Тамплиер. Глава Шестая. Часть Первая

ГЛАВА ШЕСТАЯ
    Целый год, ставшей для Сесилии Россы временем унижения и боли, прошел с той поры, как конунг Кнут сын Эрика увез из Гудхема Сесилию Бланку. Кнут сдержал обещание, данное нареченной, но все пошло не совсем так, как он замыслил изначально, и потребовалось гораздо больше времени, прежде чем он  и его молодая супруга были коронованы архиепископом Стефаном. Церемония, состоявшаяся не в кафедральном соборе в Остра Арос, а в замковой церкви Нёс, на острове Визигсё, получилась более чем скромной. Кнут сын Эрика, конечно досадовал, что ожидаемая коронация получилась не столь грандиозной, как планировалась, тем не менее, она узаконивала его права перед Богом и людьми. Теперь он стал конунгом милостью Божьей.
   И Сесилия Бланка, решившая оставить себе имя Бланка, тоже стала королевой милостью Божьей.
   Целый год молодые конунг и королева провели в хлопотах, самый прискорбный год в жизни Сесилии Россы.
Едва Кнут и его свита скрылись из виду, в Гудхеме все переменилось. Матушка Рикисса вновь ввела обет молчания, и особенно это касалось Сесилии Россы. Ей снова пришлось терпеть порку плетью, и не имело значения, нарушала она обет или нет. Аббатиса не скрывала своей холодной ненависти к Сесилии, и девушки Сверкеров заняли ту же позицию – все, кроме одной.
   Лишь одна отказалась презирать Сесилию, та, что не стала бегать по двору, как гусыня за стаей, сплетничать и обвинять несчастную во всех смертных грехах — юная  Ульфхильда дочь Эмунда. Никто не обращал внимания на девочку-подростка. Отец ее и братья полегли на кровавых полях в окрестностях Бьёльбо, оставив ее без наследства. У нее не было ничего. По этой причине она не смогла бы распить свадебное пиво ни с одним из завидных женихов; все, что у нее осталось, это право по рождению принадлежать роду, но после стольких поражений Сверкеров, это стоило меньше, чем вода в реке.
  Когда над Гудхемом пронесся первый зимний шторм, матушка Рикисса решила, что пришло время, как она лукаво объяснила озлобленным девам Сверкеров, начать приговаривать Сесилию Россу к карцеру, поскольку эта распутница все еще не перестала воображать, что носит цвета Фолькунгов. Очевидно, именно это дает ей право быть дерзкой в словах и поступках.
   В начале зимы в зернохранилище над ледником для хранения мяса оставалось еще немало зерна, а значит, полно черных жирных крыс. Вознося жаркие молитвы, Сесилии Россе пришлось научиться переносить нечто большее, чем холод. Она обнаружила, что холод не так страшен в сравнении с крысами, когда они будили ее, или когда она закрывала глаза,в изнеможении  привалившись от усталости к стене, а мерзкие длиннохвостые твари начинали бегать по ней. Ей довелось узнать, что если, ослабев от холода и вынужденного бдения, на второй или третий день заснуть слишком крепко, крысы начнут покусывать ее, словно желая убедиться, что она мертва и, наконец-то, годится в пищу.
  Единственным источником тепла, согревающим ее во время неоднократных лишений свободы, оставалась молитва. Страстным шепотом она молилась не за себя — она умоляла Пресвятую Богородицу защитить своего любимого Арна и их сына Магнуса.
   В мольбах за Арна присутствовала доля эгоизма. Сознавая, что, не имеет способностей Бланки мыслить, как человек, облеченный властью, она все же была уверена, что вернувшись в Западный Гётеланд, Арн сын Магнуса вырвет ее из ледяного ада Гудхема и защитит от возмездия настоятельницы. Она молилась за него, потому что любила его больше всех на свете, и он был ее единственной надеждой на спасение.
