожей.

«Цель… рядом. Биомасса… жизнеспособна. Потребление… необходимо для роста. Интеграция… неизбежна.»

Это были не голоса мертвых. Это был хор разума, коллективное повеление. Его руки сами собой сжимались в кулаки, ноги автоматически шагали к двери, ведущей в коридор, к соседям. Каждая клетка тела требовала подчиниться. Макс упал на пол в прихожей, катаясь в пыли, царапая лицо и руки, пытаясь болью вернуть контроль над телом. Он выл, стучал головой об пол.

— Я человек! Я Максим! Я человек! – кричал он в пустоту, но его собственный голос звучал чужим, хриплым.

Чем отчаяннее он боролся, тем громче и отчетливее становился тот многоголосый смех в его голове. Тот самый тихий смех, что слышал Ковский в операционной. Смех "Мы". Смех превосходства.

***

На третий день Макс понял, что не может есть. Любая попытка проглотить пищу вызывала мучительные спазмы, рвоту черной слизью. Человеческая еда стала пеплом. Но запах жизни за стеной сводил с ума. Он прижался лбом к прохладной стене, разделявшей его квартиру и соседскую. Он чувствовал их. Не просто слышал шаги или голоса. Он чувствовал тепло их тел, как инфракрасное излучение. Слышал громкий, навязчивый стук их сердец – барабанную дробь, зовущую к кормушке. Чувствовал пульсацию крови под их кожей. Это был магнетизм, сильнее любого инстинкта.

«Устранить барьер. Потреблять. Энергия… необходима для завершения трансформации. Они… пища. Топливо.» – Голос "Мы" звучал теперь постоянно, как фон, как операционная система, выдающая команды. – «Сопротивление… нелогично. Ты… часть Системы. ZX-12M… функционален.»

— Нет! – прохрипел Макс, впиваясь ногтями в стену, оставляя царапины. Но в его протесте уже не было прежней силы. Была усталость. Было понимание неизбежности. Голос "Мы" был прав. Он чувствовал их слишком ясно. Их тепло, их пульс… Это было приглашением. Целью.

***

К четвертому дню боль утихла. Ее сменила глубокая, ледяная пустота. Воспоминания о прошлом – лицо матери, запах ее духов, имя девушки (Катя? Лена? Звук начинался на "К"...), его собственное имя (Макс? Максим? Это звучало… несущественно) – растворялись, как сон после пробуждения. Они теряли цвет, запах, эмоцию. Становились чужими данными, удаляемыми за ненадобностью. Его человеческое "Я" таяло, как дым.

Щелчок. Тот самый. Сухой. Костный. Как выключатель.

Боль в руке исчезла полностью. Тяжесть ушла. Гул и Голоса стихли. Не замолчали – слились в абсолютную, совершенную тишину внутри. Тишину единства. Тишину ясности.

Макс поднялся с пола. Движения были плавными, экономичными, лишенными привычной человеческой угловатости. Он подошел к окну. Его тело больше не болело. Оно работало. Совершенно. Эффективно. Он чувствовал каждую мышцу, каждую связку, каждый нервный импульс, как отлаженный механизм. Он посмотрел на руку. Черные нити под кожей светились изнутри слабым, багровым светом, образуя сложный, пульсирующий узор. Рана превратилась в черный, блестящий шрам, похожий на встроенный чип.

Теперь он понимал. Все.

Он вышел на улицу. Ветер принес клубы запахов: гниль разлагающихся тел, едкий страх прячущихся выживших, и… жизнь. Горячая, пульсирующая, сладкая жизнь. Он втянул воздух полной грудью. Его новые легкие обработали информацию мгновенно. Анализ. Целеуказание.

Он почувствовал Импульс. Не приказ. Побуждение. Единое со всем его существом. Откуда-то слева донесся крик. Человеческий. Испуганный. Полный того самого тепла и пульсации.

Уголки губ Макса медленно, плавно поползли вверх, формируя улыбку. Не радости. Удовлетворения. Удовлетворения от ясной цели. От предвкушения потребления. От единства с Потоком.

Он не побежал. Он ринулся. Движение было стремительным, молниеносным, абсолютно точным. Не к крику. К Источнику. Его тело, преображенное ZX-12M, знало дорогу. Началась новая фаза. Началась Интеграция.

ГЛАВА 2: ИНКУБАЦИЯ

Три часа спустя. Первые звоночки.

По дороге к лагерю Макса скрутила жажда. Не обычная – внутренняя, жгучая, как будто песок на раскаленной сковороде горел у него в глотке. Он припал к ручью, пил, пока не свело живот, но облегчения не наступило – словно вода проходила мимо, не достигая огня внутри.

Тело горело. Не как при температуре – будто под кожей ползали тысячи раскаленных иголок, впиваясь в нервы.

Слюна стала липкой, странной. Он провел языком по зубам – густая, тягучая, словно жидкий деготь. Сплюнул в угол фургона. Слюна тянулась черными, блестящими нитями, как паутина из смолы.

Что со мной?
Слюна: Она меняется. Теперь это яд, способный убить даже через царапину. Вирус переделывает его в оружие.
Вкус: Язык онемел, словно обожженный. Лишь у корня – противный, медный привкус, как будто он лизал батарейку. Привкус крови.

Макс надавил пальцем на десну. Кровь выступила мгновенно – черная, густая, маслянистая, как отработанное машинное масло.

Шесть часов. Изоляция.

В лагере Макс буркнул, что устал, и заперся в старом фургоне. Солгал. Страх быть увиденным, страх того, что внутри, гнал его в одиночество.

Симптомы ковали его изнутри:
Головная боль: Не пульсация – острая, кинжальная боль за левым глазом, будто кто-то сверлил его череп изнутри.
Светобоязнь: Даже тусклый фонарь резал глаза, как осколки стекла, заставляя щуриться и прятаться в темные углы.
Голоса: Шёпот в пустом углу. Едва слышный, навязчивый, нечеловеческий. Не слова – шелест, скрежет, бульканье. Он знал – это не галлюцинация. Это *оно*. Начинало говорить.

Он достал пистолет. Потом убрал. Рука дрожала не от слабости, а от ярости – на кого? На вирус? На себя? На весь мир?
"Ещё не всё потеряно," – прошептал он, и слова показались жалкой ложью даже ему самому.

Двенадцать часов. Ломка.

Ночь в фургоне стала адом.

Боль вырвалась из-под контроля, сковывая тело железными тисками, выворачивая суставы, прожигая кости. Макс скрутился на полу, кусая собственную руку до крови, чтобы не заорать в кромешной тьме, не выдать себя.

Перестройка костей: Щелчок. Сухой, костный, жутко знакомый – как в кошмаре про ту лабораторию. Боль в челюсти вырвала его из забытья. Он схватился за лицо – нижняя челюсть двигалась слишком свободно, разболтанно, как у марионетки с перерезанными нитями. Связки растянулись, суставы потеряли форму.

Зачем?
Челюсть: Вирус готовит его к убийству. Увеличивает силу укуса, чтобы рвать плоть, дробить кости. Точить зубы – о собственные клыки, превращая их в иглы.
Рефлексы: Он засунул в рот ствол пистолета. Рвотного спазма не было. Тело больше не защищало себя от угрозы. Оно принимало ее.

