Строгинский бульвар

1. Снова здесь

Шасси легко коснулись земли, и самолёт, весь дрожа и сотрясаясь, с бешеной скоростью помчался по бетонной полосе. Катя, отвернувшись к иллюминатору, украдкой вытерла глаза:  почему-то ей не удаётся удержаться от слёз, когда самолёт садится. Наверное, это просто разрядка многочасового напряжения.  Весь полёт, все долгие девять часов  она не может ни спать, ни смотреть кино, как другие пассажиры. Её самообладания хватает лишь на то, чтоб листать толстые иллюстрированные журналы, тогда как мысли постоянно возвращаются к одному:  «Каково там пилотам? Ведь я здесь просто сижу, и то душа не на месте, а на них вся ответственность за всю эту махину, которая несётся на высоте десять километров  над землей, и за две сотни пассажиров на борту».  Ну и трусиха же она!  Ведь летает с трёх лет.  Сколько было уже этих взлётов и посадок!  А ещё мечтала в детстве  стать стюардессой:  они такие красивые всегда, эти неземные создания/   Ну, если бы стала, так не трусила бы так:  им бояться некогда, каждую минуту заняты,  порхают по салону, а ты тут сидишь, как истукан, в кресле, ещё и пристёгнутый ремнём безопасности.   А вообще-то, если по правде, эти её слезы – они не совсем  от страха, скорее - от восхищения человеческой смелостью и его способностью летать.

«Уважаемые пассажиры! Наш самолёт совершил посадку в аэропорту Шереметьево  города Москвы.  Местное время пятнадцать  часов двадцать две минуты. Температура воздуха плюс двадцать один градус.  Просьба оставаться на своих местах во время руления самолёта вплоть до полной его остановки. Спасибо за то, что выбрали нашу авиакомпанию.  До новых встреч!»

Катя осторожно спускалась по трапу.  Ох, какой ветер всегда на лётном поле, аж дух захватывает!  Растрепал волосы,  рвёт из рук шёлковую косынку, которую она на ходу пытается повязать на голову.   Но даже сквозь этот ветер уже чувствуется, что воздух здесь совсем другой, чем дома, - он по-другому пахнет.  В каждом городе воздух пахнет по-своему, особо. Недаром  во французском языке слово «город» - женского рода.  Города и впрямь – как женщины:  у каждой  свой неповторимый аромат, свой характер, свой стиль,   свои секреты и свои способы обольщения.  Город, как женщина, может  увлечь, вскружить голову,  заставить непрестанно думать о себе, но может и разонравиться, разочаровать, надоесть до чёртиков и однажды подтолкнуть к тайному бегству.   
Так и Москва. Катя впервые увидела столицу в пять лет, правда тогда ничего, кроме Красной Площади и Зоопарка на Баррикадной она не запомнила.  Несколько лет спустя  Москва поразила её своим величием и масштабами, но  показалась серой, строгой и даже немного суровой.   Когда Катя приехала сюда снова  в студенческие годы, то словно увидела совсем другими глазами и….влюбилась без памяти.  Именно тогда, в юности, она впервые почувствовала этот особенный аромат столицы,  разглядела её светлое, с широко распахнутыми, ясными  голубыми глазами,  лицо русской красавицы.  Белостенные,  с золотыми куполами,  храмы  и  крылатые высотки,   широкие проспекты и узкие старинные улочки в тёплых объятиях   Садового кольца,  стройный силуэт  Останкинской башни,  гламурный лоск Нового и лукавые  улыбки Старого Арбата, великолепие старинных станций метро,  роскошь музеев и галерей… Катя с жадностью и восторгом проглатывала все эти приворотные зелья столичного города. Всё казалось потрясающе красивым, невероятно значительным и важным, и в то же время таким «своим», «родным», необходимым.   Катя впервые тогда наткнулась на цветаевские строки:

«Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси бездомный,
Мы все к тебе придём!»

И решила для себя, что лучшего места на земле ей и не найти.  Через год она приехала сюда снова. Потом, ещё, и ещё раз.  И вдруг поняла, что охладела.   Катя не жалела теперь, что не поддалась первому порыву и не переехала сюда жить.  И потом, слишком многие сюда переезжали,  а Катю никогда не тянуло делать то, что делают многие. Даже наоборот.

И в то же время, она по-прежнему любит приезжать в Москву, потому что в Москве живут очень близкие и дорогие для неё люди, давние-давние друзья их семьи.  Катина мама познакомилась с ними до её рождения, и получается, они знали друг друга уже около сорока лет – почти полжизни!  А Катя знает их всю жизнь.  Тётя Нина, дядя Коля, Валера и Алексей -  все они для неё, как родные.   Даже с родственниками, которые живут с ними в одном городе, у Катиной семьи не такие тёплые и искренние отношения, как с этими, казалось бы, совсем чужими людьми, живущими за девять тысяч километров, на противоположном конце страны.   
Они всегда были рады их приезду. Всегда окружали заботой, но без навязчивости. Были внимательны, но  не любопытны. Искренни, но при этом очень тактичны.  Редкое сочетание качеств, редкие люди.  Катя, как и её мама, по-настоящему полюбила их.  Письма, поздравления со всеми праздниками, междугородние телефонные звонки, - всё это было само собой разумеющимся, более того, это было необходимым, так как позволяло постоянно чувствовать присутствие друзей, несмотря на разделяющие их тысячи километров и годы, пролетающие от одной встречи до другой.
Когда Катя приезжала сюда с родителями, Долгушевы всегда встречали их в аэропорту. Сначала – дядя Коля на своём красном «жигулёнке».  Потом – старший сын Валера. Последние два-три раза их встречал Алексей, - Лёшка, как привыкла называть его Катя.  Сейчас она впервые приехала сюда одна. И она знала, что её обязательно встретят.
 
Пришлось долго ждать получения багажа,  и поймав, наконец, свой чемодан на быстро бегущей ленте транспортёра,  Катя заторопилась к выходу.  Её взгляд быстро скользил по лицам встречающих.  Тот, кто её ждал, наверняка, тоже с беспокойством вглядывался в лица прибывших пассажиров.  Ох! Катино сердце радостно подпрыгнуло за сотую долю секунды до того, как мозг осознал, что это именно Алексей шагнул ей навстречу из пёстрой взволнованной толпы.
- Лёшка!
-  Катя, привет!  - лицо, которое только что выражало озабоченность и тревогу, просияло.
Такое знакомое, почти родное лицо.  Загорелое, огрубевшее от солнца и ветра, изборождённое ранними морщинами, - но всё-таки по-прежнему по-мальчишечьи открытое, наивное, доброе лицо. И в сорок, и в пятьдесят лет он останется для неё тем же Лёшкой, которого она знала с детства.
Одной рукой он отобрал у неё чемодан, а другой легко приобнял за плечи.
- Слава Богу,  ты здесь!  А то меня уже начали терзать сомнения…. – Лёшка, очевидно, приехал не просто вовремя, а заранее.
- Выдачу багажа что-то задержали, я уже тоже переживала, что заставляю тебя ждать, - оправдывалась Катя.
- Ну, а теперь – всё? Можно ехать?
- Можно!