  Пришла весна, легким Сесилии пока ничего не угрожало — она еще не начала кашлять кровью, чего опасалась и в глубине души желала  настоятельница. Лето в тот год выдалось особенно знойным, поэтому карцер вместо проклятия стал местом уединения, давая спасительную прохладу. Запасы зерна иссякли, исчезли и крысы.
После тяжелого года Сесилия совсем ослабла, с ужасом сознавая, что не выдержит еще одну подобную зиму, если только ее не спасет чудо Пресвятой Девы Марии.
  Пресвятая Богородица не послала чуда, Она сделала нечто большее — на пороге Гудхема появилась милостью Божьей королева Сесилия Бланка.
  Явление королевы в окружении могучей свиты совпало с началом сбора урожая. В дом для гостей она въехала по-хозяйски, и все вокруг завертелось. Она командовала, не уставая, и заказывая в изобилии еду и питье. Молодая королева послала весточку Рикиссе, к которой теперь обращалась без церемоний, приглашая ее не мешкая явиться развлекать гостей. Она приказала, чтобы каждого гостя в Гудхеме принимали, словно перед ними предстал сам Иисус Христос. Если это относилось к остальным, то безусловно, должно было распространиться и на саму королеву.
Дрожа от ярости, аббатиса долго и тщетно придумывала отговорку. Она спустилась в дом для гостей, в надежде резко поставить на место зарвавшуюся женщину, светскую королеву, которая ни коем образом не имеет власти здесь, в царстве Божьем на земле. Настоятельница Гудхема в праве не подчиняться ни конунгу, ни его королеве, и ей без разницы, коронованы они или нет.
   С негодованием произнеся свою обличительную речь, она отправилась на отведенное ей с место края стола, предназначенное для самых незначительных гостей. Просьба королевы Сесилии Бланки пригласить на пир ее дорогую подругу Сесилию Россу была с презрением отвергнута. Эта распутная женщина, изрекла настоятельница, теперь искупает грехи самым подходящим для нее образом, и не может предстать перед гостями, независимо от их звания и чина. В монастыре правят божеские законы, а не мирские. И это, подчеркнула матушка Рикисса, известно Сесилии Бланке лучше, чем любому из присутствующих.
Королева внимательно слушала, как аббатиса, язвительно улыбаясь, с заносчивой самоуверенностью толковала о Божьих законах.
— Ты закончила свою злобную болтовню о Боге и тому подобное? Эти прекрасные слова лишь звук пустой, мы — кто  на себе испытал суровые нравы этого места — знаем, что ты не веришь в них ни на йоту. А сейчас мы приказываем тебе – сомкни свой утиный клюв и слушай свою королеву, — проворковала она ласково  и нежно, хотя речь ее и лилась едким потоком.
   Слова Бланки произвели мгновенный эффект, аббатиса поджала губы и молча ждала продолжения. Она лучше королевы знала, что ее миссия служить Царству Небесному на земле и была уверена в своей правоте. А новоиспеченная королева всего лишь бывшая воспитанница их славной обители. Но как видно, она сильно недооценила Сесилию Бланку.
 —А теперь слушай сюда, Рикисса, — продолжила Бланка тихо, почти шепотом. — Сейчас  ты сказала, что ты хозяйка Божьего порядка, а мы всего лишь королева земной жизни людей. Ты свято веришь, что мы не можем устанавливать свои правила в Гудхеме. Нет, конечно, нет. Но мы все-таки попробуем. Ибо сейчас мы сильно тебя огорчим. Твой родич Бенгт из Скары больше не епископ. Куда бедняга подался после отлучения, успев прихватить лишь жену, мы не знаем, да это нас мало интересует. Но от церкви он теперь отлучен. Так что в этой жизни на его поддержку можешь не рассчитывать.
 Аббатиса выслушала тяжкую новость, не дрогнув, хотя в душе и затрепетала от страха.  Она молча ждала, что будет дальше.
