Мясо

В тесной прокуренной кухне панельной хрущёвки, где пахло жареным луком и водкой, Вера с Валерием праздновали день рождения Валерия. За окном город Щ., утопая в сырости осеннего дня, отдыхал от затяжных ливней, а по телевизору усатый ведущий в окружении банок с огурцами просил благодушных участников шоу «крутить барабан».

— Витьке-то сколько? 64 или 65? — Валерий, беря кухонный нож, прищурился, будто цифра могла всплыть из памяти, как пузырь в борще.

— Кому? Витьке? 63, — Вера помнила не только телефонные номера всех родственников, но и дни рождения соседей.

— Какой 63, 65 ему, если не 66! — отрезал Валерий, нарезая кусок медальона из свинины с такой силой, что нож скрипел по тарелке.

— Здрасьте! В прошлом году 62 было, открытку дарили, я к Надьке заходила! — Вера качнула головой, и седина в её волосах блеснула под светом люстры. — А теперь, значит, 66?

— Не знаю, что ты там дарила, но Витьке 66.

— Заладил! — Вера махнула рукой, и ноготь, крашеный алым, мелькнул, как сигнал.

Гости, стиснутые за столом, притихли. Они неловко жевали, поглядывая то на хозяев, то на телевизор, где никак не могли отгадать слово из четырёх букв. Сменить тему никто не решался — спор о Витьке был слишком занятным, как песня, которую не хочется прерывать. Водки выпили немного, но воздух уже вибрировал от тостов и смеха. Только Веник, сидя с краю на кухонном уголке, был уже изрядно пьян. Его глаза, подёрнутые мутной плёнкой, смотрели на кусок свиного медальона — жирный, с кровяной жилкой, лежавший на тарелке, как кусок живой плоти. Таким он был: едва начиналось застолье, Веник уже плыл, как лодка в болоте. Галина, его жена, круглая, с мальчишеской стрижкой, вздыхала, но молчала.

Витьку, соседа напротив, гости лично не знали. Он был тенью, мелькавшей иногда в разговорах, но слухи о нём росли, как плесень.

— Видал его в лифте на днях, — продолжил Валерий, и бас его заполнил кухню, как гул мотора. — Стоит с пакетиком, лыбится. У меня две сумки — мясо с рынка, инструменты с дачи. А этот, здоровяк, как шкаф, с одним пустым пакетом! Спрашиваю: «Витька, ты откуда, как дела?» А он: «Из магазина, каши купил». Каши! — Валерий хохотнул, хлопнув по столу, и рюмки звякнули. — Мужик как шкаф, а кашку ест! Умора!

— Угомонись, Валер, — Вера закатила глаза. — Сто раз уже рассказывал!

— Мужик должен есть мясо! — оборвал он так резко и угрожающе, что Веник вздрогнул, и его очки запотели, будто кухня стала баней. Он смахнул пот с виска и уставился на кусок мяса, который вдруг показался сырым.

— Согласна! — подхватила Галина, уже поддавшая, и голос её звенел, как бубенец. — Мы и детей к мясу приучали, и внукам даём!

— Вот! — Валерий прогудел, разливая водку, будто раздавая награды.

Время тянулось, как дым от «Явы». Веник чувствовал, как тошнота подступает. Он знал: скоро рванёт в туалет, вывернет желудок и вернётся стеклышком, как делал обычно. Вера с Валерием за глаза называли его «блевуном», а Валерий и вовсе «слабаком». Но мясо он ел, и это, кажется, спасало его в глазах Валерия. Рюмка ждала, полная, и Веник подумал: «Выпью — и в сортир».

— Ну, как говорится, всего тебе, всего, только самого-самого, дорогой ты наш! — Галина подняла рюмку, и её круглое лицо сияло, как лампочка. — С днём рождения!

Гости выпили, загомонили о колбасе, о ценах на рынке, о цветах. Веник жевал, но вкус мяса был странным — слишком железным, как ржавчина. Посуда мелькала, разговоры плыли, и смысл их терялся. Вениамин, инженер с дипломом, привыкший к формулам, давно бы махнул рукой на эти сборища. Но Галина периодически таскала его к Вере, с которой двадцать лет делила смены на молокозаводе. А Валерий, бывший мент, был «нормальным мужиком», хоть и простым, как табурет. Веник пил, чтобы время шло быстрее, и ждал, когда всё кончится.

— Цветы — тьфу! — гудел Валерий, накладывая медальон в суповую тарелку. — Дорогие, а толку? Два дня — и в мусор. Женщинам, может, и приятно, но почему так дорого? Я лучше мяса куплю!

— Хватит, Валер, — цыкнула Вера, острая, как булавка. — Людка-то оклемалась, Галь?

Веник, клюя носом, смотрел на тёмный экран уже выключенного телевизора, будто там всё ещё пытались отгадать то слово. Он протрезвел немного после сортира, но мир плыл. «Зачем я здесь?» — думал он, но сказал другое:

— Валер, наливай!