Лёшка осторожно, словно хрустальный,  положил её чемодан в багажник,  открыл перед Катей дверцу  авто, потом легко прыгнул  на своё место, повернул ключ зажигания и нацепил  очки-авиаторы с зеркальными стеклами.   Катя улыбнулась:
- Ну, ты прямо Шумахер!
- А то! …Ну, как вы там поживаете-то, у океана?
- Да нормально поживаем.
- Нормально?  Или хорошо? – Лёшка аккуратно выруливал с парковки.
-  Отлично.
-  Ну, рад слышать. – Он протянул руку к приёмнику и включил музыку. – Не помешает?
- Нет, что ты!  А я рада тебя видеть. Очень.
Катя умолкла. Она видела в зеркале только часть Лёшкиного лица, но всё же заметила, а скорее, почувствовала, как он собрался, ушёл в себя, сосредоточив всё внимание на дороге.
Когда они выехали на МКАД,  солнце вдруг спряталось, небо потемнело и начал накрапывать мелкий дождик.  Такая изменчивость московской погоды всегда удивляла и немного раздражала Катю.   Дома, во Владивостоке, если уж небо затянуло, и пошёл дождь, то будьте уверены, что зарядит на три-четыре дня, да без остановки. А если уж солнце, то солнце, и на небе ни облачка. Тут же вечно по небу носятся какие-то подозрительные тучи, и того и гляди какая-нибудь из них надумает расплакаться.   Лёшка включил дворники.
- Сегодня грозу обещали, похоже, угадали, - заметил он.
- Может быть, обойдётся?
- Всё может быть…
Катя рассеянно смотрела на проносившийся мимо пейзаж, стараясь побороть усталость.  Ровное, почти бесшумное движение автомобиля и негромкая музыка в салоне убаюкивали,  а если учесть, что в её городе уже поздний вечер, неудивительно, что глаза у неё начинают слипаться. Катя зевнула, прикрыв рот рукой, но Лёшка всё равно заметил, хоть и смотрел, казалось,  только на дорогу.
- Спать хочешь?
- Угу, -  она взглянула на часы, которые ещё не успела перевести. – По-нашему уже почти полночь,  а я в самолёте совсем не спала.
- Ничего, уже скоро приедем.  Хорошо, что сегодня суббота – пробок почти нет.
- Разве на кольцевой бывают пробки? – удивилась Катя.
- Ещё какие!
- С ума сойти!
- Да уж… Пора сваливать отсюда…
- Куда же сваливать?
- Ну,  километров за сто…
- За сто?  А может быть, за девять тысяч?  - усмехнулась Катя.
- Да…куда уж там…-  рассеянно пробормотал Лёшка и снова умолк.
За рулём он был - весь внимание и машину водил отлично, впрочем, как и его отец, и старший брат.   Катя всё-таки задремала, а когда открыла глаза, они уже подъехали к зданию гостиницы.
- Ну, вот и на месте! Скоро сможешь лечь спать!
Катя сонно вздохнула. 
- В Троицкое завтра поедешь?
- Да, конечно.
- Родители тебя очень ждут.
- Да, я знаю. Я тоже очень хочу их увидеть.
- Только…-  Лёшка замялся, - я, наверное, не смогу тебя завтра отвезти, потому что…
- Лёш, да о чём разговор!  Я сама прекрасно доберусь.
Он закивал, виновато улыбаясь.
- Я, в общем-то, и мог бы, я в отпуске сейчас.  Но Катерине моей завтра куда-то нужно ехать с утра, а когда управимся, не знаю.
- Лёш, не беспокойся. Что я, маленькая?   Спасибо тебе огромное, что встретил. Вот сегодня мне и вправду было бы трудно самой доехать – голова ещё дурная после перелёта. Спасибо!
- Да не за что, Кать.
Он донёс её чемодан до стойки администратора, подождал, пока она оформится, проводил до двери номера, но входить не стал. Деликатность тоже была у всех Долгушевых в крови.
- Ну всё, Кать, отдыхай. Я завтра тоже к родителям заскочу вечерком. – Он отсалютовал Кате и умчался.
Скинув туфли, Катя устало осмотрелась в номере, подошла к окну. Лёшкин тёмно-синий Volvo медленно выезжал с парковки.   Дождь усилился, тяжелые капли барабанили по жестяному карнизу.  Катя повернулась, посмотрела на картину, что висела на стене над кроватью.  Ещё один шедевр  интерьерного дизайна в стиле абстрактной живописи. Но, по крайней мере, понятно, где у птицы клюв, а где хвост… Зато солнце – в лучших традициях – синее.  Ну и пусть. В  остальном, номер очень уютный, даже какой-то домашний. Всё подобрано с большим вкусом,  без излишеств и  показной роскоши. Катя любила гостиницы.  Потому что гостиница – одно из немногих мест, где чувствуешь себя абсолютно свободным.  Заплатив за несколько дней вперёд, ты остаёшься наедине с собой, и никому нет до тебя дела. Свобода и покой – главные составляющие счастья в её понимании.

Раньше  они всегда останавливались у Долгушевых, в их пустующей летом городской квартире в Строгино.  Но с тех пор, как Лёшка женился, об этом не могло быть и речи. Новая хозяйка не скрывала своего нежелания принимать гостей, более того, она даже не пыталась вежливо замаскировать свою неприязнь к Кате и к её маме заодно.   
Когда тётя Нина  сказала, что Лёшкина жена – стюардесса,  Катя сразу представила открытую, обаятельную, приветливую, улыбчивую девушку.   Конечно, Лёшка сделал правильный выбор, и…наверное, права была мама, утверждая, что Лёшку всегда отпугивала Катина застенчивость и мрачноватость.
Но куда уж было её «мрачноватости» до той грозовой  мрачности, с которой впервые встретила их Лёшкина жена!  Когда она открыла дверь и, оглядев гостей в головы до ног, процедила сквозь зубы: «Вам кого?», Кате на мгновение показалось, что они, наверное, ошиблись этажом или подъездом.  Потому что не могла эта угрюмая, несимпатичная женщина быть Лёшкиной женой!  Но потом она протянула: «А-а-а, это вы-ы» и сделала шаг назад,  исподлобья наблюдая, как они робко переступают порог квартиры.  Лёшки дома не было, а его молодая жена всё время их визита простояла, прислонившись косяку двери в гостиную. Её улыбки Катя так и не увидела. О чае нечего было и думать,  хотя они принесли в подарок большую коробку конфет,  но даже если бы Катерина и предложила, они с мамой отказались бы,  настолько явно на лице хозяйки читалось желание поскорее выставить их за дверь.   
Присмотревшись повнимательнее, Катя отметила про себя, что Катерина довольно миловидная:  у неё волнистые рыжеватые волосы, круглые голубые глаза и вздернутый нос типичной представительницы среднерусской возвышенности.  И с Лёшкой она разговаривает, наверняка, совсем по-другому.  Да и тётя Нина хорошо о ней отзывалась: мол, она покладистая, домовитая  и спокойная.   А эта неприветливость по отношению к ним вполне объяснима: ну, скажите, какой молодой жене понравится, что из другого города приехала девушка, с которой у её мужа когда-то что-то было? В то, что никогда и ничего у Лёшки с Катей не было, его супруга, судя по всему, не верила.  Наверное, в это действительно было трудно поверить.  Да и каждый ведь по себе судит,  правильно  говорят.   И собственно, каждый получает в жизни  именно то, что заслуживает.




2. Желанная гостья

Катя проснулась в четыре утра,  чувствуя себя совершенно бодрой и отдохнувшей. Она ещё дня три-четыре будет просыпаться в такую рань, прежде чем привыкнет к местному времени. Но у этих предрассветных пробуждений есть большой плюс:  собираться можно, абсолютно не торопясь,  не следя за стрелками часов,  без угрызений совести отвлекаясь на разные приятные мелочи, -  и всё равно ты выйдешь на улицу с самыми ранними горожанами и уже до обеда успеешь переделать кучу дел!
Катя сбросила с  себя одеяло,  босиком по колючему ковру пробежала к окну и отдёрнула штору.  Было уже совсем светло, дождь давно прекратился, оставив начисто вымытыми крыши и асфальт, небо почти очистилось, и на горизонте отчётливо вырисовывался изящный, подсвеченный розовым, кажущийся хрустальным,  силуэт Останкинской телебашни.  Свежий утренний ветерок слегка шевелил полупрозрачный тюль и овевал прохладой Катины лицо и шею.  «Вороны-москвички  меня разбудили…Промокшие спички надежду убили…  курить»  - пропела Катя вполголоса и ещё раз полной грудью вдохнула утренний воздух.   Нет, курить ей, конечно, не хотелось, зато ужасно хотелось есть.  Где-то в сумке оставались яблоко и половина шоколадки с орехами,  но ещё бы горячего чаю!  Помнится, в самом начале коридора, в  холле  она видела  кулер.   
Через пять минут Катя вернулась из своей экспедиции в коридор спящей гостиницы и, совершенно счастливая, уселась у окна завтракать и встречать солнце, которое спешило к столице с востока.  Утро. Её любимое время суток:  такое свежее, светлое, тихое, ласковое и многообещающее.   Порой с вечера голова идёт кругом от усталости, проблем  и забот,  и долго не можешь уснуть от тревоги или тоски, и кажется, что всё в жизни  идёт не так, как надо, и что ничего уже нельзя исправить… Но утро всегда всё расставляет по местам, возвращает  силы и вселяет надежду. Каждое утро ты снова заново рождаешься.   А когда в жизни всё хорошо и нет причин для печали, то утро и вовсе настоящий праздник. Вот, как сегодня.
По улице проехала первая машина.  Или может быть, наоборот, последняя: кто-то возвращался из ночного клуба. Такой же тёмно-синий автомобиль, как у Лёшки.  Катя на миг представила Лёшкино лицо и улыбнулась.  Они знакомы уже тридцать лет – даже не верится! И с самого детства Катя почему-то знала, была уверена, что они с Лёшкой будут вместе.  Она не думала о этом, не размышляла, не планировала, не мечтала,  это никогда не произносилось вслух, - это просто было в ней  почти на уровне подсознания, - такое же естественное, необходимое и незаметное, как дыхание или биение сердца.  Она взрослела, влюблялась, встречалась, но всё это было мимолётно и несерьёзно.  Любила она – ровной, тихой, безмятежной,  всё растворяющей в себе любовью – только Лёшку.   
Алексей очень долго не женился, хотя явно не был обделён женским вниманием, даже наоборот.  А вот к Кате он будто ничего  и не проявлял,  даже, казалось, избегал её. «Привет – привет»,  «Как дела – нормально»  - и помчался.  Иногда, очень редко они всё же разговаривали, но Лёшка при этом всегда смешно моргал и щурился, словно у Кати вместо лица было солнце, на которое больно смотреть.  Катя всё звала его приехать во Владивосток, заманивала морем.
-  Да…надо бы съездить…посмотреть на океан, - говорил Лёшка, вдруг грустнея и задумываясь.  Однажды он совсем было собрался, но в последний момент друзья отговорили его, и он укатил с ними в отпуск в Болгарию – то же море, только во много раз ближе.  А потом… Потом Катя узнала, что Лёшка женился.  Как-то совершенно неожиданно для всех и, может быть, даже для самого себя.   На Катиной ровеснице и тёзке, бывшей стюардессе.  Они спешили расписаться, так как невеста была в положении, и свадьба состоялась в феврале, в Катин день рождения.  Да, хороший подарочек сделал ей Лёшка на двадцатисемилетие.  А может, и действительно, просто хороший подарок. Кто знает?
Катя доела шоколад и скомкала фольгу в ладони. Разве она обижается на него?  Нет, конечно, да и глупо было бы обижаться. Ведь это в её  мире они должны были соединиться, а в его мире всё шло по-другому.  В конце  концов всё сложилось так, как было задумано свыше.  Катя не верила в Бога, но верила в Судьбу, провидение, и иногда ей казалось, что по сути, это одно и то же.
Она с удовольствием допила чай, поставила кружку на телефонный столик и пошла в ванную.

