Трус

  Гроза нагрянула вечером, когда ее уже почти перестали ждать. Вдоль полоски горизонта, начиная где-то с полудня, время от времени пытались собираться долгожданные тучи, но, когда уже казалось, что спасительная влага вот-вот снизойдет на измученный зноем город, те, нерешительно потоптавшись над его западной окраиной, снова рассеивались или, дав задний ход, проливались в залитом уже по самые крыши предместье.
Квартира, где жили Олег и Настя Сизовы, несмотря на то, что, солнце уже давно зашло, представляла собой одну большую печь— тандыр. Кирпичные стены дома, раскалившись за две недели беспощадной жары до предела, превратили жизнь обитателей этого жилища без кондиционера в настоящий седьмой круг ада. Что уж говорить про само помещение, когда даже на подоконнике можно было если не жарить блины, то вялить абрикосы. Впрочем, на улице тоже было немногим лучше. Из открытого настежь окна гостиной, куда сейчас с робкой надеждой смотрело семейство Сизовых, в комнату поступал горячий, пропахший прогретым асфальтом вперемешку с выхлопными газами воздух. Вязкий изнуряющий штиль дополнял душную картину всеобщего уныния, даже здоровяк— тополь под окном понуро опустил свои ветви, как бы говоря Олегу с Настей: «Оставь надежду всяк в окно смотрящий». Вокруг небольшой лужи, образовавшейся после проезда поливальной машины, с безучастным видом разлеглись несовместимые, казалось бы, в естественной среде обитания животные: несколько бродячих кошек и пара собак Их теплую (буквально) компанию разбавили ворона с открытым клювом, а также не поддающиеся исчислению воробьи. Водяное перемирие в действии. Обитателям квартиры без кондиционера тоже больше всего на свете требовалась прохлада: и Олегу, у которого несмотря на его неполные тридцать неожиданно скакнуло давление, и Насте, чье целомудрие не позволяло ходить на работу без бюстгальтера, и их мелкой Машке, получившей сегодня на детской площадке настоящий тепловой удар. Альпийская свежесть была необходима также их собаке, что с каждым новым днем жары высовывала язык все дальше и дальше, пока не открыла свою пасть так широко, что стали видны ее гланды.
Грозовые всполохи сверкали все ближе, вселяя в чету Сизовых, еле— еле уложивших в постель капризную от подскочившей температуры Машку, осторожный оптимизм, что испытание зноем скоро останется позади.
Наконец, проем окна озарился пронзительным светом и невдалеке раздался грохот, как будто сотня гигантских бильярдных шаров, оттолкнувшись друг от друга, покатились по небу в разные стороны. Пес, дремавший еще секунду назад на краю дивана, вскочил и, встревоженно заскулив: ми, ми, ми, отчаянно принялся сучить задними лапами, с усилием запихивая свое дрожащее тело под платяной шкаф. Он так всегда поступал накануне грозы. А если быть совсем уж откровенным, то не только при грозе, но и при любом маломальском шухере. В том числе даже тогда, когда этот шухер напрямую его вроде бы не касался. Пес реагировал подобным образом, когда пьяный сосед Сизовых — Степаныч, в очередной раз, выставленный женой с чемоданом на лестничную площадку, стучал ногой в закрытую на все засовы дверь. Не менее быстро он оказывался под шкафом, если Олег с Настей принимались в свою очередь на повышенных тонах выяснять, кто в доме главнее, или, когда мелкая Машка с остервенением пинала ногами пластмассовые кубики после очередной неудачной попытки выстроить из них Вавилонскую, так чтоб до потолка, башню. В такие моменты только под шкафом псина чувствовала себя в относительной безопасности. Там он был в домике, из которого самый бессовестный и жестокосердый хозяин не посмеет его достать, даже если эта «мерзкая собака» только что раздербанила его любимые тапочки. Но про тапочки— это, честно говоря, всего лишь риторическое выражение, приведенное исключительно для наглядности. Пойти на такое особо тяжкое преступление пес никогда бы не отважился, по причине врожденного благоразумия и тонкой душевной организации. Если же называть вещи своими именами, то собака Олега и Насти была из робкого десятка. Причем, даже в этих топ 10-ти ее место скорее всего располагалось бы ближе к призерам. Осторожная псина не любила многолюдные, суетливые улицы, убегала с визгом: ми- ми -ми от прививок, шарахалась, поджав хвост, от кошек, ворон, шумных гостей. Пес не любил ездить на дачу, потому что, во- первых, автомобиль — это источник повышенной опасности, а во-вторых, за городом, хочешь- не хочешь, а приходится сопровождать хозяев в страшный лес, полный ужасных запахов, от которых шерсть встает колом. И, что самое неприятное, в погожие дни ходить с ними на речку. Можно себе только представить, каково сухопутной до мозга костей собаке было смотреть, выбрав место повыше, на добровольное утопление своих единственных хозяев. «Если себя не бережете, мелкую хотя б пожалели», — говорил собачий тоскливый, со слезой, взгляд. Впрочем, и в самом деревенском доме тоже было нечто такое, что повергало сердце собаки в шок и трепет: зловеще скрипящие половицы— раз, леденящие душу завывания в трубе по ночам— два. Мало? Тогда как вам самая главная, самая жуткая угроза? Готовы? В избе, в отличие от городской квартиры, существовала постоянная опасность встретить хоть и мелких, но исключительно страшных омерзительно пищащих животных с несимпатичными лысыми хвостами. А у миски, так и вообще можно было запросто уткнуться носом в парочку таких монстров. То-то же.