Что изменилось за эту ночь:
Зрачки: Не сужались от света фонаря. Черные точки в кроваво-кратных озерах глаз.
Слюна: Все гуще, чернее, мерцающая в свете фонаря, как нефть.
Запахи: Он чуял людей сквозь толстый металл фургона. Не просто запахи пота, еды – их тепло. Их страх. Живой, сладковато-медный запах бьющегося сердца.

В голове что-то щёлкнуло. Треснуло. Перелом.

Утро.
Стук в дверь. Голос друга:
— Макс? Ты жив? Держись там!

Он не ответил. Сжал челюсти так, что кости заскрипели. Потому что боялся, что вместо слов из его горла вырвется тот самый, чуждый, булькающий рык, что он слышал вчера в своем кошмаре.

Кожа: Он содрал с руки засохшую черную корку крови. Под ней – серая, тусклая кожа, плотная, как старая резина, холодная на ощупь.

Кто я?
Кожа: Грубеет, становится броней. Пули будут застревать в этой живой броне, не добираясь до того, что еще осталось внутри.
Рана: От укуса... боль утихла. Края почернели, но не гнили. Вирус мумифицировал плоть, законсервировал входные ворота.

Макс ударил кулаком по стене фургона. Боль была тупой, далекой, словно не его. Тело больше не кричало ему о повреждениях.

Свет фонаря резал глаза, как нож, заставляя отворачиваться.

Зрачки не сужались. Черные булавки в кровавом поле.

Но в темноте... в темноте он видел идеально. Мир окрасился в оттенки серого и жуткое, пульсирующее багровое свечение там, где были люди, их кровь, их горячая плоть. Как будто включили прибор ночного видения, настроенный на тепло живых существ.

Почему?
Зрение: Сетчатка ловит тепло. Люди – багровые призраки в темноте. Кровь – алое пятно на сером.
Цвета: Исчезли. Мир стал черно-белой фотографией, где только кровь и жизнь метили себя алым.
Память: Он закрыл глаза – образы не исчезали. Вирус переписал его зрение, вживил новый способ видеть – видеть добычу.

Восемнадцать часов. Обоняние. Смерть запахов.

Он учуял свою девушку Женю. Не духи, не шампунь. Ее пульс. Теплый, живой, невыносимо манящий запах бьющегося сердца, смешанный с тонкой ноткой страха. Запах пищи высшего сорта.

Нос почти не работал. Теперь он чувствовал запахи... всем телом? Горлом? Как змея, улавливая малейшие химические следы в воздухе, запах крови, пота, страха напрямую, минуя привычные рецепторы.

Запахи, от которых сводило скулы, текли черные слюни, а руки сами сжимались в когти:
1.  Адреналин – пот испуганного человека. Сладковато-горький, как перезрелый плод.
2.  Кровь с кислородом – медный, терпкий, жизненный.
3.  Лимфа – сладковатая, как кокосовая вода после долгой жажды.

Макс впился ногтями в лицо, царапая серую кожу, чтобы не завыть, не вырваться наружу, к этому запаху, к ней.

Двадцать четыре часа. Остановка.

Сердце.
Оно замедлялось.
Тук... тук... пауза подлиннее... тук...
Тридцать ударов... Пятнадцать... Пять...
Остановка.

Макс захлебнулся пустотой – но не умер. Воздух все еще входил в легкие. Тело стояло. Сознание... сознание плыло в черной липкой мути.

Как?
Жизнь: Вирус создал другую систему. Кровь теперь толкали вперед не сердце, а бесчисленные крошечные судороги в мышцах.
Мозг: Питался прямым ядом, впрыскиваемым в самую сердцевину, через спинномозговую жидкость.

Он больше не человек. Он – сосуд. Сосуд готов.

ГЛАВА 3: СТИРАНИЕ

00:34:11 ПОСЛЕ ЗАРАЖЕНИЯ – ПЕРВЫЕ ТРЕЩИНЫ В ПАМЯТИ

Ощущение было ужасным: будто внутри черепа копошились слепые черви, прогрызая ходы сквозь драгоценные картины прошлого. Макс упал на колени, вцепившись пальцами в виски, пытаясь удержать расползающиеся воспоминания. Там, где жил страх и любовь, что-то разбухало, сдавливая храмы его души.

Что творят со мной?
Вирус вгрызается в клетки мозга, в сами нити воспоминаний.
Центр страха раздут, как шар – теперь он реагирует только на угрозу себе-носителю (яркий свет, громкий звук) или возможность добычи.
Хранилище памяти усыхает – каждые 15 минут стирается 3-5 минут его жизни. Кадры тускнеют, звуки глохнут.

"Мама... как её... лицо..." – образ таял, как фотография под дождем, краски расплывались, оставляя серое пятно. Боль от потери была острее физической.

02:17:49 – НОВЫЕ ГЛАЗА, НОВЫЙ КОШМАР

Зрение Макса изменилось навсегда. Люди теперь светились призрачным желто-красным светом на фоне холодного сине-зеленого мира. Он видел их тепловые силуэты, пульсацию крови под кожей.

Что сделали с моими глазами?
Палочки и колбочки, дарившие цвет и свет миру, умирали. Их заменяли чужие рецепторы.
Нервы зрения заражены – каждый глаз видел по-своему, разрывая картину мира.
Слепое пятно исчезло – он видел все, но это вселяло не радость, а ужас.

"МАМА... где её... нет, это не мама... это..." – мысль спотыкалась, сползая в бездну. – "...мясо. Горячее мясо."

Его слюнные железы выплюнули первую порцию заразы – прозрачной, словно слеза, жидкости, кишащей невидимыми убийцами, готовыми переписать любого, кого он укусит.

05:44:31 – УГАСАНИЕ РАЗУМА

Макс, сквозь приступы тошноты и черной рвоты, пытался вспомнить собственное имя. "Максим?.. Макс?.." Слова выскальзывали, как мокрые камни. Не получалось. Он забывал, кто он.

Что умирает во мне?
Кора мозга, отвечавшая за мысли, решения, "Я" – истончалась, как бумага на ветру.
Радость приходила только при мысли о... поедании. О мясе.
Способность чувствовать боль другого, сопереживать – умерла. Он смотрел на мир стеклянным взглядом хищника.

На полу фургона, дрожащей рукой, смоченной в липкой черной крови, он выводил:
"Я ЧЕЛОВЕК"
Буквы казались чужими, значок протеста против неизбежного.
Через 7 минут он уже не понимал, что начертано. Линии были просто линиями.

11:02:57 – ПРОБУЖДЕНИЕ ЗВЕРЯ

Структура его мышления скатилась в бездну. Теперь она напоминала мозг древнего хищника: только еда, агрессия, инстинкт размножения вируса.

Что во мне осталось?
Центр желаний и агрессии раздут – только еда/атака/распространение заразы.
Островок, чувствовавший боль, жажду, усталость – выжжен.
Древний мозг гнал тело вперед – двигаться, всегда двигаться, искать, убивать.

Макс бился головой о металлическую стену, пытаясь оглушить чужие мысли внутри. Но череп больше не передавал боли. Он был отрезан от собственного тела.
Трещина в теменной кости лишь выпустила наружу струйку сероватой жижи – так теперь выглядела жидкость, омывавшая его умирающий мозг.