***

Когда Катя вышла из автобуса в Троицком, было около полудня.  Билет на поезд до Петербурга, куда она собиралась в гости к подруге, был куплен. Кроме того, Катя успела плотно позавтракать в кафе,  взглянуть на новую временную экспозицию в Третьяковке  и пройтись по магазинам.  Погода стояла чудесная, и настроение у неё было отличное.  Она неспешно шла по узенькой улочке,  утопающей в зелени старых деревьев, считая про себя калитки.  Дача Долгушевых была восьмой по счету. Но, не доходя нескольких шагов до их забора, Катя увидела разлегшегося на дороге большущего лохматого пса. «Вот здорово, - подумала она, ещё больше замедляя шаг. – Он ещё, чего доброго и не даст мне пройти,  почует не местную, змей такой!»   У собаки была огромная голова  с треугольными, пушистыми изнутри ушами и раскосые, как у лайки, умные глаза.
- Хороший, - негромко сказала Катя, приближаясь к четвероногому стражу порядка.
Пёс чуть наклонил голову набок, поднялся и стал обнюхивать её ноги, приподнимая носом оборку льняного платья. 
- Хороший мальчик, - повторила Катя  ласково. – Умница.
Пёс заглянул ей в лицо, вильнул пушистым хвостом и уселся рядом, подставив широкий лоб под Катину ладонь.  Как ни хотелось ей погладить собаку, Катя всё-таки побоялась, хоть и видела, что  пёс явно к ней расположен и сам напрашивается на ласку. Продолжая называть его разными ласковыми именами, она тихо пошла дальше. Собака улеглась, положив голову на лапы, и смотрела ей вслед.
Катя остановилась у знакомой с детства зелёной калитки и заглянула в сад. Вымощенная плиткой дорожка, ведущая к дому, была чисто выметена и побрызгана водой. Между стволами двух кряжистых сливовых деревьев висел пёстрый гамак. В маленькой песочнице валялись забытые Лёшкиными малышами красное пластмассовое ведёрко и грабельки.  Слева от дома, на аккуратных клумбах белели скромницы-ромашки,  тянулись вверх аристократичные ирисы и  млели на солнце гордые, напыщенные пионы.  Кате всегда приходилось подавлять в себе желание купить для тёти Нины букет:  какой смысл дарить его женщине, у которой в саду целые охапки своих цветов?...
Катя медлила у калитки. Она видела, что окно кухни раскрыто настежь, и ветерок играет белоснежными тюлевыми занавесками.  Немолодая высокая женщина в ситцевом  домашнем платье и переднике, с большим чайником в руке, вышла из дома и спустилась по скрипучим ступенькам крыльца к крану.  Было хорошо слышно, как струя воды бьёт в жестяную раковину и потом – о дно чайника.   …А вода в этом уличном умывальнике всегда холодная, как лёд!  Катя улыбнулась про себя, взялась за медное кольцо и толкнула калитку.   Женщина подняла голову, всмотрелась и, поставив чайник на ступеньку, поспешила навстречу своей гостье.
- Катюш!  Приехал, мой хороший!  - тётя Нина прижала обняла её и прижала к своей большой тёплой груди.
- Тёть Нин, милая! – Катя почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы.  – Как же я по вам соскучилась!
- Я тоже скучала. Проходи, проходи в дом!  Есть, наверное, хочешь?
- Нет-нет, я недавно хорошо поела в кафе, не беспокойтесь!
- Ну, тогда уж будем вместе обедать, когда дед вернётся. На рыбалку с утра ушёл. – Тётя Нина тихо засмеялась.  -  Ходит почти каждый день  и сидит там, сидит…Ничего не поймает, но всё равно довольный возвращается.
- А куда он ходит? – поинтересовалась Катя, усаживаясь на старенькую, покрытую чистым плетёным пледом кушетку.
- Да тут заводь неподалёку…Куда вы с мамой раньше загорать ходили, помнишь?
- Само место помню, а вот дорогу туда сейчас, наверное, не нашла бы…
- Так я тебе покажу, если хочешь. Туда и Лёшка бегал рыбу удить, когда пацаном был. А теперь вот дед в детство ударился. Лишь бы на огороде ничего не делать! – Тётя Нина сделала вид, что сердится, но в её голосе слышалась тёплая нежность к мужу.
Катя извлекла из сумки нарядную коробку конфет и небольшой свёрток, перевязанный голубой шёлковой ленточкой. 
- Это вам от меня и от мамы.
Тётя Нина смутилась. Она всегда смущалась, когда получала подарки, когда слышала комплименты,  когда кто-нибудь вызывался ей помочь.
- Ой, ну придумаете ещё! Не стоило, честное слово!  Спасибо, мой хороший.  Как мама-то?
- Отлично. Укатила вот со своей бывшей однокурсницей в Корею, отдохнуть и подлечиться.
- Вот молодец!  А ты…Ты долго в Москве пробудешь?  Может, всё-таки сюда, к нам переберёшься, в гостинице-то дорого…
- Нет-нет! Ну, что же я буду вас с дядь Колей стеснять! Я послезавтра в Питер уезжаю, на две недели, а на обратном пути ещё дня три здесь пробуду.
- Ясно… Ну, ты хоть чаю-то выпьешь?
- Не переживайте, теть Нин. Вы делайте то, что вам нужно. А я помогу, если хотите.

Катя привыкла, что Нина Михайловна не позволяла им с мамой помогать ей на кухне, а тем более, в огороде. Не раз они предлагали прополоть или полить её растения, но хозяйка и слышать об этом не хотела: наверное, считала, что им, городским образованным барышням не место на грядках.  А они были вовсе не белоручки, хотя в садах-огородах и вправду, плохо разбирались.  Однажды, у подруги на даче Катя добросовестно выдернула из земли все стрелки чеснока, приняв их за сорняки. 
Но  сегодня тётя Нина приняла Катино предложение помочь:
- Если хочешь, можешь пойти нарвать клубники. Вот эту миску, полную. Мне-то наклоняться да приседать уже тяжеловато.  Пирог буду печь. Тесто уже поставила, а вот с начинкой не успела.

Потом Катя сидела на кухне за столом  и, раскрасневшись от усердия и удовольствия, очищала ягоды от плодоножек.   Тётя Нина, вытирая руки полотенцем, отошла от плиты и присела напротив своей гостьи.
- Справляешься?
- Угу, уже заканчиваю.
Тётя Нина смотрела на неё с материнской нежностью.
- Гляжу я на тебя, Катюш, и удивляюсь…ты совсем-совсем не изменилась, всё такая же.
- Да что вы, тёть Нин!
- Нет, правда, совсем такая же…девочка.