Но сугубый, самый дикий, можно сказать зоологический ужас у собаки вызывали остальные особи из отряда псовых, особенно если они были мужского пола. Тем более, что на собачьей площадке, где с ними, как правило, происходили встречи, не было рядом спасительного шкафа с высокими ножками. Едва почуяв перспективу не слишком дружелюбного контакта с себе подобными, пес, как бы далеко он ни находился, мчал, выпучив глаза и высунув язык, к Олегу, а еще лучше, к Насте, с тем чтобы забраться к ним на руки, поближе к спасительной хозяйской груди. Со стороны это выглядело так, словно внушительный, больше полуметра в холке пес, стоя на задних лапах, пытается от души обнять своего хозяина. И все это смотрелось бы не так жалко и смешно, если бы кобель был бы таким же заморышем- пуделем, от которого он только что без памяти уносил ноги, а еще лучше мопсом или сопливым тойтерьером. В таком случае его поведение выглядело бы извинительно, или может быть даже забавно. Но вся беда в том, что природа по какому-то недоразумению, недосмотру или насмешке наградила пса широкой грудью, сильными крепкими лапами и массивной челюстью немецкой овчарки, с легкостью шаровой мельницы перемалывавшей свиные ребра и словно гидравлические ножницы перекусывавшей палки в два сантиметра диаметром. Стыдоба. Да уж, подфартило Олегу и Насте с собакой, так подфартило. И ведь на улицу не выставишь, с Авито не продашь. Живая душа все-таки, хоть и дрожащая. Не хомячок какой-нибудь.
Зато у них не возникло в свое время проблем с выбором для своего питомца подходящей клички. Когда пять лет назад Настя принесла домой маленький дрожащий коричневый комочек, Олег как раз смотрел по телеку Голливудский боевик и мысленно подбирал подходящее имя потенциальной грозе района из числа главных его персонажей: Циклоп, Зверь, Росомаха…
Жена зашла в комнату, держа щенка, словно младенца, на груди. Еще в машине, при малейшей попытке с ее стороны оторвать мохнатое чудо от «мамкиной титьки», «гроза района» закатывал, словно эпилептик, глаза и пищал: Ми, ми, ми. Так и пришлось вести машину с собакой под мышкой. А дома щенка уже с порога и вовсе встретили грохот и пальба. Непобедимые экранные герои в сто пятьдесят пятый раз за последние пять минут крошили каких-то очередных негодяев. При первых же звуках канонады щенок закатил глаза и… на белоснежной водолазке у Настены расплылось небольшое пятно соломенного цвета.
— Ми, ми, ми….
— Трус, — в сердцах сказала Настя.
Колонки содрогнулись от грохота. Пятно на груди у Насти стало больше.
— Ми…
— Трус.
Это уже Олег, подвел итог поиска собачьей клички, после того, как выключил оказавшийся бесполезным для этой цели телевизор.
Так новый член семьи в одночасье стал Трусом, хотя по паспорту его звали Ричард III. Если исключить постоянные насмешки со стороны ближних, которые Трус за пять лет жизни привык сносить со смирением какого-нибудь францисканца, то в остальном его собачьи будни протекали вполне сносно. Он получал от хозяев довольно любви и ласки, в меру свиных ребрышек, две ежедневные прогулки на площадку и, что немаловажно, высочайшее позволение нежиться на хозяйском диване. С краешка, правда. Но с краешка, понятно, это когда хозяева дома. Ну а если забудешься (всякое бывает), то… платяной шкаф рядом. Тот самый шкаф, под которым он сейчас уже четверть часа прятался подальше от греха.

— Ну полно тебе, Трус, полно, — со счастливой улыбкой, подбодрил его перегнувшийся через подоконник Олег, подставляя ладони первым крупным каплям, — Радоваться надо, а не дрожать. Прохлада идет.
