Час искушения
«Когда звонит прошлое, лучше не брать трубку — или быть готовым к тому, что оно войдёт в дверь.»
Тишина спальни была еще теплой от его ухода. Марина лежала одна в простынях, сохранивших вмятину от его тела. Его утренний поцелуй – легкое, мимолетное прикосновение к щеке – все еще пылало на коже, как невысказанное обещание. «Так мало... а хотелось большего», – прошептала она в пустоту, чувствуя, как привычная горечь от его спешки смешивается с чем-то новым, острым. Он всегда ускользал, будто избегал этой близости, этой «настоящей» близости, которая пугала его.
А в ней бушевало эхо сна. Детали расплылись, как утренний туман, но осталось послевкусие – мучительно сладкое, опьяняющее, как молодое, хмельное вино. Оно пульсировало в крови, согревая изнутри. Она потянулась, и шелк ночнушка скользнул по телу, обнажая линию бедра – гладкую, соблазнительную. Тепло разливалось по низу живота, настойчивое и влажное. Она осторожно коснулась себя сквозь тонкую ткань белья. Влажность была густой, горячей, а нежная кожа половых губ, как ей почудилось в зеркале утром, казалась распухшей, чувствительной, пылающей – живое отражение того сладкого безумия, что посетило ее ночью. Каждый нерв будто обнажился, жаждая прикосновений – его прикосновений, грубых и нежных одновременно.
Она перевернулась на бок, подтянув колени к груди. Поза была одновременно защитной и бесконечно соблазнительной. Очертания ее тела под покрывалом – плавный изгиб талии, округлость бедер, намек на грудь – дышали томной, зовущей негой. Румянец играл на щеках, губы – чуть приоткрытые, влажные – звали к поцелую. В полумраке комнаты ее кожа светилась перламутром, а в глазах стояла смесь тоски и неутоленного желания, такого очевидного, такого доступного... если бы он только захотел увидеть. Если бы он только остановился.
Мысль о том, что этот жгучий, влажный секрет ее тела, это пульсирующее возбуждение, вызванное сном о нем (а кого же еще?), останется невостребованным, была невыносима. Она представляла, как его рука скользит сейчас не по рулю, а по ее горячей коже, как его губы находят не щеку, а эту трепещущую влажную нежность между ее ног... Как он сам задыхается от желания, глядя на нее сейчас, такую распахнутую для ласк, готовую, ждущую. Но увы... это лишь сон и стыдное, запретное послевкусие, о котором нельзя рассказать никому. Постель была широка и пуста, а ее тело, ароматное и трепещущее, ждало лишь одного хозяина, который уже спешил прочь.
Утро (за несколько часов до основного действия):
Телефонный звонок впился в предрассветную тишину, заставив Марину вздрогнуть всем телом под одеялом. Сердце колотилось где-то в горле. Сонно, на ощупь, она нашла трубку.
– Алло? – голос был хриплым от сна.
– Марин? Это Семен.
Знакомый тембр, пробивающий годами расстояния, прозвучал неожиданно близко.
– Я тут по делам в городе, проездом. Уезжаю сегодня на Север, вахта. Думал, может, заскочу на часик? Повспоминаем родину... Как там озеро, лес за околицей?
Марина натянула одеяло выше, будто от внезапного холода.
«Он... Семен.»
– Семен... Привет. Ну, я не знаю... Василий... – Голос предательски дрогнул. Он может вернуться? Увидеть? Понять?
– Да что он, ревнивый? – Семен фыркнул, и в трубке послышался хрипловатый смешок.
– Мы же просто земляки. Повспоминаем старину. Когда еще увидимся? Вахта – это надолго. Буквально на часик, с утра. Пока город спит.
Марина закусила губу. Мысль о глотке воздуха из прошлого, где она была не женой Василия, а просто Маринкой, вспыхнула обжигающе ярко. И тут же, как удар током, всплыло воспоминание: духота номера в гостинице на побережье куда они поехали классом после выпускного, прокуренный воздух, смешанный с запахом дешевого вина. Они лежали под одной простыней, оба пьяные, оба голые. Его рука, шершавая и настойчивая, скользила по ее бедру к самому сокровенному. Ее пальцы робко касались его напряженной волосатой груди. Она была девчонкой, тело горело от страха и неизведанного желания. Он, сильнее, опытнее, в темноте играючи притянул ее к себе. Она почувствовала горячую, упругую гладкость его головки, прижавшуюся к ее невинности. Жар, страх, инстинктивный спазм – она сжала колени. Его член выскользнул, а через мгновение тепло разлилось у нее на лобке – он кончил от напряжения и досады, прошептав проклятье. Рано утром он исчез, так и не лишив ее девственности, а она так ждала... Эту честь позже взял другой, грубый и наглый.
«Семен... Тот самый... Почти...» – эхом отозвалось в низу живота, заставив сжаться мышцы бедер.
– Ну... ладно. Только действительно, ненадолго.
– Отлично! Через пару часов буду. – Удовлетворение в его голосе было почти осязаемым. «Увидимся, Маринка. Просто поболтаем. И точка.» – подумал он искренне, кладя трубку, не подозревая, какую бомбу заронил в ее тихую жизнь.
Марина положила трубку. И ощутила странное тепло, разлившееся из глубин живота по всему телу, до кончиков пальцев.
Возбуждение? От чего? От голоса? От воспоминания?
Сердце забилось учащенно, настойчиво. Она представила, как Семен увидит её – не замученную бытом, а всё еще стройную, с упругой грудью, которую он когда-то мял в темноте.
«Пусть увидит, что я не растерялась», – подумала она с внезапной, стыдной дерзостью. Мысль обожгла.
Она вскочила с кровати и почти побежала в ванную. Струи воды ласково стекали по её коже, смывая сон, но не тревожное тепло. Она закрыла глаза, и вдруг ей показалось, что это не вода, а чьи-то пальцы скользят по её плечам, спине, плавно огибают грудь... Чьи? Семена? Или... Василия? Доброго, надежного Василия. Но в постели... всегда такой предсказуемый, осторожный. Его ласки были нежными, но... ей иногда так хотелось, чтобы он схватил ее грубее, вошел глубже, требовательнее. Она ловила себя на мысли: «А если бы у Васи... был чуть покрупнее? Как у того парня после Семена? Может, тогда...»
Она резко выключила воду, стыдясь самой себя, ощущая, как влага между ног стала гуще. "Что за глупости!"
Она вытерлась насухо жестким полотенцем, пытаясь стереть назойливые фантазии. "Просто встреча с земляком", – сказала она себе строго и надела обычную домашнюю одежду – просторную футболку и джинсы. Но тело помнило тепло.
Прошел час. Два. Семена не было. Марина пыталась заниматься делами, но мысли путались. Тело предательски напоминало о себе. Она почувствовала, как промежность стала влажной, слишком влажной, а тонкая ткань трусиков прилипла к коже. «Это все воспоминания», – оправдывалась она, но знала – это ожидание. Ожидание Семена, его рук, его... размера, который она смутно помнила по тому давнему, жгучему прикосновению в темноте.
«Что со мной?» – с досадой подумала она и снова отправилась в ванную. Она сняла одежду, тщательно подмылась прохладной водой, пытаясь унять непонятный жар, но он лишь разгорался. И в этот момент – громкий, настойчивый стук в дверь!
Она вздрогнула всем телом. «Семен!» Мысль, что он пришел сейчас, когда она голая, мокрая, вызвала панику. Переодеться? Но он уже ждет! Он подумает...
Бездумно, на автомате, она схватила первый попавшийся халатик – тот самый, короткий, шелковый, бледно-розовый, почти прозрачный – и накинула его на голое тело. Тонкая прохладная ткань скользнула по коже, едва прикрывая тело. "Ничего страшного, закроюсь", – подумала она, спеша к двери, не замечая, как халат обрисовывает контуры груди и бедер.
Встреча у двери:
Семен стоял на пороге, пропахший дорогой и терпким мужским запахом, с небольшим рюкзаком за плечами.
В голове – усталая каша из мыслей о вахте, родине, о простой встрече за чаем. «Повидаемся, и поеду», – твердил он себе. Дверь открылась.
И его мир рухнул.
Перед ним стояла не Маринка из прошлого. Перед ним стояла Женщина. В почти прозрачном халате, накинутом на голое тело. Солнечный свет заливал её фигуру, обрисовывая сочные груди с отчетливо темными, набухшими сосками, стройные ноги и светлый, манящий треугольник лобковых волос внизу. Её волосы были влажными, капли воды блестели на ключицах. Она пахла чистотой, теплом кожи и... запретным плодом.
«Боже... –» мысленно ахнул Семен, чувствуя, как кровь резко, болезненно приливает к паху, заставляя член напрячься и подрагивать. – «Она... Она же... нарочно?»
Всплыла та ночь: ее дрожь, ее невинность, его досадная, унизительная неудача, когда он кончил ей на лобок. «Я тогда дурак был! Пожалел! –»
Закипело в нем, вытесняя все добрые намерения. – «Думал, испугается. А лишил ее потом какой-то... А теперь... Глянь на нее! Созрела! Сочная! Сама на блюдечке!» Единственное желание – взять ее. Сейчас. Здесь. Доказать. Наверстать упущенное.
Он сглотнул ком в горле, его взгляд метнулся, пытаясь найти нейтральную точку, но снова и снова возвращался к просвечивающим очертаниям ее тела. Он сделал вид, что ничего не заметил, но красноречивое замешательство и резко потемневший, голодный взгляд говорили сами за себя.
– Привет, Марин... – пробормотал он, голос низкий, хриплый. – Красиво... живете тут. (Мысли: «Какая же ты... Готовая. Сейчас бы... Сейчас бы вдавить тебя в стену...»).
Марина поняла. Без слов. Его взгляд, его голос, сама аура желания, исходящая от него, ударила по ней волной жара. Ужас и темное, пьянящее торжество смешались внутри. Она смущенно поправила халат, чувствуя, как соски наливаются и твердеют под шелком.
– Проходи, проходи... Извини, я как раз... – она запнулась, ощущая, как влага снова проступает между ног.
Пойти переодеться? Но это будет как признание стыда. «Пусть видит», – дерзко, почти вызывающе мелькнуло в голове. Она продолжила ходить как ни в чем не бывало, стараясь казаться непринужденной, остро чувствуя скольжение тонкой ткани по голой коже, каждый взгляд Семена как прикосновение.
Они сели на кухне, пили чай. Марина говорила о родине, о знакомых, но её мысли путались. Она ловила на себе его горячий, тяжелый взгляд, скользящий по её груди, бедрам, останавливающийся там, внизу. Напряжение росло, сковывая дыхание.
– Душ бы освежиться, с дороги-то, – вдруг попросил Семен, вставая. Его джинсы были явно тесны в районе ширинки. – Можно? (Мысли: «Надо остыть... или разжечь еще сильнее?»).
– Да, конечно, – Марина показала ему ванную, чувствуя, как сердце колотится, готовое вырваться из груди.
Он вышел через несколько минут. Она, делая вид, что занята у раковины, протянула ему полотенце. И невольно увидела. Он был завернут в полотенце на бедрах, но оно плохо скрывало мощную, вертикальную эрекцию. Такого большого, толстого, напряженного члена она еще никогда в жизни не видела. Ей стало страшно – будто он уже внутри, распирает её изнутри, разрывает. Одновременно низ живота сжало спазмом дикого желания. Она убежала в спальню, чувствуя, как ноги подкашиваются, а между бедер пульсирует.
«Трусики! Надо надеть трусики! Защита!» – лихорадочно думала она, роясь в шкафу, пальцы дрожали. Но в этот момент дверь спальни открылась. Семен вошел. Полотенце он сбросил. Все его тело, покрытое густыми завитками темных волос, блестело капельками воды. Трусов на нем не было. А было то, что заставило её дыхание перехватить. Член стоял колом, огромный, с набухшей темно-красной головкой, из которой сочилась прозрачная капля. От этого зрелища её ноги стали ватными, а по телу побежали мурашки. Страх сжал горло, но и влечение стало почти нестерпимым. Она отвернулась, не смея смотреть, чувствуя, как влага проступает сильнее. В памяти снова всплыла та темная комната, его попытка, ее страх. Только теперь он был не пьяным мальчишкой, а взрослым, мощным мужчиной с оружием, которое казалось ей одновременно чудовищным и невероятно желанным. Эхом отозвалась ее горькая мысль о Василии: «Чуть покрупнее...»
И вот теперь у нее был «крупнее». И она была в ужасе, во власти животного инстинкта.
Он подошел сзади и обнял её так крепко, что она не смела пошевелиться. Его возбужденный член упруго прижался к её ягодицам сквозь тонкий шелк халата, горячий и твердый. Его руки сомкнулись на ее груди, большие пальцы кружили по соскам, заставляя их каменеть под тканью.
Внутри все кричало: «Уходи! Быстрее! Он войдет... и разорвет...» – но тело, предавшее её еще утром, выгнулось навстречу его ладоням, а низ живота пульсировал в такт его дыханию у шеи...
Занавески едва колыхались. Семен прижал Марину к стене в спальне, его губы жгли шею, оставляя влажные следы, а рука под коротким халатиком скользнула по внутренней поверхности бедра прямо к самому влажному, сокровенному месту. Она впилась пальцами в его мокрые волосы, чувствуя под пальцами его горячую кожу.
«Василий не приедет... никогда не приезжает...» – эта мысль, как оправдание, горячо пульсировала в висках Марины, но таяла под натиском его рук, его запаха – смеси мыла и чистой мужской силы. Тело Семена, твердое, мускулистое, напоминало о давнем промахе и нынешней возможности. Воспоминание о его размере, которое преследовало её с утра, вспыхнуло с новой, мучительной силой.
«Всегда хотела узнать... каково это... принять его всего...»
– Ты вся дрожишь, Маринка, – прошептал он хрипло, его дыхание обжигало мочку уха, язык скользнул по чувствительной коже. Его пальцы нашли распахнутые, влажные губы под тонким шелком, которого не было...
«Боже... она голая... Ждала? – ликовал он про себя, чувствуя, как ее ноги раздвигаются под его нажимом.
– Я тогда дурак, струсил! А она... вся мокрая... для меня!»
Чувство запретности, опасности – мысль о Василии, сидящем в своем офисе – лишь разжигало его, заставляло член пульсировать от яростного желания. «Он там... а я здесь... с его женой... И сейчас возьму то, что недобрал!»
– Перестань... – ее протест был слабым, больше похожим на стон наслаждения. И в то же время она сама повернулась к нему, к его достоинству. Дрожащими пальцами касаясь его тела.
«Если сейчас остановлюсь... никогда не узнаю...».
