Разговор двух пьяниц о медицине, традиционных ценн

– Колян! Эй, Колян! – закричал Петрович, увидев своего приятеля. – Сто лет тебя не было! Где пропадал? – обнял он его, подойдя ближе. – Благоверную твою встречал пару раз; спрашиваю – где муж-то? Отвечает что-то невразумительное и скорей домой…
– Да я это… того самого… У тёщи в деревне отсиживался, – отвечал Колян, понизив голос и оглядываясь по сторонам. – Ну, значит, чтобы не загребли…
– Я так и  подумал, иначе чего бы твоей супруге конспирацию соблюдать? – улыбнулся  довольный своей сообразительностью Петрович.  – Теперь, стало быть, вышел из подполья?
– Что поделаешь, деньги надо как-то зарабатывать, а там посмотрим… – Колян почесал в затылке.
– Это да, – согласился Петрович. – Что же, выпьем за встречу? Я флягу с собой взял: настоечка знаменитая, на семнадцати травах, – помнишь, поди?
– Как не помнить? Вещь! – ответил Колян. – Но как бы моя не заругалась: скоро должна из магазина придти, а я не предупредил её, что на улицу подышать выйду.
– Она из магазина не скоро явится, – уверенно сказал Петрович. – При мне туда пошли соседки твоей благоверной; начнутся у них тары-бары растабары, так что раньше, чем через пару часов, она домой не вернётся.
– Ты, Петрович, прямо-таки Мессинг, про которого фильм был, – видел? Он тоже будущее предсказывал, – засмеялся Колян.
– Мессинг не Мессинг, но и мы кое-что можем: откуда бы мне знать, что встречу тебя, а фляга-то вот она, булькает! – Петрович потряс её. – Пошли на нашу скамейку, – только извини, закуски нет.
– Под эту настойку закуска не нужна, – возразил Колян. – Грех такой вкус перебивать.
– Ты у нас известный гурман, – подмигнул ему Петрович.
***
Выпив по первому разу, они продолжили разговор.
– В деревне, значит, отсиживался? Ну, и как тебе там жилось? – спросил Петрович. 
– Скукотиша, глушь, все поля лесом заросли, – вздохнул Колян. – В деревне живут всего три семейства, старики; молодые наведываются только летом – туда и летом-то проехать трудно, а зимой вовсе дороги нет: зимовали, как полярники на льдине. Продукты из своих запасов, а с медицинской помощью совсем беда: никакая скорая не доберётся. Раньше медицинский пункт был в самой деревне, какую-никакую первую помощь оказывали, но потом его закрыли – сказали, не оправдывает себя. Теперь, если заболел, надо ехать в районный центр, а до него шестьдесят километров по бездорожью. Осенью у одного старика сердце прихватило, так не довезли: умер в пути.
– Что за бред! «Не оправдывает себя!»  – возмутился Петрович. – Да разве человеческую жизнь деньгами измеришь? Хоть миллиарды в миллиардной степени дай, всё равно жизнь не купишь – выходит, даже если одну жизнь в этом медицинском пункте спасли, он уже себя окупил… Впрочем, слыхал я подобные утверждения о том, что медицина должна деньгами измеряться, а не жизнями спасёнными: рентабельность, де, должна быть. Один крендель недавно по телевизору выступал – утверждал, что нынешняя медицина лучше прежней: мол, в районных больницах находятся лучшие врачи и оборудование, а в деревенских пунктах лишь аспирин давали, и пользы от них никакой не было. Вранье это: и в деревне, как ты правильно говоришь, людей спасали, – а в районных больницах далеко не всё так распрекрасно, как этот крендель вещал… Ему, правда, вопрос задали телезрители по прямой линии: пусть в районе помощь на высоком уровне, но как туда попасть? Доехать как? Особенно, если человек старый, и машины не имеет… А крендель отвечает: на такой случай санитарная авиация имеется, она вмиг больно домчит на вертолёте.
Тут у меня душа вскипела – хотел в студию позвонить и сказать: много ли вертолётов к районным больницам приписаны, чтобы в любую деревню немедля вылететь? А хоть бы и имелись вертолёты, так им ещё приземлиться где-то надо, что далеко не везде возможно…  А нелётная погода? У нас, чай, не Египет, где почти весь год ясная погода стоит, так что египтяне даже крыши на домах не делают; у нас то дождь, то ветер, то метели, то заносы – что же, выходит, дожидайся больной с инфарктом или иными неприятностями пока подходящая погода установится? Или, может, всепогодные бомбардировщики за больными отправлять и бетонные взлётно-посадочные полосы в каждой деревне строить?..