Катя вздохнула. Конечно, она совсем не изменилась. И несмотря на крошечные морщинки около глаз, и несмотря на то, что ей уже приходилось подкрашивать волосы, чтоб скрыть появлявшиеся серебристые нити, ей, в её тридцать четыре года никто не давал больше двадцати семи… Да, она не изменилась.  Но когда ей делали такой комплимент, она всегда вспоминала слова Ирэн из «Саги о Форсайтах»:  «люди меняются, когда живут, а я всё это время не жила, а существовала». Конечно, Кате грех было бы называть свою жизнь «существованием»:  в конце-концов, она построила её так, как сама хотела.  У неё любимая, интересная, творческая работа;  много увлечений;  она часто путешествует и находит время встречаться с друзьями.  Наверняка  такой жизни позавидовали бы многие женщины. Но Катя прекрасно понимала, что имела в виду героиня Голсуорси:  женщина, которая не познала настоящей, взаимной любви,  не испытала радостей и тягостей материнства -  всё-таки не живёт, а существует.
-  Хотя нет, - продолжала тётя Нина, забирая у Кати миску с клубникой. – Изменения всё же есть.  Ты стала ещё красивее.
Катя засмеялась. Забавно, что тётя Нина всегда считала её красавицей.  Ей собственная  мать была другого мнения о внешности дочери. Но сейчас Катя не стала скромничать и возражать.
- Стараюсь! – сказала она весело и, взглянув в окно, увидела, как в калитку  входит дядя Коля – в шортах, спортивной панамке и с удочками в руках.
- Явился… - заворчала тётя Нина. – Сейчас битый час будет причиндалы свои раскладывать… Дед! – закричала она в окошко. – Ты давай быстрее там! Катюша у нас!
- Ого-го-о-о! Приветствую! – загудел дядя Коля и замахал обеими руками над головой.
Катя тоже помахала ему в окошко и пошла с тете Ниной за посудой – накрывать сто к обеду.


3. Разговоры за чаем

Возвратившись с прогулки к заводи, Нина Михайловна с Катей сели на кухне пить чай.  Дядя Коля, который устроился в гамаке «полежать» после обеда, крепко спал, надвинув панамку на лицо.
- Тёть Нин, да вы сидите, я сама чай принесу. – Катя легко вскочила с места и сняла с плиты кипящий чайник.
- Спасибо, мой хороший.
- Так,  смотрите, сколько вам заварки?  Сахар нужно?
- Сахар мне врач запретил в чай класть. Но, так и быть, сыпани ложечку. Да ты сама уж садись, Катюш. …Давно за мной так никто не ухаживал. Даже неловко как-то.
- Вы, тёть Нин, просто немножко избаловали всех. Все привыкли, что вы о них заботитесь, обо всех беспокоитесь,  всё всем подаёте…  Люди очень быстро к этому привыкают  и принимают, как должное…
Нина Михайловна задумчиво помешивала серебряной ложечкой в чашке с чаем. Она как-то расслабилась и взгляд её, всегда такой зоркий и напряжённый, затуманился, глаза повлажнели.
- Да-а…Всё обо всех  заботилась, всё суетилась. Двоих сыновей вырастила, потом внуки пошли. Работу давно уже оставила, ещё Лёшенька маленький был. Денег хватало, а вот времени не стало хватать на всё: убрать, приготовить, мужа да мальчишек обстирать, да ещё мама тогда лежала больная, да сад-огород… 
Она отхлебнула чай. Нетронутый кусок пирога остывал на тарелке.  Катя слушала, затаив дыхание:  тётя Нина почти никогда не говорила о себе, о своей жизни.  Такой мягкий, тёплый,  с детства знакомый голос, неторопливая, отрывистая речь коренной москвички.   
-  Всё вот праздники…дни рождения,  свадьбы, юбилеи… И всё у нас собирались,  всегда у нас.   Не помню, чтобы мы к кому-то в гости ходили.  Готовишь два дня, потом – едят, пьют, гуляют…. Разъедутся – и всё это убираешь, посуды – горы…  А через неделю-другую – снова какой-нибудь праздник, снова гости. Вот так и жизнь прошла… -  тётя Нина вздохнула, подперев щёку ладонью.   Натруженные большие руки.  Тёплые заботливые руки жены, матери, бабушки, хлебосольной хозяйки гостеприимного дома.

-  А на работе мне нравилось, очень. Я в заводской столовой работала, старшим поваром. Огромный завод,  рабочих много,  инженеры.. .  Пообедают и подходят, зовут меня с кухни: «Спасибо, Нина Михайловна, никогда такого вкусного борща не ели!».  Грамоты к праздникам вручали, благодарности.  Приятно. И так радостно, что ты людям пользу приносишь, что они тебе благодарны.  А коллектив какой хороший был! Девчата. До сих пор жалею, что ушла.  Ну, что ж… Дом, семью выбрала, на первое место поставила.
-  Но это ведь тоже важно, - негромко отозвалась Катя. – У меня вот есть работа, любимая, интересная,  и хобби всякие,  а вот семьи,  своей семьи  - нет.  Тоже как-то…
-  Да-а-а… Но знаешь, Катюш… Я всё думаю… Вот с некоторых пор стала думать. Дом, семья  - а обязательно ли это нужно?  И всем ли это нужно?  - В её голосе звучало сомнение  и, возможно, она стала бы говорить и дальше,  говорить о человеческом счастье,  что для всех оно заключается  в разном,  и о смысле жизни… Но она не привыкла много говорить,  не умела.  Умолкла. Привычно-заботливо взглянула на Катину тарелку.
- Катюш, ты что это?  Бери ещё кусок пирога!
- Спасибо, тёть Нин, я уже наелась.  Да и Лёше надо оставить, он ведь обещал заехать сегодня.
- Перебьётся твой Лёша! – возразила тётя Нина. – Пусть Катерина ему пироги печёт!  А я для тебя стряпала. Ешь. Клубника хорошая, сладкая, уродила в этом году.
И Нина Михайловна снова заговорила о самом привычном и близком: о своём огороде, о плодовых деревьях  и новых сортах цветов…


***

Около пяти часов приехал Лёшка.  Заскочил на кухню, обнял мать за плечи.
- Здорово, Михална!  Кать, привет!
- Здорово, здорово.  Мадам-то твоя где? – тётя Нина глядела на сына с притворной суровостью.
- Дома, где ещё.  У нее там – сериал.
- Сериал и здесь могла бы посмотреть. Поссорились, что ль?
- С чего ты взяла? Нет. Ух ты, у вас тут пирог! – он уселся за стол, потирая ладони, тут же вскочил снова, потянулся в буфет за своей кружкой.
- Чего ты скачешь! Сядь уже, угомонись.
- Михална, ты чего? Чаю  налей.
- Вот и налей сам, без рук, что ли?
Лёшка засмеялся, хватил чайник. Катя инстинктивно чуть отодвинулась, прикрыла колени краем скатерти.  Всегда он такой резкий, порывистый за столом, совсем не то, что в машине. Катя положила Лёшке на тарелку кусок пирога, пододвинула сахарницу. Он замер на стуле, сложив руки на коленях, как ребенок,  и внимательно следил за Катиными движениями.
- Благодарствую! – сказал он, не глядя Кате в лицо и ткнул пальцем в румяную корочку. – Подгорел у вас пирог-то, Михална!
- Что ты сочиняешь? Не нравится – домой иди! – прикрикнула Нина Миайловна, еле сдерживая улыбку.  В её светло-карих глазах прыгали весёлые золотые искорки.
- Ладно, ладно…Пошутил.
- Пошутил он,  шутник! – Тётя Нина замахнулась на Лёшку полотенцем.
Кат прыснула со смеху.  Она не раз была свидетельницей таких вот шутливых перепалок между матерью и сыном,  и каждый раз веселилась от всей души.
-  Да, Лёша наш всегда любил пошутить, - сказала она, ещё смеясь. – А некоторые его шуточки я до сих пор помню.
Лёшка отвлёкся от пирога и вопросительно взглянул на Катю.