23:59:59 – ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ ЧЕЛОВЕКА

В последний момент, когда тьма уже накрывала последний огонек сознания, остатки его воли подали отчаянный сигнал. Макс судорожно вонзил нож себе в бедро, пытаясь болью остановить превращение, вернуть контроль.

Что это изменило?
Рана не кровоточила – крошечные сосуды мгновенно закупорились.
Мышцы срослись за считанные секунды – тело больше не было его, оно чинило себя само.
Боль не пришла – вирус отключил последние сигналы страдания.

Из его горла вырвался первый настоящий рёв – звук чудовищной силы, сотрясающий фургон, созданный, чтобы разрывать барабанные перепонки, сеять панику. Звук нового хозяина его тела.

Что осталось в черепной коробке?
90% – чужая воля, вирусная колония
8% – звериные рефлексы.
2% – последние осколки Макса. Обрывки лица матери. Звук смеха девушки. Собственное имя, теряющее смысл.

Черная, густая слеза, как смола, скатилась по его серой щеке.
"Прости..." – прошелестел последний шепот его губ. Шепот человека, которого больше нет.

ГЛАВА 4: ХИМИЯ ЗАБВЕНИЯ

ДОФАМИНОВЫЙ ОБМАН

Норма: Чувство удовлетворения от еды, любви, достижений.
Теперь: Искусственная волна восторга, в 12 раз сильнее героина, накатывала только от:
Запаха панического пота жертвы.
Вкуса мозга, спинномозговой жидкости.

Механизм предательства:
Вирус синтезирует поддельный гормон счастья.
Рецепторы переделаны – ловят только этот яд и только от убийства.

Эффект:
12:45:31 – Первая волна кайфа от заражения.
Макс учуял девочку за 300 метров.
Его зрачки расширились до бездны, из носа потекла черная слизь.
В груди взорвался химический ураган восторга – нечеловеческий, оглушающий, приковывающий к источнику запаха.

СЕРОТОНИНОВОЕ БЕЗМОЛВИЕ

Норма: Спокойствие, сон, регуляция настроения.
Теперь: Полное отсутствие. Тишина в душе, ставшей пустыней.

Причина:
Вирус блокирует саму возможность создания гормона покоя.
Остатки превращаются в токсин, разъедающий изнутри.

Последствия:
Сбиты все внутренние часы – нет дня, нет ночи, только вечная охота.
Навязчивые, бессмысленные действия:
   
Макс 18 раз подряд облизал дверную ручку, выискивая следы крови.
Выцарапал на стене идеальный круг – вирус требовал ритуальной точности, как паук плетет сеть.

ГЛУТАМАТНЫЙ ПОЖАР

Концентрация в мозге зашкалила.

Как убивают разум:
Вирус взламывает клетки-защитники мозга.
Они выбрасывают океан возбуждающего яда без остановки.
Нейроны перегружаются и начинают пожирать сами себя изнутри.

Картина распада:
15:22:17 – Эпизод "Белой Смерти".
Макс упал, бьется в конвульсиях.
Изо рта идет пена, обжигающе кислая.
В глазах – снежный шквал из белых мушек, затмевающий мир.
Его кора головного мозга сгорала, теряя тысячи клеток в секунду.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТОРМОЗОВ (ГАМК-КАТАСТРОФА)

Трагедия в трех актах:
1.  Исчезли вещества, сдерживающие ярость, останавливающие движение.
2.  Рецепторы торможения перепрофилированы под распространение заразы.
3.  Последние сдерживающие нейроны пожираются.

Результат:
Исчезли "тормоза":
Макс не мог перестать бежать, даже с раздробленной ногой.
Жевал собственные пальцы 12 минут, прежде чем заметил, что они откушены.

ОКСИТОЦИНОВОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Любовь и привязанность извращены до неузнаваемости:
Гормон привязанности изуродован.
Вместо нежности вызывает:
Ярость при виде объятий, поцелуев, семьи.
Желание разорвать любую человеческую связь.

Наблюдение:
18:30:55 – Встреча с выжившими.
Макс видит целующихся подростков.
Его слюнные железы выстреливают струей яда на метр.
В груди – жгучая, бешеная ненависть (выброс извращенного гормона "любви" + адреналина).
Он рвет себе губы зубами в бессильной злобе, прежде чем броситься на них, чтобы растерзать.

НОРАДРЕНАЛИНОВЫЙ УКСУС

Состав крови:
90% – вирусная слизь.
8% – измененный гормон ярости и силы.
2% – жалкие остатки человеческой крови.

Действие яда:
Сжимает все сосуды, кроме мозговых – мозг в бешенстве, тело в тисках.
Потовые железы стали выделять заразу.
Дает сверхсилу на 3-5 минут (затем – мышцы рвутся от напряжения).

Побочный эффект (самый страшный):
После каждой вспышки ярости отмирал кусочек памяти в гиппокампе. Макс забывал:
Как открыть дверь.
Чем человек отличается от животного.
Что такое холод (мог босиком идти по снегу при -30°C, не чувствуя обморожения).

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ МАКСА:

"Если кто найдет... помню только одно:
Когда зараза добирается до самой глубины души...
ты начинаешь ненавидеть всё, что любил.
Мама... прости... я уже вижу тебя просто как кусок теплого мяса...
Имя... свое имя... забыл..."

ГЛАВА 5: РАСПАД

ФАЗА 1: ПОТЕРЯ ИМЕНИ (0-3 ЧАСА)

Что происходит:
Стираются ассоциации – слово "мама" теряет образ, запах, тепло.
Глутаматные бури выжигают эпизодическую память – кадры жизни тускнеют и рассыпаются.

Как это чувствуется:

Макс тычет пальцем в свою грудь:
— М-м... Ма... Мэ...
Язык не слушается, заплетается. Слюна содержит яд, разъедающий речевые центры.
В голове вспыхивает и гаснет последний образ — мать зовет его к ужину. Голос, запах пирога...
Имя отваливается, как отсохшая ветка. Он больше не Макс. Он – никто.

Физически:
Речевой центр заполнен чужеродными белками
Височные доли, хранящие память, усыхают.

ФАЗА 2: СМЕРТЬ СОЧУВСТВИЯ (3-6 ЧАСОВ)

Что умирает:
Зеркальные нейроны, позволявшие чувствовать боль другого, гибнут.
Рецепторы привязанности переквалифицируются в рецепторы ненависти.

Как это проявляется:

Стук в дверь. Голос друга:
— Макс, я принес еды... держись, брат!

Он прижимается лбом к холодной двери. Запах друга вызывает:
Дикое слюноотделение (слюна течет черными струйками).
Слепую ярость (волна адреналина).
Странное, извращенное возбуждение (вирус размножается в семени).

Желание обнять друга и желание вырвать ему горло слились в одно чудовищное побуждение. Граница стерта.

Физически:
Островковая доля мозга (эмпатия) заполнена вирусными тельцами.
Зоны социального интеллекта выжжены.

ФАЗА 3: ЗВЕРИНЫЕ ТРОПЫ (6-12 ЧАСОВ)

Как переписывают сущность:
Привычки извращены:
Вместо чистки зубов – скрежет челюстями, точа клыки о клыки.
Вместо курения – вылизывание металла, камней в поисках следов крови.
Включены шаблоны охоты:
Бессмысленное кружение по территории.
Полная неподвижность при малейшем движении жертвы.

