Глава 14. Под знаком трески первый день в лагере

Около одиннадцати часов следующего дня, после утренней проверки, всех вновь этапированных из Москвы отвели в штаб. В кабинете начальника шло распределение осуждённых. Несколько отрядных воспитателей, тщательно рассматривая дела заключённых, занимались их распределением по отрядам. Меня определили в первый отряд, на просеку, так как мой срок по лагерным меркам считался небольшим — четыре года, да и никакой профессией я похвастать не мог. По логике администрации, с таким сроком не уходят в побег.

Олег попал в восьмой отряд, поскольку у начальника зоны указал, что на воле работал автослесарем третьего разряда. В зоне был целый автомобильный парк лесовозов и самосвалов, и ремонтная база располагалась в километре от зоны, в отдельном гараже с соответствующим оборудованием.

После распределения в штабе появились завхозы — по лагерным понятиям ссученные заключённые, работающие на администрацию, и увели распределённых осуждённых по своим отрядам. Затем в каптерке мы получили матрасы, подушки, телогрейки, сапоги, робу — всё, что полагалось на летнее время. Забегу вперёд, зимой также выдавали спецодежду, но более приспособленную для северного климата: ватный бушлат, валенки и ватные штаны. Правда, многие арестанты не носили серую робу и старались для себя загнать в зону поприличней одежду — хорошую чёрную телогрейку, чёрный костюм или чёрные валенки. Такая одежда среди арестантов подчёркивала важность и принадлежность либо к блатным, уважаемым мужикам, либо к козлам — завхозам, шнырям, поварам и т. д.

Все бараки в зоне были одноэтажными и длинными, напоминающими колхозные склады, только с окнами. Однако два барака, стоявшие отдельно по разные стороны зоны, были двухэтажными и выполнены из круглых брёвен, почерневших от времени. Это были школа и профучилище. Бараки были разделены на секции, в каждой из которых размещались девять-десять двухъярусных кроватей.

В одной из секций первого отряда нашлось свободное место. Я застелил матрас, заправил его и собирался уже выйти в коридор, как из правого угла вышел взрослый парень, худой, невысокого роста, лет тридцати, с хитро прищуренными глазами и спросил меня:

«Ты откуда будешь, землячок?»

Поздоровавшись и назвав своё имя, я стал интересоваться существующими порядками в зоне. В этот момент в комнату вошёл мой земляк, пришедший одним этапом со мной.

Рэм, так звали этого парня, пригласил нас к себе в гости в проход — он спал в правом углу у стены. Заварил чифир, и мы начали чифирить, внимательно слушая его рассказы. Он объяснил, что в колонии содержится полторы тысячи заключённых и дал много полезной информации о положении в зоне: о работе, о том, что в секции можно курить и варить чифир, чего менты не запрещают. В общем, он дал нам 'мастер-класс', как сейчас говорят.

На улице в это время группа осуждённых играла в футбол. Вечером в бараке послышался топот — просека возвращалась с работы. Я познакомился с мужиками с прохода, где занимал верхнюю шконку, но поговорить толком не пришлось. В это время из коридора послышался голос завхоза: «Просека! На ужин!» И первый отряд неспешным шагом отправился на ужин.

Шагая вместе со всеми, я думал, как всё это напоминает концлагерь, представление о котором у меня сложилось из советских фильмов, которые видел не однократно по телеку.

Столовая была большая. Длинные столы с лавками по бокам стояли рядами вдоль всего помещения. На переднем плане зияли три большие амбразуры для раздачи еды, где повара мелькали, разливая баланду по девяткам. За ними виднелись огромные котлы, в которых варили для нас похлёбку и кашу. У другой стены было небольшое окно для раздачи хлеба. Хлеборезка считалась «хлебным местом». Заведующий ею всегда мог «химичить» с сахарком и сливочным маслом, которое выдавалось больным и диетчикам, и приторговывать белым хлебом.

В жилой зоне работа поваром, хлеборезом, завхозом, шнырем и т. д., связанная с хозобслугой, считалась козьей должностью. Нормальный мужик или блатной никогда не будут работать в жилой зоне и сотрудничать с администрацией. Если кто-то устраивался на такие работы, то автоматически становился «козлом» и держался своего стойла.

В хлеборезке работал упитанный зек, его звали Зяма. Он ловко нарезал хлебные пайки и отмерял сахар в кульки. Обычно сахар выдавался в кульках на неделю.

Отдельно, в углу, стоял «петушиный стол». За ним столовались лагерные «петухи» (в то время их было немного). «Девки» приходили в столовую со своими мисками и ложками, ели отдельно. Даже девятки, куда разливалась еда, были помечены. Таков закон.

Запах протухшей трески заполнял помещение столовой. На столах стояли девятки, наполненные до краёв. На ужин была уха, если это пойло можно так назвать. Отряднички расселись по столам. Разводящий размешивал уху и разливал по алюминиевым мискам. Уха была очень мутного цвета, полностью обезжиренная. В ней плавали головы трески, плавники, скелеты, иногда попадались небольшие куски рыбы, круглая картошка с глазками, местами с неочищенной кожурой.

Картошку чистили каким-то машинным способом и сразу, целиком, не порезав, высыпали в котёл для варки. Чёрный хлеб был такой же, как на Матросской Тишине, не лучше и не хуже. Очень сырой и липкий, такой хлеб нужно есть немного, иначе может начаться изжога, а со временем может образоваться язва желудка.

Попробовав ложку этого варева, захотелось всё вылить и уйти из столовой. Но голод был сильнее. Перебарывая отвращение, я стал ковыряться в костях и, прихлёбывая эту серую муть с корочкой хлеба, насыщать свой желудок.

Кое-как насладившись «шикарным ужином», я отправился назад в отряд, оставаясь полуголодным. Мои соседи по проходу пили купца — чай, заваренный крепко, но не настолько, как чифир. Обычно купеческий чай пили с конфетами, если они водились в твоей тумбочке. Мужики пригласили меня на купца. За чаем я продолжал интересоваться про работу, на которую мне предстояло выйти уже следующим утром.

В десять вечера в коридоре запела сирена. «Отбой!» — кричал в коридоре завхоз. Уставшие зеки потихоньку стали укладываться, не прошло и пяти минут, как барак заполнился тяжёлым, неравномерным храпом, отражающим усталость и напряжение дня. Я долго не мог заснуть, ворочаясь в кровати. Мысли одна за другой лезли в голову, не давая покоя. Думал о грядущем дне, о том, что меня ожидает на просеке в лесу, о неизбежных тяготах и испытаниях, скрывающихся в тени деревьев.

Моё первое знакомство с зоной состоялось…