– Но есть же сельские врачи, если о деревне говорить, – вставил Колян, желая немного подразнить Петровича. – Говорят, они будут помощь оказывать.
– И много ты видел сельских врачей, пока жил в деревне? – взглянул на него Петрович.
– Ни одного, – признался Колян.
– То-то же! – сказал Петрович. – А хоть бы и были: ты попробуй, опять-таки, доберись до каждой деревни, а если и доберёшься, надо быть на все руки мастером. Чехов Антон Павлович, проживая в своём имении Мелихово, работал сельским врачом; жуткое дело, жаловался, у меня двадцать деревень, и то роды надо принять, то вывих вправить, то горячку вылечить, не говоря уже обо всём прочим, – а когда эпидемия началась, холера пришла, тут и вовсе труба! А ныне мы вновь к тому же возвращаемся, – видать, в русле общего возвращения к традиционным ценностям… Такая у нас нынче медицина, прости господи! – Петрович сплюнул.
– Да уж… – протянул Колян.   
– Я тебе про себя рассказать могу, коли интересно, – продолжал Петрович. – Чувствую, чего-то не то со мной стало происходить: в холод из носу течёт, из одной ноздри, просто спасу нет, и глаз слезится. Чепуха, конечно, но неприятно, – решил сходить в поликлинику, провериться: оказалось, киста образовалось в носовой пазухе. Я стал выяснять, как от этого можно избавиться, а избавиться можно легче лёгкого – лазерную операцию делают за пятнадцать минут под местным наркозом: прокалывают лазером кисту, жидкость удаляют, и живи себе без забот!
Я обрадовался, побежал к врачу: дайте мне направление на такую операцию! А врач, – врачиха, вернее, – в ужасе на меня руками замахала. «Знаете, сколько стоит эта операция? Больше ста тысяч! Мы на неё направление даём только тем, у кого особые льготы есть: участникам боевых действий и прочим. А если я вам направление дам, главный врач всё равно не подпишет, потому что с него за каждую медицинскую услугу строго спрашивают, чтобы отпущенные на обслуживание населения денежные суммы он ни в коем случае не превышал, а лучше всего, всячески экономил… Я, говорит, давеча одной женщине на дорогое импортное лекарство, которое ей позарез необходимо, бесплатный рецепт дала, – так меня объяснительными замучили: зачем дешёвый отечественный аналог не выписала? А от этих аналогов пользы никакой, наоборот, серьёзные побочки могут быть…» «Что же мне делать? – спрашиваю. – Уж очень досаждает мне киста». «Могу дать направление на операцию по-старинке, – отвечает врачиха. – Разрежут вам губу под общим наркозом, кожу отвернут, выдолбят в кости дырку, жидкость откачают и вставят трубку, чтобы она окончательно вышла. Сразу скажу, что после наркоза больно будет, но дня через три, когда трубку снимут, всё пройдёт».  «Это ничего, можно и потерпеть, – говорю. – Но будет ли излечение?» «Гарантии нет, – признаётся врачиха. – У меня недавно был пациент, перенёсший подобную операцию, однако у него через год опять киста образовалась в том же самом месте… Но вы платно можете, то есть за свои деньги, лазерную операцию сделать, о которой вы просите, – вот она даёт пожизненную гарантию от рецидивов»…
Понял? Платную операцию! – Петрович стукнул ладонью по скамейке. – Где же мне денег-то взять? Я живу на пенсию в семнадцать тысяч рублей, из которых пять тысяч за квартиру отдаю, ещё около трёх тысяч  – на разные лекарства, что мне по моему возрасту нужны, а ведь надо и питаться и одеваться. Ну, ладно, одеваюсь и обуваюсь в китайское барахло, которое покупаю время от времени, но и на одно питание девяти тысяч, что у меня остаётся, всё равно маловато будет, не объешься. А уж о более серьёзных тратах и речи нет: на холодильник молюсь, чтобы он не сломался; стиральную машину впору святой водой окроплять, чтобы работала; телевизор многие годы служит, и, дай Бог, чтобы ещё столько же прослужил; диван у меня чиненный-перечиненный, – сам с ним разбираюсь, мебельное ремесло освоил… Вот и выходит, что жить мне с моей кистой до самой смерти, а ежели другие какие заболевания обнаружатся, то и с ними тоже, если они меня быстрее не угробят.
