Метаморфозы имени в эпическом тексте

МЕТАМОРФОЗЫ ИМЕНИ В ЭПИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ: АСПЕКТЫ СЕМАНТИКО-КОГНИТИВНОЙ АРХЕОЛОГИИ

ВВЕДЕНИЕ. Изучение истории имен и стоящих за ними великих личностей по литературным и фольклорным источникам вызывает ряд трудностей, на которые указывал еще А.Н. Веселовский, решая проблему отношения к преданиям как к источникам народной памяти [Веселовский 1938]. Великие имена – неотъемлемая часть историко-культурного потока. Однажды возникнув, они обретают значение символов – эпохи, земли, племени, княжеств и государств, в которых спрятаны корни рода и народа, которому они исторически принадлежат, несмотря на видоизменения, трансформации и даже глубинные смысловые метаморфозы. Неизбежно изменяясь, адаптируясь в новой религиозной, мифологической, идеологической, культурной среде, имена обрастают новыми историко-культурными, социально-психологическими, когнитивно-концептуальными смыслами и, наконец, обретают значимый художественный статус. Символика великого имени говорит о неких универсальных представлениях людей прошлого, рассматривавших имя как важное звено в цепи действительных событий, в ряду религиозных и общественных концептов, в контексте реального и ирреального времени. Хотя современные исследователи не делают особого различия между терминами «знак» и «символ» [Голан], в том числе в контексте, связующем символ и имя на протяжении многих веков, мы все же будем проводить различия между символом как идеей и знаком как фигурой. Поскольку символы, с одной стороны, обладают устойчивостью и смысловым постоянством, с другой – универсальным характером, постольку и самое великое имя обладает устойчивостью и универсальностью. Заботливость, с которой наши предки славяне передавали из поколения в поколение историю в символических именах, стремясь к максимальной сохранности их символической значимости, свидетельствует о том, что имена, изначально соотнесенные с огромным массивом жизненно важной информации, были носителями и охранителями многовековых духовных традиций.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ КОГНИЦИИ ИМЕНИ В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ И ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРАВДЫ (В ЭПИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ). Личности великих князей и царей, героев, поэтов, философов и иных правдоискателей, защитников отечества и славных представителей народа занимают особое место уже в русском фольклоре ХI–XVI вв. В русском эпосе, сотворенном народным гением, в результате длительной мыслительной работы, их образы предстают такими, какими они запечатлелись в многовековой народной памяти. Занимаясь проблемой восприятия народным сознанием личностей вождей, изучая особенности функционирования имени в эпическом и лирико-философском текстах [Топоним «Киев», c. 15–20], лишний раз убеждаешься в том, что трактовки исторических личностей и экспликации символики имени неизбежно разнятся с точки зрения исторической, фактографической, идеологической, психологической и художественной правды.
 
Этот вопрос становится особенно актуальным в период политических перемен и сопутствующих им разноголосых, подчас поляризованных оценок роли и значения личности в событийной истории, в процессе формирования субъективных точек зрения, слома или корректировки общественно-государственных идеологий, появления и распространения новых взглядов, в том числе на историю, события, поведение положительных и отрицательных героев (персонажей), на представления об идеале и истине.

В проблемном поле и актуальном контексте очень важно обнаружить мыслительную и творческую работу певца-рупора, поэта-мыслителя и глашатая, понять их цели и задачи, увидеть «стимулы, полученные от массы», среди которой они живут,  разобраться с вопросом: «не является ли он (здесь: поэт - Т.Ж.) скорее завершителем душевной работы, в которой одновременно участвовали и другие»? [Фрейд, с. 25]. О мыслительной работе коллективного автора как неустанном творческом процессе свидетельствуют внутриструктурные изменения лиро-эпических, былинно-песенных жанров, взаимодействие в разных долях лирического, драматического и эпического начал, переплетение принципов исторической и художественной правды, обусловленных стремлением сориентировать слушателей на правильное, с точки зрения исполнителя, их понимание [Родионов, 1999, с. 109].

В русском песенном фольклоре поляризация мнений, различные подходы к оценке исторических событий и обоснованию характера действующих лиц, происходит, как утверждают исследователи, в конце XVII – в начале XVIII века. На новом этапе историзации мифа и мифологизации истории увеличивается роль фактора народной памяти и народного сознания в закономерном процессе размежевания суждений, появления взаимоисключающих точек зрения на одни и те же явления и события (например, на стрелецкий бунт 1698 г., петровские преобразования, политические репрессии и пр.).