- Как  ты  меня с крапивой обманул, помнишь?
Лёшка – весь внимание,  слушает, вспоминает, аж мозги скрипят. 
- Я ведь барышня городская совсем, неопытная,  но в книжках читала, что крапива жжётся. А ты стал меня уверять: молодая, мол, совсем не жжётся -  у неё  ещё «колючки» не выросли. Вот, возьми, сорви и сама увидишь.  Я и сорвала!  Завыла, из глаз – слёзы градом,  руки сразу волдырями пошли,  а ты хохочешь -  смешно!
-  Это когда было-то?... – недоверчиво спрашивает тётя Нина.
-  Мне шесть лет было, а Лёшке, значит, девять.  Ты разве не помнишь, Лёш?
- Нет, не помню…
- Ну и как ты на меня Тишку натравливал, тоже не помнишь, конечно!
- Тишку? – Лёшка наморщил лоб.
- Ну да.  Был у вас такой щенок. Тишка.  Тихон Хренников   вы его звали,  помнишь?
- Точно, был.  Ну ничего у себе у тебя память, Кать!...
- Да не жалуюсь.  Я на качелях у вас во дворе каталась,  а ты привёл его и начал команды отдавать: взять! взять!  Тишка прыгает вокруг качели, лает, а я – визжу, как резаная.  Тебе, конечно, весело.
- Кажется, помню… - Лёшка опустил глаза, и по его лицу будто тень пробежала.
- Это он, Катюш, так с тобой заигрывал тогда,  - подмигнула тётя Нина Кате.
-  Ну, не знаю уж… Такое себе заигрывание, скажу я вам, хахаха… Зато потом, позже, такой джентльмен стал…
-  Почему это джентльмен? – Лёшка искренне удивляется,  а уши развесил – кажется, до утра сидел бы слушал.
-  А помнишь, как мы у вас в Строгино ночевали, когда возвращались из Таллина? Это зимой было, почти перед самым Новым годом…
- Да, это хорошо помню, - Лёшка расплывается в улыбке.
- Родители наши в гостиной сидели, разговаривали, а ты пригласил меня в свою комнату, усадил за письменный стол,  вытащил чистый альбом,  карандаши, фломастеры… Спросил, удобно ли мне сидеть.  Знаешь, это было так неожиданно и приятно.
-  Да-а… -  Лёшка снова опустил глаза, задумался о чём-то.
-  Я раньше никогда не хотела старшего брата, а тогда вдруг подумала – как это здорово, когда есть такой брат, как ты… -  она помолчала. -  Ты же мне как брат, Лёш… Я  ведь даже – никто не поверит! – твои ползунки и распашонки донашивала: они тогда в дефиците были, и тётя Нина твои, из которых ты давно вырос, моей маме по почте присылала.   Они у нас, кстати, до сих пор хранятся.
Алексей вопросительно взглянул на мать. Нина Михайловна вздохнула:
- Да, всё так и было, Лёшенька.

У Лёшки зазвонил телефон. Он быстро ответил и засобирался домой, к жене.
- Побеж-а-ал, -  тётя Нина с трудом сдерживала раздражение, - боится, как бы мадам его не заругалась.
- Наверное, любая жена была бы недовольна, - сказала Катя, удивляясь её реакции:  тётя Нина никогда раньше не говорила  в таком тоне о своих невестках.  В  отличие от большинства свекровей  она всегда занимала сторону снохи  и  была довольна выбором сыновей.
-  Да уж, если б только это одно! – женщина с досадой махнула рукой.
- А ведь она вам нравилась, тёть Нин…
- Нравилась… Притворялась она хорошо. Артистка.  А теперь вот лежит целыми днями на диване – то голова у неё болит, то ещё что…аллергия на всё.  Зато как покурить или выпить – никакой аллергии.
-  Она выпивает?
- Когда повод есть – хорошо закладывает. А повод есть всегда -  стресс снять.
- Зато, наверное, дядя Коля доволен. -  Засмеялась Катя. -  Помните, он всё злился на меня, ругался, что я не пью совсем…компанию за столом не могу составить.
-  Да нет, он не злился… Это он так, шутил.   Но Катерина ему, действительно, по-прежнему нравится.
- А как дети Лёшины?  - поспешила перевести разговор на другую тему Катя. – Данилу уже сколько – шесть?
- Да, в апреле исполнилось.
- В школу скоро….
- Ой, Кать, не говори. Страшно подумать даже, про школу-то.
- Почему?
- Да бандитничает, гад. В саду детей бьёт – только вой стоит! Уж сколько раз Алексея к заведующей вызывали, грозились исключить.  Что будет в школе – не представляю. И в  кого  он такой? У меня с мальчишками никогда таких проблем не было…
-  Сочувствую… - Катя не знала, что ещё  можно сказать.  -  Но, может быть, это пройдёт со временем.  К психологу обращались?
- Да, Лёшка водил его раз. Но Катерина сказала, что всё это ерунда и нечего деньги зря выбрасывать.
- Понятно. Хотя, я думаю, хороший психолог мог бы помочь… Правда, всё это не очень быстро,  и менять своё поведение прежде всего родителям нужно

Нина Михайловна понимающе и устало кивала в ответ на Катины слова.


4. Катя и Катерина

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Улица 1905 года».  Двери с мягким стуком захлопнулись,  залитая ярким светом платформа проплыла мимо, и поезд, раскачиваясь и завывая, помчался в чёрном тоннеле.  Катя стояла и крепко держалась за поручень, прижавшись головой к своей руке.  Пассажиров в тускло освещённом вагоне было немного.  Кто-то сидел, прикрыв глаза, кто-то  уставился в книжку, подвыпивший мужичок, сжимая в руке свёрнутую в трубку газету, изо всех сил старался сидеть ровно и смотреть прямо перед собой, но то и дело веки его опускались, а отяжелевшая голова клонилась к плечу.  Двоё юных влюблённых, не в силах дотерпеть до дома, беспрерывно целовались, при этом ловко сохраняя равновесие на качающемся, словно палуба катера, полу. Иностранец в застиранных джинсах и с огромным рюкзаком за спиной внимательно изучал цветную схему метрополитена на стене вагона.
Катя закрыла глаза.  Скрежет, лязг, свист, вой, гул, щёлканье… Если прислушаться, получается даже какая-то мелодия. А если вплести в эту мелодию сотни и тысячи мотивов человеческих чувств,  человеческих мыслей, человеческих судеб,  - выйдет целая симфония. Симфония московской подземки. Жаль, что она не умеет сочинять музыку…
Вот и её станция. Катя вышла из вагона. Лето, воскресенье, вечер, и в метро довольно малолюдно. И всё равно  многие куда-то спешат,  мчатся по платформе, перепрыгивают через две ступеньки на эскалаторе.  Кате всегда не нравилась эта нарочитая, показная деловитость и спешка жителей мегаполиса. Пусть её тысячу раз называют провинциалкой,  но она никогда не станет нестись сломя голову по улице или переходам метро, даже если будет опаздывать. Впрочем, она почти никогда не опаздывает, не в её это характере.
Вероятно, её неспешная походка и спокойно-созерцательное выражение лица сразу выдавали в ней не-москвичку, но Катя никогда не испытывала от этого неловкости. Напротив, она всегда чувствовала некое превосходство перед жителями столицы. Почему?  Наверное, потому, что она была праправнучкой людей, которые однажды, давным-давно, в самые трудные для страны времена  отважились покинуть родные, обжитые места, свой дом, свою малую Родину   и пуститься в дальний-дальний путь,  через весь материк, почти на самый край света,  чтобы там, на берегу сурового и прекрасного Тихого океана  начать всё с нуля. 
Катя  гордилась своими предками. Гордилась тем, что родилась и выросла у моря.  Она была уверена, что люди, живущие у моря – особенные:  они более эмоциональные, более смелые, более искренние, и в то же время – более романтичные и мягкие, чем обитатели Среднерусской возвышенности, или даже сибиряки.  И ещё, она не раз слышала от других, да и сама стала замечать, что дальневосточники – самые красивые из всех своих соотечественников. Возможно, от того, что здесь смешалось столько самых разных кровей.  А возможно, так действует морской воздух, кто знает!  …Вот и тётя Нина всё называет её красавицей. Ха! Побывала бы она у них в Приморье, посмотрела бы, какие на самом деле бывают красавицы. Катя в своём родном городе – совсем обычная, среднестатистическая девушка в плане внешности.   
Но тётя Нина никогда не приезжала и, скорее всего, никогда не приедет к ним. Она так привязана к дому, к саду-огороду, к мужу и детям, теперь ещё – к внукам.  И кроме того – её очень пугает расстояние.  Как-то, лет десять назад, вдохновлённая их очередным визитом и рассказами о Дальнем Востоке, и сильнее обычного раздражённая своими домашними хлопотами и заботами,  она сказала:
- А что! И впрямь надо прилететь к вам в гости! Никогда моря не видела! Только лететь, чай, долго? Сколько? Часа четыре, наверное?
- Нет, почти девять.
- Что??? – тётя Нина замахала руками. – Ой, нет, не полечу! Страшно!!!
И как ни убеждала её Катя, что в самолёте ничуть не страшнее и не опаснее, чем в машине и метро,  этот внезапный порыв к путешествию у тети Нины больше не возникал.