— Ух ты, — добавил он, вжав голову в плечи, чуть погодя, потому что рвануло совсем уже над домом. В комнате вдруг погас свет и отчетливо запахло озоном.
— Пробки, наверное.
— А Трус, пожалуй, хоть и трус, но не балбес. — сказала Настя, поежившись, — Закрой окно, Олежка. Страшно.
— Да ты что, самая ж свежесть пошла. Лучше уж ты давай к своему разумному коллеге под шкаф, — ухмыльнулся Олег, с наслаждением прижав влажные руки к лицу, — Места хватит.
— Не смешно.
Лицо Насти, озаренное очередной вспышкой, оплетшей в паутину полнеба, было крайне обеспокоенным.
— Так уж и быть… — примирительно сказал Олег, к которому начала передаваться тревога жены, — Будем продолжать преть в духоте, раз вы у нас такие….
Олег застыл, не договорив, потому что увидел, как рот Насти скривило в гримасе ужаса. Олег удивленно отметил про себя, что видит черты лица своей жены настолько отчетливо, как будто бы молния, что полыхнула несколько секунд назад, продолжала освещать комнату.
«Странно. Электричества, как не было, так и нет. Интересно, что она там увидела.»
Настя смотрела куда-то мимо Олега, за его правое плечо, откуда, как он только что понял, и шел яркий свет, освещавший комнату. Олег обернулся к окну и замер, пораженный невиданным величественным зрелищем. В паре— тройке метров от него висело, словно зацепившись за ветку тополя, маленькое полметра в диаметре солнце со всеми его атрибутами: ядро, фотосфера, корона. Олег инстинктивно потянулся (нет, не к телефону, как вы, наверное, подумали) к ручке окна. Но было уже поздно.
Маленькое солнце, соскочив с ветки, через долю секунды оказалось в оконном проеме. Олег почувствовал, как волосы на его голове зашевелились, то ли от ужаса, то ли от того, что впитали в себя заряд атмосферного электричества.
—Шаровая молния реагирует на движение, — вспомнил он тезис из какой-то околонаучной статьи. Олег стоял, прижавшись мгновенно взмокшей спиной к стене и пытался унять бешено стучавшее сердце. — Стоп. Надо замереть, застыть и желательно не дышать.
— Замри, — сквозь зубы сказал он Насте, открывшей было рот, чтобы закричать. Ее почти безумный взгляд демонстрировал, что она сейчас вряд ли его слышит, а если и слышит, то понимает. Ее парализовал ужас. «С другой стороны, паралич — это как раз то, что и требуется. – успокаивая себя, трезво рассудил Олег, — Главное, чтобы ужас не призвал ее к активным действиям.»
Раскаленный переливающийся шар тем временем по –хозяйски облетел комнату и остановился в метре от попятившейся было Насти.
— Тихо, — едва заметно покачав головой, приказал Олег, — Не дергайся. Она сейчас улетит.
Потянулись томительные секунды, а может быть и минуты, ожидания. Олег потерялся во времени. На улице бушевала стихия. Черное небо было исчерчено гигантскими светящимися граффити, стонала земля, под яростными порывами ветра сгибались деревья и хлопали рекламные щиты, но в квартире Сизовых все, казалось, замерло, даже мухи перестали жужжать, точно понимая, что экзотическая люстра, висящая под потолком посередине комнаты — это смерть, выбирающий себе жертву хищник.
Кусок смертоносной плазмы едва заметно покачивался, словно рыскал в разные стороны, улавливая малейшее движение в помещении, при этом он постоянно менял форму, размер и яркость. В его метаморфозах как будто отражалась интенсивная работа сознания, состояние души. Олег мог поклясться, что этот взявшийся из ниоткуда сгусток энергии дышал, жил.
Наконец, потемневший до оранжевого шар, съежился, и медленно, словно нехотя, покатился по воздуху к окну, туда откуда доносился шум проезжающих машин и чей-то смех, а значит движение, а значит жизнь.
— Давай уже, катись отсюда, — мысленно торопил его Олег.
Обиженно захлюпала носом разбуженная дикой свистопляской за окном Машка. Увидев в окне шар, она принялась удивленно тереть кулаками заспанные глаза.
— Сов-ныф-ко…?
Молния, висевшая уже было в оконном проеме, злорадно вспыхнула ярко желтым, почти белым пламенем и не спеша, точно в замедленной съемке, поплыла обратно вглубь комнаты. Олегу вдруг стало совершенно очевидно, какую она выбрала себе жертву.
«О Боже, этого еще не хватало! Машка! Как же ты не вовремя.»
Ладно, что бы там ни было у Олега еще есть возможность поставить жирную точку в этом ужасном шоу. Самому. На счет три…
Олег сделал глубокий вдох.