КНЯЗЬ ВЛАДИМИР КАК СИМВОЛ КРЕЩЕНОЙ РУСИ. В былинном тексте носителями имени Владимир были и другие исторические личности, но со времен Владимира Красное Солнышко, Владимира Крестителя, это имя обрело не только великокняжеский, но и священный статус, поскольку его носил человек, сыгравший большую роль в истории одного из ведущих христианских государств. Столь же важна роль великого князя Владимира в былинном нарративе, в эпических сюжетах и историко-фольклорной интриге, подчиненных «канонам народной поэзии» [Собр. Кирши Данилова, 8] и  тысячелетним законам эпического символизма. Былины, находясь в рамках этих эпических законов, сохранили величественный и одновременно обыденный облик киевского князя, которого сказители наделили символическими чертами, облагородили и украсили его имидж и имя, придали возвышенные оценки его деятельности.
 
При изучении антропонимики былинных киевских текстов с точки зрения фактографической и художественной правды нами был предпринят семантико-когнитивный анализ имени Владимир (Владимер) и относящихся к нему эпитетных конструкций в киевско-княжеской парадигме и лингво-текстуальной эпической структуре, с опорой на имеющиеся классификации по жанровым и фольклорным признакам.
 
Владимир I, сын Святослава Рюриковича, живший приблизительно с 960 по 1015 г. – князь новгородский (969–978 гг.), при регентстве Добрыни; великий князь киевский (978–1015 гг.), прозванный Красное Солнышко за щедрость, гостеприимство и иные добрые дела, как Святитель Руси (988 г.) стоит в ряду личностей, получивших в истории святые имена за свои добродетели. В историографию великий князь киевский вошел как Владимир Великий или Владимир Святой, где имя «Святой» прилагается к православному имени «Владеющий миром» (Влади-мир), или, по другой версии, к полуславянскому-полугерманскому имени «Великий в своей власти» (Влади-мер), хотя при крещении князю было дано имя Василий в честь византийского императора Василия Болгароборца. Важно, что в любой версии княжеское имя Владимир (Владимер) символизирует преемственность в передаче апофатических знаний, в согласии с архаической традицией, восходящей ко временам Древнего Египта, в котором существовала особая должность «хранителя священных символов», и Древнего Китая, в котором «хранителем символов» был император. В русском былинном эпосе теме хранителя символов придается немалое значение. Имена-эпитеты Красное Солнышко, Креститель, Святой, Святитель, Великий дополняют и расширяют значение основного имени «Владеющий миром», придают его носителю священный статус мудреца и праведника, «управляющего христианским народом».

Антропонимический концепт Владимер Красное Солнышко получает распространение в фольклоре, в былинно-песенном жанре. Имя обрастает эпитетами, образуя концептосферу святости вокруг любимого народом управителя великого Киев-града, славного стольного города Киева. Тексты песен насыщены устойчивыми эпитетными конструкциями: ласков асударь-князь, ласков сударь-князь, славный сударь-князь, ласковой Владимер-князь, ласковой сударь Владимер-князь [Собр. Кирши Данилова]. 
В былинном зачине приведенные выше конструкции выступают в неизменной семантико-атрибутивной связи, допускающей лишь некоторые лексические и морфолого-фонетические вариации и отклонения, возникающие при записи живого произношения: фонетические мены «е» и «и» (Владимер – Владимир, как и в Будимерович – Будимирович); сохранение разговорных форм с -ов (ласков), -ой (стольной, киевской, ласковой), -ои (ласковои) [Евгеньева, с. 425]. Хотя песенно-былинные зачины отличаются лексико-грамматической, фонетической и структурно-синтаксической вариативностью, в том числе при выборе прилагательного (-ых) для титула «князь», эпитетные конструкции отмечены относительной устойчивостью. Определительно-когнитивная функция прилагательных «ласков», «ласковой», «славный» в составе именных и эпитетных конструкций возведена в норму повествовательного былинного дискурса. Их место в былинном тексте фиксировано: они используются при приложении / обращении «сударь (или асударь)-князь» и при антропониме «Владимер». Эпитет «великий» стоит при статусном приложении «князь» при антропониме «Владимер», реже входит в описательную конструкцию «великий князь во Киеве». В былине «Первая поездка Ильи Муромца в Киев» читаем: У великова князя Владимера… [Собр. Кирши Данилова, с. 187]. При этом в характеристике Владимира Святославича в киевско-княжеском контексте статусное прилагательное «великий» используется наравне с фамильярным прилагательным «ласков» («ласковой»), например, в песне «Дюк Степанович»:

Настрелял он, Дюк, гусей, белых лебедей,
Перелетных серых малых утачак,
Поехал ко городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимеру.
Он будет в городе Киеве,
Что у ласкова князя Владимера,
Середи двора княженецкого,
А скочил он со добра коня,
Привезал коня к дубову столбу,
К кольцу булатному,
Походил во гридню во светлую
Ко великому князю Владимеру… [Собр. Кирши Данилова, с. 21].