– У нас немногим лучше, – погрустнел Колян. – Славу богу, хоть здоровы…
– Вижу, вы и детей не торопитесь заводить? – спросил Петрович.
– Не осилить нам пока детей, – вздохнул Колян. – Да и обстановка сейчас такая – вон, что творится…
– Ладно, жалью море не переедешь, – сказал Петрович. – Давай, что ли, по второй пропустим, да поговорим о чём-нибудь более весёлом…
***
  – Ты жену свою мог бы съесть? – спросил он затем. – Ну, то есть натурально съесть за обедом или ужином?
– Ты, чего, Петрович, того? – Колян покрутил пальцем у виска. – Перегрелся на солнце?
– Я не от безумия спрашиваю, а как раз в тему о традиционных ценностях, о чём уже в связи с медициной упомянул, – ответил Петрович. – Недели две назад было сообщение, что какой-то религиозный деятель на Востоке сказал, что мужчина, если он голодает и есть ему нечего, полное право имеет съесть свою жену, и она должна этому только радоваться, потому что её главная обязанность – во всём угождать мужу и следить, чтобы он недостатка в питании не имел.
А что? Коли о традиционных ценностях заговорили, то самые что ни на есть традиционные – это те, которые дольше всего существовали. В цивилизованном мире мы относительно недолго живём, а до этого сотни тысяч лет проживали в первобытном состоянии – стало быть, первобытные ценности надо возвращать и жить пещерным способом…
А и при царях жилось не лучше; вот, сейчас «Домострой» снова в моду входит и всё, что с ним связано. А тогда как было? Удел женщины, скажем, – рожать, рожать и рожать, а без этого народ прекратился бы: ведь сплошные были войны и зверства всякие. Ныне тоже рожать призывают чуть ли не с тринадцати лет, для беременных школьниц премию установили; аборты совсем хотят запретить, а противозачаточные средства выдавать строго по рецепту, в исключительных случаях. При Иване Грозном, мол, никаких противозачаточных средств не было, и жила-процветала Россия, – а с противозачаточными средствами ей не выжить.
Чего улыбаешься? Я сам слыхал, как очередной крендель точь-в-точь так по телевизору говорил. А другой призывал пенсии отменить: пусть, де, дети о стариках заботятся, как в старину было, а если детей не нажил, значит, старость себе не обеспечил – если и накоплений у тебя нет, ходи тогда по миру, побирайся.
И ему хотел я позвонить, да звонки в студии не принимали. Хотел сказать: чего останавливаться, почему лишь пенсии отменять? Давай и больничные листы отменим и разные пособия – тоже, ведь, в старину ничего такого не было. А вслед за тем и от электричества следует отказаться, и от авиации, и от прочих достижений цивилизации, – а уж об Интернете и слов нет: страна грехов и разврата, как иные утверждают. Что поп в церкви скажет, то и правдой будет, а народ пусть плодится и размножается, чтобы его всегда в достатке имелось для всяческих войн, которые власть вздумает затеять, и других её потребностей.
– Но с народонаселением у нас действительно плохо, а дальше ещё хуже, видать, будет, – возразил Колян. – Запустеет страна-то…
– И это ты говоришь, который сам детей завести не решается? – усмехнулся Петрович. – Да и нет нужды плодиться и размножаться, как кролики. Мы уже с тобой беседовали как-то, что в природе по-другому нельзя, чтобы род не погиб, но в разумной человеческой жизни качество над количеством всё более преобладать должно.
– Это как? – удивился Колян. – Переведи.
– Не помнишь, что ли? Я тебе битый час об этом толковал, – с досадой поморщился Петрович. – Раньше человечество количеством выживало, а каждый отдельный человек был не так важен, – ну, почти, как у животных. Однако с общим развитием цивилизации значение каждого человека всё увеличивается и увеличивается, о чём ещё великий философ Кант писал. Стало быть, задача разумного правительства жизнь устроить таким образом, чтобы каждый человек мог в полной мере свои положительные и нужные для общества качества реализовать, – а жизнь человека надо при этом всесторонне оберегать, и, конечно, не губить её ни за что, ни про что. Тогда и недостатка в людях не будет, и страна начнёт процветать; есть на свете малые страны, где народу всего ничего, а живут припеваючи, однако есть и большие страны, где народу тьма, а жизнь – хуже некуда; так разве от количества народа она зависит?