Последние разборчивые каракули в дневнике:
"Не... помню... кто... но... боль... внутри... все... чужое..."
Кора мозга истончена до предела.
Борозды, разделявшие зоны мышления, заполнены гноем заразы.

ФАЗА 4: ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ (12-24 ЧАСА)

Агония сознания:
1.  Префронтальная кора (самосознание) отмирает последней – Макс на 37 секунд осознает весь кошмар, всю глубину утраты.
2.  Белки, державшие нейроны, сворачиваются в спирали ненависти к себе и миру.
3.  Мост между полушариями (мозолистое тело) рвется – полушария начинают воевать.

Последний диалог в разваливающемся сознании:
Левое полушарие (последний огонек человека):
— НАС ОСТАЛОСЬ 2%... ЭТО Я... МАКС...

Правое полушарие (вирусная тьма):
"ЭТОГО ДОСТАТОЧНО ДЛЯ ТВОИХ СТРАДАНИЙ. МОЛЧИ."

Тишина. На энцефалограмме — ровная линия. Сознание умерло.

Итог:
Мозг усох.
Желучки мозга заполнены черной слизью.

ГЛАВА 6: АНАТОМИЯ ПУСТОТЫ. ТЕНЬ ЧЕЛОВЕКА

1.  ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ МАКСА?

1.1. Провалы в памяти
Гиппокамп (хранитель жизни) превращен в решето. Воспоминания проливаются сквозь дыры.
Пример: Макс не помнит имени матери, но его рука иногда сама тянется, как будто хочет поправить невидимые волосы.
Механизм: Вирус вырезает нейронные связи с "Я", оставляя лишь пустые жесты.

1.2. Речь-призрак
Речевой центр мертв, но остался "фантомный словарь" – обрывки фраз, крики, шепот, которые когда-то что-то значили.
Пример:
До заражения: Макс говорил: "Я должен вернуться к ним…"
После: "Вер... ну... мясо..." (рычание, скрежет).
Физически: Язык в черных язвах, голосовые связки огрубели, превращая голос в нечеловеческий рык.

1.3. Эмоциональная пустыня
Амигдала (центр страха) огромна, но работает как чужая. Страх только за себя-носителя вируса (огонь, громкие звуки).   
Пример:
Человеческий страх: "Боюсь умереть!"
Зомби-страх: "Не гореть!" (реакция только на угрозу носителю вируса)
Химия души: Радость приходит только от убийства. Покой умер навсегда.

2.  ФИЗИЧЕСКОЕ ЭХО

2.1. Рефлексы-призраки
Рефлекс сжатия ладони (как на рукопожатие) сохранился, но теперь это не дружеский жест, а хватка хищника
Пример: Макс автоматически ловит брошенный мяч, но тут же засовывает его в пасть, разрывая зубами.

2.2. Память тела
Мозжечок (координация) перепрограммирован на звериные паттерны, но иногда выдает старые программы.
Пример:
До: Макс умел водить машину.
После: Его руки сами повторяют движения руля над грудой хлама, но он не понимает, зачем.
 Дегенерация: Тело помнит, как бежать, но забыло, как остановиться.

2.3. Осколки привычек
Привычки выродились в бессмысленные ритуалы.
Примеры:
Курение: Макс подносит руку ко рту, но вместо сигареты откусывает себе палец.
Чистка зубов: Скрипит челюстями, имитируя движения щетки, точа клыки.

3.  ПСИХОЛОГИЯ ПУСТОГО СУЩЕСТВА

3.1. Мираж выбора
Остатки коры иногда активны, но все "решения" сводятся к "есть/не есть", "атаковать/ждать".
Пример:
До: "Может, не стоит убивать этого человека? Он безоружен..."
После: "Съесть сейчас? Или подождать, пока запах страха станет слаще?"

3.2. Тени привязанностей
Изуродованные рецепторы иногда срабатывают на знакомое.
Пример:
Макс не нападает на Дейн сразу – он обнюхивает ее, замирает, будто пытается выудить из черной пустоты обрывок чувства.
Через 10 секунд вирус подавляет этот глюк – и он впивается зубами.

3.3. 2% АГОНИИ
2% нейронов не заражены – они не управляют телом, но генерируют фантомные боли души.
Пример:
Макс режет себе лицо ржавым ножом, пытаясь "содрать" зомби-кожу, вернуть свое лицо.
Он не чувствует физической боли, но где-то в глубине мертвого черепа что-то кричит от ужаса и боли

4. ТЕНЬ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ: ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

4.1. Может ли зомби страдать?
Нейрохимия пустоты:
Радость – только от убийства.
Покоя – нет вообще. Нет сна, нет отдыха.
Сознание – белый шум боли от перегретых нейронов.
Пример: Макс не спит. Не устает. Но иногда он садится на корточки и качается, как ребенок в истерике, бесшумно открывая рот в беззвучном крике.
Почему? Где-то остался сломанный инстинкт – так он успокаивался в детстве. Теперь это пустой, жуткий ритуал без смысла и облегчения.

4.2. Последний жест
Перед тем как тьма окончательно поглотила последние 2%, Макс наткнулся на фотографию. Он не помнил, кто на ней.
Но его рука легла на потускневшую бумагу. И пальцы сами сложились в нежный жест, которым он гладил по волосам... кого-то очень дорогого. Жест абсолютно человеческий, вынырнувший из небытия на мгновение.

4.3. Последняя мысль
Она была без слов.
Просто вспышка света – как солнце в озере летом, когда он был ребенком и думал, что жизнь будет долгой.
Потом тьма.

ВЫВОД: КТО Я БЕЗ СВОЕГО "Я"?

Если личность – это память, мысли, чувства... то Макс умер.
Но если личность – это еще и след, отпечаток... то его тень все еще мечется в этом чудовищном теле.

В каждом зомби есть призрак человека.
Но ни один живой не видит этого призрака.

Мораль:
Мы боимся зомби не потому, что они мертвы.
Мы боимся их потому, что видим в них наше самое страшное будущее – будущее, где от тебя осталась лишь пустота, а все, что ты любил, стало просто теплым мясом.
Макс погиб. Его тело теперь ходит. А его последние 2%... его последние 2% горят в аду собственной пустоты.

ГЛАВА 7: ИССЛЕДОВАТЕЛИ ТЕНИ

Лабораторный блок D, 03:14 ночи.
Тишину нарушал только мерцающий экран и тихий гул вентиляции. Доктор Лиза Вотина стиснула кулаки, чтобы остановить дрожь в пальцах. На мониторе – камера №7, где за бронированным стеклом сидел Образец Z-9. Бывший Макс Ильин.
"День 47. Образец демонстрирует циклическое аномальное поведение. Каждую ночь в 03:14..."
Она прервала запись, увидев, как на экране чёрные капли стекают по серой коже его лица. Это не были слезы.
Научные данные:
- pH 2.1 – достаточно, чтобы оставить ожог на металле.
- Кортизол зашкаливает – уровень стресса как у человека под пытками.
- Нанопроводники Z-14 – те же, что нашли в "Титане".
Но самое жуткое – точность: каждые 6.3 секунды, без отклонений. Как часы.
Листаем дело Макса:
"Звонил матери в 03:15. Каждую ночь. 12 лет подряд."
Тело помнило то, что разум забыл.