То же читаем в песне «О женитьбе князя Владимера»:

«Вези ты Афросинью королевишну
Ко стольному городу ко Киеву
Ко ласкову князю Владимеру
Честно-хвально и радостно,
Было бы нам чем похвалитися
Великому князю во Киеве» [Собр. Кирши Данилова, с. 59].

В песне «О женитьбе князя Владимера» в разных синтаксических вариантах обыгрывается антропонимическая конструкция «ласковой Владимер-князь: ласков сударь-князь Владимер, сударь ласковой Владимер-князь, где сударь – усеченное от «государь». Иногда к слову «сударь» добавляется приставочный гласный «а», меняющий слово на «асударь». Атрибутив с выпадением приставочного го- употреблен в развернутом обращении к киевскому князю в былине «Соловей Будимерович»: «сударь ласковый Владимер князь», «сударь дядюшка ласковои сударь Владимер князь» и более официальное и эмоционально сдержанное обращение «стольной киевской Владимер-князь» – в былине «Иван Гаденович». В былине «Илья ездил с Добрынею» находим  многосоставное обращение Ильи Муромца Ивановича к киевскому князю, выдержанное одновременно в фамильярной и лестно-официальной дипломатической форме: А ты ласковой стольной Владимер-князь!; А ласково со(л)нцо, Владимер-князь; Гой еси ты, сударь Владимер-князь! [Собр. Кирши Данилова, с. 188]. Богатырь обращается к великому князю, используя первопрестольные титулы «стольной... князь» и «сударь» (государь) наряду с хвалебными эпитетами «ласково солнцо» и «ласковой».
 
В былинах и песнях сообщаются многие факты из жизни Владимира Красное Солнышко, особенно периода, наступившего после крещения Руси. О прежней, языческой, жизни князя (до крещения) народные песни сообщают опосредованно и бегло, как будто она не имеет большого значения. Фактография происхождения князя Владимира Святославича в фольклоре почти полностью отсутствует, особенно в сравнении с  летописным жанром, содержащем всякие подробности. «Повесть временных лет» (Киев, 1110-е гг.) сообщает: «Володимер бо бе (т.е. был – Т.Ж.) от Малуши, ключнице Ользины, сестра же бе Добрыни, отец же бе има Малк Любечанин, и бе Добрыня уй (т. е. дядя, ср. зап.-укр. «вуйко» – Т. Ж.) Володимиру». Былинные певцы не упоминают о том, что Владимир Святославович, внук княгини Ольги, был бастардом («робичич», т. е. сын рабыни): его мать по имени Малуша была прислужницей княгини Ольги и наложницей ее сына Святослава (по другой версии Малуша была дочерью вождя побежденного племени [Прозоровский] и женой Святославу Рюриковичу). Зато в былинах всячески подчеркивается заслуга князя Владимира перед народом как Крестителя и рассказывается о благочестии его приближенных. В «Дюке Степановиче» говорится, что войдя в светлую гридницу, где находились Владимир с супругой, гость

«…молился Спасу со Пречистою,
Поклонился князю со княгинею,
На все четыре стороны» [Собр. Кирши Данилова, с. 21].

