Жить...

Он сидел на самой верхушке крыши, забраться выше не представлялось возможным. Была уже ночь, но звезд и луны не было видно, впрочем, они его и не интересовали. Накрапывал мелкий дождик и бил по лицу, хотелось бы превратить эту морось в стену воды: она бы просто давила на грудь какой-то радостью, свежестью, глубиной. Хотелось бы... но противные капли возвращали мысли к реальности, они больно хлестали по щекам и пальцам, словно бы пытались достучаться до самых потаенных уголков его сознания. Этот стук, то громкий и частый, то внезапно становящийся тихим и осторожным, напоминал ритм больного сердца, а его сердце в последние дни было действительно не совсем здоровым. Наверное, такой непостоянностью ритма отличалась и его жизнь. Кому-то это нравится, но он предпочел бы другое – стабильное существование «без забот и хлопот».
Почему тот, кто сверху, не пошлет ему такую жизнь? Почему его судьба – то кажущиеся вечными расстройства и мучения, то редкие, но очень яркие впечатления радости? Или, может быть, ТАКИЕ страдания – это великое счастье?
Тогда зачем сидеть в темноте под этим глупым, мелочным дождем? Наверное, хорошо бы сейчас оказаться перед тем домашним, родным огнем, который всегда рад тебя видеть и приветствует тебя тихим потрескиванием сгорающего дерева…
Он уже слышит этот треск, а потом – тишина, вдруг знакомый стук каблуков, сначала – по дорожке, затем – по лестнице и крыше. Он не обернулся, но это не помешало ощущению тепла внезапно разлиться по его телу. Он почувствовал запах мокрых волос, неровное дыхание и услышал ее голос.
- Прости… - сказала она, сев рядом с ним. Но он вновь не обернулся и не посмотрел в единственные светила этой ночи – ее глаза. Она посидела с ним около минуты и, не дождавшись ответа, быстро удалилась, но когда стук каблуков затих, ощущение тепла не покинуло его: теперь оно жило в каждой его клетке. Еще несколько минут он сохранял свое положение, двинулись только мышцы лица. Он улыбался.
И тут дождь усилился, и та самая стена воды окатила крышу и разгоряченное, но усталое лицо. Но он был только рад этому – других стен перед ним больше не существовало. Он был готов жить, любить и рисковать.