***

В своём номере гостиницы, перед тем как уснуть, Катя внимательно смотрела на абстракционистскую птицу и синее солнце  и вновь вспоминала слова Нины Михайловны о семье. «А обязательно ли это нужно?  И всем ли это нужно?» Вот уж от кого Катя меньше всего ожидала услышать такое – так это от Лёшкиной мамы, для которой дом, семья, дети, казалось, были центром и смыслом жизни.   А ведь тётя Нина никогда, ни прямо, ни намёком не спрашивала у  Кати, вышла ли она замуж, собирается ли или почему не выходит. Ни разу.  Спрашивали все: подруги, одноклассники, коллеги, родственники, иногда совсем посторонние люди. Непонятно, с какой целью, но спрашивали: интересовались, любопытствовали, заглядывали в глаза, улыбались – недоумённо, сочувственно или злорадно;   пожимали плечами, качали головой;  бесцеремонно и безжалостно лезли в душу.  Катя всегда чувствовала себя беспомощной перед такими расспросами.  Она  то отшучивалась, то огрызалась, то пыталась объяснить, то просто молчала.  Но как бы она ни реагировала, всегда слышала одно:  «Ну, как же так! Надо, надо!» 
Она всё ждала – когда же перестанут спрашивать?  Не переставали. А вот тётя Нина – единственная – никогда не задавала этого вопроса. И не потому, что ей было безразлично, - Катя не сомневалась в этом, - а скорее в силу своей прирождённой деликатности. А ещё из-за того, что безмерно уважая Катину семью в целом, всегда была убеждена, что они все поступают так, как считают нужным. Собственно, тётя Нина занимала такую позицию по отношению ко всем своим знакомым  и даже родственникам. Она никого и никогда открыто не осуждала, а если и была возмущена чьим-то поведением,  то выражала свое отношение мягко – скорее как непонимание, а не возмущение.  Поэтому-то  её сегодняшнее высказывание в адрес  Лёшкиной жены  поразило Катю до глубины души.
И конечно, поразило ещё вот это: «А обязательно ли это нужно?  И всем ли это нужно?» - сказала Нина Михайловна о семье. Может быть, нужно и всем, но не каждому суждено. А иногда суждено тем, кому совсем не нужно. Вообще, всё это так сложно, так запутанно, и никогда не найти однозначного ответа.  Утомлённая и убаюканная своими размышлениями, Катя быстро уснула, хотя за окном было ещё совсем светло,  и многие постояльцы ещё и не добрались до гостиницы, а некоторые только-только спустились в ресторан к ужину.

***

-  Ну, что?  Насмотрелся на свою красавицу?
Катерина сидела в глубоком кресле, подобрав под себя ноги, и исподлобья смотрела на мужа.
- Какую ещё красавицу? – опешил Лёшка.
Он только что вошёл в квартиру, открыв дверь своим ключом, и даже не успел крикнуть жене обычное своё приветствие: «Салют! Салют! Не вижу красных флагов!»
- Не притворяйся, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.
- Да я и не притворяюсь. Ты - о Кате, что ли?
- О ней сАмой. Хорошо пообщались?
- Ну…пообщались, нормально. – Лёшка положил ключи от машины на полочку в прихожей и пошёл в ванную вымыть руки.
Когда он вернулся в гостиную, жена всё так же сидела в кресле, угрюмо уставившись  в мелькающий экран телевизора.
- Ты ужинала?
- Нет.
- Так пойдём тогда. Дети спят?
Он приоткрыл дверь в детскую, прислушался и снова плотно закрыл её.
Катерина молчала, поджав свои хорошенькие губки.  Потом спросила, не глядя на мужа:
- Ну и что она?  Всё такая же юная и летящая?
Лёшка поморщился, словно от зубной боли.
- Ты это к чему? Ты ведь сама не захотела идти к матери. Пошла бы – тоже пообщалась бы….
- Да не хочу я общаться с этой… этой… - она не могла подобрать достаточно оскорбительно слова, а может быть, побоялась произнести его вслух. – И видеть её не хочу  тем более.  И чего она  таскается сюда каждый год? Ближний свет!
- Почему – каждый год? По-моему, уже года три прошло, как они с тёть Ларисой здесь были…
- А ты уж и посчитал! Ждал, что ли?

Лёшка смотрел на жену широко распахнутыми глазами, хлопал длинными пушистыми, как у девушки, ресницами.
- Катерина, чего это ты завелась, не пойму…
- Да надоело мне, что ты каждый раз после этих визитов сам не свой ходишь, - сказала молодая женщина, не повышая голоса и не меняя интонации. И на гладком, холёном, белом лице  её не было никакого выражения. Только – взгляд исподлобья.
Алексей стоял перед ней, беспомощно опустив руки, и его подвижное  загорелое лицо перекосилось, как у ребёнка, который  вот-вот заплачет.
- Послушай. Ну, что ты опять начинаешь!  Я  тебе двадцать раз объяснял, что Катя мне – как сестра. Ёлки-палки, мы же друг друга тридцать лет знаем!
- Угу. Друзья детства.
- Да не друзья даже. Они ведь не так часто приезжали.
- Конечно.  Зато теперь она зачастила.
- Мать! Прекрати молоть чепуху! – Лёшка повысил голос и тут же осёкся, боясь разбудить детей.
- Чепуху? Ну, конечно, я говорю чепуху, не то что твоя драгоценная Катенька… Я-то университетов не заканчивала… Только скажи мне, почему же она, такая умная и красивая, замуж до сих пор не вышла? Не берёт, что ли, никто?
Катерина растянула губы в ехидную улыбку и впилась глазами в лицо мужа.
- Ой, ну зачем вот ты… Берёт – не берёт… Я откуда знаю…  - устало пробормотал Алексей, опуская взгляд и лихорадочно соображая, как бы успокоить жену, чтоб прекратить это ядоиспускание.

Вообще-то, они с Катериной практически никогда не ссорились, а если и случалось, то ему довольно легко удавалось погасить её раздражение и недовольство, потому что причина их всегда казалась ему самому пустяковой и совсем не стоящей того, чтоб ругаться, спорить и обижаться друг на друга. Но  когда жена начинала говорить ему о Кате, Лёшка сразу чувствовал растерянность и смятение. Он словно терял почву под ногами и не знал, совершенно не знал, за что ухватиться, чтоб вернуть свои обычные уверенность и спокойствие и как-то разрядить напряжение, от которого, казалось, вот-вот заискрит в воздухе…. Катерина замечала его состояние и от этого бесилась ещё больше, но при этом не кричала, не плакала, а с совершенно непроницаемым лицом, абсолютно ровным голосом говорила, говорила и говорила всякую ерунду про него и Катю… И продолжала до тех пор, пока он, Лёшка, не хватался за голову и, хлопнув дверью, уходил из дому, чтоб пересидеть этот приступ ревности в  машине.
Да, жена говорила ерунду, но в глубине души Алексей знал, что она отчасти права. Права в том, что Катя очень ему нравится, всегда нравилась, и что он всегда с волнением ждал и ждёт её появления в Москве.  Что ему всегда хочется видеть её и не хочется, чтоб она уезжала.  И в то же время Катерина была чудовищно несправедлива  в том, что считала Катю бывшей Лёшкиной «пассией» и была уверена, что Катя приезжает сюда с единственной целью снова его заполучить.  Конечно, прямо это никогда не проговаривалось, но намёков было предостаточно, чтоб вывести Лёшку из себя.  Его возмущала до глубины души неприязнь и недоверие  жены к Кате, потому что никогда в жизни, ни раньше, ни теперь, Катя не была для него просто девушкой, женщиной, за которой можно приударить, с которой можно «поразвлечься» и всякое такое.  Алексей вообще был не из тех мужчин, которые заводят любовниц, а уж Катя  - та всегда была для него чем-то святым, каким-то почти бестелесным, излучающим свет существом, непонятным и недосягаемым. Кстати, именно поэтому у него никогда не возникало вопроса, замужем она или нет. 
Конечно, сам он не смог бы выразить своё отношение словами. Он просто это чувствовал, и чувствовал довольно смутно, даже не до конца осознавая, просто потому что никогда не  анализировал свои переживания… и всё же этого было достаточно, чтоб слова жены вызывали в нём бессильную ярость.  Лёшку мучила его неспособность объяснить Катерине всё это, но возможно, если б он мог объяснить, то сделал бы только хуже:  известно ведь, что многие жёны довольно легко прощают мужьям чисто физическую измену,  но никогда не простят того, что муж считает другую женщину «божеством».