ЭКСПЕРИМЕНТ "ОТЗВУК"

Цель: Разбудить то, что осталось под слоями вируса.

1. Тест с голосом матери
"Макс? Ты меня слышишь?"
На экране:
- Гиппокамп вспыхнул оранжевым на МРТ.
- Губы дрогнули: "П-р-о..." (артикуляция "прости").
- Затем – удары головой о стену. 2 раза в секунду. Вирус давил бунт.

2. Детский смех
Его рука замерла в воздухе – пальцы сложились, как для укачивания младенца.
Данные:
- Окситоцин +7% – гормон привязанности.
- Схватил медвежонка, прижал к груди.
- Через 3.2 секунды – вирусные кластеры подавили всплеск.

Вывод:
"Они там. Но каждое пробуждение – пытка для них."

ГЛАВА 8: ЭКСПЕРИМЕНТ "РЕВЕРБ"

1. Подготовка
Доктор Гарин проверял 64 электрода, вживлённых в череп Z-9.
"Если 40 Гц – ритм сознания, то может быть..."
Показатели до стимуляции:
- Энтропия мозга 92% – хаос.
- Синхронизация 0.17 (при норме 0.5).

2. Включение
00:15:03 – зрачки сузились до человеческих 2 мм.
00:15:11 – палец дёрнулся, будто пытался писать.
00:15:12 – голос: "Где... мама?" (87% совпадение с оригиналом).
Макс на секунду ожил – и тут же начал биться головой о стену. Не от ярости. От боли. Он понял, что его "я" – это вирус, а воспоминания – лишь сигналы в мёртвом мозге."
Катастрофа:
- Температура 42.7°C – электроды плавятся.
- 900 ньютонов – рвёт титановые крепления.
- Через 4 минуты 33 секунды – снова пустая оболочка.

3. Что увидели на МРТ
- Гиппокамп +320% – память ненадолго вернулась.
- Вирусных частиц в 1000 раз меньше – он был почти чист.
- Кровь нормализовалась – будто никогда не болел.
Цена:
- Z-14 вырвала себе глаза, крича "Почему я чувствую его внутри?"
- Z-22 прочитал Есенина и сломал шею.

ПОСЛЕДНИЕ ЗАПИСИ
Из дневника лаборанта Ковского:
"Сегодня Z-9 плакал настоящими слезами. Сказал "спасибо" перед тем как... Боже, я больше не могу."
Аудиозапись Гарина:
"Мы не лечим. Мы открываем дверь в ад. Они там – живые, в своих сломанных телах. И ненавидят нас.

ГЛАВА 9: ЗА ПРЕДЕЛАМИ БУНКЕРА

1. ПРОБУЖДЕНИЕ В ТЕМНОТЕ

Бетонная труба вентиляции. Температура: 4.2°C.
Макс открыл глаза. Тепловидение включилось автоматически:
- Трубы — синие прожилки на фоне чёрного
- Тела лаборантов — остывающие оранжевые пятна
Физические изменения:
- Шрамы от электродов затягивались чёрными нитями (нанокластеры Z-14 регенерировали ткани со скоростью 0.5 мм/сек).
- Кожа покрылась серым хитиновым налётом (температурная адаптация).
- Зрачки не реагировали на свет — вирус отключил "человеческие" функции.
Вспышка памяти:
"Отключайте стимуляцию!" — крик доктора Вотиной.
Хруст костей — его собственных — когда он рвал титановые крепления.
Солёный вкус крови во рту (не своей).

Он поднял фонарь. На рваном халате бирка: "ОБРАЗЕЦ Z-9. ОПАСЕН".
Первая мысль за месяц: "Я сбежал... Но я — чума."

2. ПОБЕГ ЧЕРЕЗ АД

Вентиляционная шахта. Уклон: 45 градусов.
Новые способности:
- Сила: согнул стальную решётку (950 Н) — вирус гиперстимулировал миофибриллы.
- Боль: лишь фоновый шум — вирус заблокировал болевые рецепторы.
- Обоняние: учуял запах снега (чего не мог 2 дня назад) — деградация обонятельной луковицы.

Поверхность.
Город-призрак:
- Небо: жёлто-зелёное (химические тучи NO;).
- Воздух: радиоактивность 2.3 мЗв/ч (норма — 0.24).
- Тишина: только вой ветра в разбитых окнах.
Макс упал на колени. Первый за 47 дней поцелуй холода на щеке — вирусная броня истончилась на лице.

3. ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

Голоса за углом. Группа выживших (4 человека).
Диалог (обрывки):
— "Лабораторию разнесли... Z-9 сбежал..."
— "Он помнит! Говорят,  его маму звали..."

Макс шагнул к свету. Их тепловые силуэты вспыхнули в его зрении алым.

Хронология кошмара:

1. Человек в каске выстрелил — пуля 9мм вошла в плечо (температура в ране: 42°C — нанокластеры ремонтировали ткани).
2. Тело Макса среагировало само — прыжок (3.8 м), удар ладонью.
3. Хруст черепа под пальцами — сила сжатия: 300 кг/см;.

Он стоял над трупом, смотря на свои руки:
- Кровь шипела на серой коже (pH 1.9).
- Пальцы судорожно сжимались — вирус требовал вскрыть череп.

- Внутренний диалог:
- "Съешь! Это топливо!" (голос "Мы")
- "Нет! Это человек!" (осколок Макса)
Он отшвырнул тело, выл от ярости к себе. Звук разбил стёкла в радиусе 20 м.

4. НОЧЬ В ЦАРСТВЕ ТЕНИ
Супермаркет. Разрушенный морозильник (-15°C).
Находки:
1. Зеркало: лицо — жёлтые глаза без зрачков, кожа в трещинах, как пустыня.
2. Радио: "...9-й тип заражённых сохраняет фрагменты памяти. Избегайте контакта!"
3. Фотоальбом: снимок "Мама, 8 лет, пляж".
Воспоминание (прорыв барьера):
Песок под босыми ногами. Мама машет: "Максик, не заходи глубоко!"
Реакция вируса:
- Чёрные слёзы (pH 2.1) прожгли фото.
- Челюсть свело судорогой — вирус блокировал лицевые нервы.
- Он разорвал снимок — но спрятал клочок с маминой улыбкой.

5. ДОМ, КОТОРОГО НЕТ

Адрес: ул. Садовая, 17. Разрушенный подъезд.
В квартире:
- Ростомер на стене: "Макс, 5 лет — 110 см".
- Пустые флаконы нейролептика — мать лечилась после его исчезновения?
- Дневник под кроватью (последняя запись):
"3 года без весточки. Сегодня снился Макс... Он плакал чёрными слезами. Боже, что они с ним сделали?"

Физиологический бунт:
1. Сердце — 5 ударов за 10 сек (мертвый орган временно ожил).
2. Пальцы задымились при касании страниц — нанокластеры сжигали "опасные" воспоминания.
3. Рёв боли — частота 180 Гц — выбил оставшиеся стёкла.