В былые времена, говорю, без большого количества народа было не прожить, а ныне на это рассчитывать смешно и глупо – так, в самом деле, легко в первобытное состояние вернуться. Как  сказал один умный человек: «Движение вверх – это всегда долго и трудно. А вот оскотинить и озвереть – это очень просто, легко и быстро».
– Ну, Петрович, тебе бы лекции читать! – засмеялся Колян.
– Ты каждый раз это говоришь, и я тебе снова отвечу: мог бы и читать, мы тоже не лыком шиты, – улыбнулся Петрович. – А если вернуться к тому, с чего начали, скажу: коли мы возвращаемся к традиционным ценностям, то до людоедства от них всего один шаг. Я читал, что ещё недавно на островах в Тихом океане мужчины выбирали себе жену потелеснее и поупитаннее, чтобы съесть её в случае голода. Эдак и мы к этому придём, тем более, что при непрерывном размножении продуктов на всех может не хватить.  Твой-то супруге опасаться нечего: при её стройном телосложении на жаркое она не годится, – разве на холодец? Но женщинам телесным и упитанным надо будет держать ухо востро, а то их вмиг съедят.   
– Ой, Петрович, насмешил! – сказал Колян, продолжая хохотать. – Выпьем?..
– Весёлый у нас разговор, я же предупреждал, –  ответил Петрович. – А выпить я всегда готов…
***
– Ничего… Как пел доктор Айболит в фильме Быкова: «Это даже хорошо, что теперь нам плохо», – сказал Петрович, отхлебнув из фляги и передав её Коляну. – Ты об экзистенциализме слыхал?
– Чего? – поперхнулся Колян.
– Не в то горло попало? – Петрович похлопал его по спине. – Об экзистенциализме, говорю, слыхал?
– Это эпидемия такая? – спросил Колян.
– Сам ты эпидемия! Направление такое в философии, – пояснил Петрович.
– Я философией не интересуюсь: сплошное занудство, – сморщился Колян.
– А зря! В ней умные вещи встречаются, – сказал Петрович. – Признаюсь тебе, я всерьёз экзистенциализмом увлёкся. Сложная штука, с налёту не одолеешь, зато большое умственное удовольствие получаешь и для души успокоение. Эти самые экзистенциалисты утверждают, что для осознания своей сущности, которую они «экзистенцией» и называют, человек должен оказаться между жизнью и смертью, – вот тогда он и поймёт, что он собой представляет и кем является в этом мире. По-ихнему, это состояние «пограничной ситуации», а в ней главные чувства, что человека обуревают, это тревога и страх. Они куда как сильнее, чем в других ситуациях, и они-то и помогают человеку разглядеть мир до последней чёрточки. Эти страх и тревога сжигают, как огонь, всё что сверху к экзистенции прилипло – всё, стало быть, несущественное и наносное. Вот тут-то ты и начинаешь понимать, что многое из того, чем тебя напичкали, чушь и враньё; теперь тебя водить на верёвочке не получится…
Да… – протянул Петрович. – Помнишь, как поётся: «Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой. Добьёмся мы освобождения своею собственной рукой», – он вдруг громко запел:

Довольно кровь сосать, вампиры
Тюрьмой, налогом, нищетой!
Для вас – вся власть, все блага мира,
А наше право – звук пустой.

Когда ж тираны нас заставят
В бою геройски пасть за них,
Убийцы! В вас тогда направим
Мы жерла пушек боевых.

– Тише, Петрович! Очумел? – зашикал на него Колян. – Вдруг кто услышит?..
– А пусть слышат! – Петрович махнул рукой. – «Интернационал» петь не запретили  покамест, даже в школьных книжках текст ещё есть… Так вот я и говорю: это даже хорошо, что теперь нам плохо – из-за этой плохости осознаем мы себя, и тогда непременно что-нибудь хорошее получится, а уж перемены-то в любом случае будут…  Ну, допьём? – он потряс флягой. – По глотку всего и осталось… Будь здоров, Колян!..