Его запах заполнял ее легкие, головокружительный и пьянящий. Он сбросил халат с ее плеч. Шелк соскользнул на пол с шелестом. Она стояла перед ним обнаженная, только легкая испарина блестела на ключицах, между высоких, упругих грудей. Он замер, рассматривая ее, и этот оценивающий, голодный взгляд заставил ее кожу вспыхнуть румянцем стыда и возбуждения. «Смотрит... видит всю...»
– Красивая... – выдохнул он, и его ладони обхватили ее грудь, сжимая, большие пальцы кружили по ареолам, заставляя соски наливаться и твердеть болезненно-приятным огнем. Она вскрикнула, запрокинув голову, ощущая, как влага стекает по внутренней стороне бедра.
«Сильнее... нужно сильнее... но он такой большой... страшно...»
Он увлек ее на еще не застеленную кровать. Простыни пахли сном и... Василием? Мимолетная тень вины пронзила Марину, но Семен уже был над ней, его колено решительно раздвинуло ее бедра. Он смотрел вниз, его глаза темные, полные животного голода и торжества.
«Хочет видеть, ощущать... как я хочу его... и боюсь...».
Она почувствовала, как горячая влага обильно стекает по внутренней стороне бедра на простыню. Его палец медленно, с нажимом, провел по ее щели, собирая сок, а потом поднес к ее губам.
«Попробуй... свой вкус... вкус страсти...» – приказал он без слов взглядом. Она, покорная волне стыда и невероятного возбуждения, облизала кончик его пальца.
Солоновато-терпкий вкус ее собственного желания взорвался в голове, заставив сжаться низ живота.
«Он владеет мной... как тогда хотел... как я сейчас хочу...»
– Готовься... – прохрипел он, и в следующее мгновение его член, огромный, твердый и обжигающе горячий, резко, с силой вошел в нее. Она вскрикнула от внезапной, невероятной полноты, от боли, смешанной с пронзительным наслаждением.
«Большой... Боже, как я и боялась... и ждала... Это же... распирает...»
Он начал двигаться – не медленно, не ласково, а с первой же фрикции глубоко и властно, будто мстя за годы ожидания, за ту неудачу. Каждый толчок бил в самую чувствительную точку внутри, распирая её, заставляя тело выгибаться. Марина впилась ногтями ему в спину, чувствуя под пальцами напряженные мышцы, поднимая бедра навстречу каждому мощному движению, захлебываясь от противоречивых чувств – «Да! Так! Еще! Глубже!... Нет! Слишком! Больно!»
Его низкие, хриплые стоны смешивались с ее прерывистыми всхлипами и стонами. Тела слиплись от пота, скользили друг по другу. Запах секса, острый, густой, животный, наполнял комнату, как печать греха.
Именно тогда зазвонил телефон.
Василий. Звонок прозвучал как ледяной нож в раскаленную плоть. Семен замер на мгновение глубоко внутри нее, его член пульсировал, как отдельное живое существо.
Марина окаменела, глаза широко раскрылись от ужаса.
– Не... не бери... – прошептал он, глядя на ее застывшее лицо, и в его глазах вспыхнул азарт, смешанный с жестокостью.
«Пусть звонит... пусть сходит с ума... пока я трахаю его жену!» – эта мысль придала его движениям новую, почти звериную силу. Он вжал ее в матрас, зажав рот ладонью, чтобы заглушить ее непроизвольные крики, смесь боли и наслаждения.
«Моя... сейчас только моя! Его жена!»
Телефон звонил снова и снова, настойчиво, назойливо. Каждый звонок заставлял Марину сжиматься внутри еще сильнее, смешивая леденящий страх разоблачения с невероятным, запретным сладострастием.
«Вася звонит... а я... а он... во мне... глубоко... О Боже!»
Волны оргазма накатывали на фоне этого назойливого гудка, мучительно-сладкие, вырывая из ее горла приглушенный, захлебывающийся стон в ладонь Семена.
Он кончил следом, сдавленно выругавшись, изливая в нее горячее семя глубокими, судорожными толчками, прижимая ее к себе всем весом. «Вот... твоя... теперь моя! Насквозь!» – пронеслось у него в голове с диким, первобытным торжеством.
Они лежали, тяжело дыша, как выброшенные на берег
Телефон замолчал. Запах секса – пота, спермы, возбуждения – висел в воздухе густым, неприличным, сладковато-тяжелым облаком.
Марина первой вскочила, охваченная паникой, ощущая липкую влагу между ног, на бедрах.
– Уходи! Быстро! Сейчас же! – она металась по комнате, хватая его вещи, ее голос дрожал.
«Вася может... нет, не может... но он звонил! Звонил!»
Тело горело, между ног было липко, пусто и странно ноюще. Она накинула халат на липкую кожу, не утруждаясь бельем – времени не было, мыслей тоже.
Семен одевался молча, торопливо, избегая ее взгляда. Его возбуждение сменилось похмельной тревогой и стыдом.
«Черт, что я наделал... Но... черт, она же... вся отдалась...»
Он сунул в рюкзак использованные салфетки – целую охапку, пропитанных потом и спермой. «Надо замести следы... Боже, запах...»
– Калитка... скрипит... громко...
– пробормотала Марина, прислушиваясь к звукам с улицы, сердце колотилось как бешеное, отдаваясь в висках. «Если он услышит... если придет...»
Они молча вышли в коридор. В кухне Марина схватила губку, мыло – надо было смыть с себя, с посуды, с воздуха этот ужасный, сладкий, предательский запах близости! Она включила воду на полную мощность, звук воды заглушал тревогу.
– Иди... – прошептала она, толкая его к выходу, не глядя. «Просто исчезни! Сотрись!».
Встреча с Василием (Момент ухода Семена):
Когда Семен открыл дверь и увидел Василия, идущего от туалета, мир рухнул окончательно. Ледяная волна страха сжала горло, ноги стали ватными.
«Поймал...»
Он кивнул, не поднимая глаз, опустив голову, и прошел мимо, чувствуя на спине жгучий, немой, полный вопроса взгляд.
«Увидел? Понял? Запах?»
Он ускорил шаг, рюкзак с уликами жгло плечо. Единственная мысль – бежать. Бежать как можно дальше от этого дома, от ее запаха, который все еще был у него в ноздрях, от ее криков, смешанных с гудками телефона мужа. «Кончено. Все кончено. Но... черт... ее тело... ее стоны... оно того стоило?» Сомнение грызло, но страх гнал вперед.
Полдень. Возвращение Василия:
Полдень. Солнце пекло нещадно, превращая кабинет в парник, а в груди у Василия бушевал свой собственный пожар. Соцотдел требовал цифры из синей папки немедленно. До обеда – час, но ждать он не мог. Марина должна была помочь.
Он набрал ее номер. Долгие гудки. Снова. И еще раз. С каждым безответным гудком тревога сжимала горло туже, мешая дышать. Он продолжал работать, одной рукой водя мышкой по экрану, другой – бесконечно нажимая красную кнопку и снова набирая номер. Полчаса нервной канители. Гробовая тишина в ответе. "Спит? В душе? Но почему так долго? Почему не слышит?" – мысли путались. Начальник из соцотдела звонил еще раз, его голос шипел в трубке. Информация требовалась срочно, а Марина словно в небытии.
Обеденный гудок прозвучал как спасение. Василий, никогда не ездивший домой в перерыв, рванул к машине. Сердце колотилось не только от спешки – там, в глубине, копошилось нехорошее предчувствие.
Подъезжая к дому, он отметил гнетущую тишину. Ни музыки, ни голосов. Казалось, замерли даже птицы. Калитка, старый скрипучий засов – он возился с ним дольше обычного, нервничая, чувствуя, как потеют ладони. Дверь с привычным грохотом распахнулась.
Двор встретил его пустотой и знойным маревом. И осознанием – он не успел в туалет с утра, вся спешка давила на мочевой пузырь нестерпимо. Не заходя в дом, он свернул к уличному "домику". Быстро, почти бегом, ощущая тяжесть внизу живота.
Выходя из туалета, направился к крыльцу. И тут дверь дома распахнулась.
Навстречу ему, спиной к солнцу, вышел... Семен. Земляк Марины. Мужик коренастый, небритый, с налитыми кровью глазами. На его плече болтался потертый рюкзак, набитый так, что молния едва сходилась.
Василий замер как вкопанный. Семен? Он лет пять, не меньше, у них не появлялся. Что он здесь делает в разгар рабочего дня? Середина недели, полдень...
Их взгляды встретились на долю секунды. Семен лишь коротко, как отрубил, кивнул. Только кивнул. Не «привет», не «как дела», не «извини, тороплюсь». Его глаза скользнули по Василию и тут же убежали в сторону, к калитке, с каким-то странным, виновато-торопливым выражением. Он прошел мимо плотным, быстрым шагом, не замедляясь, не оглядываясь. Запах пота, дешевого табака и чего-то еще, неуловимого, но чуждого ( что-то сладковато-тяжелое, знакомое и отталкивающее?), повис в воздухе. Исчез за калиткой, не сказав ни слова.
Василий стоял, ошарашенный. Земляк... рюкзак... беглый взгляд... Но мысль о срочных документах, о злобном начальнике, тут же накрыла это недоумение новой волной паники. «Потом разберусь», – пронеслось в голове. Он вбежал в дом.
В кухне царил полумрак, шторы были полуприкрыты. Марина стояла у раковины. В том самом халатике. Коротком, шелковом, бледно-розовом. Том, что она надевала только утром, выходя из ванной. Но сейчас был обед. Ткань, тонкая как паутинка, облегала ее бедра, просвечивала на солнце, падавшем узкой полосой. Он видел контур ее ног, ягодиц... Но не это бросилось в глаза.
Она мыла одну и ту же тарелку. С каким-то исступленным, механическим упорством. Спина была напряжена до каменной твердости, движения резкие, будто она скребла не фарфор, а пыталась стереть верхний слой эмали. Смыть что-то невидимое, но очень стойкое, очень грязное. Халат приоткрылся сзади при движении, обнажив нижнюю часть спины. Но в ее позе не было ни грамма соблазна – только отчаяние и напряжение.
«Марина! Почему трубку не брала?!» – выпалил Василий, уже шагая в комнату к шкафу. Голос сорвался от бега и сдавленной тревоги. «Мне срочно документ нужен! Полчаса названивал!»
Он рылся в папках, шуршал бумагами, не видя их, пальцы дрожали. И тут...
Тишину разорвал ее крик. Резкий, визгливый, истеричный, неестественный.
«НЕ ЗВОНИЛ ТЫ НИКОГДА! НИКТО МНЕ НЕ ЗВОНИЛ! ВОТ ТЕЛЕФОН, СМОТРИ САМ! ЧТО ТЫ ОТ МЕНЯ ХОЧЕШЬ?! В ЧЕМ ТЫ МЕНЯ ПОДОЗРЕВАЕШЬ?!»
Василий замер, рука застыла на папке. Он медленно обернулся. Марина стояла в дверях кухни, лицо перекошено гримасой гнева или... паники? Глаза горели лихорадочным блеском. На щеках – нездоровый, пятнистый румянец. Тонкий халат трепетал на ее груди от учащенного, сдавленного дыхания. Он видел очертания сосков под мокрой от пота тканью. Но сейчас это не волновало. Его пронзила дикая, неадекватная сила ее реакции.
«Я... я просто спросил...» – пробормотал он, ошеломленный, чувствуя, как холодеет внутри. – «Почему ты орешь?»
«ПОТОМУ ЧТО ТЫ ГЛУПОСТИ ГОРИШЬ!» – она почти выкрикнула, тряся своим телефоном в его сторону, как оружием. – «СМОТРИ! НЕТ ЗВОНКОВ! НИ ОДНОГО!»
И только тогда, под ледяным душем ее истерики, Василий увидел. Несостыковки, как осколки разбитого стекла, стали складываться в тревожную, уродливую картину.
Семен. Странный, бегущий Семен с рюкзаком. Посреди рабочего дня. Вид... перепачканный?
Марина. В утреннем, почти прозрачном халате. В обед. Лицо раскрасневшееся, нездорово, волосы чуть влажные у висков, будто от усилий... или недавнего душа? Дыхание сдавленное.
Истерика.
Непропорциональная, дикая реакция на простой вопрос о телефоне. Паника в глазах.
Посуда. Та тарелка, которую она драит с таким остервенением, будто пытается стереть улику с себя.
Запах. В воздухе, сквозь аромат мыла... что-то тяжелое, чуть сладковатое, непривычное...
Он нашел синюю папку. Автоматически. Руки дрожали. «Ладно... ладно...» – глухо произнес он, чувствуя, как земля уходит из-под ног, а в груди леденеет. – «Мне на работу. Срочно.»
Он прошел мимо нее к выходу. Она не спросила, зачем он приехал, зачем документ, почему не обедает. Она молча, резко развернулась и вернулась к раковине, снова схватив ту же тарелку, продолжая свое исступленное, бессмысленное мытье. Спина – прямая доска, плечи напряжены до предела.
Василий вышел на палящее солнце. Дверь захлопнулась за его спиной с глухим стуком. Он сделал несколько шагов по раскаленному двору, и вдруг его взгляд упал на мусорное ведро у крыльца. Оно было переполнено. Сверху, белой шапкой, лежали скомканные бумажные салфетки. Очень много салфеток. Необычно много. И они были не просто смяты, а скомканы с какой-то силой, яростью.
И тогда, как удар током, всплыла деталь, которую его мозг зафиксировал подсознательно, когда он проходил мимо нее в халате: движение ткани на бедрах, легкая волна шелка... И отсутствие привычных очертаний под ним. Никакой линии резинки, никакого рельефа ткани. Будто под тонкой, влажной тканью не было ничего, кроме гладкой кожи.
«На ней не было трусов.»
Холодный пот выступил на спине и лбу, хотя солнце палило нещадно. Василий остановился как вкопанный. В ушах зазвенело. Земляк... Рюкзак... Беглый, виноватый взгляд... Утренний халат в обед... Истерика... Гора салфеток... Отсутствие белья... Исступленное мытье одной тарелки... Тяжелый, чуждый запах в кухне...
И главное – зачем Семен приходил? Этот вопрос, простой и страшный, прозвучал в его голове только сейчас, когда он уже стоял за калиткой, сжимая ненужную уже синюю папку. Он не спросил. Не успел? Не захотел? Испугался ответа, который уже знал на каком-то животном уровне?
Жара, запах пыли и перегретого асфальта смешались с привкусом горечи, гари и дикого, невысказанного подозрения, превращающегося в уверенность. Василий сел в машину. Документ ждал. Соцотдел ждал. Но его мысли были там, в полутемной кухне, где жена с бешеной силой терла тарелку, пытаясь смыть что-то гораздо более липкое и грязное, чем остатки еды. И образ Семена с набитым рюкзаком, быстро уходящего прочь, вставал перед глазами, обретая новый, пугающий, абсолютно ясный смысл.
