Родная земля

         

         Солнце еще не взошло, лишь позолотило оборку из облаков, окаймлявших свинцовые  тучи на востоке. По краю оборки шла тёмная полоска, подчеркивая красоту позолоты. Три пробившихся сквозь тучи  стремительных луча,   заостряясь, таяли над тополями у  речки, к зелёной траве у которой аксакал уже  пригнал с  десяток баранов.
          Владимир приостановился, любуясь этой красотой.  Те, забравшись по наружной насыпи  на дамбу,  топали по ней до  внутреннего спуска  к воде. Увидев, как уже повзрослевший ягненок догнал матку, ткнулся к вымени, да так и шагал, посасывая. Налюбовавшись всей этой красотой, Владимир  свернул на улицу и  окунулся в запах  цветущих роз и шиповника, подстриженного шарами.  Услышав  сердитое цоканье над головой, поднял лицо и  встретился глазами с агатовыми бусинками на мордочке настороженной белки на дереве, готовой прыгнуть куда подальше в случае чего. Этот уголок родного Бишкека остался таким же, каким он с ним прощался, став, лишь ближе к центру, и  его захлестнула радость встречи со старым знакомым. 
            Владимир прилетел  из Баварии в Бишкек, впервые через десять лет после отъезда. Он ждал встречи с землей, где прошли его молодые годы, волновался и радовался одновременно. Оставив вещи у  родственников,  сразу  поехал в Кант на кладбище, где были похоронены родители. Сошёл на знакомой остановке,  дошёл до пруда с разноголосо кричавшими лягушками, перешёл через дренажную канаву  и нашёл две могилы заросшие травой. Начал выдёргивать её с корнями. Большего  для родных он сделать ничего не мог и, сидя на траве, горько заплакал. Успокоившись, вернулся  не остановку, сел в маршрутку и поехал дальше - в  Каракол, который навсегда остался для него Пржевальском. Пристроился  так, чтобы были видны горы и погрузился в воспоминания.  Вспомнилась  хатка  друга окруженная садом,стоявшая у подножья горы, где как-то летом жили во время каникул. Днём резали яблоки для сушки,собирали в мешки высохший урюк, купались в холодной горной речушке с коричнево-зеленым дном и валуном посредине, а ночью на сеновале мечтали о космических полетах. Вспомнилось, как  собирали  барбарис всем классом,  зимние спуски на лыжах с крутых склонов, весеннее цветение   маков, когда полыхныв под порывом ветра, красный склон  замрирал, чтобы  полыхнуть вновь. 
            
              Маршрутка остановилась у ворот базара, рядом с подростком,   продававшим щенят. Как он когда-то. И пока  пассажиры делали покупки, он не отрывал взгляда от щенка, на бордюре: в ящике  их лежало  несколько, а один пристроился рядом. Щенок  только что видел, как хозяйка соседнего лотка подметала огрызком веника территорию и веник  резво прыгал, взметал пыль, толкал бумажки, брызгал каплями воды. Увидев,  что веник лежит, щенок ринулся к нему,  будто приглашая поиграть. Веник не двигался. Тогда ,схватив его зубами,он  начал мотать головой из стороны в сторону, бросил   перед собой, лег сам, игриво вытянул  передние лапки, положил на них мордочку и завилял хвостиком.  Веник играть не хотел. Щенок подпрыгнул,  сорвался с бордюра,  оказался под ногами продавца. У того в этот момент зашевелилась куртка на груди. В мгновение ока, из-за её борта показалась беспокойная коричневая мордочка с трагическим выражением, маленький язычёк  лизнул лоб, нос, щёку продавца. Хозяин, положил руку между  ушек и втиснул щенка  обратно.
               
             
            Маршрутка покатила дальше. Дорога, теснимая  водами Чу, прижалась к горам. Владимир не мог оторвать от реки взгляда,  красных и желтых скал по берегам, изумрудного леска у поворота на Балыкчи. Машина внезапно затормозила  дорогу пересекали лошади.   Параллельно с ними мчалась откуда-то взявшаяся девчонка с развевающимися подобно их гривам  волосами, подражая бегу великолепных животных. Табун проскакал, но движение задерживала отставшая кобыла, непредсказуемо перемещавшаяся с одной стороны дороги на другую. Шкура лошади производила впечатление географической карты: на коричневом фоне были разбросаны желтые, похожие на материки, пятна. Почему-то стало жалко ее, не знавшую куда идти, метущуюся и пятнистую.
            