6. ДЕВОЧКА И КУКЛА

Парк. Закат (радиация: 5.1 мЗв/ч).
Она: лет 7, та самая из лаборатории?
- Без пальто (температура -10°C).
- Кукла с выгоревшими глазами.
Диалог:
— "Ты... тот, кто плакал в клетке?"
— Макс кивнул (горло издало скрежет).
— "Держи. Мама говорила, игрушки лечат боль."

Что случилось:
1. Его рука дрожала (мышцы сводило судорогой).
2. Коснулся куклы — кожа на ладони посветлела на 3%.
3. Девочка убежала — он не пошёл за ней (впервые подавил инстинкт охоты).
Научный парадокс:
- Зрение: 120 секунд видел синий цвет неба (активировались колбочки сетчатки).
- Боль: ожог где-то внутри — вирусные кластеры гибли от выброса окситоцина.

7. РЕКА ЗАБВЕНИЯ

Река Чёрная. Вода: pH 4.3 (кислотная).

Что он сделал:
1. Вынул спасённый клочок фото (мамино лицо).
2. Снял рваный халат — тело покрывали чёрные прожилки (система нанопроводников).
3. Шагнул в воду...
- Вода шипела вокруг ног (растворяя нанокластеры).
- Боль — как тысячи игл под кожей — впервые за месяц настоящая.
- Он упал на колени, крича:
"МА-А-МА!"
Голос — 87% сходства с оригиналом (анализ аудиодатчиков выживших).

ГЛАВА 10: ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

00:00:01 – Обнаружение

Тепловые контуры вспыхнули в его поле зрения, как пятна масла на раскалённой сковороде.

Что видит Макс:
- Три силуэта. Два крупных (мужчины), один мелкий (ребёнок).
- Они двигаются по заброшенной автостраде, осторожно переступая через разбитые машины.
- Сердца бьются часто – 120 ударов в минуту. Страх.
Его зрачки сузились (хотя должны были оставаться расширенными). Аномалия.
Что слышит:
- Шёпот мужчины: "Тише, тут могут быть заражённые..."
- Лёгкий плач ребёнка: "Пап, я боюсь..."
Голос девочки.
Щелчок в голове.

Его ноги уже бегут.

00:00:23 – Атака
Физиология Макса в этот момент:
1. Челюсть – раскрывается на 70% шире человеческой нормы, связки растягиваются с хрустом.
2. Слюнные железы – впрыскивают в рот заражённую жидкость (pH 1.8, содержит наноботы ZX-12).
3. Мышцы – волокна сокращаются с силой 400 Ньютонов (достаточно, чтобы раздробить череп).
Он прыгает с крыши грузовика, приземляясь в 3 метрах от группы.
Реакция людей:
- Мужчина вскидывает ружьё.
- Женщина заслоняет ребёнка.
- Девочка (6-7 лет) смотрит ему прямо в глаза.
И тут...
Сбой.

00:00:31 – Разрыв Швов Сознания

В его голове:
- Вирус: "Разорви их. Съешь сердце первым. Они – мясо."
- 2% нейронов (бывший Макс): "Нет. Это ребёнок. ТЫ НЕ ТРОГАЕШЬ ДЕТЕЙ."

Что происходит в его теле:
1. Правая рука – уже занесена для удара (когти на 3 см длиннее, чем 5 минут назад).
2. Левая рука – вцепляется в правую, тормозя удар.
3. Голосовые связки – издают нечеловеческий рёв (140 дБ), но в нём есть... нотки паники?
Девочка не убегает. Она плачет, но смотрит на него.
"Ты... ты больной дядя?"
Щелчок в гиппокампе.

00:00:47 – Вспышка Памяти
Обрывки:
- Детская комната.
- Кукла в углу.
- Его БРАТ (тоже 6 лет) кричит: "Макс, помоги!"
Вирус: "ЭТО НЕ ТВОЙ БРАТ. ЭТО ЕДА."
Но тело уже реагирует:
- Зрачки сужаются до человеческого размера (невозможно для зомби).
- Слюна перестаёт течь (железы блокируются на 5 секунд).
- Ноги отталкиваются от асфальта назад, хотя инстинкт требует вперёд.
Он падает на спину, скрючившись, как будто бьётся с невидимым противником.

00:01:12 – Отступление
Люди убегают.
Макс:
- Катается по земле, царапая себе лицо.
- Изо рта вырывается смесь рвоты и чёрной слизи.
- Один глаз – человеческий (зелёный, ясный).
- Второй глаз – зомбированный (жёлтый, с разорванными капиллярами).
Последняя мысль перед отключкой:
"Я... не... трону... детей..."
Тьма.

ПОЯСНЕНИЕ:
Когда девочка сказала "больной дядя", в его мозгу активировались зеркальные нейроны, сохранившиеся в островковой доле. Уровень дофамина упал с 1200 пг/мл до 800, а глутаматный шторм на секунду стих. Это создало "окно", через которое прорвался старый Макс. Но вирус ответил выбросом Z-окситоцина, который должен был перекрыть эмпатию. Однако из-за повреждённого гипоталамуса реакция запаздывала на 0.3 секунды – этого хватило, чтобы он отпрыгнул.

Через 3 часа он просыпается.

Что изменилось:
1. Память – он больше не помнит девочку.
2. Тело – кожа почернела ещё сильнее, но на правой руке – свежий шрам (он сам себя искусал, чтобы не напасть).
3. Голос в голове теперь тише. Но он ещё есть.
«Ты проиграешь,» – шепчет вирус.
«Но не сегодня,» – отвечает что-то глубоко внутри и уходит в ночь, оставляя на асфальте только одну черную слезу.

Дойдя до места, он упал на колени, вцепившись пальцами в бетон.

ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ

Он остался.
В темноте.
В одиночестве.
План:
1. Не выходить.
2. Не охотиться.
3. Не становиться монстром.
Но как?
Физиология работала против него:
- Обоняние: он чувствовал людей за километр. Их пот, их страх, их кровь.
- Слух: сердцебиение ребёнка за три улицы звучало для него, как барабанная дробь.
- Зрение: в темноте он видел тепловые следы — даже мышь, пробежавшая по углу, светилась оранжевым пятном.

Психология тоже:
- Дофаминовые рецепторы теперь реагировали только на одно — убийство.
- Серотонин отсутствовал полностью — никакого покоя, только голод и ярость.
- Окситоцин превратился в яд — вместо привязанности он вызывал желание разорвать тех, кто когда-то был дорог.
Но он держался.

РИТУАЛЫ ВЫЖИВАНИЯ

Чтобы не сойти с ума, он создал распорядок.
Утро (если это можно назвать утром):
- Проверка тела.
  - Кожа: трещины, шелушение.
  - Мышцы: атрофия или гипертрофия?
  - Зубы: стали острее?
- Поиск воды.
  - В углу склада была дыра в полу, где скапливалась дождевая вода.
  - Он пил, хотя не испытывал жажды — просто имитировал человеческие привычки.
День:
- Тренировка контроля.
  - Сидел неподвижно, подавляя инстинкты.
  - Если голод становился невыносимым — бил себя, пока тело не отключалось.
- Попытки вспомнить.
  - Рисовал на стене знакомые лица.
  - Пытался говорить (но голос был только хрипом).
Ночь:
- Охота… но не на людей.
  - Ловил крыс.
  - Ел их сырыми (отвратительно, но не смертельно).
  - Иногда находил трупы животных — уже разложившиеся.
  - Его желудок переваривал всё.