Рюкзак... для грязного белья? Для тех самых салфеток?
А Марина терла тарелку до скрипа, до боли в пальцах, чувствуя, как ее халат прилипает к влажной от пота и не смытой до конца, липкой сперме коже.
«Он видел Семена... Он видел его уходящим... Он что-то понял... по глазам...»
Каждый его шаг по дому отдавался ударом в виске, каждый взгляд – ножом. Когда он закричал про телефон, ее нервы, натянутые как струны, лопнули. Истерика была щитом, криком загнанного зверя, последним оплотом лжи. «Отрицай все! Кричи громче! Пусть испугается!» Она видела его замешательство, зарождающееся подозрение, переходящее в... знание?
«Проверит телефон? Там же пусто... я отключила звук... выключила...»
«Но мусорное ведро! Салфетки! Гора салфеток! Халат!«
«Он заметил? Он видел, что... нет трусов? Чувствовал запах?»
Страх парализовал, смешиваясь с абсурдным, постыдным воспоминанием о том, как глубоко внутри нее все еще пульсировало от недавнего насилия... которое она так страстно, так животно приняла. Она мыла посуду, смывая невидимую грязь, зная, что самое грязное – внутри, в самой ее глубине, и его уже не отмыть. А он ушел с документами, даже не взглянув ей в глаза.
«Он знает... Он теперь знает... Теперь конец?»
Но тело, предательское тело, все еще помнило чужие, грубые руки, его размер, его силу, его семя внутри... и вспоминало море... и ту давнюю ночь, и сегодняшний утренний звонок, который привел ее к этой пропасти, где смешались стыд, страх и остатки дикого, запретного наслаждения.
Другая версия этой истории в расширенном варианте.
Грани
Она ещё не изменила ему. Но уже перестала быть его.
Жара в офисе давила, сливаясь с гнетущей срочностью. Василий, обливаясь липким потом, который пропитал воротник рубашки и заставил ткань прилипнуть к спине, в сотый раз набрал домашний номер. Мысль о том, что срочно нужны реквизиты из документов, иначе соцотдел откажет, стучала в висках в такт гудкам в трубке. Полчаса беспрерывных звонков, параллельно с заполнением отчетов – пальцы дрожали от напряжения и злости. Тишина в ответ. Ни одного поднятия трубки. Где она? Почему игнорирует? Мысли о документах вытесняли все, даже голод. Обеденный перерыв – единственный шанс.
Впервые за годы он рванул домой на обед. Дорога мелькала за окном, сердце колотилось, смешивая деловую тревогу с зарождающимся, еще неосознанным беспокойством. Подъехал к калитке. Возня с упрямым засовом отозвалась напряжением в плечах. Скрип двери, громкий, как всегда, разрезал тишину двора.
«Черт, в туалет…» – резь внизу живота напомнила, что он с утра терпел, погруженный в работу. Быстро прошел к уличной будке. Возвращаясь, уже направился к дому, и тут дверь распахнулась.
Навстречу вышел Николай, земляк Марины. Не виделись около года. На его спине – потрепанный раздутый рюкзак. Николай лишь коротко кивнул, глаза уперлись куда-то в землю возле Василиных ног. Ни слова. Прошел мимо, будто спеша раствориться в воздухе, запах чужого пота и чего-то едва уловимого, мужского, коснулся Василия.
В голове мелькнуло: «Он тут почему?..», но накатила новая волна срочности – документы!
Вошел в дом. Запах влажной уборки и… чего-то еще, тяжелого, сладковатого? В кухне – Марина. Стояла у раковины, в том самом коротком халатике из тончайшего шелка, который она надевала только после ванны. Но ванна – утром, а сейчас обед! Халат, почти прозрачный от влаги (или пота?), прилип к ее телу. Василий на миг замер, взгляд скользнул по контуру груди, отчетливо виднеющейся сквозь мокрую ткань, по бедрам, движение которых угадывалось при каждом ее резком движении. Она мыла одну и ту же тарелку с таким остервенением, будто пыталась стереть с нее не просто жир, а что-то куда более стойкое. Мускулы на ее предплечьях напряглись, капли воды стекали по локтю. Ее волосы были взъерошены, не по-утреннему, а как после… сна? Или чего-то более активного?
– Почему не брала трубку?! – крикнул Василий из комнаты, уже роясь в шкафу, пальцы лихорадочно перебирали папки. – Полчаса звонил, как сумасшедший! Мне срочно!
Его голос сорвался. И тут Марина взорвалась. Она резко обернулась, лицо залил яркий румянец, шея и зона декольте покраснели пятнами.
– НИКТО НЕ ЗВОНИЛ! – закричала она, и ее голос, обычно мягкий, стал пронзительным, истеричным. – СОВСЕМ! Вообще! Можешь проверить телефон! В чем ты меня обвиняешь?! Что ты себе позволяешь?!
Василий остолбенел. Его собственная ярость мгновенно сменилась шоком. Такая реакция? На простой вопрос? Ее глаза горели – не обидой, а каким-то диким, почти животным страхом и гневом. Грудь под мокрым шелком высоко вздымалась. Впервые за этот безумный час срочность отступила, уступив место ледяному сомнению.
Что-то здесь… не так...
Но времени не было! Нашел документы, схватил. Рука дрожала. – Ладно, потом разберемся! – бросил он, уже направляясь к выходу. Марина не спросила, зачем он пришел, зачем документы, почему не обедает. Она снова яростно натерла тарелку, отвернувшись, ее плечи были неестественно напряжены, спина под тонкой тканью – прямая и жесткая.
Уже на улице, садясь в машину, Василия накрыло. Волна. Несоответствия сложились в ужасную мозаику.
Он вспомнил сдвинутый диван. Ее истерику. Мокрый халат, под которым ничего не было, кучу салфеток в мусорном ведре. Его глаза стали холодными и жесткими. Почва для подозрений была более чем плодородной.
За час до этого...
День был тихим, сонным. Марина, завернутая в легкий шелковый халат, небрежно завязанный на талии, пила чай на кухне. Звонок в дверь застал ее врасплох. Василий был на работе, а гостей она не ждала.
– Кто там? – крикнула она, подходя к двери.
– Это я, Коля. Принес старые фото, с того самого моря. Помнишь? Пустишь?
Голос Николая, низкий и знакомый, пробрался сквозь древесину двери, вызвав неожиданный прилив тепла к щекам.
«Море...» Марина машинально поправила халат. «Почему именно сейчас? И почему он?»
Открывать было неловко в таком виде, но и оставлять за дверью – невежливо.
– Сейчас, – сказала она, открывая замок.
Его взгляд скользнул по ее фигуре в тонком шелке, задержался на открытом вырезе халата, на голых лодыжках.
Он улыбнулся теплой, но чуть хитрой улыбкой. «Идеально. Сразу после душа, расслаблена, одна. Как тогда. Но теперь ты не уйдешь, Маринка. Пора получить то, что ты мне задолжала.»
– Прости, что не предупредил заранее. Не разбудил? – спросил он, снимая куртку. От него пахло пыльной улицей и чем-то мужским, чужим, не васиным.
«Василий... тупой трудяга. Не ценит такую игрушку.»
– Нет, я давно встала, – ответила Марина, внезапно почувствовав себя уязвимой. – Проходи... Фото принес?
Он достал из рюкзака потрепанный конверт. Они сели на диван. Фотографии – солнечные пляжи, смех, молодость. На одной – Марина в том самом сарафане, мокрая после падения в воду, на одной из фотографий отчетливо видно что под мокрой одеждой на ней ничего нет, а рядом Николай, смотрящий на нее с таким вожделением... Волна смущения прокатилась по её телу.
- «Тот вечер. До сих пор сводит меня с ума.» Произнес Николай и дотронулся до груди – и она вскрикнула, отпрыгнула, как ошпаренная.
«Испортила все. Сейчас я знаю, как тебя взять.»
– Помнишь, Марин, тот вечер у костра? – начал он, голос стал тише, интимнее. Его палец коснулся той самой фотографии. – Ты в этом сарафане... все на тебя смотрели. Я до сих пор помню, как ты смеялась, когда я тебя нечаянно толкнул в воду...
– Он повернулся к ней, его колено почти касалось ее бедра. «Смотри, как краснеешь. Чувствуешь? Старые угольки разгораются. Сейчас подброшу дров.»
«Зачем он это говорит? Как тогда... Он так близко... Запах его... другой.» Марина почувствовала знакомое покалывание внизу живота, легкую дрожь.
Его рука, якобы поправляя конверт, "случайно" коснулась ее руки, потом скользнула по предплечью. Пальцы задержались на теплой коже. «Мурашки. Да, работает. Как мышь под лапой – дрожишь.»
«Надо отодвинуться. Сейчас.» Но тело не слушалось. Оно словно замерло, ожидая следующего прикосновения.
– Ты такая же красивая... – прошептал он. Его взгляд был тяжелым, полным невысказанного. «Говори банальности, но с нужной интонацией. Глаза не отпускай.» Пальцы медленно, едва ощутимо, повторили контур ее ключицы через тонкий шелк халата.
Марина затаила дыхание. «Так давно... Так давно никто не смотрел... не касался так... с таким желанием...»
– Коля, не надо... – вырвалось у нее, но голос звучал слабо, прерывисто, без убежденности.
«Классика. "Не надо" значит "продолжай". Знаю твои игры.»
Николай уловил это. Он наклонился ближе. Его дыхание смешалось с ее. «Пахнет чем-то медовым и страхом. Сладко.»
– А помнишь, под соснами? Мы были так близки... – его губы были в сантиметре от ее уха. – Я потом годами жалел, что не поцеловал тебя тогда... – Его рука скользнула под распахнутый халат, обхватила талию, притягивая к себе.
«Тогда ты не дала. Сегодня заплатишь сполна.»
Марина ощутила твердость его возбуждения через ткань брюк, упершуюся ей в бедро. «Боже, он сейчас... Я хочу... Нет, нельзя! Но...»
Ее тело отозвалось немедленно – волна жара накрыла с головой, пульс застучал в висках, между ног возникла влажная, предательская пульсация. Глаза сами собой закрылись.
«Вот и все. Игрушка готова к использованию.»
Он нашел ее губы. Поцелуй был глубоким, властным, лишенным нежности прошлого. В нем была только похоть и азарт охотника. Его рука рванула пояс халата, ладонь грубо сжала ее грудь сквозь тонкую ткань сорочки. Марина застонала, но не отстранилась. Ее сопротивление таяло с каждой секундой.
«Моя, вся моя. Наконец-то.»
Его пальцы, ловкие и настойчивые, скользнули вниз, под резинку трусиков, и нашли скрытый, набухший источник влаги.
– Ох, Маринка... вся мокрая... – прохрипел он, и один палец уверенно проник внутрь ее, встретив горячую, готовую плоть. Второй нашел бугорок клитора, начав ритмично, знающе тереть его. «Вот так. Твое тело помнит, чего хочет, даже если ты пытаешься сопротивляться. Просто игрушка.»
«Он же трогал меня так тогда... на пляже... тоже так...» – мелькнуло в голове Марины сквозь туман нахлынувшего наслаждения. Тело само собой выгнулось навстречу его руке. Но где-то в глубине сознания зазвучал слабый, но настойчивый голос разума.
– Коля... стой... – она попыталась отодвинуть его руку, но ее собственное бедро лишь прижалось к ней сильнее. – Мы... мы не должны... это... больше чем дружба... – Голос был хриплым, лишенным силы.
«Дружба? Какая глупость. Ты для меня – добыча. Незавершенная партия. Сегодня я её обыграю.»
– Дружба? – усмехнулся он, не прекращая движений пальцами внутри нее. Она снова застонала. – Какая дружба, когда ты так... – Он ввел еще один палец, растягивая ее, заставляя вздрогнуть от смеси боли и острого удовольствия.
– Мы всегда хотели этого. Помнишь? Всегда.
«Ложь, но сладкая. Работает.»
– Вася... – выдохнула она отчаянно, пытаясь найти опору в реальности. – Он скоро... на обед... Может прийти... Любой момент...
– «Вася? Подумаешь. Он последнее препятствие. Сейчас сломаю.»
«Это нечестно... это неправильно...» – бубнил внутренний голос, но тело, захлебываясь в волнах удовольствия от его пальцев, игнорировало его.
Его свободная рука расстегнула ширинку, освобождая напряженный, готовый к действию член. Он прижался им к ее влажному, трепещущему входу. Головка коснулась нежной плоти, скользнула по ней, собирая сок. Марина замерла, как парализованная.
«Сейчас. Сейчас я войду в тебя. Как мечтал годами. Ты моя.»
Но что-то удерживало Николая. Может быть, тень прошлого, может, мимолетная тень сомнения в ее абсолютной готовности. Она лежала под ним, раскрытая, мокрая, вся дрожа от возбуждения и страха, не смея сдвинуться.
«Игрушка почти сломана. Осталось чуть-чуть.»
И тут она заговорила, глядя ему в глаза, видя неизбежность в его взгляде:
– Коля... презерватив... – выдохнула она, цепляясь за последнюю соломинку. – Нет... презерватива... нельзя... – В ее голосе появились нотки настоящей тревоги.
– Я боюсь... случайно... залететь... Нельзя без... пожалуйста...
«Залететь?» Эта мысль, как холодный душ, остудила его пыл на мгновение. «Черт, действительно... та девчонка на прошлой неделе...» Он замер, его пальцы внутри нее перестали двигаться.
Марина почувствовала колебание. «Может, остановится...»
Но отступать он не собирался.
«Не уйдешь. Не сегодня. Ты мне должна.» Его взгляд скользнул вниз, к ее влажной промежности, затем чуть ниже. Один палец, тот, что только что был глубоко внутри ее вагины, скользнул по влажной коже, собирая сок, и нежно, очень нежно коснулся сжимающегося колечка ануса. Он был уже влажным от ее выделений.
– Тогда... так... – прошептал Николай с хитрой, победной улыбкой. «Запасной аэродром. И даже интереснее. Ты будешь моей полностью, Маринка. Какой хочу.» – Тут можно... без ничего...
И он начал массировать крошечное отверстие. Аккуратно, медленно, с нарастающим давлением. «Поддавайся, игрушка. Ты не можешь сопротивляться.» Марина застонала по-новому – от неожиданности, от стыда, но и от странного, щекочущего нервы ощущения. Он не торопился. Он вводил кончик пальца миллиметр за миллиметром, позволяя мышцам адаптироваться, массируя, растягивая.