Фольклор лишь мимоходом упоминает о неких распрях киевского князя Владимира с соседями, о войнах, которые тот активно вел с 979 по 985 гг., и о походах после крещения - до самой смерти, но подробности, которые содержатся в летописях, не сообщает. Аналогично обстоит дело с фактом крещения Руси. Хроникальные пробелы в былинном эпосе стараются восполнить писатели и поэты XIX в. «Владимир Великий, Иоанн, покоритель Казани, Ермак, завоеватель Сибири, ожидают песнопевца», –  писал Воейков, указывая на темы, достойные разработки («Новости литературы», 1824, № 12, с. 189). Гнедич добавил: «Тень Святослава скитается не воспетая». Пушкин расширил список имен, наполнив ряд вопросительными знаками, усилив вопрос эмфатическим ударением и специальным интонированием: «А Владимир? а Мстислав? А Донской? А Ермак? А Пожарской?» (Пушкин, т.  XIII, с. 145). В другом месте поэт вопрошал: «Что есть народного в Россиаде (поэма М.М. Хераскова – Т.Ж.) и Петриаде (поэма М.В. Ломоносова – Т.Ж.), кроме имен?» (Пушкин, т. XI, с. 40). Фризман, собрав цитаты и высказывания о думах Рылеева, так прокомментировал их: «Темы рылеевских дум были, таким образом, у всех на устах» [Фризман 1975, с. 188]. Уточним – темы, в центре которых стоят имена как символические маркеры эпохи: личностей героических – блистающие, как грани обработанного алмаза; имена личностей ярких, незаурядных, но запятнавших себя в истории перед своим народом и отечеством, – тусклы, как грани горного хрусталя.
 
Изучая летописные памятники и исторические труды, в частности «Историю государства Российского» Н. Карамзина, Рылеев открыл золотую жилу русской историко-поэтической культуры. В думах он выстроил ряд исторических персонажей, чьи подвиги, по его мнению, достойны внимания соотечественников. Добиваясь исторической достоверности, Рылеев буквально цитировал в думах Николая Карамзина, приводил яркие выражения из «Повести временных лет». Он создал художественную галерею психологических портретов исторических личностей, государственников, политических деятелей, влиятельных женщин и поэтов: кроме перечисленных Воейковым, Гнедичем и Пушкиным, это: Олег («Олег Вещий») и Ольга («Ольга при могиле Игоря»), Рогнеда («Рогнеда») и Боян («Боян»), Михаил Ярославич, великий князь Владимирский («Михаил Тверской»), Андрей М. Курбский («Курбский»), Борис Годунов («Борис Годунов»), Иван Сусанин («Иван Сусанин»), гетьман Богдан Хмельницкий («Богдан Хмельницкий»), Петр Первый («Петр Великий в Острогожске»), Гавриил Державин («Державин») и др. Среди них выделяются «рупоры времени», «фаланга героев», к которой принадлежал и сам Рылеев [Фризман 1975, с. 222].

В предисловии к изданию своих дум Рылеев писал, что поставил перед собой цель – посредством этих дум «пролить в народ наш хоть каплю света», «распространить между простым народом нашим» хотя бы «некоторые познания о знаменитых доблестях предков», напомнить о славных и великих делах их, чтобы «гордиться славным своим происхождением» и еще более полюбить свое отечество [Рылеев. Предисловие, с. 141]. Опираясь на хроникальные данные и подкрепляя их поэтическим воображением, Кондратий Рылеев пишет думу под названием «Владимир Святый» (1822 или 1823 г.; не вошла в издания), в которой создает психологический портрет Владимира в минуты тягостных раздумий, накануне принятия решения о крещении своего народа:
 
Ни гром побед, ни звуки славы,
Ничто Владимира утешить не могло,
Не разъясняли и забавы
Его угрюмое и мрачное чело…

Братоубийством отягченный,
На светлых пиршествах сидел он одинок
И, тайной мыслию смущенный,
Дичился радостей, как узнанный порок [Рылеев 1975, с. 99].

Мистический сюжет думы Рылеева не имеет ничего общего с прагматическим летописным рассказом об отношениях Владимира с византийским императором Василием II и сватании киевского князя к его сестре, цареградской принцессе Анне. Сватание к христианской принцессе и было истинной причиной крещения Владимира (по требованию императора Василия Болгароборца). Рылеев создает портрет рефлексирующего, тоскующего Владимира, которого он называет то «страдальцем князем», «с дикостью души угрюмой», то грешником, «обуреваемым раскаяньем души». Отчаявшийся, неудовлетворенный собственной деятельностью и религиозными «реформами», о чем говорит романтический метафорический язык («души не исцелялась рана», «ужасные мученья» и т. д.), недовольный положением в стране, наполненной бунтующими и беснующимися идолопоклонниками («Вокруг зеленого кургана / Толпами шумными на теремном дворе / Народ кипел у истукана…»), Владимир видит перед собой старого странника с посохом. Старец, с белыми волосами до плеч и длинной седой бородой, спокойными чертами на строгом лице и золотым распятием «в десной» (т. е. правой руке), оказывается божественным посланцем («посол творца», «пришлец священный», «святой»), который предупреждает «князя-грешника» о Страшном суде и по просьбе Владимира подсказывает ему, как надо поступить правильно: «Крести себя, крести народы!..». «Мудрый князь» принимает решение креститься самому и крестить Русь. В финале он женится на византийской принцессе и отправляется в новые походы:

