Книга 7. Глава 15. Христа ради юродивая

ЛИНА из 2001 года. Россия и Румыния вне времени

Лина не находила себе места после исчезновения мальчика — двойника Киры. Неожиданно появившись, он перевернул с ног на голову всю ее до того устоявшуюся и размеренную жизнь. И теперь она снова неслась в тартарары в переносном и, главное, в прямом смысле.

Началось с того, что она снова увидела проклятую временную воронку, о которой напрочь забыла. Кроме того, не смогла последовать за мальчиком, временная воронка, маячившая перед ней всю сознательную жизнь, сначала наотрез отказалась ее принимать, а затем исчезла вовсе.

Тогда Лине некогда было копаться в прошлой жизни, выискивая следы той самой воронки. В памяти были какие-то отрывочные сегменты, внезапно вспыхивающие и так же внезапно исчезающие. Она пыталась хоть как-то связать их в единое целое, но связующая ниточка постоянно рвалась и терялась. Она вспоминала и тут же забывала, и снова вспоминала, убеждая себя, что это просто отрывки из давно позабытых детских снов. Какие-то незнакомые люди, будто бы ее родители, незнакомый дом и страх, жуткий, парализующий страх. Лина просыпалась в холодном поту, пытаясь вспомнить, что же могло ее так напугать, но безуспешно.

Иногда ей виделась больничная палата и она маленькая, беспомощная, заплаканная, дрожащая от того же всепоглощающего страха, а из-за двери несся мужской голос, требующий выпустить ее. Она цеплялась за этот голос как за соломинку и видела при этом кусочки счастья рядом с его обладателем, парнем лет двадцати.

Но чаще всего к ней во сне являлась тетка по материнской линии, сверкая неестественно черными глазами, безудержно хохотала ей в лицо, и злобный хохот этот, врезаясь в уши, грохотал в голове и после пробуждения. Еще при жизни тетки ходили всякие слухи о ее недобром глазе, о черных кознях. Говорили, что она умирала в страшных муках и, пока не испустила дух, над умирающей вздымалась крыша, гремел гром, сверкала молния и по всей округе разносился жуткий стон, а затем все внезапно стихло.

Судачили, что ведьма скинула свою боль на кого-то, и будет тот мучиться до конца своих дней. Лина, конечно, не верила этим сказкам, жадность, зависть были свойственны тетке, как и многим другим, но это не значило, что все вокруг злыдни и ведьмы.

Но теперь все эти слухи воспринимались по-другому, теперь тетка мучила ее, из ночи в ночь, из ночи в ночь. Лина, будучи в отъезде, не была на похоронах. До этого она с тёткой практически не общалась, как и с её дочерью, своей двоюродной сестрой. Но та отчего-то приложила максимум усилий, чтобы сообщить Лине о кончине матери, и долго рыдала в трубку телефона, уверяя, что не виновата в ее смерти.

Лина еле отделалась от навязчивой родственницы, при этом та повела себя довольно странно, в ней вдруг проснулись родственные чувства, тем более что в последнее время Лина вызывала у нее зачастую необоснованные раздражение и неприязнь. На том их общение закончилось, но буквально через несколько минут после этого странного разговора с сестрицей на Лину посыпались неприятности. Не ладилось всё и дома, и на работе, стало пошаливать здоровье.

Раньше она не связывала эти злоключения с родней, но теперь всё изменилось. Теперь зло просачивалось в нее ночью, и с каждым разом всё глубже, злобный хохот тетки преследовал Лину, и она уже видела не ее, а себя… в инвалидном кресле, старую, жалкую, беспомощную.

И вот тогда девушка восстала против теткиных козней. Ну уж нет, она так просто не сдастся. Лина вспомнила во всех подробностях свой вещий сон двадцатилетней давности и в эту же ночь снова оказалась перед тем самым огромным то ли зеркалом, то ли экраном. Она была одна в полной темноте и, не отрываясь, всматривалась в свое зеркальное отражение. Там, в зазеркалье, она сидела в такой же темноте, но из нее как будто сочился свет, а вокруг плясали разноцветные переливы.