«Идеально. Готовит себя сама.»
И это медленное, неумолимое проникновение парализовало ее волю. Она чувствовала, как ее тело предательски поддается, как сфинктер расслабляется под его настойчивыми круговыми движениями.
«Почти. Еще чуть-чуть, и ты будешь моей в самом унизительном смысле. Компенсация получена сполна.»
Когда палец вошел наполовину и начал ритмично, не спеша, двигаться внутри ее ануса, а головка его члена вновь прижалась к ее клитору, она будто раздвоилась.
Одна часть – тело, захваченное волной незнакомого, извращенного удовольствия, – хотела глубже, сильнее, отдаться этому безумию. Другая – ум, совесть – кричала в ужасе: «Прекрати! Это кошмар! Что ты делаешь?!» Но связь между ними была оборвана. Она лежала, безвольная, принимая его палец в попе, чувствуя, как ее клитор пульсирует под прикосновением его кожи, готовая на все.
И в этот миг, когда Николай почувствовал, что вот-вот потеряет последние остатки контроля и войдет в нее по-настоящему, снаружи раздался оглушительный, настойчивый скрип калитки. Потом ещё и ещё. Дверь на улице резко хлопнула.
Они замерли, как статуи. Послышался шум шагов за окном, потом стих.
– Вася! – имя мужа вырвалось у Марины как вопль. Сознание вернулось с ледяной ясностью. Страх, стыд, ужас смыли все остальные чувства. «Он здесь! Он знает!»
Николай, увидев настоящий, животный страх в ее глазах, понял – момент упущен. «Черт! Все испортил! Опять! Как тогда!» Азарт, злость, досада взяли верх. «Не уйду без своего!» В отчаянии, чувствуя, как эрекция начинает слабеть под гнетом паники и звона, он сделал резкое, грубое движение – не пальцем, а толкнул вперед бедра, пытаясь ввести головку члена в ее расслабленный анус.
– А-а-ах! – вскрикнула Марина от неожиданной боли и нарушения всех границ. Ее тело инстинктивно сжалось, мышцы ануса спазмировались, яростно сопротивляясь вторжению.
Головка Николая, встретив внезапное непреодолимое препятствие, дрогнула. Волна неконтролируемого спазма прокатилась по нему. Он не смог удержаться. Горячая сперма брызнула фонтаном, обжигающим потоком, прямо на ее промежность, бедра, живот. «Фиаско! Позор! На тебе, игрушка!» Позорная метка несостоявшегося акта.
– Ты!.. – Марина отшатнулась от него, как от прокаженного, с ужасом глядя на белые потеки на своей коже.
«Испорченная кукла. Но хоть метку поставил.»
– Убирай! Быстро! – зашипел Николай, сам в шоке от фиаско и унижения, хватая салфетки со стола и с остервенением вытирая себя. – Уходи! Сейчас же! – Марина, дрожа всем телом, лихорадочно пыталась стереть следы с себя бумажными полотенцами, чувствуя тошнотворную смесь спермы и собственных выделений. Стыд жгли ее изнутри.
– Все, Марина, фото в конверте на столе. – Голос его дрожал от злости и досады.
«Провал. Беги, глупая мышка. Но я тебя еще достану, Маринка. Ты теперь знаешь, на что способна. И я знаю.»
Он прошел мимо Василия, не глядя ему в глаза. «Тупица. Даже не понимает, что его игрушкой только что играли.»
...Дверь за Николаем захлопнулась. «Не конец. Только начало. Игрушка еще сыграет.»
P/S
Она была на самой грани. И не просто на грани поцелуя. Следы в доме и на ее теле говорили о борьбе, о падении гораздо дальше, чем она хотела бы признать. И только оглушительный стук спас ее от последнего, непоправимого шага. Или не спас? Вопрос висел в воздухе, тяжелый и невысказанный.
продолжение...
Прошли годы. Тень того жаркого, позорного дня висела над браком Василия и Марины, как несмываемое пятно. Василий так и не устроил скандала. Он хотел верить. Верить, что его Марина – та чистая, преданная женщина, за которую он ее когда-то принял. Он цеплялся за сомнения: может, просто поссорились? Может, Николай на самом зашел просто пообщаться? Может, ее истерика – от усталости? Он почти убедил себя, что его подозрения – плод больного воображения, раздутого жарой и стрессом.
Но постель стала их полем боя молчания. Раньше их интимная жизнь была теплой, пусть и не страстной. Теперь же Василий чувствовал скованность Марины, ее механические отклики. Секс стал реже, прохладнее, словно они выполняли обязательную, но неприятную процедуру. Он ловил ее взгляд, устремленный в потолок, чувствовал, как ее тело напрягается под его прикосновениями, а не раскрывается. Он старался, пытался быть нежнее, страстнее, но наталкивался на невидимую стену. Его собственная неуверенность росла, парализуя желание.
И тогда случилось это. В один из тех редких моментов, когда напряжение в Марине вдруг отпустило, и она, казалось, забылась в наслаждении, достигнув оргазма под его неуклюжими стараниями, из ее полуоткрытых губ вырвался еле слышный, прерывистый шепот:
«Коленька... ах... Коля...»
Василий замер. Будто ледяная вода хлынула ему в жилы. Он услышал. Отчетливо. Но сделал вид, что не расслышал, продолжил движения, пока ее судороги не стихли. Лежа потом в темноте, спиной к спине, он чувствовал, как его сердце колотится о ребра, а в голове звучало только одно имя: Коля. Николай. Тот самый. Его давняя интуиция, которую он так старательно глушил, подняла голову и зарычала. Она думала о нем. Во время секса со мной. Она кончила с его именем на губах. Убедить себя в невиновности жены стало невозможно. Но он молчал. Снова. Гордость? Страх перед правдой? Нежелание разрушать то, что еще теплилось? Он не знал. Но после этого их постель стала совсем холодной. Марина как будто замкнулась еще больше, избегая даже случайных прикосновений.
Потом – странный подъем. Через какое-то время Василий заметил перемену. Марина стала бодрее, оживленнее. Чаще улыбалась, запела на кухне. И, что поразило его больше всего, в их интимной жизни снова появилось тепло. Она стала сама проявлять инициативу, ее движения обрели былую страсть, а в глазах загорелся огонек, которого он не видел годами. Василий, хоть и смутно тревожный, невольно поддался этому порыву. Старая любовь и надежда зашевелились в нем.
А потом был тот вечер. У Марины начались месячные. Василий, уже настроившийся на близость, вздохнул с разочарованием. И тогда Марина, обняв его сзади, нежно прошептала на ухо: «Вася... а может... ну... сзади? В попу? Так ведь можно...» Предложение оглушило его. Они никогда этого не практиковали. Сама мысль казалась ему чем-то запретным, почти постыдным. Но в ее голосе звучала такая уверенность, а в глазах – такой вызывающий огонек, что его охватил азарт. Она хочет! Со мной! Новое!
Но опыт подвел. Василий нервничал, боялся причинить боль. Его член, возбужденный идеей, но скованный страхом, был недостаточно тверд. Войти получилось с трудом, неглубоко. Марина стиснула зубы, но не застонала – лишь резко вдохнула. Василий, чувствуя непривычную тесноту и ее напряжение, не смог сдержаться и быстро кончил. Крайне неудовлетворенный, сгорая от стыда за свою поспешность и "вялость", он отстранился. Марина молча встала и пошла в ванную. Больше она никогда не предлагала. А Василий ловил себя на мысли: Откуда она знала? Откуда такая уверенность? Как будто... пробовала. Мысль о Николае снова кольнула его, острее прежнего.
Деньги. Потом были деньги. Крупная сумма, срочно понадобившаяся на ремонт машины. Марина сказала, что достала у "старых знакомых". Василий удивился – у них не было таких богатых друзей. "У кого именно?" – спросил он. "Да у... ну, у одной подруги, ее муж помог", – уклончиво ответила Марина, отводя взгляд. И для получения, и для возврата (через два месяца) ей пришлось уехать на пару дней – "к той самой подруге в соседний город". Василий кивнул, но в душе защемило. Старые знакомые... Подруга... Николай тоже 'старый знакомый'. Он вспомнил потрепанный рюкзак Николая и его поспешный уход. Что, если не фото он приносил тогда?
Телефон. И вот этот роковой вечер. Василий копался в огороде, планируя посадки. Его телефон остался на зарядке в доме. Нужно было проверить прогноз погоды на завтра. Возвращаясь, он увидел знакомый чехол жены на сотовой дорожке – Марина, видимо, выронила, когда поливала цветы перед домом. Она сейчас наслаждалась долгой горячей ванной – ее новый ритуал, который она особенно полюбила в последнее время.
Василий поднял телефон. На экране не было пароля – они никогда не ставили их друг другу. Он просто собирался отнести его в ванную, чтобы Марина не искала. Его палец автоматически потянулся к иконке браузера, чтобы открыть погоду... И в этот момент экран вспыхнул новым сообщением.
Имя отправителя было скрыто под псевдонимом "К.М.", но предвью текста горело, как раскаленный уголь, прямо на главном экране:
К.М.: Ты сейчас как обычно в ванной? Давай выбирай, какую позицию будем отрабатывать в следующий раз, собачкой? Или начнем в алфавитном порядке с буквы Арал? ;)
Василию показалось, что земля ушла из-под ног. Он стоял, вжавшись взглядом в экран, не веря своим глазам. Буквы плясали, сливались, но смысл был ясен и безжалостен. Каждая строчка – плевок в его лицо, в его годы молчания и попыток верить.
"Как обычно в ванной" – значит, это их ритуал, их время для этого.
"Собачкой" – она любит это... с ним. И знает названия. Значит, практикуют давно. Значит, тот неудачный опыт с Василием был лишь жалкой пародией на то, что она испытывает с другим.
"Алфавитный порядок", "Арал" – циничная игра, намекающая на множество позиций и экспериментов, которые они уже пробовали или собираются пробовать.
"К.М." – Константин? Кирилл? Нет. Коля. Николай. Это был он. Вернулся. И все эти годы... или месяцы?.. был здесь.
Василий не стал открывать сообщение. Не стал листать историю. Он просто стоял, сжимая телефон Марины так, что трещали края чехла. Вся его кровь, казалось, стекала к ногам, оставляя лицо ледяным, а сознание – кристально ясным. Все кусочки мозаики – ее неожиданная оживленность, странная инициатива в постели, тайные поездки, деньги – сложились в одну ужасающую, неоспоримую картину. Его вера, его надежда, его брак – все это было не просто иллюзией. Это было посмешищем. Для нее. И для него.
Но это только внешне Василий казался неуклюжим для окружающих. На самом деле в нем был стальной стержень. В его голове еще не сложился четкий план, что он будет делать дальше, но сейчас он действовал на чистом импульсе холодной ярости. Он открыл сообщение и быстрым, резким движением пальца написал ответ на этот номер, скрытый за "К.М.":
«Всё, прекращаем переписку. Мне больше не пиши. Муж знает. Как ситуация прояснится, напишу сама.»
Он нажал "Отправить". Сообщение ушло. Теперь нужно было уничтожить улику. Он оглянулся. Рядом с садовой дорожкой темнела гладь небольшого декоративного пруда. Резким, решительным движением Василий зашвырнул телефон Марины в самую его середину. Вода расступилась, приняла его, на поверхности остались лишь быстро исчезающие круги. Свидетель молчал навсегда.
Он медленно, как автомат, направился к дому. Шум воды из ванной комнаты доносился по коридору, теперь звучавший как насмешка. Василий подошел к двери ванной. Он стоял секунду, глядя на матовое стекло, за которым маячил расплывчатый силуэт его жены – женщины, которая все эти годы хранила в себе ложь, измену, страсть к другому.
Потом он развернулся и тихо пошел в спальню. Лицо его было каменным. В глазах не было ни ярости, ни боли. Только ледяная, абсолютная пустота и тишина перед бурей, которую он сам только что выпустил на волю. Молчанию пришел конец. Но слова, которые он скажет будут делом, а не криком отчаяния. Они будут приговором. И теперь он держал все нити в своих руках.
продолжение...
Сообщение всплыло на экране его основного телефона – того, что знала Марина. Николай как раз листал ленту новостей, скучая.
Марина: Всё, прекращаем переписку. Мне больше не пиши. Муж знает. Как ситуация прояснится, напишу сама.
Он нахмурился. Прочитал еще раз. Странно. Обычно Марина изливалась: подробные описания их встреч, смачные детали, как она обманывает мужа, ее восторги, ее ревнивые подозрения... А тут? Сухо. Деловито. Как служебная записка.
Вопрос? А что он знает?– промелькнуло у Николая. Знает про их связь? Но как? Марина была осторожна. Или знает что-то конкретное? Про последнюю встречу? Про деньги? Василий всегда казался Николаю туговатым на подъем, не способным на глубокие подозрения. И почему так внезапно? Вчера еще Марина слала ему игривые селфи своих прелестей из ванной, а сегодня – вот это.
Он попытался позвонить. Абонент временно недоступен. Написал в мессенджер – сообщение не доставлено. Проверил соцсети – она была онлайн час назад, но сейчас статус "не в сети". И почему она после этого сообщения исчезла из сети? Полностью. Как будто растворилась. Это было непохоже на нее. Даже в самые напряженные моменты она хоть краем глаза, но заглядывала – не написал ли он.
Вопросов много, ответов нет. Николай почувствовал легкое раздражение. Неужели этот Василий что-то нарыл? И Марина так испугалась, что даже не предупредила толком? Слабачка.
Ну и ладно, хер с ней – мысленно махнул он рукой, откладывая телефон. – когда у неё утрясется, сама напишет. Он не собирался бегать за ней. Опыт подсказывал – чем больше давишь, тем больше женщина замыкается или начинает истерить. Пусть остынет, разбирается с мужем.
Его в последнее время стали напрягать её вспышки ревности. Особенно после последнего раза. Она чуть не устроила скандал в кафе, увидев, как он улыбнулся официантке. Пришлось успокаивать, уверять, что та ему неинтересна. Он же не запрещает ей трахаться с мужем, наоборот, убеждает её отдаваться ему по максимуму. Это ведь его козырь: "Ты с ним – обязанность, а со мной – страсть и наслаждение. Пусть он думает, что все хорошо, так нам же спокойнее". И это работало... пока не начались ее допросы про каждую его коллегу или случайную знакомую.
И тут же у Николая мелькнула тайная мысль – а там глядишь и с мужем её лучше подружимся, а там тогда уже и делить её не будем... Фантазия была извращенной, но заманчивой. Представить этого тупого Василия, который знает, что его жена принадлежит не только ему, но и ему, Николаю... И, возможно, даже принимает это. – но это еще рано, уж очень она ревнивая. Марина ни за что не согласится. Она хотела быть его единственной, пусть даже тайной. Наивная.
