Кладбище. Часть 1

Моя знакомая умерла от рака несколько лет назад. Она нравилась мне — и как человек, и как женщина. Я так и не решился сделать ей предложение, не смог пригласить на свидание — ни устно, ни письменно.

Я написал несколько писем. Излил в них всё: желание быть с ней, мечту однажды жениться и, самое главное, просьбу пойти со мной на первое свидание. Переписывал их десятки раз. В моей голове она жила той жизнью, которая мне нравилась, — и я верил, что мы могли бы быть вместе. Но, скорее всего, реальность была иной. Возможно, для неё я оставался просто знакомым, с которым она вежливо общалась — не более.

Сейчас я держу в руках эти письма — так и не переданные. Сколько раз собирался! Каждый раз, когда мы встречались как приятели и пили кофе, моя рука тянулась к конверту в кармане... но шаг так и не был сделан.

Да, мы проводили время вместе. Но это — формальность. Это не то же самое, что прийти к ней как к возлюбленной, которую ждёшь, о которой мечтаешь перед сном...

Я стою в своей квартире, в комнате, которую когда-то сделал гостевой. Зачем? У меня нет друзей. Нет коллег. Нет гостей. Но после её смерти я оставил всё как есть.

Она умерла от рака поджелудочной железы. Я не знал, что она больна. У неё начались боли в животе, тошнота, рвота — но она рассказала об этом только матери. Та уже после похорон сообщила мне.

Врач, к которому она обратилась, отмахнулся: «Не выдумывайте, само пройдёт». Ей было всего тридцать два, когда диагностировали терминальную стадию. Через сорок семь дней её похоронили.

Сегодня я иду к ней на кладбище. Не в день смерти — там могут быть другие. Хочу побыть с ней наедине. Взял с собой лопату.

Я отдам ей письма.

Откопаю гроб, приподниму крышку и оставлю конверты у её головы. Не могу же я вечно носить это в себе — мысли о том, что так и не сказал ей всего.

Может, она прочитает? Увидит письма, поймёт...

Надо взять ещё и кирку — придётся сдвинуть надгробную плиту. Сделаю подкоп сбоку, ухвачусь за камень, освобожу доступ к земле.

Тридцать два года... Вспышка. И я хочу поцеловать её в губы, когда открою гроб. Кто знает, представится ли ещё такой случай?

Я сажусь на диван в этой самой «гостевой» комнате и смотрю на стену. Там — её портрет во весь рост. Нашёл художника, показал фотографию...

Какая же она была прекрасная.

Как жаль, что я был таким слабым. Она была в шаге от меня — а я не осмелился даже протянуть руку.

Её мать зовёт в гости. Отказываюсь. Она чувствует ту же боль, что и я — но мне нечего ей предложить. Не могу же я показать ей квартиру с портретом дочери на стене! Это слишком... интимно.

У неё умерла дочь. У меня — надежда.

А письма, мысли, невысказанные слова — всё это комом застряло в груди. Не выходит.

Пора идти.

Лопату и кирку обмотаю чёрной тканью — лишние глаза мне ни к чему.