Как я ездил в лето

Есть дороги, которые заканчиваются там, где начинается настоящее лето. У меня была такая дорога — пятьсот километров в сторону деревни.

Всё начиналось загодя: сборы вещей — чаще тех, что дома уже не нужны, а выбросить жалко, перепроверка документов, необходимых на границе, иногда выбор нового маршрута, если предыдущий чем-либо не угодил. Машина забивалась под завязку — весь багажник и половина заднего сидения. Одежда, предметы быта — всё находило вторую жизнь и приносило пользу на новом месте. Немало места занимали и рижские продукты — колбасы, хлеб, копчёное мясо. И в дороге перекусить, и на угощение к столу.

Накануне выезда отец созванивался с деревней. Помнится, телефонов там было всего лишь несколько — на почте и у парочки человек. Один из них жил в самом первом доме на въезде в деревню — ему он и звонил. А по приезду, у его дома мы останавливались, к моему молчаливому негодованию: спина и ноги нещано ныли от долгого сидения, и я мечтал об окончании поездки. Вроде бы там жил друг его отца. Потом друга не стало, и мы проезжали мимо. Я всегда ждал в машине, так что не помню, как он выглядел или хотя бы имени.

Обычно мы выезжали около шести утра и, если граница не была запружена, к восемнадцати–двадцати часам прибывали в избу, где сразу ложились отсыпаться. Очень ярко вспоминается традиционная остановка в Лудзе, в кафе «У камина» — там я впервые попробовал и сразу влюбился в солянку. К сожалению, кафе закрылось, и традиция иссякла.

Мы ездили через разные погранпункты, ведь основной, «Терехово», как правило, собирал многокилометровые очереди, и отстоять там восемь и больше часов — раз плюнуть. Пробовали другие, в том числе и эстонские. Не раз приходилось ночевать в машине, ведь маленькие пункты не работают круглосуточно. Был в этом свой кайф — вдвоём с отцом, а позже втроём, когда подросла сестра, спать в машине. Помню споры с сестрой за сидение спереди пока в пути, а позже — за заднее: там удобнее кемарить. В этом ожидании на границе, среди чужаков, я больше всего чувствовал, что мы семья. Тогда ещё не изобрели смартфонов, и развлечений, кроме как общение друг с другом, не было. Многое об отце и проезжаемых краях я узнал именно из этих разговоров.

Граница — особенное место. Необоснованный трепет перед пограничниками, унизительный шмон, ожидание каких-то неведомых решений — и, наконец, придающие сил слова отца: «Всё, поехали». С каким облегчением и радостью я разглядывал в зеркало заднего вида пестрящую синими знаками заставу!

Дорога привнесла в мою жизнь многое. Любовь к группе «Кино» и Владимиру Высоцкому — их любил слушать папа в дороге. «Rainbow», «Deep Purple», Джо Кокер... многих других я и не помню совсем. Мне полюбились мягкое шебуршание колёс об асфальт, виды проплывающих полей и лесов, деревеньки, названия которых я тогда помнил и зачитывал вслух со знаков, словно бы объявляя.

Нельзя не упомянуть запах раскалённого салона в жару и приторный аромат бензина, что в первые часы приятен, а потом вызывает головную боль и тошноту... В дороге можно было передумать все те мысли, на которые не хватало времени в городской суете, распланировать отдых в деревне, улыбаясь и немножко волнуясь, предвкушая встречу со старыми друзьями. Чаще всего, планам этим сбыться было не суждено — за год у ребят менялись интересы, и мы занимались чем-то новым. Из-за отсутствия связи самые злые, грустные новости узнавались уже на месте.

Помню, как Женя в вечер моего приезда зашёл за мной. Мы обнялись, и я с улыбкой спросил:
— А где же Серёга?
— Ты не знаешь? Умер уже как полгода, — ответил мне Ёжик.

Я заледенел с идиотской улыбкой на лице, не понимая, дурацкая шутка это или ошеломляющая правда — смерти тогда в моей жизни ещё не было места. Мы напились самогонки, и весь вечер я выпытывал подробности, словно знание притупит боль, прогонит горечь и позволит жить дальше. К сожалению, это так не работает...

Но вернёмся к дороге — помимо преодоления километров, бывали и различные события, парочка из которых запомнилась особенно сильно.

Первое — как мы выехали с утра, добрались до границы, и при подаче документов в безликое окошко будки выяснилось, что не хватает моего свидетельства о рождении. Папа пытался договориться и что-то долго объяснял пограничнику, но тщетно. Пришлось возвращаться домой. Вернувшись, отец сразу завалился спать, чтобы набраться сил, и с утра мы снова отправились в тот же путь. Удивительно, но он даже не выругался ни разу! Я в таких ситуациях выдаю ту ещё матерную тираду.

Другой случай произошёл зимой. Дорога, укатанная сотнями автомобилей, превратилась в каток, и после приглашающего жеста пограничника отец тронулся, чтобы замереть перед деревянным шлагбаумом. Но не тут-то было. Автомобиль и после нажатия на тормоз продолжил скользить. По внезапно появившемуся напряжению в салоне я понял, что столкновения не избежать, и сердце нырнуло в пятки. Красно-белая доска чиркнула по капоту, упёрлась в лобовое стекло и, с хрустом отломившись у основания, перелетела через крышу.

Бог мой, как я перепугался!
«Это тюрьма. Сейчас откроют огонь на поражение. Я буду самым хорошим сыном и человеком — только не делайте нам ничего!» — невесёлые мысли метались в моей голове. На удивление, никакой паники не поднялось. Отец вышел из машины, подошёл к будке, как позже оказалось, заплатил десять латов за плотницкие работы — и через 15 минут шлагбаум снова выполнял свою работу. Позже мы не раз со смехом вспоминали эту оказию за каким-нибудь застольем.

До изменения различных законов многие жители латвийского приграничья промышляли «бензиновым бизнесом» — ездили по многу раз на дню в Россию через малые погранпосты, заправляли полный бак, возвращались и продавали бензин. Разница в ценах была чудовищной, дело было весьма прибыльным. Не мудрствуя, папа прозвал их бензинщиками. Конечно, данные господа знали друг друга и всячески помогали своим.

Стоим мы часа четыре, а в очереди практически не двигаемся — бензинщики «забивают» места для своих и в обход обычных людей пропускают их вперёд. В какой-то момент отец не выдержал — дело шло к вечеру, а спать на границе не хотелось. К тому же, а это очень важно, у папы всегда было развито чувство справедливости. Происходящее же никак справедливым было не назвать.

Он медведем выскочил из машины и вспомнил тяжёлые, жёсткие и где-то даже забавные слова из своей морской юности. Позже, молча, словно ничего и не было, вернулся в машину. И нас пропустили без очереди. До какой-то своей красной черты папа безупречно контролировал эмоции и мимику, но стоило её пересечь — берегись! Мне пару раз удавалось, как правило, ни к чему хорошему это не приводило.

Были и мелкие неурядицы — разбитая вылетевшим из-под встречной фуры гравием фара, спустившее колесо около всё той же Лудзы... Я, в липком страхе, провозивший пяток пачек «Беломорканала» через границу в деке гитары — пацаны попросили...

Я скучаю по той дороге.
Скучаю по папе.