Ему надоело что при встрече она постоянно лезла в его телефон искать соперниц. Последний раз он еле вырвал его из ее рук, когда она полезла в галерею. Но он же не дурак, у него ещё есть другой телефон, она что думает, что ему достаточно её дырочек? Второй телефон, старый и нигде не зарегистрированный на него, лежал в сейфе. Там были и другие контакты, и фото, которые Марина видеть не должна была. Он не собирался ограничивать себя одной, даже такой сладкой, как Марина. Она была его давней мечтой, его трофеем, но не единственным развлечением.
Ладно, утро вечера мудрее, утром подумаю что делать... – решил он, пытаясь отогнать неприятное чувство легкой тревоги под раздражением. Он включил телевизор, пытаясь отвлечься.
А вечером ему не спалось. Беспокойство, вызванное странным сообщением и исчезновением Марины, не отпускало. В голове всплывали картины прошлого. Вспоминал тот давний случай, его оплошность в первый раз... И потом тот день в доме Марины, когда все было так близко, а Василий ворвался как гром среди ясного неба, и его позорная "концовка" на ее теле... Унижение жгло до сих пор. Когда он пытался возобновить общение сразу после, но Марина была в истерике и страхе, отшила его наотрез. И когда он пообещал себе что всё сделает чтобы добиться её. Это стало делом принципа. Не просто желанием, а необходимостью доказать себе, что он сможет.
И он добился её. Методично, терпеливо. Вначале он нашел её в соцсетях и посылал ей поздравительные открытки, сообщения. Нейтральные, дружеские. Она вначале ничего не отвечала, потом стала тоже отвечать также. Вежливо, сдержанно. Потом он стал присылать ей смешные анекдоты, со временем эти анекдоты стали все более интимные и эротичные, и она смеялась над ними, иногда так сочно комментировала что он присылал. Он ловил ее интерес, ее смех, ее готовность к легкому флирту. Так шли месяцы. Он выстраивал мост доверия и игривости.
Со временем она стала делиться своими откровениями и проблемами. О скуке в браке, о непонимании с Василием, о том, что он мало ее хочет. Николай слушал, сочувствовал, поддакивал, исподволь рисуя картину, как он мог бы ее ценить и желать. И со временем призналась что иногда сожалеет что тогда у них ничего толком не вышло, и шутливо добавила, что потом в старости и вспомнить ничего будет. Это была первая ласточка! Он поймал момент, ответив, что старость будет еще не скоро, а вот жалеть можно уже сейчас... Начался опасный, сладкий танец намеков.
Писала она Николаю много и ничего особого от Николая не требовала, он не всегда отвечал, но связь старался поддерживать. Ему нравилась ее зависимость от этих разговоров, ее потребность выговориться именно ему. Он дозировал свое внимание, чтобы не пресытить, держа в тонусе.
Но однажды он узнал что ей нужны срочно деньги в долг и он предложил ей взять деньги у него. Идеальный шанс. Не сразу, но она согласилась, только с условием что он не будет требовать от нее интимной близости, а долг она отдаст через два месяца. Николай внутренне усмехнулся. Условие? Легко. Он знал цену таким "условиям". Неколай решил сыграть в благородного рыцаря и согласился, но за деньгами она должна будет приехать к нему санаторий, где он находился на лечении у моря. Романтичная обстановка, море, они одни... Идеальный фон для того, чтобы "условия" сами собой забылись.
И действительно, когда она приехала к нему за деньгами, они провели сутки вместе и он не тронул её. Он был образцом джентльмена. Они днем катались на яхте, гуляли под ручки, ходили в кино, кафе... Он создавал атмосферу праздника, легкости, беззаботности. Она расслабилась, смеялась, сияла. ...и даже спали в одном номере в одной постели голыми, но так ничего и не было между ними интимного. Он строго соблюдал ее "условие", хотя лежать рядом с ее обнаженным телом было пыткой. Но это была стратегическая пытка.
Кроме того, что когда она проснувшись рано, но комнате уже было светло, увидела спящим на спине полностью голым Николая... Он не спал. Он притворялся. Чувствовал ее взгляд на себе. ...его тело всё покрывали чёрные сгустки волос, хотя голова была лысой и этот диссонанс очень завораживал её, его грудь так сильно заросла, что выглядело как шкура зверя... Он знал о своей "волосатости", знал, что для некоторых это отталкивающе, но по ее зачарованному взгляду понял – ее это возбуждает. ...ей хотелось прикоснуться к этому меху она осторожно прикоснулась к волосам на груди и повела дальше рукой по волосяной дорожке живота в область паха, а вот там уже были густые заросли жёстких волос в глубине которых прятались розовые яички... Он еле сдерживал дыхание, оставаясь "спящим". Ее робкое, исследующее прикосновение было лучше любой инициативы. ...а вот член его даже в спящем состоянии поражал своей мощью, её ещё удивило почему он такой тёмный, почти как у негра, хотя ей только раз в жизни удалось как то раз потрогать член настоящего негра, но это уже другая история. Николай знал о своем контрасте – темный член на фоне светлой кожи. И видел, как ее это смущает и притягивает одновременно. ...Николая головка члена была скрыта под тонкой кожицей, но розовая кожица головки так забавно выглядывает что Марина не удержалась и кончиком пальца слегка коснулась этой розовой плоти и к её удивлению головка стала набухаться прямо на глазах. Он не смог сдержать легкую судорогу возбуждения, но сделал вид, что переворачивается во сне, слегка отстраняясь. Она резко отдернула руку и задумалась как сложно устроенны мужчины.
Она не могла признаться, себе что ей нравился этот мужчина, она ощущала от него животную страсть которой хотелось покориться, и она удивилась сама себе, что вот они уже в третий раз лежат голые вместе но по настоящему между ними так ничего и не было и она удивилась что он так и не воспользовался ею как и обещал в эту встречу и теперь она его не боялась и даже его желания. Николай лежал с закрытыми глазами, но чувствовал ее растерянность, ее возбуждение, ее растущее доверие и отсутствие страха. Миссия выполнена, – ликовал он внутри. Он сломал ее последний барьер – страх перед его желанием. Теперь она была готова. Окончательно. Добровольно. Страстно. Осталось только выбрать подходящий момент, чтобы взять то, что ему давно принадлежало по праву охотника, добившегося своей добычи.
Вот только она не знала, что накануне Николай провёл несколько дней со страстной дамочкой которая выжала из него все соки и у него просто уже не было сил, хотя конечно он был всё таки смог бы трахнуть её в эту ночь, но зачем торопиться? Истинная причина его "благородства" была прозаична. Он был физически опустошен другой женщиной. Потом будет ещё встречи и он успеет насладиться ее телом сполна, в этом он уже не сомневался. Он был уверен, что Марина теперь его. Полностью. И этот санаторный эпизод лишь укрепил его власть над ней. Он мог позволить себе подождать, чтобы взять ее свежим и выложиться на все сто, закрепив ее плен навсегда.
Лежа теперь в своей постели, вспоминая тот утро в санатории и ее робкие, возбуждающие прикосновения, Николай злился на ее странное, холодное сообщение и исчезновение. "Испортила все своим дурацким страхом и этим тупым мужем", – подумал он, поворачиваясь на другой бок. Но гнев постепенно сменился уверенностью. "Напишет. Обязательно напишет. И тогда..." Он уснул с мыслью о ее теле, таком близком и таком послушном в его фантазиях, не подозревая, что "тупой муж" уже не просто подозревает, а держит в руках доказательства и начал свою игру. Игра, в которой Николай, уверенный в своей неотразимости и власти, даже не понял, что уже сделал первый, роковой ход – своим ответом на сообщение Василия.
продолжение...
Ночь не принесла Николаю покоя. Мысль о внезапном молчании Марины, о ее сообщении – «Муж знает» – сверлила его мозг, вопреки презрению, которое он старался испытывать. «Прервать? По ее воле?» – ярость клокотала в нем. Марина была больше, чем любовница. Она – живое доказательство его власти. В отличие от других женщин – Алины с ее ненасытными финансовыми аппетитами, капризной Светы, Кати, грезившей фатой и загсом – Марина была самоотверженной и ненасытной в своей отдаче. Она принимала его в пыльной мастерской, на заднем сиденье машины в двух шагах от ее дома, в полумраке кладовки во время семейного сборища. «Отдается как тварь, забывшая стыд», – думал он с жестоким удовлетворением. Ее абсолютная доступность, готовность на любые, самые унизительные эксперименты по его прихоти, зажигала в нем огонь, который не могли разжечь ни дорогие наряды, ни изысканная обстановка других.Он вспомнил, как легко она согласилась на противозачаточное кольцо – «Только для нас, Маринка… чтобы ничто не мешало…». Теперь он мог наслаждаться ею без оглядки, исследуя все уголки ее податливого тела. Потерять этот идеальный, пылкий инструмент было не просто досадно – это било по его гордыне, по ощущению абсолютного контроля.
План созрел дерзкий, с театральным оттенком. Он поедет к ней. Домой. На глазах у мужа. Но не один. Ему нужен был живой алиби, воплощение его «непричастности». Его мысленный взгляд остановился на Аньке. Идеально. Не отягощенная глубоким умом, слепо влюбленная, мечтающая о его ребенке – она сыграет роль преданной невесты с обожанием во взгляде. «Василий, простофиля, купится. А Марина… – Николай усмехнулся, представляя ревнивую панику, которая должна была охватить ее при виде его с другой. «Почувствует, что может быть заменена. Полезный урок для строптивой игрушки».Успокоенный, он позвонил Аньке. Она примчалась мгновенно, как всегда, сияя от счастья его внимания.
Анна, или Анька, как называл ее Николай,была девушкой хрупкого, почти девичьего сложения. Стройная, с волосами цвета спелой пшеницы, собранными в небрежный хвост, и большими, наивно-голубыми глазами, которые смотрели на Николая с обожанием, граничащим с благоговением. На ней были простые джинсы и легкая кофточка, подчеркивающая неброскую, но миловидную фигуру. Для Аньки Николай был небожителем – сильным, загадочным, непредсказуемым. Она ловила каждое его слово, готовая на все ради мимолетной улыбки. Мечтала о тихом семейном счастье, о ребенке с его глазами, не понимая, что для него она лишь удобный временный спутник, фон для его игр. «Он позвал! Значит, я ему нужна! Может, сегодня… может, он наконец…» – ликовала она про себя, входя в его квартиру.
Вечер с Анькой (Глубина и Страсть):
Николай встретил ее рассеянно. Его мысли были далеко – у дома Марины. Но Анька не замечала этого. Для нее было счастьем просто быть рядом. Она старалась угодить, заботливо спрашивая о его делах, наливая ему вина. Ее прикосновения были робкими, почти невесомыми, полными обожания и страха быть отвергнутой. «Только бы ему понравилось… Только бы он захотел меня…» – молилась она про себя.
Николай, видя ее старание, решил «вознаградить» заранее, перед завтрашним спектаклем. Он притянул ее к себе. Для Аньки мир сузился до его запаха – дорогого одеколона, табака и чего-то неуловимо мужского.Его поцелуй был не нежным, а властным, требовательным. Она ответила с робкой страстью, вся дрожа. «Он целует меня! По-настоящему!» – сердце колотилось как птица в клетке.
Он вел ее в спальню. Анька смущенно потупила взгляд, ее щеки пылали. Раздевая ее, Николай действовал методично, почти отстраненно, наблюдая за ее реакцией.«Боится… но хочет… Готова на все…» – констатировал он про себя. Ее тело было юным, упругим, но лишенным той знойной, зрелой страстности, что была в Марине. «Приятно… но без огня. Без того безумия, той стыдливой распущенности…» – сравнивал он мысленно.
Когда она осталась в одном белье – простых хлопковых трусиках и лифчике, – Николай почувствовал, как напряглось ее тело. «Неужели думает, что я жду восторга?» Он снял с нее последние преграды. Анька стояла, сгорая от стыда и желания, пытаясь прикрыться руками – жест детской невинности, который почему-то раздразнил его.«Моя… на сейчас».
Он уложил ее на широкую кровать. Его ладони скользнули по ее гладкой коже, исследуя изгибы. Для Аньки каждое прикосновение было электрическим разрядом.«Он касается меня… Так… так нежно…» – она зажмурилась, погружаясь в водоворот ощущений. Николай целовал ее шею, грудь, живот, но его поцелуи были скорее техничными, лишенными той жадности, с которой он преследовал Марину. Он знал, как доставить удовольствие, но делал это скорее по привычке, чем от страсти. «Расслабься…» – прошептал он, чувствуя ее дрожь. «Я… я стараюсь…» – еле слышно выдохнула она.
Когда он вошел в нее, Анька вскрикнула – не от боли (она была давно не девственница), а от переполнявшего ее чувства близости, желанности. «Он во мне! Мы едины!» – ликовало ее сердце. Она обвила его руками и ногами, прижимаясь всем телом, пытаясь слиться с ним. *Ее ответные движения были робкими, но искренними, полными обожания и наивного желания отдаться полностью.«Я люблю тебя, Коля… Люблю…»* – мысленно повторяла она, утопая в волнах нарастающего удовольствия, которое он умело вызывал в ее неискушенном теле.
Николай двигался ритмично, эффективно. Он видел экстаз на ее лице, слышал ее прерывистые стоны, но его собственное удовлетворение было физиологическим, поверхностным.«Старается… Мило… Но где тот огонь, та бездонная пропасть желания Марины?» – мысль о другой женщине властно вторглась в момент. Он ускорил движения, стремясь к разрядке, чтобы покончить с этим. Для Аньки же его напор был доказательством его страсти. «Он хочет меня! Сильно хочет!» – ее тело ответило судорогами настоящего, пусть и не такого глубокого, как у Марины, оргазма. Николай достиг пика вскоре после, с тихим стоном, больше похожим на облегчение.
Он отстранился. Анька сразу прильнула к нему, обнимая, целуя его грудь. «Коля… это было… так хорошо…» – прошептала она, сияя. Ее глаза светились беззаветной любовью и надеждой.«Может, теперь он поймет… Может, мы…»
Николай лежал на спине, глядя в потолок. Физическое напряжение спало, но в душе – пустота и раздражение. Ее липкая нежность, ее ожидания душили его. «Надоела. Как все они…» Мысли опять вернулись к Марине. К ее внезапному молчанию. К тому дню, когда она приезжала отдавать долг. Картина всплыла ярко, оттеняя пресность только что пережитого.