«Крести ж, крести меня, о дивный!» –
В восторге пламенном воскликнул мудрый князь…
Наутро звук трубы призывный –
И рать Владимира к Херсону понеслась…

На новый подвиг, с новым жаром
Летят дружинами с вождем богатыри,
Зарделись небеса пожаром,
Трепещет Греция и гордые цари!.. [Рылеев 1975, с. 101–102].

Думы Рылеева оказались в гуще споров об историческом жанре, балладе и элегии, начавшемся в 1810-е гг., о задачах литературы и роли художника в решении общественных проблем. А.А. Бестужев, назвав думы Рылеева «историческими гимнами», отметил, что автор «пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков» [Фризман 1975, с. 175]. Были попытки дискредитировать мнение Бестужева о рылеевской думе как «историческом гимне» и «чисто романтической поэзии», как и точку зрения Булгарина о думе как промежуточном жанре между элегией и «героидой», также Плетнева, определившего думу как «лирический рассказ какого-нибудь события». Старания недоброжелателей Рылеева умалить его новаторское стремление реанимировать в своих исторических песнях героические страницы прошлого и возвести на пьедестал фигуры отважных полководцев и реформаторов русского государства в новом для русской литературы народном жанре, не были безуспешны. Рылеев же утверждал, что дума как жанр не сводима только, как утверждал тот оппонирующий критик, – к польской поэзии (В. И. Козлов), но характерна для всей славянской литературы [Фризман 1975, с. 178–181]. В этом контексте следует рассматривать героический пафос и энтузиастический порыв в последних двух четырехстишиях рылеевской думы «Владимир Святый». Дума Рылеева о великом киевском князе была призвана «славить подвиги добродетельных и славных предков», воспеть историческую личность из галереи именитых пращуров, которые могут служить примером героизма во все времена.

Литература

1. Веселовский А. Н. Собр. соч. Т. 16 Сер. 5: Фольклор и мифология. Т. 1. Статьи о сказке. 1868–1890. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1938. 379 с.
2. Голан, Ариэль. Миф и символ. М.: Рус. лит., 1993.
3. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым; подготов. Евгеньева А. П., Путилов Б. Н. М.: Наука, 1977.
4. Евгеньева А. П. Рукопись Сборника Кирши Данилова и некоторые ее особенности // Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977.  С. 414–424.
5. Жужгина-Аллахвердян Т. Н. Топоним «Киев» в сборнике Кирши Данилова: семантико-когнитивная археология имени // Науковий вiсник Херонського держ. ун-ту. Сер.: Лiнгвiстика. Вип. 31. Херсон: Херсон. держ. ун-т, 2018. С. 15–20.
6. Изборник. Сборник произведений литературы Древней Руси; сост. Д.С.Лихачев, Л.А.Дмитриев. М.: Худож. лит., 1969.
7. Исторические песни XVI – XVIII веков. М.-Л., 1960.
8. Поппэ А. Как была крещена Русь. М.: Изд-во полит. лит-ры, 1989. 
9. Пропп В. Я. Основные этапы развития русского героического эпоса // Пропп В. Я. Сказка. Эпос. Песня. М.: Лабиринт, 2001. С. 145–176.
10. Путилов Б. Н. «Сборник Кирши Данилова» и его место в русской фольклористике // Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977. С. 361–404.
11. Родионов М. С. Отдельные исторические песни XVI века как этап эволюции жанра // Вестник Челябинского гос. ун-та. Сер.: Филология. 1998. С. 26–38.
12. Рылеев К. Ф. Владимир Святый // Рылеев К.Ф. Думы. М.: Наука, 1975. С. 99–102.
13. Рылеев К. Ф. Предисловие // Рылеев К.Ф. Думы. М.: Наука, 1975. С. 140–141.
14. Семенкова Т. Г. Роль Великого княжения Владимира (980–1015 годы) в становлении династии Рюриковичей [«История и археология»] // Актуальные вопросы истории и политологии. 2014. С. 15–27. [Электронный ресурс] 15. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». Спб: Азбука, 2015.