Картина. Из книги Сладкая жизнь соленой балки

С  первобытных времен люди старались запечатлеть для будущего отдельные бытовые сцены или действия, а также отдельных выдающихся личностей. Появились настенная роспись и каменные статуи. Уже на нашей памяти «увековечивание» приняло такие масштабы, что написание портретов и ваяние бюстов и статуй вождей, стало основной статьей доходов различных мастерских и художественных фондов.
Массовая штампованная культура захлестнула всю бывшую великую страну. Серые посредственные картины и скульптуры вождей, буквально заполонили города и села, вызвав обратную реакцию населения к вождям, через их изображения. Когда в одном городе, а уж тем более в селе, несколько, к примеру, памятников одному и тому же человеку, то они, эти памятники, размываются вниманием и не воспринимаются, по сути.
Болезнью увековечивания вождей особенно страдали местные власти. И не потому, что они их любили, а потому, что благодаря тем памятникам (не их же деньги тратились!), рос показатель их активности, заслуг и лояльности.
Любой райкомовский, тем более рангом выше, работник; мог запросто, ткнуть пальцем в пустую стену клуба или конторы и тут же выдать замечание о недостаточной идеологической пропаганде какого-либо направления. И попробуй ты пропусти это замечание мимо ушей. В свое время мне довольно приличное время пришлось заниматься партийно-комсомольской работой — и штатной и нагрузочной. Поэтому расскажу о двух характерных случаях пропаганды под давлением.
Работал я тогда главным экономистом и одновременно парторгом колхоза  «Передовик». Строили мы в  Ащелисае, новый Дом культуры. Секретарь райкома партии по идеологии, была такая супер активная женщина, после неоднократного посещения этой стройки, как-то привезла в колхоз представителя Художественного фонда СССР, из Москвы, и заявила, что в новом ДК должны быть и хорошие идейные картины. Рекомендует их заказать прямо при ней, у представителя из Москвы. Мы с Каструбиным, долго читали проспект предлагаемых тем и остановились на двух из них: «Комсомольцы на целине» и «Ленин провозглашает Советскую власть». Такого направления картины мы раньше видели, и поскольку отвертеться было нельзя, то заказали эти две. Секретарь райкома завозмущалась, мол, надо не менее пяти картин заказать, но они стоили от 2 до 4 тысяч рублей, и мы отказались. Нам это примерно с год вспоминали, пока не пришли заказанные картины. На одной из них, там, где по замыслу должны быть «комсомольцы на целине», возле мультфильмовского расплющенного непонятной марки трактора, стояли в ватных телогрейках трое, по виду, «зэков», «тянувших» срок минимум лет пятнадцать. На второй картине, какой-то рыжебородый нерусский мужчина, с неестественно длинной, вытянутой поверх размытых голов рукой, дико уставился куда-то в космическую даль.
Причем на железнодорожной станции, где мы картины получали, вскрывать ящики не разрешили. А когда вскрыли их дома — увидели то, что увидели.
Так как мы предварительно заплатили только за одну картину, то и оставили одну — тех «комсомольцев» с зэковской внешностью. До сих пор она висит в Доме культуры в  Ащелисае .
А по поводу второй картины, я написал в художественный фонд, что, глядя на нее, колхозники не верят, что это Ленин, и, что он провозглашает Советскую власть, и отправил картину обратно. Она лет пять лежала на контейнерной станции в Актюбинске.
Второй случай был более интересный — и тоже своей необязательностью.
Было это в шестьдесят пятом году. Наш председатель колхоза,  Каструбин Г.И.,  будучи на региональном совещании, договорился с одним из колхозов Ташкентской области об обмене семян донника (медоносная трава -двухлетка) на семена люцерны. У нас в  колхозе,  были в запасе семена донника, а люцерны не хватало. На автомобиле с прицепом я с  водителем, Петром  Гаркуша, поехал в Узбекистан   - меняться.