РАЗЛОЖЕНИЕ И ОСОЗНАНИЕ

Прошла неделя.
Изменения:
- Кожа стала твёрже, как старая резина.
- Глаза больше не моргали — веки ссохлись.
- Слюна текла постоянно, густая, как сироп.
Но сознание…
Оно не исчезало.
Он помнил.
И это было хуже всего.
Потому что он понимал, что медленно превращается в монстр.
Но не сдавался.

НАХОДКА: ДНЕВНИК

В одном из ящиков он нашёл записки бывшего работника склада.
Последняя страница:
«Если кто-то найдёт это… Мы закрываемся. Вирус уже в городе. Они говорят, что вода заражена. Я оставляю здесь аптечку и консервы. Может, кому-то повезёт.»
Аптечки уже не было.
Но консервы…
Он открыл одну.
Тушёнка.
Запах вызвал рвоту.
Его тело отказывалось от человеческой еды.
Но он заставил себя проглотить кусок.
Потом второй.
Третий.
«Я ещё человек.»
«Хотя бы внутри.»

ФИНАЛЬНЫЙ ВЫБОР
Однажды ночью он услышал крик.
Женский.
Близко.
Его тело взорвалось адреналином.
Мышцы напряглись.
Челюсти сжались.
Слюна потекла ручьём.
Он рванулся к двери…
Но остановился.
Схватил гвоздь.
Вонзил себе в бедро.
Боль.
Настоящая.
Впервые за долгое время.
Он зарычал…
И остался в темноте.
Потому что лучше быть монстром в клетке, чем чудовищем на свободе.

Шло время… Город опустел. Люди либо умерли, либо сбежали.
Он всё ещё сидел в складе.
Его кожа покрылась коркой.
Его голос пропал окончательно.
Его разум…
Иногда в нём вспыхивали искры воспоминаний.
Но чаще — только голод.
И одиночество.
Однажды дверь открылась.
Вошли люди с факелами. Они увидели его. И закричали.
Он не напал.
Просто посмотрел.
И отвернулся.
Потому что он уже не был ни человеком, ни зомби.
Он был тенью.
Тенью прежнего себя.

ГЛАВА 11: ОДИНОЧЕСТВО

00:00:00 – МЕСЯЦЫ СПУСТЯ

Город больше не дышал.
Он лежал в развалинах, как труп, оставленный на растерзание воронам, его улицы – вспоротые вены, из которых давно вытекла жизнь. Бетонные стены, когда-то гордые и неприступные, теперь походили на рёбра скелета, обглоданные временем и забвением. Ветер гулял между пустыми окнами, выл в переулках, завывал на перекрёстках, будто оплакивая то, что здесь когда-то было.
А он всё ещё оставался.
В старом складе, где пахло ржавчиной, пылью и тлением.
Где когда-то хранились коробки с товарами, где люди смеялись, спорили, жили.
Теперь здесь был только он.
И тишина.

00:00:23 – ТЕЛО, КОТОРОЕ БОЛЬШЕ НЕГО

Он сидел в углу, спиной к стене, ноги поджаты, руки – длинные, серые, с потрескавшейся кожей – лежали на коленях.
Что осталось от него:
1. Кожа – покрытая коркой, как старая штукатурка, местами слезающая лоскутами, обнажая плотную, жилистую ткань под ней. Она не кровоточила. Она просто была.
2. Глаза – один всё ещё сохранял слабый отблеск зелёного, как последний лист на мёртвом дереве. Второй – мутный, жёлтый, с лопнувшими сосудами, превратившими белок в кровавую паутину.
3. Рот – губы потрескались, обнажая зубы, которые стали длиннее, острее, но уже не напоминали человеческие. Из уголков рта стекала чёрная слюна, густая, как нефть, оставляя на полу мелкие ожоги.
4. Дыхание – медленное. Очень медленное. Лёгкие больше не расширялись. Воздух втягивался через микроскопические спазмы грудной клетки, как у змеи перед линькой.
Он больше не чувствовал голода.
Но он помнил, что когда-то чувствовал.

00:01:14 – РАЗУМ, КОТОРЫЙ БОЛЬШЕ НЕ РАБОТАЕТ

Иногда в его голове вспыхивали искры.
Короткие, яркие, болезненные.
Воспоминания.
- Мать. Её руки, тёплые, мягкие, гладящие его по волосам. "Максик, не опаздывай на ужин..."
- Брат. Его смех, звонкий, как колокольчик, когда он катал его на велосипеде.
- Он сам. Человек. С надеждами. Со страхами. С именем.
Но эти моменты длились недолго.
Вирус пожирал их.
Медленно.
Неумолимо.
Как вода, точащая камень.
Он уже не мог говорить.
Но иногда, в самые тихие ночи, когда луна пробивалась сквозь дыры в крыше и освещала его лицо, его губы шевелились.
Беззвучно.
"Я... был... человеком..."

00:02:47 – ОДИН

Он не знал, сколько времени прошло.
Дни сливались в недели.
Недели – в месяцы.
Иногда он слышал крики на улице.
Выстрелы.
Рычание других таких же, как он.
Но он не выходил.
Он боялся.
Не смерти.
Не боли.
Он боялся стать одним из них.
Настоящим монстром.
Без памяти.
Без тени себя.

00:04:12 – ЛЮДИ

Однажды дверь склада скрипнула.
Он не шевельнулся.
Не зарычал.
Просто поднял голову.
В проёме стояли они.
Снова люди…
Трое.
Двое мужчин, одна женщина.
В руках – факелы.
Огонь трещал, отбрасывая длинные тени на стены.
Они увидели его.
И закричали.
Но не от страха.
От ненависти.
"Чёртов ублюдок!" – кто-то зарычал.
"Добейте его!" – прошипела женщина.
Он мог убить их.
Его мышцы напряглись.
Челюсти сжались.
Но он не двинулся.
Просто посмотрел.
И отвернулся.
Потому что он уже не был ни человеком, ни зомби.
Он был тенью.
Тенью прежнего себя.

00:06:00 – ПОСЛЕДНЯЯ ИСКРА
Они ушли.
Но один остался.
Мальчик.
Лет десяти.
Он стоял в дверях, широко раскрыв глаза.
"Ты... ты не тронул нас..." – прошептал он.
Макс не ответил.
Но его глаз – тот, что ещё оставался зелёным – блеснул.
Мальчик протянул руку.
В ней была игрушка.
Плюшевый медвежонок.
"Возьми," – сказал он.
Макс не взял.
Но он кивнул.
Почти незаметно.
Мальчик улыбнулся.
И убежал. При этом он оставил медвежонка рядом с Максом…
А Макс закрыл глаза.
В последний раз.