             Издали завидев  озеро, Владимир словно почувствовал тепло  соленой озерной воды и вкус оранжевых ягод облепихи. Вспомнился цвет песка, насыщенный у прибоя и светлый  ближе к кустам, ракушки, очертившие волны  во время прилива.  Он ждал появления Каракола, где учился в педагогическом институте, собираясь  стать преподавателем иностранных языков. Его корни  уходили к немцам,  его прадед, австрийский немец, попал в плен к русским ещё в Первую мировую и женился на немке  Поволжья. Его дед волею судеб не оказался  десятым из выстроенных в ряд в их селе, которых расстреливали во время Второй мировой. Его отец выжил в Сибири. А он родился в Киргизии и его немецкую кровь разбавила русская мать. Женился Владимир на немке, которая и увезла его  в Германию. А мать, после смерти отца осталась одна в Канте, где её похоронили чужие люди.

              Маршрутка въехала в Каракол. На ней же попутно его подвезли   до пристани к памятнику Пржевальскому -любимому месту однокурсников. Посидел, вспомнил   студенческие годы и заторопился: солнце вовсю  катилось по западной половине неба. Пошёл в  институт, долго бродил около, вспоминая где, что и как происходило. Оттуда - прямо, к дому. Тому самому,где когда-то жила ОНА, навсегда оставшаяся в его сердце целомудренной любовью.  Дом он признал сразу.  На стук вышла молоденькая  киргизка. Он  назвал имя и спросил,здесь ли живет? Девушка, даже, не слышала про такую: «Русские все давно уехали. Когда родители купили дом, я еще маленькой была». Поспрашивал соседей и, поняв, что никогда не найдет ЕЁ,   вернулся  на автовокзал.
              В Бишкек он возвращался  ночным рейсом.  Сел  и провалился в сон. Проснулся от тряски за Токмаком - автобус ехал по раздолбанной старой дороге,вокруг которой росли великолепные пирамидальные тополя.  Людей трясли из-за дешевого казахстанского бензина, который тут продавали в бутылках. Купив парочку средних и одну большую, водитель  забросил их за заднее сиденье.  Вскоре в салоне стало нечем дышать. Остановили машину.  Пока шофёр смывал с пола  бензин, поливая водой из арыка,  Владимир любовался  радугой в  брызгах, отлетавших от гнувшегося под  напором воды прутика, выросшего из корня карагача, пересекавшего поток по дну.

              И, вот, снова, Кант. Снова пруд, снова лягушки, дренажная канава и две могилы рядом. Он снова не знал, что делать, сноварыдал, снова чувствовал себя виноватым в чём-то,каялся и просил прощения. Смешивая  прошлое и сегодняшнее  сравнивал себя то с прутиком, сгибавшимся под напором воды,  то  с той несчастной лошадью, что металась по дороге. Потом,   обвинял  жену и тещу, которые, как  щенка, сунули его  за пазуху и увезли. Долго перебирал в голове всё, в чём был и не был виноват.

               Переполненный  чувствами, медленно вернулся на остановку, сел в автобус и принялся читать афиши, прибитые к деревьям как это было всегда и раньше:  «Продается дом, куплю шкуры, цемент, шифер». Приближался Бишкек. Люди стали чаще выходить, чем заходить. Освободился проход, стала видна кабина водителя, на которой висела  карта. От знакомых очертаний всплывающей экзотической рыбки с голубым глазом Иссык-Кулем, в груди снова защемило, сердце кувыркнулось, замерло, потом еще раз и еще. Это была карта земли, на которой он  родился, где вырос, любил, где родились его дети и где были похоронены его родители. Душу переполняло огромное чувство  к этому маленькому клочку земли,  который он назвал родиной.