Это было время «расцвета» узбекского хлопководства. Республика ежегодно увеличивала производство хлопка на полмиллиона тонн, доведя его валовой сбор к концу семидесятых, до умопомрачительных цифр, из которых около половины были чистыми приписками. Под это выделялись бешеные деньги, и всем было хорошо. Наша окраинная политика была настолько неверна и убога, что, к примеру, узбекские, да и молдавские регионы, финансировались в большинстве случаев не под дело, а под обещания. Для тех же национальных окраин колоссальные сверхприбыли были заложены в самих необоснованно высоких закупочных ценах на сырье. К примеру, себестоимость 1 центнера хлопка-сырца была сто пятьдесят рублей, а закупочная цена 400—450 рублей. Рентабельность 300%! Уже в плане!
В то же время себестоимость 1 центнера ржи, к примеру, в средней полосе России была 13—15 рублей за центнер, а закупочная цена — 9 рублей! Рентабельность — минус 30—50%! Планово, то есть искусственно, загоняли российского крестьянина в нищету, в то время как в том же Узбекистане и хозяйства, и многие люди, не знали, куда девать деньги!
Разумные хозяева и там были, строили жилье, дороги, стадионы, газоводопроводы и т. д. Другие просто обогащались. В общем, в те годы там жили неплохо.
Вот в одно из таких сел и попали мы с семенами на обмен. Село корейское. Председатель колхоза — дважды Герой Труда по фамилии Хван, да и еще полсела, тоже все Хваны. Мы приехали вечером, нас хорошо встретил председатель, машину поставили в склад, а ночевать нас взял к себе бригадир, которому было поручено вести обмен семян. Фамилия, естественно, Хван. Он устроил нам хороший ужин, с прекрасным пловом, фруктами и всем тем, что полагается при встрече гостей у приличных хозяев. Двор большой, огороженный высоким глиняным дувалом. В центре, на небольшом возвышении, окруженном деревьями, были постелены дорогие ковры, рядом — ухоженный бассейн. Все довольно удобно и красиво. Когда мы часов пять посидели, выпили, конечно, хозяин, как-то вроде даже задремавший, вдруг оживился и заявил: «Смотри, там, где ти сидишь, — он показал на Гаркушу, — сидел Хрущев. Где ти, — он махнул в сторону меня, — сидел наш первый секретар, товарищ Рашидов. Где я сижу, я сидел, я всегда здесь сижу, а где син мой сейчас, наш секретар обком сидел. А там еще били хорошие люди. И я, старый дурак, попросил сделать фотоснимок, чтоб била память. А потом, еще большее дурак, заказал по фото картину. Какой-то там фонд московский рисовать хотел. Целий год рисовал картина. Пока рисовал, Хрущева вигнали. Его осенью сняли, а картина привез в мае. Хороший картина, как живой, и я тоже. Я взял   и повесил в доме. Пришел секретар партком, сказал — сними немедленно, а то тебе вместо картина повесят. Пришлось снимать, пойдем -  посмотришь».
Действительно, за одним из сараев, под нависающей крышей, стояла большая картина, где-то 2x3 м. «Слушай, «Волга» стоит пять шестьсот, а етот материе в рамка, — шесть пятьсот. А? Я сказал секретар — давай вместо Хрущев, какой-то другой морда нарисуем. Рашидов ест, я ест, все ест, Хрущев нет, что  тепер, картина вибрасывать? Секретар говорит — нельзя, понимаешь, политический дело. Так и стоит, от курей стенка загораживает. Такая вот история».
И она (эта история), как ни странно, имела продолжение уже в девяностые годы. Я был заместителем генерального директора НПО «Днестр». Поступила жалоба от одной наемной бригады, работающей в нашем совхозе «Авангард» из села Красногорка Григориопольского района. Приехал туда разбираться. Мир действительно тесен. Оказалось, что жаловалась бригада корейцев, бахчу там они выращивали. А фамилия бригадира была... Хван. Я спросил его, не знаком ли он с Хванами, из такого-то села под Ташкентом. Оказалось, что он из того же села, а председатель колхоза, дважды Герой Труда, его дядя, а тот бригадир, который картину заказывал, тоже его родственник, и он знает тот случай. Вот так, как  будто бы родню встретил через 25 лет. И уже этот Хван, рассказал мне, что того бригадира уже нет в живых, а председатель, как только началось громкое «узбекское дело», куда-то исчез, просто пропал.
Так переплетались культура, экономика, политика и обычные злодейства. Жизнь есть жизнь...