Галина с Верой увлечённо сплетничали о молокозаводе, Валерий бубнил про дачу. Веник поддакивал, но мысли его утекали, как вода в раковине. Он отключался, и разум его уносился куда-то далеко, где не было ни водки, ни мяса.

— Ты Верку не слушай, Веня, — вдруг сказал Валерий, и Веник моргнул, возвращаясь на кухню. — Он за мясо сидел.

Веник, щурясь, заметил каплю кетчупа на подбородке Валерия. Слово «мясо» кольнуло, как игла, и он, цепляясь за хмель, вспомнил о соседе хозяев и спросил так, будто давно его знает:

— Витька?

— Угу, — Валерий кивнул, и кетчуп дрогнул. — Пять лет дали.

Вера с Галиной всё кудахтали о Людке с завода, не слыша. Веник, покачиваясь, удивлённо выдавил:

— Даа?

Валерий хмыкнул, туша «Яву» в блюдце, и вытер подбородок, размазав кетчуп, как кровь.

— Мясником был, на рынке, — сказал он, прищурившись. — Похимичил там с мясом, ну и… — он махнул рукой, будто всё ясно. — Пять лет.

Веник моргнул, но муть в глазах не рассеялась. Медальон на тарелке, жирный, с кровяной жилкой, вдруг шевельнулся — или это тень от люстры? Горло пересохло, и он сглотнул, но привкус ржавчины от мяса остался.

— Мутный он тип. Простачком прикидывался, но ты многого не знаешь.

«Прикидывался» — пьяным эхом отдавалось в голове, и слово это, липкое, как каша Витьки, цеплялось за мысли. Запах свиного медальона бил в ноздри — не просто ржавчина, а что-то кислое, как пот старика. Веник уставился на жилку в мясе: она дёрнулась. Его затрясло. Каша — ложь. Витька не ест кашу. Витька — это мясо. На столе, в тарелке, в суповой миске Веры. Валерий, с его ножом, с его «мужик должен есть мясо», с его ухмылкой… с его оговоркой! Веник сжал вилку, пот холодил спину. Они едят Витьку.

— Это… — Веник встал, шатаясь, и ткнул дрожащим пальцем в кусок мяса. — Это Витька!

Все замерли. Вера уронила ложку, Галина ахнула, рюмка в её руке звякнула о стол. Валерий нахмурился, глаза его сузились.

— Ты перепил, Веня, — сказал он, но голос был холодным, как дождь, который снова начался за окном.

— Мы… его едим! Витьку! — Веник попятился, споткнулся о стул, очки скользнули на кончик носа. Паника резала грудь. — Это его мясо!

Галина вскочила, но Веник уже рванул к двери, сбив со стола тарелку. Свиной медальон плюхнулся на пол, его жилка билась, как пульс. Тонкие дужки очков, слетевших с носа, застыли рядом, как кости, пойманные жиром.

Он выскочил из квартиры, ноги скользили по лестнице, сердце колотилось. Дождь лил, двор тонул в грязи, фонари мигали, как глаза в бреду.

— Веник, стой, пьяный дурак! — Галина бежала вслед за мужем.

Веник вылетел из подъезда и побежал через двор, задыхаясь, пока не споткнулся и не рухнул в огромную лужу, чёрную, как смола. Грязь залила лицо, рубашку, и он зарыдал, кашель рвал грудь. Сидя в луже, он завыл, и слова, липкие, как шишки хмеля, вырвались сами:

— Ненавижу!

Галина, пыхтя, догнала его. Её круглое лицо, мокрое от дождя, пылало, как свёкла.

— Веня, вставай, дурак! — она тянула его за рукав. — Позорище!

Веник, дрожа, попытался встать, но ноги подкосились, и он осел обратно в лужу. Стыд, как ледяной душ, трезвил. Он мямлил, всхлипывая:

— Галь… ненавижу… всё… не могу… так жить…

На третьем этаже, в окне хрущёвки, Валерий и Вера, прилипнув к стеклу, хохотали в пьяном угаре. Их смех разносился по двору, как лай собак, отрывистый и злой, заглушая дождь.

— Глянь, блевун в луже тонет! Ха, артист!

— Ой, не могу, — Вера вытирала слёзы, хихикая. — Галька его тянет, как мешок с картошкой!

В другом окне Надя, соседка, ждала мужа из магазина. Она смотрела на мужчину, сидящего в луже, и женщину, тянущую его, как ребёнка. Надя вздохнула, покачав головой, и поправила занавеску.

Витька шагал через двор с зонтом в одной руке и легким пакетом в другой — и в нём, кажется, была та самая каша. Он заметил пьяную парочку, но лишь хмыкнул. Подняв голову, он увидел Надю и помахал ей. Его лицо, широкое, как лопата, светилось.

Всё замерло. Ливень бил с остервенением, смывая двор в жижу. Веник, сидя в луже, всхлипывал, грязь стекала с его щёк. Галина, вся мокрая, тянула его. Но он не двигался. В окне Валерия с Верой мелькали их скачущие тени. А Витька исчезал в подъезде, шурша пакетом каши в тишине.