Воспоминание
Он встретил ее на вокзале. Как только машина тронулась, он ощутил знакомый прилив власти.«Моя. Снова в моей власти». Его рука легла на ее колено в изящном бежевом костюме – тяжело, бесцеремонно. Пока он говорил о погоде, его пальцы нашли ширинку, начали расстегивать. Она не оттолкнула его.Наоборот, откинулась на сиденье, чуть шире раздвинула ноги – едва уловимый, но красноречивый жест покорности.«Признает свое место», – ликовал он. Проникнув под шелк трусиков, он нащупал теплую влажность. И тут ее рука легла поверх его, а голос, сдавленный, с придыханием, прошептал: «Я не готова… дорога… критические дни… Извини…» Николай усмехнулся про себя. «Дни? Но есть другие пути, глупышка… Помнишь, как вздрогнула тогда?» Он знал – ее «извини» не было отказом, а лишь сожалением. Его рука вышла, но ладонь легла на лобок, твердо, властно, массируя через ткань. Он видел, как ее веки дрогнули, как губы чуть приоткрылись в беззвучном стоне. На ее лице отражалось не стыд, а глубокое, почти мучительное наслаждение и полная отдача. «Тает… Совсем моя…»
В его доме он повел ее прямо в баню. В раздевалке он намеренно остановился, наслаждаясь ее смущением. «Раздевайся. Я смотрю». Она бросила на него взгляд – смесь протеста и странного возбуждения, но подчинилась. Когда осталось только белье – тонкое, кремовое, – Николай почувствовал, как натянутость ее позы выдает бурю внутри.«Боится… но горит…» Он шагнул к ней. Руки его, твердые, сняли лифчик. Пальцы зацепили резинку трусиков, медленно стянули. Она стояла перед ним, внезапно уязвимая и прекрасная, пытаясь прикрыться ладошками – трогательный, бесполезный жест.«Вся моя…» – волна возбуждения накрыла его. Она почти побежала в помывочную. Он разделся и последовал.
Картина ударила его по нервам: Марина, склонившись, извлекала тампон. Алый след, интимность действия, ее сосредоточенность – слились в шокирующе эротичный образ.«Видит… видит все… и все равно горит желанием…» – эта мысль сводила с ума. Он дал ей помыться, сдерживаясь как хищник. Его момент настал, когда она склонилась, омывая ноги, обнажив влажную, сокровенную часть себя.«Вот он… запретный плод…»
Он опустился на колени. Руки впились в ее ягодицы. Губы коснулись копчика, скользнули вниз по чувствительной ложбинке. Она замерла, окаменев.«Что он?! Нет… только не…» – но тело уже отзывалось теплой волной. Когда его горячий, влажный язык коснулся самого сокровенного, интимного места, она вскрикнула от шока и… невыразимого, стыдного блаженства. «Так низко… так постыдно… Боже, как сладко…» Мышцы сначала сжались, но под настойчивыми кругами языка начали предательски расслабляться, раскрываясь. Он чувствовал, как сопротивление тает, сменяясь дрожью наслаждения.«Готова. Совсем».
Он вошел в ее глубину медленно, неумолимо, наслаждаясь каждой секундой обладания.Она попыталась протестовать, запинаясь:«Мы… не договаривались… Коля, стой…» Он прервал ее, голос хриплый от страсти и цинизма: «Проценты, Маринка. Сладкие проценты за долг…» Шок, промелькнувший в ее глазах, сменился стыдом и странным облегчением. «Такова цена… Я куплена…» – но мысли смешались, утонув в нарастающей волне физического экстаза от полного, непривычного обладания. То, к чему он шел годами, он взял. Безоговорочно.
Последующие сутки стали вакханалией. Они ели урывками. Дремали. Но большую часть времени Николай посвящал тому, чтобы исследовать и покорять ее тело снова и снова, в разных местах его дома, пробуя границы ее покорности.К обеду следующего дня защита закончилась.«У меня… я купила… свои…» – прошептала она, потупившись, чувствуя себя и спасительницей, и соучастницей. Они продолжили. Ее возбуждение смешивалось с отвращением к себе, но отказаться от новой порции его всепоглощающего, развращающего внимания она уже не могла.
Вечером Николай ушел. Марина, оставшись одна, почувствовала пустоту и… желание прибраться, вернуть иллюзию нормы. Под кроватью она заметила пыльный ящик. Любопытство победило. Внутри… ее мир рухнул. Горы использованных средств предохранения – старых, засохших, явно не их.Порванные ажурные колготки. Пестрые лоскуты интимной одежды. Следы множества чужих присутствий. «Сколько их? Всех он… так же? Я… я просто одна из…? Одна из этих вещей в ящике?» Ревность, жгучая и унизительная, смешалась с чувством глубочайшего предательства и собственной ничтожности. Его отговорки о «друге» резали слух ложью. В его глазах она увидела лишь раздражение и… скуку. «Надоела. Очередная истеричка». Собрав вещи с трясущимися руками, она потребовала уехать. Он отвез ее молча, с облегчением.«Пусть остывает. Все равно вернется. Они всегда возвращаются к тому, кто их сильнее».
На следующее утро, сидя рядом с нарядной, сияющей от счастья Анькой в машине, Николай направлялся к дому Марины. Его лицо было спокойным, но внутри кипела холодная решимость охотника. «Сейчас все решится. Василий поверит в "невесту". Марина сломается, увидев меня с другой. А Анька…» – он бросил взгляд на ее доверчивое, любящее лицо, – «…сыграет свою роль и получит обещанные крохи внимания. Дешевая плата за услугу».Его пальцы сжали руль. Игра входила в решающую фазу, и Николай был уверен, что держит все карты.Анька же, улыбаясь, мечтала о том, как они вместе войдут в дом, как она сможет назвать его «любимый» при чужих людях, как это приблизит ее мечту о семье. Она не подозревала, что является лишь пешкой в его жестокой игре.
Анна: Ловушка Надежды
Солнечные блики играли на лобовом стекле. Аня сидела рядом с Колей, и ее сердце пело. Сегодня был особенный день. «Он познакомит меня со своими друзьями! Значит, он меня не стыдиться? Значит, он серьезно ко мне относится?» – мысли пульсировали сладкой надеждой. Воспоминания о прошедшей ночи, в его постели, заставляли ее щеки гореть. Они спали в одной постели! Не просто переспали, а спали, как муж и жена. «Это начало… Настоящее начало нашей семьи», – верила она, цепляясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. Его просьба надеть короткую белую юбку, едва прикрывавшую ее стройные, загорелые ноги, и легкую маечку без лифчика, сначала смутила. «Неприлично… перед чужими людьми…» Но он был так нежен! Его поцелуи, его шепот: «Ты будешь самой красивой, моя девочка…» – растопили сомнения. Ей хотелось угодить ему, быть желанной, доказать, что она достойна места рядом с ним. «Если это сделает его счастливым…»
Сидя сейчас в машине, близко к нему, Аня ловила себя на мысли, что готова на большее. «Может… может сделать ему то, что он так просил? Как в тех фильмах…» Образ себя, склоненной над его коленями во время езды, вспыхнул ярко и стыдливо. Но тут же накатила волна внутреннего запрета. «Нет! Приличные девушки… девушки, которые хотят выйти замуж… так не поступают! Он должен уважать меня!» – отчаянно убеждала она себя, пряча дрожь рук в складках короткой юбки. Этот внутренний конфликт – жгучее желание угодить ему любой ценой и глубокая, впитанная с детства установка на «приличное» поведение – разрывал ее.
Взгляд невольно скользнул по его сильным рукам на руле, и память вернула ее к их первой встрече. Холодный осенний вечер. Накрапывающий дождь. Она стояла на обочине, продрогшая до костей, после ссоры с подругой. Его машина остановилась, как спасительный ковчег. «Заходи, согреешься», – сказал он, и его голос показался ей ангельским. Горячий кофе в термосе согрел, но странный, чуть горьковатый привкус… «Коньяк?» – мелькнуло позже, когда тепло разлилось по телу, а голова закружилась приятной тяжестью. Она очнулась от дремоты с головой на его коленях. В ноздри ударил резкий запах кожи и… чего-то еще, химического, чуждого. «Что это…?» Во рту было что-то упругое, плотное. Он что-то сделал – и это двинулось, скользнуло глубже по ее горлу. Лишь спустя мучительные секунды осознание ударило, как обухом.«Это… он… я…» Волна тошноты и всепоглощающего стыда захлестнула ее. Он резко остановил машину, выведенный из равновесия ее позывами. «Чуть не испортила салон… Какой ужас… Он теперь точно презирает меня…» – терзалась она, даже не помыслив, что ее могли просто использовать. Ее наивность была щитом от страшных мыслей. Он довез ее до дома, взяв телефон – жест, который она тогда восприняла как заботу.
Их последующие встречи – рыбалка, походы за грибами – были для Ани проблеском счастья. Она с радостью демонстрировала свое кулинарное мастерство, старалась создать уют даже в палатке. «Вот она, настоящая жизнь! Забота, близость к природе…» Но для Николая это были лишь удобные декорации. «Тихая, умеет готовить, не докучает… Идеально для разрядки», – думал он, используя ее тело в уединении леса или у реки с грубой практичностью, без каких либо нежностей. Опыт Ани был скуден. Ее предыдущий парень вел себя похоже, и она искренне верила, что физическая близость – это просто часть отношений, как совместный ужин, а главное – это забота, быт, взаимопонимание. «Со временем придет любовь… Тогда и ребенок…» – мечтала она, пряча в сумочку пачку презервативов. Николай часто «забывал» о защите. Его намеки: «Может, без? Немножко не туда… было бы приятнее…» – заставляли ее краснеть до корней волос. «Нет, Коля, подожди… Я… я готова подождать… У меня есть…» – лепетала она, доставая презерватив. Николай лишь усмехался про себя, его взгляд становился холодным. «Дурочка. Напрягаешься. Ладно, не ты, так другая с радостью даст то, что хочу». Ее осторожность он воспринимал не как уважение к себе, а как досадное препятствие.
Сейчас, мчась по дороге к дому незнакомых людей, Аня ловила его профиль боковым зрением. «Он такой сильный… Такой уверенный…» Ее рука нерешительно потянулась к его колену, желая прикосновения, подтверждения связи. Но он не отреагировал, его внимание было приковано к дороге, а мысли – далеко, в доме той женщины, Марины. Для него Аня в этой короткой юбке была лишь инструментом, живым доказательством его «нормальности» и невиновности, раздражающе наивным орудием в его игре. Разрыв между ее розовыми мечтами о семье и его циничным расчетом был пропастью, которую Аня отчаянно отказывалась видеть. Она лишь сильнее прижала к груди сумочку с презервативами – свой символ надежды на будущее, которое для Николая было лишь обузой. Ее счастье было хрупким стеклянным шариком, который он держал в руке, готовый разжать пальцы в любой момент.
Глубина Предательства и Власти
Неожиданный звонок в дверь, а затем появление Николая на пороге с этой девчонкой – Аней – повергло Марину в ледяной шок. «Зачем?! Как он смеет?! После всего… после того сообщения…» – паника смешалась с яростью. Особенно ее бесила потеря телефона накануне. «Если он попробует позвонить… или напишет… Василий может…» А тут еще эта «невеста», как ее представил Николай, в вызывающе короткой юбке, демонстрирующей стройные ноги, и тонкой маечке без лифчика, сквозь которую откровенно просвечивали контуры груди. «Сверкает ляжками как дешевая вывеска!» – язвила про себя Марина, вынужденная изображать радушие. «Гости… всегда рада гостям…» – твердила она, чувствуя, как фальшь режет горло. Ее женское чутье кричало: Аня влюблена в Николая до беспамятства. Она давно смирилась, что не единственная, но такая наглая демонстрация новой пассии у нее дома, под носом у мужа, была плевком в лицо. Внутри клокотала бешеная ревность и унижение.
Николай играл свою роль с циничным блеском. Он не просто был внимателен к Ане – он демонстрировал показное, почти театральное обожание. На улице, во время разговора, он вдруг крепко прижал Аню к себе спиной, так что ее ягодицы уперлись ему в пах, а его руки сжали ее талию с преувеличенной нежностью. «Вот, Маринка, смотри, какая у меня послушная игрушка», – словно говорил его взгляд, скользнувший в сторону Марины. Аня вся светилась, хихикала, прижимаясь к нему, как котенок.«Он так меня любит! При всех!» – ликовала она про себя, не подозревая, что является лишь орудием для удара по другой женщине.
Василий… его поведение было загадкой. Он был рядом, но отстранен, как наблюдатель за чужим спектаклем. Его взгляд скользил по Ане с холодным, аналитическим интересом, как по экспонату. Короткие, острые взгляды бросались на Николая, на Марину – ловя микровыражения, игру нервов на их лицах. «Что за комедию они разыгрывают?» – думал он, внешне сохраняя ледяное спокойствие. Когда все сели за чай, и Николай нахально усадил Аню себе на колени, запустив руку ей под короткую юбку, прямо между ног, Василий лишь чуть сжал кулак под столом. Лицо его оставалось непроницаемой маской.
Марина, пытаясь отвлечься, предложила: «Вася, сбегай, пожалуйста, за тортом…» Но тут Аня, сияя, воскликнула: «Ой, не надо! Если есть яйца, мука, сметана – я за двадцать минут испеку шикарный бисквит!» Предложение приняли. Василий поднялся: «Тогда я схожу за… сливками. Для крема. Аня, у тебя все есть?» Получив утвердительный кивок, он вышел. Но его путь лежал не к калитке, а к оранжерее. Туда, куда минуту назад под предлогом «показать виноград» Николай увел Марину. «Слишком тихо там стало…»
Оранжерея: Театр Жестокости
Подкравшись к щели в деревянной стене оранжереи, Василий замер. Доносились приглушенные звуки борьбы: шлепок, стон, шарканье ног по полу. Сердце бешено заколотилось. Он заглянул.
Марина сидела спиной к нему на садовом столе. Николай стоял между ее ног, пытаясь притянуть ее к себе для поцелуя. Она отчаянно отбивалась, упираясь ладонями в его грудь, отворачивая лицо. «Отстань! Идиот! Он может вернуться!»* – шипела она, голос дрожал от ярости и страха. Но сила была неравной. Ее сопротивление ослабевало под его натиском. Вдруг Николай резким движением сдвинул в сторону тонкую ткань ее трусиков. Марина вскрикнула – коротко, подавленно. И вошел в нее. Стол заскрипел под их весом. «Коля! Стол! Он скрипит!» – ее шепот был полон паники и стыда, но ее тело, преданное долгими месяцами тайной связи, уже отзывалось на знакомые движения. «Ненавижу! Но… Боже… как же я хочу…» – разрывалась она.
