За забором

     Глупый скандал о высказываниях Симоньян и прочих ей подобных насчет актрисы Серовой.

     Ну, уж если обучили писать, говорить в микрофон и не можете регулировать - так оно и будет. Но ведь это смотрят одни лишь дураки, разве нет?

     Я об этом узнала вообще случайно.

     Квждому свое место и честь, Соминьян, Прилепину, дугину и Симонову - свое. А Серовой - свое. Другое.

     А насчет того, кто и зачем и что пил... Ну вспомним Шолохова. Неважно, писал он это свое, не писал - но - пил? Увы.

     А вот мнение Конецкого " Такое ощущение, что из актёров тех лет вообще никто "нормальной" смертью не умер, все спились. Вообще все. "

     Ну понятно, дуракам бесполезно напоминать о Фолкнере, Хэмингуэе, Скотте Фитцджеральде, Чандлере, Стейнбеке, Эдгаре Аллане По, Ремарке, Есенине, Довлатове,
Алксандре ФАдееве, Омаре Хайяме, Ибн Сине, Джеке Лондоне, Ивлине Во,А.Блоке.

     Заметьте - все разные.

     Кто мы такие, чтоб судить о подобных вещах?

     Эти люди отличаются от нас не только тем, что написали книги, без которых невозможно представить мир. Они тем самым стали известны. И всякая дрянь их судит. 

     А отличается дрянь лишь тем, что собственные их дрянные делишки  просто неизвестны. поскольку они никому не интересны.

     Так всегда было.

     Слово Константину Коровину

"...Человечек за забором.... Я его слышал постоянно — этот торжествующий голос «общественного мнения», и он казался мне голосом какого-то маленького и противного человечка за забором… Жил человечек где-то там, за забором, и таким уверенным голоском коротко и определенно говорил свое мнение, а за ним, как попугаи, повторяли все, и начинали кричать газеты.

Эта российская странность была поистине особенная и отвратительная.

Но откуда брался этот господин из-за забора, с уверенным голоском?

Н. А. Римский-Корсаков создает свои чудесные оперы — «Снегурочку», «Псковитянку», «Садко»[250]…

— Не годится, — говорил человек за забором, — не нужно, плохо…

И опер не ставят. Комитет Императорского театра находит их «неподходящими». Пусть ставит их в своем частном театре Савва Мамонтов. Голос за забором твердит: «Не годится…»

За ним тараторят попугаи: «Мамонтов зря деньги тратит, купец не солидный».

Вот уж и министр Витте заявляет Савве Ивановичу: «Что же вы театры держите? Несерьезное дело, не к лицу вам, как председателю правления железной дороги, заниматься увеселениями».

Другие примеры: Чехов, Антон Павлович, писатель глубокий. А господин за забором сказал:

— Лавочник!

Или вот Левитан — поэт пейзажа русского, подлинный художник, мастер, а тот же голосок шепотком на ухо:

— Жид.

И пошла сплетня: и Школы-то Левитан не кончил, и пейзажи-то Левитана не пейзажи, а так, какие-то цветные штаны (остроумно, лучше не придумать!).

Да разве один Левитан? И Головин, и аз грешный тоже «не годились». Человечек за забором отрезал:

— Декаденты.

И поехало. А что такое «декаденты» — неизвестно. Новое, уничижительное. Вот и крестил им человечек кого попало. А когда приехал в Москву Врубель, так прямо завыли: «Декадентщина, спасите, страна гибнет!» — Суворин, Грингмут, «Русские ведомости»[251] — все хором…

Видно, человек за забором вовсю работал.

А вот и Шаляпин. Поет он в Частной опере — ставят для него «Псковитянку», «Хованщину», «Моцарта и Сальери», «Опричника», «Рогнеду»[252]. Но голос за забором хихикает:

— Пьет Шаляпин…

Лишь бы выдумать ему что-нибудь свое — позлее, попошлее, погаже, ведь он все знает, все понимает…"

     Эх... думаете, если Вы не Шаляпины, то ваши делишки не видны? Видны. Господу Богу.

     На Страшном Суде каждого вывернут на изнанку. Так и пойдем - душа наружу... Ни костюма, ни косметики... Только истинная сущность..

     Жуть правда? А длится это столько времени, сколько читают Шестопсалмие. Тогда гасят свечи и нужно стоять тихо-тихо, думая о Страшном Суде. Но многие думают, что это типа тихого часа, усаживаются яла лавки для болящих и начинают трындеть.

     А отчего не трындеть? Трынделка есть. Зачем она? Вот смотрим начало статьи.

     Вот как говорят хорошие  люди

     "В это время пьяный мастеровой в зелёной фуражке и с сивой бородою с тоскою спросил старика:

— А как же пьяницы? Какова их планида?

— Пьяницы Царствия Божия не наследуют! — отрезал старик, и он мне сразу не понравился. Всё стало в нём ненавистно, даже усы его, щетинистые и злые. ... В это время заплакал пьяный мастеровой:

— Недостойные мы люди… — всхлипывал он, — мазурики! И за нас-то, мазуриков и сквернавцев, Господь плакал в саду Гефсиманском и на Крест пошёл вместе с разбойниками!..

Мне захотелось подойти к пьяному и сказать ему словами матери: «Слезы да покаяние двери райские отверзают…» (Никифоров-Волгин)