Одухотворенное лицо обрамляли покрытые капюшоном седые волосы, ниспадавшие на плечи. Под бесформенным балахоном из грубой льняной пряжи, полностью покрывавшим ее с головы до пят, она казалась бестелесной и как будто парила над полом.
Вокруг нее смыкались каменные глыбы, образуя округлый свод, напоминая очертания пещеры, кое-где на камнях были высечены то ли иероглифы, то ли какие-то древние письмена, источавшие такой же мягкий свет, какой ореолом окружал отразившуюся в зеркале таинственную женщину. Лина гадала, кто это смотрит на нее? Она сама или ее пра-пра-…бабка, когда услышала из-за зазеркалья: “Я жду тебя, торопись, времени осталось очень мало”.

******

Лина проснулась и увидела прямо перед собой чавкающее жерло временной воронки. Так она очутилась в Долине Келлий такой, какой была вырвана из постели, босиком в ночной пижаме. Голос из зазеркалья вел ее за собой, и Лина карабкалась по отвесной скале в каком-то трансе, как будто всё это было не по-настоящему и, если она упадет, ей ничего не будет, она просто проснётся и всё в ее голове встанет на свои места. Так то ли успокаивала, то ли уговаривала себя, ведь иначе накроет паника и она непременно упадет. С Линой бывало такое не раз, еще с раннего детства, чувствуя, что падает, она даже не пыталась удержаться и ясно видела момент своего падения еще до приземления.

Словно что-то подталкивало, тянуло за собой в неизвестность, в пропасть, словно там не конец пути, а продолжение, словно там ее место, ее настоящая жизнь. Или кто-то морочит её, подбивая к последнему шагу, кто-то хочет ее смерти, и она идет на поводу, с каждым шагом приближаясь к бездне. Но кому это надо? Что в ней такого, чтобы так заморачиваться? Кому она могла так насолить? В голову не приходило ничего путного. Хотя… Уж очень это смахивало на плод больного воображения.

Так, осадила себя Лина, хватит, как бы там ни было, отгадка впереди, и я в этот раз до нее доберусь. Отчего-то она была в этом абсолютно уверена. Лина упорно карабкалась наверх, не обращая внимания на содранные в кровь руки и ноги, не замечая ни боли, ни страха, даже когда ноги соскальзывали с пологих, едва заметных каменных уступов. Словно кто-то поддерживает ее, не давая упасть, и это ощущение спасало от паники и неминуемого падения.

И еще она видела впереди какое-то свечение, как будто огонек лампадки, весело подмигивая, звал за собой. Тут нога ее повисла над пропастью, и в то же мгновение что-то округлое, теплое и пульсирующее подперло лавирующую в поисках уступа стопу. Боже, это что-то живое, промелькнуло в голове, но выбирать не приходилось, и Лина уверенно продолжила свой путь, так и не решившись посмотреть, на что же она все-таки упирается, ведь глянуть вниз для нее было смерти подобно.

Неопознанный объект теперь постоянно сопровождал незадачливую альпинистку, перекатываясь под ее ступнями, поддерживая и даже подталкивая наверх. Так что вскоре она привыкла и прониклась благодарностью к своему неизвестно откуда взявшемуся помощнику. И даже делилась с ним своими опасениями и надеждами, и он ей отвечал, изменяя темп пульсации. Благодаря ему Лине было не так одиноко и страшно ползти неизвестно где, непонятно куда и, главное, к кому.

Что-то еще беспокоило ее, что-то она упустила… Да, да, в момент, когда чуть не сорвалась со скалы, ей послышался знакомый взволнованный мужской голос, прокричавший: «Осторожно!» Где она слышала этот голос, быть может, во сне? Ее добровольный помощник согласно запульсировал под правой ступней, и Лина вспомнила свой сон в больничной палате, когда тот же самый голос требовал из-за двери отпустить ее домой.