Василий стоял как вкопанный. Буря эмоций захлестнула его: ярость, унижение, желание ворваться и убить… и парадоксальное, жгучее возбуждение. Картина жены, принимающей другого мужчину на их семейном столе, пробудила в нем что-то темное, первобытное. Его рука сама собой опустилась на вздувшуюся ширинку брюк, сжала твердую плоть через ткань. «Она… она ему отдается… здесь…» – мысль кружилась, смешивая боль с невероятным, постыдным возбуждением. Он ненавидел себя в этот момент, но не мог оторвать глаз.
Николай, закончив, спустил Марину со стола. Ее лицо было мокрым от слез и пота, в глазах – смесь ненависти и опустошения. Но он не отпустил ее. Рывком развернув, он пригнул ее грудью к столу. Раздался резкий звук рвущейся ткани – тонкие трусики не выдержали. Марина вскрикнула, попыталась вырваться: «Нет! Не смей!» Но Николай был неумолим. Его руки железными обручами сжали ее бедра. И он вошел в нее сзади – жестко, глубоко, без прелюдий, владея ею как вещью. «Ты моя. Всегда моя», – его хриплое дыхание было ей в ухо. Чтобы заглушить ее вынужденные стоны – смесь боли, стыда и накатывающего вопреки воле удовольствия – он прижал ладонь к ее рту. Марина в отчаянии впилась зубами в его руку. Пошла кровь. Но это лишь разъярило его. Его толчки стали яростнее, глубже, стол содрогался под их телом. «Предательница… животное…» – рыдала внутри Марина, но ее таз предательски двигался навстречу.
И вот тогда случилось. Николай поднял голову. Его взгляд, мутный от ярости и похоти, напрямую встретился с Василиевым взглядом в щели. Шок? Страх? Нет. В глазах Николая вспыхнуло нечто дикое, торжествующее – вызов и презрение. «Смотри, тугодум! Смотри, как я трахаю твою жену! На твоем столе! И ты ничего не можешь сделать!» Вместо того чтобы остановиться, он ускорил движения, сделал их еще более демонстративными, мощными, унизительными. Его глаза, полные ненависти и презрения, не отрывались от глаз Василия в щели. Он трахал Марину не просто при ее муже, он делал это для него. В назидание. В знак абсолютной власти.
Василий не шелохнулся. Его рука под брюками двигалась синхронно с толчками Николая. Возбуждение достигло невероятной силы, смешавшись с горечью предательства, яростью и глубочайшим самоунижением. «Он видит меня… Он знает, что я вижу… И продолжает…» Он был не просто свидетелем. Он был соучастником этого акта уничтожения всего, во что он верил. Стоя в пыльной оранжерее, глядя в торжествующие глаза насильника своей жены и слушая ее приглушенные рыдания, Василий понял, что его прежняя жизнь закончилась. Здесь и сейчас. А что начнется после – было покрыто мраком. Единственное, что он чувствовал ясно – это жгучую волну позорного, всепоглощающего оргазма, накатившую в самый момент, когда Николай, не отрывая взгляда, издал низкий, победный стон, впиваясь пальцами в бедра Марины. Мир рухнул, оставив лишь стыд, пустоту и ледяное пламя мести, которое только начинало разгораться в глубине его души.
***
Аня в кухне (контрастный мир):
Она (взбивая крем, счастливо улыбаясь): «Какой воздушный бисквит! Коля будет гордиться. Марина и Василий такие милые… Хотя Марина немного нервная… Наверное, я в этой юбке слишком… Но Коля же просил! Он любит меня такой. Скоро свадьба… детская комната… Жизнь – сказка!» — Она напевала, абсолютно слепая к кошмару в тридцати шагах.
Акт Возмездия: Игра в Обмен
Кухня: Иллюзия Нормальности
Аня поставила на стол свой бисквит – румяный, воздушный, пахнущий ванилью. «Какой красивый! Коля будет доволен! Василий оценит!» – сияла она мысленно. Но Василия с обещанными сливками все не было. «Наверное, задержался…» Решив не терять времени, она нашла баночку малинового варенья, орешки, сливочный сыр. «Импровизация! Покажу, какая я хозяйка!» С легкой тревогой замечала, как время тянется. Где он?
Василий вошел. Лицо его было пепельно-серым, глаза – пустыми, как после катастрофы. От него пахло холодным потом и чем-то резким.
Аня (робко): «Василий, а сливки…? Я тут вареньем…»
Он лишь махнул рукой, отмахнувшись от нее, как от назойливой мухи, и направился прямиком в ванную. Дверь захлопнулась.
Аня (растерянно): «Что с ним? Наверное, плохо себя почувствовал…» Ее розовый мир дал первую трещину.
Вернувшись, Василий был другим. Движения резкие, глаза лихорадочно блестят. Он достал бутылку крепкого самогона, налил два полных стакана.
Василий (хрипло, не глядя на Аню): «За новую жизнь. Будь здрав». Он выпил залпом, как воду.
Аня (испуганно): «Ой, Василий, я… я не пью так…» – Она еле пригубила, обжигая горло.
Ее взгляд, полный наивного сочувствия и беспокойства, упал на него.
Василий (внутренне корчась): «Смотрит… как на жалкого… Тварь! Все вы твари!» – Он выхватил ее стакан и выпил остатки. «Новая жизнь… началась с конца. С унижения. С его торжествующей рожи в щели…»
Взгляд его, мутный от алкоголя и ярости, скользнул вниз по ее фигуре, задержавшись на срезе короткой юбки, где белел край хлопковых трусиков.
Василий (мысленно, с циничной злостью): «А чего этот хрен, Николай, привязался к МОЕЙ жене? У него же есть… ЭТО. Вот она. Готовая. Наивная. И трусики… чистенькие. Не то что у…»
Аня почувствовала его взгляд, как ожог. Она покраснела до корней волос, смущенно одернула юбку. «Он смотрит… как нехорошо… Но Коля велел так одеться…»
Василий (внутренний голос, ледяной и решительный): «Вот. Теперь. Пересплю с его «невестой». В отместку. Пусть узнает, каково это. Пусть его игрушку тоже…» Он налил себе еще стакан, выпил одним движением. «Закрепляю намерение». Алкоголь жгло, но боль внутри была сильнее.
Дверь открылась. Вошли Марина и Николай.
Марина: Лицо заплаканное, запястья красные, будто от веревок. Взгляд избегал всех. Она молча прошла в ванную, как в убежище. «Не смотреть… Ни на кого… Особенно на него… О Боже, что теперь?»
Николай: Следы борьбы на одежде, но выражение лица – торжествующее, устало-презрительное. Он присел за стол, налил полный стакан самогона, выпил залпом. «Глоток победы. Над ней. Над ним. Теперь… что дальше?»
Аня (тревожно): «Коля! Мы же ехать должны! Как вы поедете?»
Николай проигнорировал ее. Он налил себе и Василию еще. «Пей, тугодум. Допивай свою чашу позора».
Василий (взяв стакан): «Пей, Коля! За… за наше!» – Он тоже выпил залпом. Вызов в глазах.
Молчание повисло тяжелым, наэлектризованным полотном.
Николай поднял взгляд, уставился прямо в глаза Василию. Глаза – два острых лезвия.
Николай (тихо, отчетливо): «Ну что… как делить будем?»
Фраза повисла в воздухе, как нож.
Аня (недоуменно): «Что делить? Торт?»
Василий (дерзко, заплетающимся языком, но с дикой решимостью в глазах): «А чё делить? Можно… обменяться!» Его взгляд, тяжелый, оценивающий, скользнул по Ане, от груди до бедер. «Вот она. Его «невеста». Моя награда за молчание. Моя месть».
Аня (схватившись за стул): «Обменяться? Чем? Я… я не понимаю…» Страх сжал горло.
Николай (широко, жестоко улыбнулся): «ЛЕГКО!» Он налил всем по стакану, даже Ане, хотя она молитвенно сложила руки.
Николай (поднимая стакан): «За прекрасных дам! Которые нам… дают!»
Василий (хрипло): «Дают!»
Они выпили. Аню заставили допить ее стакан. Жидкость обожгла, затуманила сознание. «Коля… зачем? Мне плохо…»
Дверь ванной открылась. Марина вышла. Она была бледной, но собраной. Ее взгляд упал на кровоточащий палец Николая – след ее укуса. Без слов она подошла, взяла бинт и спирт.
*Марина (мысленно, с отвращением к себе): «Должна… Надо перевязать. Чтобы не занесли заразу этому…»
Аня (увидев кровь, вскрикнула): «Коля! Ты поранился!» Ревность к Марине, которая уже помогает ему, смешалась с заботой. Она бросилась помогать: «Дай я! Я умею!»
Две женщины, стоя на коленях перед Николаем, старательно обрабатывали его палец спиртом, дули на ранку.
Николай (смотря сверху вниз, с садистским удовольствием): «Вот она, власть. Та, что кусалась, и та, что верит в любовь… обе у моих ног. Заботятся. Дуют на палец, который только что был в…» – Мысль заставила его усмехнуться.
Аня (стараясь, дуя): «Сейчас, Коля, сейчас не будет больно…»
Марина (с ненавистью к себе и к нему): «Дуй, дурочка. Он тебя сломает, как меня».
Картина была сюрреалистичной и унизительной для обеих женщин.
Василий наблюдал. Алкоголь и ярость бурлили в нем. Он встал, пошатываясь.
Василий (громко, с преувеличенной сердечностью): «А давайте… выпьем! За всех нас! Чтобы… всегда друг друга понимали! Понимали с полуслова! Полувзгляда! Полу…» – Он не закончил.
Аня (слабо протестуя): «Но Коля… нам ехать… Я не могу больше пить…»
Василий (перебивая, размашисто жестикулируя): «Ночуйте! У нас! Места хватит!» Его взгляд, мутный, но невероятно целенаправленный, впился в Аню. «Ты останешься. Со мной. Он получит свою шлюху обратно… а я… я получу тебя. Его чистенькую «невесту». В отместку. В уплату. Начну свою «новую жизнь»… с тебя».
Николай (поймав его взгляд, кивнул почти невидимо): «Игра принята. Держи свою награду за трусость. Марина и так моя».
Марина (поняв все без слов, похолодев внутри): «Боже… что они задумали? Эта девочка…»
Аня (чувствуя ледяную волну страха, но не понимая источника): «Коля? Мы… останемся?»
Николай молча налил еще. Ответом было звенящее тишиной согласие на сделку, заключенную взглядами двух мужчин над головами их «добычи». Ночь только начиналась, и она обещала быть долгой, грязной и полной крушения всех иллюзий. Воздух на кухне сгустился, пропитанный алкоголем, похотью, ненавистью и предвкушением насилия – как физического, так и душевного. Торт Ани, невинный и румяный, стоял на столе как жалкий символ нормальности, которой здесь уже не было места.
Ночь Расплаты: Иллюзии и Реальность
После слов Василия о ночевке, Марину сковал ледяной шок. «Остаются? ЗДЕСЬ? После… того?» Она чувствовала подвох, тяжелую, неозвученную сделку между мужчинами, витавшую в спертом воздухе кухни. «Василий знает… Николай знает, что он знает… А эта девочка…» Включился автопилот «радушной хозяйки» – единственная защита. Она почти не пила, наблюдая, как остальные – особенно Василий и Аня – быстро пьянеют. «Алкоголь – их щит от реальности. Мой щит – порядок».
Отведя Аню в ванную, Марина действовала как сомнамбула. Аня, покорная и полупьяная, позволяла мыть себя, как ребенка. «Какая она… беззащитная, – мелькнуло у Марины с неожиданной жалостью. – Совсем не понимает, в какую игру попала». Укладывая ее в гостевой спальне, Марина сказала: «Николай скоро придет, не жди, они еще поговорят». Ложь резала горло. «Не хочу, чтобы он был с ней… Но и с Василием… после оранжереи… лечь? Невозможно». Не в силах решить, она ушла в свою спальню одна, оставив мужчин на кухне. «Пусть сами разруливают свой грязный сговор».
На кухне кипел адский торг. Василий, под градусом, но с ледяной яростью в душе, слушал план Николая:
Николай (цинично): «Перевяжи палец, как у меня. Побрызгайся моей туалетной водой. Выкрути лампочку. Ложись к ней в темноте. Она спит – думает, что это я. Дальше – твоя фантазия».
Василий (внутренне): «Играть его роль? Трахнуть его «невесту» в темноте? Грязно… Но… справедливо. Пусть его игрушку тоже используют. Как мою». Внешне он спросил с вызовом: «А ты где будешь?»
Николай (криво усмехнувшись): «А ты как думаешь?» Пауза. «Сомневаешься? Хочешь, помогу на оба фронта?» — Намек на Марину был прозрачен.
Василий (вспыхнув): «Сам справлюсь. А ты там… не переусердствуй». — «Тронь её – убью», — добавил он про себя, не понимая до конца, защищает ли он Марину или свою пошатнувшуюся собственность.
Поздний вечер. Василий, трезвый после холодного душа, стоял у двери гостевой спальни. Сердце колотилось, но не от страха – от жажды мести и темного, запретного возбуждения. «Его «чистенькая»… Его «невеста»… Сейчас она – моя награда за молчание». Он вошел в кромешную тьму. Тихие сопения Ани звучали беззащитно. Нащупав край кровати, он лег рядом. Тепло ее тела обожгло. «Близко… Так близко…» Сдерживая дрожь, он снял простыню. Его пальцы, едва касаясь, поплыли по ее коже – по плечу, предплечью, боку. «Нежная… как бархат… Совсем не то, что у Марины…» Контраст был шокирующим и пьянящим. Его губы коснулись ключицы, шеи, плеча. Он вдыхал ее запах – чистый, девичий, с легкой ноткой мыла. «Его запах на мне… она почувствует?»
Когда его рука скользнула к бедру, нащупала резинку трусиков и начала стягивать их, Аня вздрогнула, проснулась.
Аня (сонно, доверчиво): «Милый… это ты?»
Василий не ответил. Он поднес к ее губам перевязанный палец – символ Николая – и легонько прижал, жестом велел молчать. Аня (расслабившись, приняв знак): «Презервативы… в сумочке… на тумбочке…» — и, доверчиво раздвинув колени, открылась ему.
Василия поразила эта мгновенная, абсолютная готовность. «Марине нужны часы ласк, уговоры… А эта… как будто ждала…» Ощущение вторжения в чужую интимность сменилось волной власти. «Она – его. А сейчас – моя. И она этого хочет, думая, что он».