Алексей провёл ладонью по лицу  и заставил себя улыбнуться жене.
- Послушай. Давай оставим эту тему. Просто смешно даже. Всё это твои фантазии, ничего нет на самом деле. Пойдём лучше ужинать.
- Я не хочу есть.
- Ну, тогда просто посидишь со мной. Пошли-пошли, - он наклонился и обнял жену за плечи.
Катерина удовлетворённо улыбнулась  и лениво поднялась из кресла.  Она, в сущности, прекрасно знала, что за человек её муж, знала, что он  её любит и  что никогда и ни с кем  ей не изменит… И что бросить семью и детей он не сможет, даже если их супружеские отношения испортятся.  Она и не вышла бы за него, если бы не была в нём уверена.  Но, Господи, как же она ненавидела эту молодую женщину, свою тёзку, из далёкого-далёкого приморского города… Просто терпеть не могла!  Её бесила Катина моложавость,  её манера говорить, вести себя, одеваться, её образованность… Но больше всего её выводило из себя то, что Катя до сих пор не замужем.  С одной стороны, она чувствовала своё превосходство перед ней, - как любая замужняя женщина перед одинокой,  а с другой – её просто  трясло при мысли, что Катя свободна, не обременена детьми, и как ей казалось, может ещё «гулять», кокетничать, перебирать ухажёров… А самое главное – что она может снова и снова приезжать сюда, и Лёшка снова будет нестись, сломя голову, в аэропорт, чтоб её встретить, а потом, когда она уберётся восвояси, ещё несколько дней будут задумываться и отвечать невпопад…

Катерина положила Лёшке на тарелку две сосиски, разогретые в микроволновке, залила кипятком растворимый кофе в большой кружке и села за стол напротив, подперев кулачком подбородок.
- Горчица у нас имеется? – спросил Лёшка, откусывая сосиску.
- Не помню. Закончилась, кажется. Надо будет купить. Возьми кетчуп.
- Угу…  Ты завтра что собираешься делать? – Алексей ожесточённо тряс бутылку с кетчупом, не замечая, как подозрительно взглянула на него жена.
- А что?
- Ну так, просто спросил. Везти тебя никуда не нужно?
- А почему ты спрашиваешь?  - Катерина снова смотрела на него  исподлобья. Голубые глаза стали холодными, как лёд.  – Красавицу эту куда-то отвезти надо, что ли?
-  Да нет…  Я хотел с утра на автомойку… А потом – на выставку в Митино смотаться. Поехали вместе?  Малых  матери забросим…
- Не хочу. Что я там не видела, на твоей выставке.
- Пацаны говорят, очень хорошая выставка:  самые последние модели машин…всё рассказывают подробно,  можно даже сделать драйв-тест.  Может быть, присмотрим себе что-нибудь вместо «вольвушки».
- Ну и смотри сам.  У меня два сериала с утра, не хочу пропускать.
- Не хочешь, не надо! – немного обиженно сказал Лёшка,  отхлебнул кофе и,  почему-то вдруг вспомнив Катин рассказ о крапиве, рассмеялся.
- Чего это ты? – нахмурилась Катерина.
- Я? Да так… - ему очень хотелось рассказать ей о своих давно забытых мальчишеских шалостях, которые Катя  воскресила сегодня в его памяти, но он удержался,  зная, что этим только разозлит жену ещё больше.  И он заговорил снова о выставке, потом – об их общих знакомых, и Катерина слушала, поддерживала разговор и даже заварила себе  тоже кофе, хотя обычно пила только зелёный чай.  Казалось, её приступ раздражения и злобы совсем прошёл, и Лёшка  снова почувствовал почву под ногами и вздохнул с облегчением.   
Ночью, сжимая в объятьях горячее, крепкое и упругое тело жены, слыша её жаркое громкое дыхание в унисон тоненькому поскрипыванию пружин матраса, Алексей снова растворялся в терпкой, пьянящей страсти к этой женщине - женщине, ставшей его плотью и кровью, матерью  его детей…  но в момент наивысшего наслаждения его как молнией пронзило видение -  мягкий, нежный и немного печальный взгляд тёмных глаз из-под длинных  ресниц… -  и вместе с этим видением он уплыл в волшебную страну снов… 


5. Утро вечера мудренее

Милые, дорогие, глубокоуважаемые жёны!  Никогда, никогда, никогда не пытайтесь принизить других женщин в глазах ваших мужей! В девяноста девяти процентах случаев вы добьётесь результата, прямо противоположного тому, которого намеревались достичь.  Почему? Ну, во-первых, потому, что когда мы злословим в адрес кого-либо (неважно, кого именно), мы сами выглядим не очень симпатично.  Даже совсем не симпатично.  А во-вторых, наше  явное неравнодушие к определённой особе, высказанное в эмоциональной  форме, неизбежно вызовет живейший интерес к этой особе со стороны слушателей.  Совершенно заурядная, ничем не примечательная дама наверняка заинтересует вашего благоверного, если он услышит ваше ядовитое шипение в её адрес. Ему захочется присмотреться к ней повнимательнее -  чем же это она так задела вас за живое?   А присмотрится – того и гляди, заметит что-нибудь такое, что его привлечёт… ну и так далее, со всеми вытекающими последствиями.

Если бы Катерина не устроила в тот вечер Лёшке сцену из-за Кати, он скорее всего, особо и не думал бы  о ней, несмотря на то, что недавно видел и общался.  Катя всегда была неотъемлемой частью его жизненного мира, но её роль можно было бы сравнить, пожалуй, с ролью…луны на небосводе. Луна очень далеко, так что достать до неё невозможно, да никому и не приходит в голову тянуться за ней.  Мы вообще не обращаем внимания на это ночное светило, хотя подспудно знаем, что она есть там, наверху, всегда была и будет.  Порой, случайно подняв глаза в вечернее небо,  мы вдруг поражаемся – какая она огромная, какая светлая! – и немного полюбовавшись, тут же забываем  о ней….

Алексей знал Катю с детства, но ведь жила она очень-очень далеко от Москвы, просто в какой-то совершенно недосягаемой дали, - по крайней  мере, ему так казалось.  Катя всегда нравилась Лёшке,  он считал её привлекательной девушкой, но никогда ему и в голову не приходило, что за ней можно поухаживать, что она может стать его невестой, женой… От приезда до приезда Кати в Москву  Лёшка вспоминал о ней только тогда, когда приходили издалека письма и поздравления, ну или ещё когда в новостях упоминали её город,  - вспоминал, думал с нежностью несколько минут, и снова забывал.   Слова жены,  её непонятные, с трудом сдерживаемые раздражение и злость  заставили Алексея задуматься о Кате.  Он не воспринял произошедшее между ним и женой как сцену ревности.  Нет. Леонид был вообще не из тех мужчин, которые считают, что их можно к кому-то ревновать.  И уж тем более не из тех, для кого ревность жены – средство потешить своё мужское самолюбие.  Для него самого это чувство было незнакомо, поэтому он и не подозревал его в ком-то другом.  Но жена злилась на Катю  и выговаривала ему из-за Кати, и ему было неловко, неприятно, неуютно от этого, и он невольно задался вопросом: из-за чего Катерина так относится к своей тёзке?   

Короче говоря, Катерина добилась лишь того, что весь остаток вечера Алексей думал о Кате, и ночью ему снилась Катя, снилась впервые в жизни: она шла по Строгинскому бульвару прямо ему навстречу, в лёгком светлом платье  и улыбалась.  Лёшка проснулся с блаженной физиономией, но тут же припомнив свой сон, удивился, испугался  и разозлился сам на себя.

Удивление, испуг и злость на себя снова поднялись в его душе, когда в то же утро он припарковал свой Volvo  около Катиной гостиницы.  Автовыставка в Митино почему-то вдруг потеряла для него всю свою привлекательность, а желание увидеть Катю, внезапно возникнув, стало таким настойчивым, что Лёшка просто не мог ему противостоять. Ему не терпелось поговорить с Катей, несмотря на то, что он совершенно не представлял – о чём он с ней будет говорить.   И он приехал сюда, к гостинице  и просто стал ждать, пока она выйдет.  Пойти и вызвать Катю от администратора или самому подняться в номер он, конечно, не решился.  И он сидел в машине, положив ладони на рулевое колесо, поглядывал на автоматические зеркальные двери и  каждый раз, когда они открывались, чувствовал, что сердце  предательски замирает, а потом начинает молотить, как сумасшедшее…

***

Катя проснулась с рассветом, но заставила себя ещё часок поваляться в постели: она хотела сегодня позавтракать в гостиничном кафе, а оно открывалось только в восемь.   Катя лежала,  вытянувшись по диагонали на широкой кровати, наслаждаясь прикосновением прохладного и шелковистого белья к коже    и вспоминала вчерашний день. Свою поездку в Троицкое, большого пса на дороге,  разговор с тётей Ниной, клубнику для пирога, прогулку к заводи,   и свой внезапный приступ детских воспоминаний, так поразивший Лёшку.  Она думала:  а всё-таки, интересно, как всё сложилось бы, если б Лёшка женился не на этой угрюмой стюардессе, а на ней, Кате. Она пыталась представить себя его женой, но у неё как-то не очень получалось.  Перед мысленным взором вставала только одна картинка:  раннее утро, и она стряпает для него завтрак в маленькой уютной кухоньке, а потом – смотрит из окна, как он садится в машину  и, моргнув ей фарами, отъезжает от дома.  Ничего другого Катя представить не могла, как ни старалась. 
Вообще-то она давно, ещё до того, как Лёшка женился, поняла, что они с ним – совершенно разные люди, и что  он никогда, даже при самом сильном желании не сможет понять в ней  и сотой доли.  Она хорошо помнила, как округлись его глаза, когда она начинала говорить о том, что её волновало: о литературе, музыке, о художниках, о философии жизни… Однажды она  поделилась с ним какой-то своей проблемой, и он внимательно слушал, но с таким недоумевающим и растерянным выражением, что Катя поспешила закрыть эту тему. «Смотри на вещи проще!» - сказал он ей тогда, и как обычно, сорвался с места и умчался по своим бесконечным неотложным делам. Да, наверное, он прав. Ей действительно не мешает научиться относиться ко всему проще.