— Это был мой брат, — проговорила она вслух, — Мэтт… мой брат, Мэтт… Как я могла забыть о нем и обо всем остальном.

******

Она отчетливо вспомнила свою жизнь в Америке вплоть до 49-го года, до исчезновения, и проклятую чавкающую воронку, приводившую ее в ужас, постоянно маяча перед глазами. И тут же оказалась лицом к лицу со своим отражением. Похожие как две капли воды, они молча разглядывали друг друга, разделенные разноцветными переливами воронки временного портала.

Действительно, сходство было невероятным, только сплошь седые волосы отличали одну от другой и одеяние. Они были полностью поглощены созерцанием друг друга, позабыв обо всем на свете, пока Лина не ощутила пробирающий до костей холод. В тот же миг видение ее двойника исчезло. Лина огляделась и обнаружила себя дрожащую от озноба, босую, практически нагую в изодранной в клочья одежде, запачканной землей и собственной кровью, сочащейся из множества ссадин на коже.

Пытаясь как-то согреться, обнимая себя за плечи, она притопывала на холодном каменном полу в темной, выхоложенной пещере, вход в которую был завален камнями. На каменных сводах мерцали те самые загадочные надписи на непонятном языке.
И было еще что-то, не вязавшееся с аскетически мрачным убранством пещеры. Лина закрыла глаза и сразу уловила его, тонкий цветочный аромат, запах свежести, весеннего благоухания, как будто здесь, среди голых бесцветных камней, поселилась весна, осыпая все вокруг цветами.

Перед ее внутренним взором прямо сквозь голые безжизненные камни пробивались и расцветали робкие зеленые ростки. Подснежники, ландыши, нарциссы, пропитанные солнечным светом и теплом, согревали, привнося ощущение комфорта и уюта. Лина снова огляделась в поисках источника этого волшебного благоухания и обмерла.

Прямо у ее ног, в выдолбленной в каменном полу могиле, с сальной свечой в сложенных на груди руках, лежала она… та, что еще в юности явилась Лине во сне. Она лежала в том самом одеянии из простой домотканой холщовой ткани, и была переполнена благодатью, что просачивалась мягким теплым светом сквозь каждую пору ее нетленного тела, и сияла улыбкой на устах, распространяя вокруг неповторимое благоухание.

Лина, не замечая слез, катившихся из широко раскрытых глаз, потеряла счет времени и не смогла бы сказать, сколько простояла так, не отрывая взгляда от живой покойницы, полностью примирившейся с богом, минуту… или целую вечность…
Лина слушала ее безмолвную исповедь о том, как долго и трудно она добиралась сюда. Как в поисках обожения и строгого жительства подобно «юродивым Христа ради» заживо замуровала себя. И в полном отрешении от всего мирского, в беспрестанных молитвах смогла достучаться до небес… И снизошла на нее божья благодать.

Лина читала об исихастах. Совсем недавно и, как видно, не случайно, на глаза ей попалась статья Богдана Лупеску, в которой протосингел Модест (Гиня) поведал о жизни монахов-отшельников из Долины Келий. Рассказ протосингела произвел на нее сильное впечатление, и именно тогда, в ту же ночь, ей и явилась монахиня-отшельница. Читать — это одно, а вот видеть собственными глазами...

Лина не успела закончить свою мысль, когда вспыхнул огонек свечи, зажатой в руках покойницы, которая через мгновение выпорхнула из своего тела и теперь парила перед шокированной Линой. Она была такой же, как во сне, только сквозь нее просвечивали дрожащие тени и надписи на стенах пещеры.
– Не бойся меня, я на твоей стороне.

Ее улыбка была искренней, а во взгляде и голосе было столько доброты и отеческого тепла, что на глаза Лины снова навернулись слезы… Так с ней говорили только ее родители в России. Как же это было давно. Воспоминания о них все еще отзывались болью…

Продолжение следует...