 — Ты понимаешь, Рикисса, —продолжила Сесилия Бланка. — что наш дорогой и высокочтимый архиепископ Стефан очень близок к конунгу и королеве. Видишь ли, с нашей стороны было бы ложью даже подумать, что в желании сохранить добрые отношения между королевством и церковью он кормится из наших рук и подчиняется малейшему нашему капризу. Такого не скажет никто, ибо это равносильно оскорблению высокого слуги Господа на земле. Но давай скажем так, мы хорошо понимаем друг друга: епископ, конунг и королева. Было бы обидно,Рикисса, если бы пришлось отлучить и тебя. А наш ярл Биргер Броса, между прочим, проявляет искреннюю заинтересованности в вопросах церкви, он постоянно твердит о создании новых женских обителей, и обещает выделить на это немало серебра. Теперь ты понимаешь, Рикисса, к чему я клоню?
 — Если ты, в самом деле, хочешь увидеть Сесилию Россу, — лаконично  ответила настоятельница. — я  не вижу препятствий для вашей встречи.
 — Прекрасно, Рикисса, ты не так глупа, как я погляжу! – весело и дружелюбно воскликнула Бланка. — Ты правильно нас поняла, но мы хотели бы предупредить, что тебе следует проявлять осторожность, беседуя с нашим добрым другом архиепископом, дабы не нарваться на неприятности. Итак! Я больше тебя не задерживаю.  Проследи, чтобы мою гостью привели  немедля.
  Хлопнув в ладоши,  Бланка прогнала матушку Рикиссу с глаз долой, как до того сама настоятельница не единожды прогоняла обеих Сесилий.
   Когда Сесилию Россу привели в дом для гостей, она выглядела столь жалко и ослаблено, что не было нужды объяснять, какие страданиям подвергалась несчастная девушка с того часа, как конунг Кнут покинул Гудхем. Молодые женщины упали в объятья друг друга и разрыдались.
  Королева Сесилия Бланка осталась в Гудхеме еще на три дня и три ночи, и все это время подруги не разлучались ни на минуту.
  За оставшиеся ей в монастыре годы Сесилия Росса более ни разу не заключалась в карцер, а  за три дня, проведенные с королевой, ее щекам вернулся румянец, а лицу округлость – хорошее питание и радость встречи сделали свое дело.
  В следующие несколько лет Сесилия Росса и Ульвхильда дочь Эмунда достигли в искусстве  ткачества совершенства — они шили и красили плащи для благородных мужчин и женщин, вышивая на спинах гербы невиданной красоты. Вскоре заказы посыпались как из рога изобилия, за их изделиями приезжали даже из Дании и Норвегии.
  Девушки работали вместе, а вокруг них царила аура покоя — обет молчания на них не распространялся, поскольку их работа изрядно пополнила казну Гудхема, причем без всякой суеты и беспокойства. Эконом Йон, старый канонник - неудачник, так восхищался творениями Сесилии и Ульфхильды, что при всяком удобном случае хваливал их мастерство перед матушкой Рикиссой. Она равнодушно выслушивала и соглашаясь, глубокомысленно кивала. Она не забывала, что над ее головой висит Дамоклов меч — аббатиса  была дурной женщиной, но далеко не глупой.
    Королева Бланка  наезжала в Гудхем не менее раза в год, и на несколько дней останавливалась в доме для гостей. Она тут же требовала Сесилию Россу и Ульфхильду прислуживать ей, чего, конечно не случалось, поскольку за королевой всегда следовал штат поваров, виночерпиев и служанок. Для двух «невольниц», как девушки именовали  себя, наступали дни счастья. Теперь уже всем стало ясно, что дружба на веки вечные связала королеву с Сесилией Россой. Но лучше всех это осознавала матушка Рикисса, вынужденная подчиняться, стиснув зубы.