Он не спешил. Полчаса он посвятил тому, чтобы исследовать ее тело как неизведанную землю: губы и язык ласкали грудь, живот, внутреннюю поверхность бедер, нашли и погрузились в теплую влагу ее вагины. «Такой отзывчивой… такой мокрой…» Аня стонала тихо, прерывисто, ее бедра сами собой приподнимались навстречу его ласкам. «Коля… никогда… так нежно…» — думала она, растворяясь в незнакомом, глубоком удовольствии.
Когда он, наконец, вошел в нее, медленно, до самого конца, она ощутила отсутствие презерватива. «Без…? Но…» Миг сомнения – но волна наслаждения от полного, ничем не разделенного соединения смыла его. «Ребенок… Он назвал меня невестой… Я хочу его ребенка…» — Мысль о желанном будущем ослепила ее, оправдав все. Она начала двигаться навстречу, сначала робко, потом все смелее, наращивая ритм. «Так хорошо… Так… по-новому…» Ее тело выгнулось в немой гримасе экстаза, накрытое волнами мощного, незнакомого оргазма. Из её горла вырвался крик – Коля, что это... - Василий, видя и чувствуя ее абсолютную отдачу, потерял контроль. «Кончает… думая, что это ОН!» Это осознание – что ее страсть адресована другому, но получает он – стало последней искрой. Горячая сперма выплеснулась в нее глубокими толчками. «Моя месть… моя победа… в тебе».
За ночь это повторилось еще дважды. Каждый раз Аня отзывалась с новой силой, ее оргазмы становились глубже, отчаяннее. «Он… так изменился… Так… сильно хочет меня…» Василий же ловил каждое ее движение, каждый стон, питаясь иллюзией, что эта страсть – его заслуга, его победа над Николаем. «С Мариной я скован… боюсь не угодить… А с ней… я – Бог. Она принимает все…» Глубинная правда, что это наслаждение построено на обмане, лишь подстегивала его.
Под утро, до рассвета, Василий ушел. В душе – вихрь противоречий: удовлетворение мести, ошеломляющее физическое наслаждение и… глухая тревога. «Это было… лучшее в моей жизни. С ней. Но она думала, что с НИМ. Я – вор. Вор чужого наслаждения». Страх признаться себе в этом был сильнее всего. Он пришел к Марине, лег спиной к ней. «Спи, предательница. У меня теперь есть… другой выход». Но сон не шел. Тело помнило Аню.
На кухне Николай допивал последний стакан. Неожиданная горечь подступила к горлу. «Сидит сейчас Василий… трогает ЕЁ… Мою Аньку. Глупую, верную… Мою «невесту»…» Ревность, острая и незнакомая, кольнула его. «Зачем я согласился? Чтобы унизить Василия? Но теперь он… там… с ней… а я…» Он представлял картины: Василий ласкает ее, она стонет, думая, что это он, Николай… «Она такая… чистая в своей глупости. А он… грязный, озлобленный…» Мысль, что его вещью пользуются, что его «право» нарушено, грызла сильнее алкоголя. «Она МОЯ игрушка! Не его!» Бессильная злость смешалась с похмельной тоской. Сознание помутилось, он рухнул на кухонный диван. Его последняя мысль перед забытьем: «Завтра… Завтра я заберу ее обратно…» Но в глубине души он чувствовал – что-то сломалось. В его власти. В его уверенности. Даже над глупой Аней. Ночь обмена разрушила больше, чем он ожидал.
Утро обещало быть тяжелым. В гостевой спальне Аня потягивалась, смутно вспоминая страстную ночь с «Колей», чувствуя приятную ломоту в теле и странную, новую надежду. В спальне хозяев Марина лежала с открытыми глазами, слушая ровное дыхание мужа и зная, что это – дыхание предателя, совершившего свой акт мести. А на кухне, среди пустых бутылок, спал «победитель», впервые познавший вкус горечи поражения в собственной игре. Иллюзии рухнули, оставив после себя только грязный след и вопрос: что дальше? Воздух в доме был пропитан спермой, ложью и предчувствием бури.
Дом. Утро после.
Тишина в доме была густой, липкой, как засохшая сперма. Николай проснулся на кухонном диване с ощущением, будто череп набили битым стеклом. Каждый вдох обжигал горло перегаром. "Где я... Анька... Марина..." – мысли путались. Он встал, тело пронзила волна тошноты. "Черт, надо привести себя в порядок. Нельзя показывать слабость".
В ванной он уткнулся лицом в ледяную воду. Капли стекали по щетине, напоминая слезы, которых он никогда не проливал. "Василий... Этот тугодум... Он был в ней. В моей Аньке. По моему же сценарию". Внезапная волна гнева сжала горло. Он ударил кулаком по мраморной раковине. "Зачем я это придумал? Чтобы унизить его? Но он... он выиграл этот раунд. Она стонала для него".*
Оранжерея.
Василий срывал пожелтевшие листья с орхидей. Пальцы дрожали. "Как она пахла... Медом и детским кремом. И так... открылась". Он сжал стебель, чувствуя хруст целлюлозы. "Думала, что это он. Звала его имя. Но это были мои пальцы внутри нее. Мои губы на ее сосках". Горечь смешивалась с триумфом. "Николай получил Марину. А я... получил иллюзию чистоты". Он поймал себя на мысли: *"Хочу снова. Хочу, чтобы она знала, что это Я".
Спальня Марины.
Она лежала, вжавшись в холодную простыню. Утренний свет из северного окна резал лицо, как нож. "Он пришел ночью? Или спал с той девочкой?" Тело вспомнило грубые руки Николая на бедрах, скрип стола. "Как животное... И я... я..." Она сжала грудь, почувствовав, как соски затвердели под пальто стыда. "Ненавижу его. Но когда он входит... Боже, почему тело предает?" Мысль о Василии с Аней вызвала неожиданную волну ревности. "Она такая чистая. А я... разорванная тряпка".
Гостевая комната.
Аня потягивалась в луче солнца. Тело ныло приятной усталостью. "Он был нежен... Совсем не как всегда". Она прикоснулась к животу. "Внутри что-то изменилось. Я чувствую". Воспоминания обрывисты: темнота, горячее дыхание на шее, пальцы, которые нашли ту самую точку... "Впервые... так высоко. Будто взорвалась изнутри". Она улыбнулась, рисуя в воображении детскую кроватку. "Скажу сегодня. Он обрадуется... Должен обрадоваться".
Выбор Николая.
Он стоял на пороге гостевой, наблюдая, как солнце играет на золотистых ресницах Ани. "Как Персефона... Невинная". Но в голове всплыл образ Марины в полумраке спальни: сломанная, но все еще опасная. "Ее тело знает мои прикосновения. Как сталь знает молот".
Решение:
Он выбрал Аню. "Надо вернуть свое. Отмыть ее от его прикосновений".
Обладание.
Он скользнул под одеяло, прижавшись к ее спине. Кожа пахла сном и теплой ванилью. "Моя. Должна быть моей". Его рука обвила талию, ладонь легла на низ живота. "Здесь он был... Здесь". Ревность кольнула острее похмелья.
– Ммм... Милый... – она потянулась, прижимаясь ягодицами к его животу. "Как она доверчива... Как овца".
Он натянул презерватив с резким движением. "Чужой запах должен исчезнуть". Перевернул ее на бок. Рука грубо развела ягодицы. "Войду сзади. Как он. Но глубже. Жестче". Он направил член к узкому входу. "Процент за пользование, Анечка...
Перелом:
Она заерзала под ним, но голос звучал томно:
– Ты... такой ненасытный... – пальцы вцепились в простыню. "Сейчас скажу. Он будет счастлив!" – Эта ночь... Я никогда... не чувствовала так... – член вошел на сантиметр, раздвигая влажные складки. "Тугая... И все еще моя?"
– Кажется, я беременна, Коля! – выдохнула она. "Вот сейчас улыбнется! Обнимет!"
Член выскользнул, как обожженный. "Беременна? От НЕГО? От этого быдла?" Тело охватила ледяная волна. "Она носит в себе его ребенка. И радуется. Мне". Отвращение подкатило к горлу. Он увидел не Аню, а Василия, который торжествующе улыбается из ее лона. "Изнасиловал мою иллюзию". Эрекция умерла мгновенно.
Он встал, не глядя на нее. "Чужое. Все здесь чужое". Даже собственное тело казалось чужим.
Аня:
– Коля? – она села, прикрывая грудь. Солнечный луч теперь казался ей ослепляюще-жестоким. "Почему он молчит? Разве это не чудо?" Она увидела его спину – напряженные мышцы, шрамы, о которых никогда не спрашивала. "Испортила все? Но как..." Первая трещина прошла по ее хрустальному замку любви.
Прошло время...
Берег Рассвета
Небольшой пляж в тихой бухте на окраине приморского городка. Рассвет только начинал размывать черноту ночи, окрашивая небо в перламутровые оттенки розового и сизого. Воздух был чистым, солоноватым, напоенным шумом неспешных волн. На песке, у самой кромки воды, босиком стояли двое: Василий и Аня.
Василий выглядел спокойнее, старше, но не сломленным. Его лицо, обветренное морским бризом, носило следы усталости, но в глазах светилась непривычная ясность и глубокая нежность. Он был одет просто: темные брюки, светлая рубашка с расстегнутым воротом. В его грубых от работы на верфи, но удивительно нежных ладонях были руки Ани.
Ее хрупкость сменилась тихой силой. В глазах больше не было наивной растерянности, лишь спокойная уверенность. Волосы, собранные в небрежный узел, развивались на легком ветру. Легкое платье песочного цвета колыхалось вокруг нее. Первые лучи солнца золотили гребни волн, накатывающих на их босые ноги.
Василий заговорил, его голос был тихим, чуть хрипловатым, но твердым: "Помнишь тот берег, Аня? Не этот. Тот… у дома. Где мы… где все началось. Где все кончилось."
Аня смотрела не на него, а на горизонт, где рождалось солнце. Легкий вздох вырвался из ее груди: "Помню. Холодный. Темный. Пахло… болью. И ложью."
"Да," — подтвердил он и крепче сжал ее руки. — "Я привел тебя сюда не для красивых слов. Их было бы мало. И слишком поздно. Я привел тебя сюда… чтобы спросить. Просто спросить." Он сделал паузу, собираясь с мыслями, и шум волн заполнил тишину. "Смогу ли я за всю жизнь искупить тот ужасный обман? Наверное, нет. Смогу ли я стереть боль, которую причинил тебе в темноте той комнаты? Нет. Но могу ли я… каждый новый рассвет… стараться быть человеком, достойным твоего доверия? Человеком, рядом с которым ты чувствуешь себя не вещью, не игрушкой, а… Аней? Свободной. Сильной. Любимой." Он смотрел ей прямо в глаза, его взгляд был полон смирения и надежды. "Дай мне эту возможность. Дай мне шанс быть твоим мужем. Не по сговору, не по лжи… а по праву. По праву любви, которая родилась здесь, в этом тихом месте, из пепла того ада. По праву уважения к тебе и к той силе, что в тебе есть. Будь моей женой, Аня. Настоящей. Здесь. На этом берегу, где начинается наш настоящий рассвет."
Он не опустился на колено. Не достал кольца. Этот жест был бы слишком театральным для их пути, вымощенного болью и искуплением. Он просто стоял, держа ее руки, открытый и уязвимый, предлагая не блеск, а честность. Годы, прошедшие с их бегства, были выстраданы: тяжелая работа, скудный быт, долгие разговоры ночами, слезы раскаяния и горечи, медленное, хрупкое прорастание доверия сквозь трещины предательства. Они выжили вместе. Построили не богатство, но опору – в себе и друг в друге.
Слезы блестели на ресницах Ани, но она не отводила взгляд. В ее глазах светилась не былой восторг, а глубокая, зрелая нежность и понимание. Она видела не героя, а человека. Сломанного, согрешившего, но нашедшего путь к свету. И она выбрала идти этим путем рядом. "Ты помнишь… как мы ехали сюда? В той старой машине? Ты молчал почти всю дорогу. А я плакала. Мне казалось, мир рухнул."
Василий кивнул, его губы тронула грустная улыбка: "Помню."
"А потом… тут. Первые дни. Было страшно. Пусто. Как будто нас выбросило на необитаемый остров после кораблекрушения."
"Так и было," — тихо согласился он.
"Но ты… ты не сдался. Не сбежал обратно в тот ад. Ты остался. Рыбачил, даже когда ничего не ловилось. Чинил эту дырявую крышу. Слушал меня… даже когда я плакала о нем." Она коснулась пальцем его грубой щеки. "Ты строил. Не дом даже. Ты строил… нас. Из осколков. Из пепла. День за днем. Без фанфар. Без лжи." Она сделала глубокий вдох, и в ее улыбке отразилось все рассветное солнце, поднимающееся над морем. "Да, Василий. Да. Я буду твоей женой. Не из-за долга. Не из-за прошлого. Потому что здесь, на этом берегу, с этим человеком, я нашла свой дом. Нашла себя. Нашла тебя. Настоящего."
Она не стала ждать. Она сама сделала шаг вперед и обняла его. Крепко. Не как возлюбленного в порыве страсти, а как самого близкого человека – опору, соратника, того, с кем прошли через огонь и вышли к воде. Василий прижал ее к себе, спрятав лицо в ее волосах. Его плечи слегка дрожали – это были не рыдания, а сброс колоссального напряжения долгих лет ожидания и искупления.
Они стояли так, слившись воедино на фоне разгорающегося рассвета, пока солнце не поднялось над горизонтом, залив море и берег золотым светом. Вдалеке старый рыбак, безмолвный свидетель их новой, простой жизни, перестал копаться в сетях. Он посмотрел на них, кивнул сам себе, как бы одобряя тихую красоту момента, и пошел прочь, оставив их одних с морем и новым днем их жизни.
"Спасибо," — прошептал Василий прямо в ее волосы. — "За шанс. За доверие. За… этот рассвет."
"Наш рассвет, Василий," — тихо, но ясно ответила Аня. — "Наш первый день."
Они не спешили уходить. Просто стояли, смотря на бескрайнее море – символ их новой жизни, такой же бескрайней в своих возможностях, чистой, несмотря на глубину прошлого, и вечно обновляющейся, как волны, омывающие берег их новой любви. Кольцо, если оно когда-нибудь появится, будет лишь формальностью. Главное – клятва, данная не перед людьми, а перед морем и восходящим солнцем: быть честными, быть вместе, беречь то хрупкое чудо – настоящую любовь и покой, – которое они выстрадали и нашли на этом тихом берегу. Финал их старой жизни остался далеко позади, погребенный под волнами времени. Здесь, на рассвете, начиналось их настоящее.
Час искушения
© Copyright: Сергей Солнышкин, 2025
Свидетельство о публикации №225061301323
Свидетельство о публикации №225061301323
Рецензии