— Раз.
Ну вот, значит, и все. — сказал себе Олег, глядя с особым теплом на объятую ужасом жену, на протянувшую руки к маленькому солнцу ничего не понимающую Машку. — Я вас люблю, — кричал его взгляд.
— Два.
Люблю…
— Три.
Не успел Олег сделать решительный бросок, чтоб встать живым щитом между детской кроватью и молнией, как из-под шкафа с остервенелым рыком вылетел Трус и в полпрыжка настиг незваную гостью. Собака и молния слились воедино. Шар, вобравший в себя собаку, вырос в объеме, как удав, проглотивший косулю. Удивительная и одновременно страшная борьба развернулась в комнате. Трус рычал, кусал шар, рвал его лапами изнутри. Собака выделывала кульбиты внутри светящегося пятна, точно цирковой акробат на арене под лампами софитов. В какой-то момент Олегу показалось, что это уже не Трус находился внутри светящегося шара, а скорее от пса исходило яркое свечение, словно его окружил ореол, нимб.
Олег пришел в себя, когда услышал громкий хлопок, как будто разом открыли с десяток бутылок шампанского. За ним последовала яркая вспышка и молния, так же внезапно, как и появилась, исчезла, оставив после себя лишь запах горелой проводки, оплавленную хрустальную вазу на окне и бездыханное тело Труса. Олег метнулся к застывшей от удивления Машке, к которой уже подбежала оттаявшая рыдающая Настя. Нормально.

Убедившись, что с семьей все в порядке, он вспомнил о собаке, распластанной, с того момента, как ее оставила молния, на полу. Без признаков жизни. Олег с щемящим комом в горле присел на колени перед псом.
—Трус, — шепотом, сказал Олег без особой надежды на то, что собака его слышит, — Трус…Родной.
Олег положил руку на холку того, кто еще недавно был…
Собственно, а почему сразу был?
В ответ на прикосновение хозяина Трус осторожно открыл сначала один глаз, потом другой. Посмотрел, чуть скосив глаз, в сторону шкафа, вздохнул. Далековато. И тут же на всякий случай закрыл глаза снова. Впрочем, чуть подрагивающий нос и виновато поджатый хвост выдавали, что если Трус очень страдает сейчас от чего-то, то в первую очередь от своей проклятой робости. Но если хорошо поразмыслить, то Труса тоже вполне можно было понять. Ведь мало ли что. Вдруг он сейчас совершил что-то непотребное и теперь ему предстоят разборки. Притвориться, что ты не в можах, согласитесь, было все-таки с его стороны довольно благоразумным решением.
Подошла Настя, одной рукой придерживая у груди Машку, другой растирая по щекам слезы.
— Живой? — нависая над Олегом спросила Настя,
— Дышит вроде. Внешних повреждений не видно.
— Господи. Выживи, только выживи…
— Да выживет он, — уверенно сказал вдруг Олег, обняв Труса за шею, — Куда он денется. Правда болеть теперь будет долго.
— Выходим…
Видимо, Олег с Настей все-таки плохо знали свою собаку. Любовь и преданность Труса победили не только страх, но и смерть.
Не прошло и получаса, как не перестававший улыбаться (с того момента, как понял, что неподсуден) Трус, вылакав из миски все молоко, которое было найдено в доме, и схрумкав пару свиных ребрышек, улегся с вальяжным видом на диван, причем четко на самую его середину. Шкаф ему теперь был без надобности, ибо гроза ушла далеко на восток, а хозяева были с ним милы, как никогда.
Олег же с Настей, сидя на свободном краешке дивана, по очереди чесали пса за ухом, счастливые, что злобное светящееся чудище не посмело отобрать у героического Труса жизнь, а у них Труса. С другой стороны, какой он теперь, после всего произошедшего, Трус? Даже неловко к нему так презрительно обращаться. По-хорошему, им стоило бы теперь поломать голову над переименованием своей собаки: Росомаха, Циклоп…Проблема. И, кстати, еще не известно, как Трус воспримет свою новую кличку. Но можно попробовать Труса обмануть. Придумать что-нибудь созвучное его настоящему имени.
— Прус, — сказал Олег, добавив, в ответ на удивленный взгляд Насти, — Немецкая все-таки собака.
— Непатриотично. А как тебе Брус? Типа Трус такой же, как брус твердый и несгибаемый…
Олег пожал плечами.
— Трус лучше.
Помучавшись с полчаса, Олег с Настей решили, что утро вечера мудренее. Над переименованием пса можно подумать завтра, или послезавтра, ну или вообще потом. В конце концов подбор клички — это все-таки вопрос второстепенный. Главное же заключается в том, что они оба поняли, как им повезло с собакой…