На третий год Сесилия Бланка привезла приятные новости. Она заезжала в Варнхем, чтобы получить совет старого отца Генриха — как, не нарушая приличий, брат Люсьен смог бы передать свои богатые знания о садоводстве  и целительстве сестре Леоноре из Фландрии, лучше всех в Гудхеме разбиравшейся в этих вопросах.
Но и это был не главное. Отец Генрих получил весть от Арна сына Магнуса. До недавнего времени Арн вместе с другими рыцарями нес службу на Святой Земле в крепости Тортоса в регионе под названием Триполи. Арн успешно справлялся со своими обязанностями — он  носил белый плащ и вскоре должен будет отправиться в самый центр мира, город Иерусалим, в качестве помощника к высокопоставленному брату-рыцарю.
   Сесилия Бланка сообщила эту новость в самом начале июня, когда перед домом для гостей и в саду между кузницей и стойлами для скота зацветали яблони. Услышав добрую весть об Арне, Сесилия Росса крепко обняла подругу и  вырвавшись из ее объятий, легко закружила среди цветущих деревьев, нимало не заботясь, что подобное поведение вызовет порицание матушки Рикиссы, после которого последует неделя карцера как минимум. Молодой женщине  запрещалось разгуливать по Гудхему, но Сесилия выкинула из головы все запреты, на один короткий миг счастья Гудхем  перестал существовать.
Он жив, он жив, он жив! Мысль проносилась в ее голове, как табун сверкающих лошадей, вытеснив все остальное. А потом она представила  Иерусалим, священное сердце мира. Она увидела улицы, мощеные золотом, белокаменные храмы, кротких богобоязненных людей с умиротворенными лицами, она увидела возлюбленного Арна, одетого в белый плащ с красным крестом Господним. Арн бежал ей навстречу. Это мечта останется с ней на  долгие годы.
  Казалось, время в Гудхеме остановилось. Ничего не происходило, и каждый день был похож на другой — те же гимны из Псалтыри, те же плащи, сшитые и проданные, сменялись  лишь времена года. Тем не менее, изменения происходили, однако столь медленно, что оставались незамеченными лишь до тех пор, пока их уже нельзя было игнорировать.
   В первый год, когда  появился брат Люсьен из Варнхема, чтобы рассказывать сестре Леоноре обо всем, что растет в великолепном Божьем саду и о том, как  исцелять людей, и что полезно для вкуса, все было как обычно. Вскоре тот факт, что брат Люсьен и сестра Леонора часами работают вместе, стал восприниматься как нечто само собой разумеющееся, словно так было всегда. И уже забылось, что поначалу их не оставаляли наедине ни минуты. Брат Люсьен приходил в женский монастырь столь часто, что стал восприниматься частью Гудхема.
  Когда на восьмом месяце второго года они, беззастенчиво беседуя, скрывались в саду за южной стеной, ни один подозрительный глаз еще не заметил того, что должно было броситься в глаза с первого раза.
   Сесилия и Ульфхильда решили обратиться к сестре Леоноре с просьбой поделиться с ними знаниями, полученными от брата Люсьена. Девушки могли бы попробовать себя в чем-то новом, ведь так чудесно наблюдать, как люди своими руками и с Божьей помощью добиваются в саду удивительных результатов. Крупные и сочные плоды, снятые с веток, зимой хранились дольше,  к бесконечным  скучным супам на ужин добавляли прованские травы и они перестали казаться пресными — правила монастыря запрещали иноземные специи, но выращенное в собственных  стенах больше не считалось заморской роскошью.
  Теперь у Сесилии и Ульвхильды появилось больше свободы, и они осмеливались выходить даже за ворота монастыря. Им разрешалось спускаться в сад, поухаживать за фруктовыми деревьями или за цветочными клумбами и ничей пытливый взор не следил за ними. Безусловно, эти послабления произошли не в одночасье, но в итоге на их передвижения тоже перестали обращать внимание. Несколькими годами ранее лишь мысль подойти к воротам монастыря сулила бы наказанием.