ГЛАВА 12: ВСТРЕЧА С КОСТОЛОМОМ

Воздух в складе загустел. Запах озона и гниющей плоти смешался с химической горечью. Макс почувствовал вибрацию – не звук, а давление на кости, будто гигантский трансформатор заработал за стеной.
В дверном проёме, залитом лунным светом, возник он.
Костолом (Сергей Быков):
- Рост: 2.3 метра (позвоночник удлинён, как у хищного динозавра).
- Кожа: покрыта трещинами, из которых сочилась мерцающая чёрная слизь (как в "Титане"). На груди – обугленный шрам в форме лабораторного знака "Прометей".
- Глаза: не зрачки, а пульсирующие кроваво-чёрные звёзды, испускающие слабый багровый свет.
- Руки: пальцы срослись в подобие хитиновых лезвий, но на правой кисти – жетон спецназа "Вепрь" (единственное человеческое).
Он двигался нечеловечески плавно. Не шагал – скользил над бетоном, не касаясь пола. За ним тянулся шлейф инея – воздух кристаллизовался от холода.

00:07:15 – ДИАЛОГ С ТЕМ, КТО БЫЛ СЕРГЕЕМ
Голос Костолома был кошмаром… Бас Сергея + металлический скрежет + шёпот сотен голосов ("Мы"), звук вибрировал в костях Макса.
Костолом:
"Максим..." (пауза, словно пробуя имя на вкус).
"Мы... наблюдали. Ты... борешься. Напрасная... трата энергии."
Он приблизился. Чёрные звёзды-глаза изучали Макса:
- Взгляд скользнул по шраму от электродов.
- Остановился на медвежонке.
Костолом (с оттенком... любопытства?):
"Ты... хранишь игрушку. Как ребёнок... воспоминание. Это... неэффективно."
"Мы... предлагаем... избавление."

00:07:44 – ПРОБУЖДЕНИЕ "МЫ"

Костолом протянул руку-клинок. Чёрная слизь стекала с лезвия, прожигая бетон:
"Присоединяйся... к Потоку. Стань... частью Нас."
"Боль... забвение... покой."
В его голосе прозвучало не обещание, а приказ. Воздух загудел низкой частотой.
Макс почувствовал:
- Давление в черепе – вирус внутри откликался на зов.
- Чёрные нити под его кожей засветились багровым – нанопроводники Z-14 синхронизировались с Костоломом.
Макс попытался зарычать – но издал только хриплый стон. Его тело предавало его, тянулось к Костолому.

00:08:03 – ПОСЛЕДНИЙ ВЫБОР

Вспышка памяти (прорыв сквозь "Мы"):
- Река. Его крик "МА-МА!".
- Запах пирогов из детства.
- Голос матери: "Ты сильнее, чем думаешь..."
Макс упал на колени, вцепившись в медвежонка. Его зелёный глаз (последний человеческий) встретился с кроваво-чёрными звёздами Костолома.
Беззвучно шевеля губами:
"Я... не... ваш."
Костолом замер. На его лице – тень недоумения (невозможное для "Мы"):
"Сопротивление... бесполезно. Ты... уже мёртв."
"Твоя мать... мёртва. Мир... мёртв."
"Стань... Тенью Нас... или исчезни."
Он сделал шаг вперёд. Лезвие-рука занесено для удара... или прикосновения.

00:08:29 – НЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ МИЛОСТЬ

Макс закрыл глаза, прижимая медвежонка к тому месту, где когда-то билость сердце.
Удар не пришёл.
Когда он открыл глаза, Костолом исчез. На полу перед ним лежал:
- Его жетон спецназовца - последняя связь Сергея с человечеством).
- Капля чёрной слизи – но не едкая, а холодная, как лёд.
Последняя мысль Макса: «Он… пожалел?»

ЭПИЛОГ: КОГДА УХОДИТ ПОСЛЕДНИЙ СВЕТ

Рассвет не принёс тепла. Свинцовое небо висло над городом-скелетом, окрашивая руины в цвет запёкшейся крови. Холодный ветер шевелил обрывки газеты на асфальте: "...лаборатория уничтожена... образцы сбежали..." Буквы расплывались под каплями кислотного дождя.
В углу склада, где когда-то хранились ящики с надеждами, Макс умирал.

Его тело:
- Грудь почти не двигалась. Воздух втягивался через микроразрывы в трахее — хрипящий, булькающий звук, как вода в засорившейся трубе.
- Кожа превратилась в потрескавшуюся кору, обнажая сети чёрных нитей под ней. Они пульсировали тускло, как угли на ветру.

- Правая рука сжимала плюшевого медвежонка. Ткань прожгло до дыр, но пальцы не разжимались.
- Левая лежала на спецназовском жетоне. Капли чёрной слизи (не едкой, а ледяной) застыли на металле — словно слёзы.
Его лицо:
- Правый глаз — мутный жёлтый шар с лопнувшими сосудами.
- Левый — всё ещё человеческий. Зелёный. Ясный. Он смотрел в дыру в крыше, где мерцала одинокая звезда.
- Губы шевелились беззвучно: "Ма... ма..."
Из уголка рта стекала прозрачная слеза. Она смешалась с чёрной слизью, создавая хрупкий узор — как трещина на стекле между двумя мирами.

ВОСПОМИНАНИЯ (ПОСЛЕДНИЕ ВСПЫШКИ):
1. Река детства:
   — Ледяная вода обжигает босые ноги. "Максик, не заходи глубоко!" — смеётся мать. Её руки — тёплые, пахнут ванилью и хлебом. Солнце в её глазах — два золотых искрящихся осколка.
   В реальности его тело дрожало от холода. Зелёный глаз наполнился влагой.
2. Брат:
   — "Догнааал!" — семилетний Ваня врезается в него, обнимая за талию. Его смех — звон колокольчиков. "Мы же команда, да, Макс?"
   Пальцы Макса судорожно сжали медвежонка. Из груди вырвался тихий стон — звук сломанной игрушки.
3. Обещание:
   — Тёмная комната. Мать гладит его по волосам. Её голос дрожит: "Ты сильный, сынок. Сильнее всех... Обещай, что не сдашься. Никогда."
   Его губы сложились в ясное, беззвучное слово: "Обещаю..."

АГОНИЯ:
1. 00:07:33 — Сердце пропустило первый удар. Чёрные нити под кожей погасли на 30%.
2. 00:08:15 — Лёгкие захлебнулись. Воздух вышел пузырём крови и слизи. Тело свело судорогой — кости хрустели, как сухие ветки.
3. 00:09:02 — Зелёный глаз помутнел. Звезда в разрыве крыши расплылась в светящееся пятно.
4. 00:10:41 — Последний вдох. Горло затрепетало, втягивая каплю холодного воздуха. Он пах...
...пирогами.
Тёплыми. С малиновым вареньем. Как в детстве.

ФИНАЛ:
1. Тело обмякло, став безвредной оболочкой.
2. Лицо:
   — Правый уголок губ — приподнят. Улыбка. Настоящая. Человеческая.
   — Левый глаз — закрыт. Ресницы (единственное, что осталось мягким) запорошены инеем.
3. Руки:
   — Правая — прижата к медвежонку (его плюшевая лапа лежала на месте сердца).
   — Левая — раскрыта. На ладони — жетон, покрытый застывшими чёрными слезами.
Рядом — маленькая лужица. Смесь прозрачной слезы и чёрной слизи. В ней, как в кривом зеркале, отражалась звезда.

ПОСЛЕДНЯЯ СТРОКА:
"Даже когда тьма поглощает всё, последним гаснет свет в глазах того, кто помнил, что значит любить. А после — остаётся только холод. И тишина. И город, который забыл своё имя. Как и он".