Но с другой стороны, разве сам Лёшка следует этому правилу?  Если бы он смотрел на вещи проще, он не стал бы тогда разнимать дерущихся юнцов во дворе своего дома на Строгинском бульваре,  не пришёл бы домой с заплывшим глазом и в порванной куртке… «Ну а как я мог пройти мимо, они ж дураки, могли поубивать друг друга!».  Если бы он смотрел на вещи проще, он не стал бы жениться на нелюбимой женщине только из-за того, что она от него забеременела. Ведь он всегда говорил: «Свобода – превыше всего!»   А то, что Алексей не любит жену, для Кати было очевидно.  Потому что не станет любящий мужчина говорить своей жене «мать», вместо того, чтоб звать по имени…  Вероятно, тут было что-то другое: симпатия, привязанность, равенство статусов и общность интересов, сексуальное влечение…но только не любовь.  Кате хотелось так думать.   «А с чего я взяла? – мелькнуло у Кати в голове, - что Лёшка любил бы меня?  Разве можно любить человека, которого совсем не понимаешь?  А может быть, он вообще из тех людей, кому это чувство неведомо – слишком возвышенно, слишком непрактично, бесполезно и бессмысленно?  И что это я вообще зациклилась на любви? Разве не известно, что браки по любви – это замки, построенные на песке  и их неизбежно смывает при первом же, даже несильном шторме… Или всё-таки, я понимаю под любовью что-то не то… Или у каждого своё собственное понимание?  Да и вообще, не стану я больше об этом думать – ни к чему это!»
Двигаясь медленно, словно под водой, Катя встала, по обыкновению своему подошла к окну и  удовлетворённо окинула взглядом бело-розовую панораму утреннего мегаполиса… Не  спеша  приняла душ, высушила феном и тщательно расчесала свои длинные тёмные волосы, стянула их узлом на затылке.  Аккуратно разложив на застеленной кровати  отутюженное с вечера платье,  Катя устроилась у окна в зеркальцем, чтоб сделать макияж.  Лёгкий тональный крем, немного румян, карандаш для бровей, удлиняющая ресницы  тушь,  карандаш и блеск для губ  оттенка «Розовое парфе».  Вот и всё.  Все эти замысловатости и сложности с праймерами, бронзерами и хайлайтерами ей были неведомы  и неинтересны.  Но и совсем не краситься она не могла. И пусть твердят, что косметика портит кожу, - если у неё значительно улучшается настроение уже от самого процесса преображения, что уж говорить о результате, - то она будет это делать. Ну, и капелька  духов тоже не помешает. Духи у неё разные для всех четырех сезонов:   летом вот -  очень лёгкий, едва уловимый аромат с цитрусовыми нотками.

В маленьком кафе на первом этаже гостиницы Катя не спеша позавтракала и выпила чашку ароматного кофе с пирожным. Её соседка по столику, юная белокурая датчанка, робко обратилась к ней с просьбой помочь, и Катя охотно объяснила девушке, как лучше добраться до всех  мест, что та  хотела посетить, а потом, как бы невзначай, заметила, что обожает сказки Андерсена, и что Копенгаген, по её мнению – самая красивая из столиц Северной Европы.  Датчанка расцвела, услыхав всё это и написала на вырванном из блокнота листке свой телефон и адрес в Оденсе, и выразила надежду, что они когда-нибудь ещё встретятся.  «Да, и я думаю, очень скоро,  не позднее, как сегодня за ужином», - сказала Катя весело, и девушка тоже рассмеялась.  Они вместе вышли из гостиницы и тепло попрощались у фонтана около входа.


***

Увидев Катю, Лёшка по привычке хотел было посигналить, но что-то остановило его  и он убрал руку с клаксона.  Вот она идёт, так неспешно, словно  вышла просто  прогуляться  и ещё раздумывает, куда именно пойти. И как всегда, она на каблуках, и они негромко постукивают по асфальту,  а бледно-лавандовый шёлк платья струится вдоль колен, колеблясь от ветерка.  Ещё несколько шагов, и она поравняется с его машиной.  Лёшка сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду,  потом медленно выдохнул, открыл дверцу и, вынырнув из авто, оказался лицом к лицу с Катей.  Она резко остановилась, и всё-таки, их лбы почти соприкоснулись. Катя отпрянула, но в следующий же миг снова шагнула к Лёшке и стукнула его крепко сжатым кулачком по плечу.
- Лёш! Ну разве можно так делать?  Я ведь так заикой останусь!
Она улыбнулась ему, посмотрела на машину, снова перевела взгляд на растерянное Лёшкино лицо.
- Что-то случилось?  Почему ты здесь? Не молчи, пожалуйста, ты меня пугаешь…
- Э-э-э, я мимо ехал… и решил, и подумал…  э-э-э, может быть, тебя нужно куда-нибудь подбросить…
- Подбрасывают ненужных котят под чужие двери, - зло пошутила Катя, но тут же её самой стало неловко за свой тон  и она мягко коснулась Лёшкиного плеча.  – Извини, я просто действительно не ожидала. Просто я… думала о тебе сегодня утром.
- Обо мне?  Ты? – Лёшка хлопнул ресницами.
- Ну да. Ладно. – Кате захотелось поскорее разрядить это напряжение замешательства и растерянности, повисшее между ними. – А ты куда едешь?
Лёшка неопределённо махнул рукой.
- Куда я ехал – туда ещё слишком рано.  А у тебя… есть какие-то определённые планы?
-Ну, в общем-то, да. – Катя опустила ресницы и провела кончиком пальца по сияющей поверхности капота. – С утра мне нужно в издательство, в район Кузнецкого моста. А потом я хотела поехать к своей знакомой, на Новый Арбат.
Она снова взглянула на Алексея. Ей хотелось допытаться, что же всё-таки случилось, что произошло, что он приехал сюда, к ней, но она удержалась от расспросов, чувствуя, что поставит этим Лёшку с неловкое положение, понимая, что он всё равно не скажет правду. Потому что о правде она уже догадывалась.
- Тебе это не по пути, наверное.
- Да нет! Почему? Очень даже по пути! – оживился Алексей. Обошёл своего железного коня, открыл дверцу перед Катей:
- Прошу!
Катя засмеялась смущённо и села в машину. Лёшка вытащил из бардачка карту города, развернул её на коленях, поизучал несколько секунд и, хмыкнув, аккуратно сложил и снова спрятал.
- Шпаргалка? – улыбнулась Катя.
- Можно и так сказать. Ну, что? Едем? – Он взглянул на Катю.
Она ответила негромко, не поворачивая головы.
- Едем.
   

6. Знакомство старых знакомых

Алексей осторожно вырулил с гостиничной парковки. Утреннее солнце весело играло бликами на боках проносившихся мимо машин, отражалось в маленьких лужицах, оставшихся после ночного дождя. «Забавный климат здесь, в Средней полосе, - в который раз подумала Катя. – Летом погода такая изменчивая, что за день можно несколько раз попасть под дождь, при том, что с утра на небе не было ни облачка». В её родном городе такого не бывает. Если уж пойдёт дождь, то зарядит на неделю, а то и две, перемежаясь с моросью и густым  туманом. Но когда, наконец, распогодится, то уж прижарит, как следует, и небо день за днём чистое до самого горизонта – никаких тебе прибежавших невесть откуда тучек и внезапных оросительных работ… Она рассказала об этом Лёшке, чтоб прервать неловкое молчание и немного отвлечь его от владевших им невесёлых мыслей.  Лёшка внимательно слушал, не отрывая взгляд от дороги, и даже задал Кате пару вопросов, но всё же чувствовалось, что душа его не на месте, что хочет он поделиться чем-то со своей утренней спутницей,   но пока не решается.

Изредка взглядывая на Лёшкино сосредоточенное лицо, Катя ловила себя на том, что ей хочется протянуть руку и нежно погладить эту загорелую, с глубокими складками у рта, щёку…Коснуться Лёшкиных светло-каштановых, слегка вьющихся волос. Приласкать этого взрослого мужчину, как ребёнка.  Она любила его простоватое, некрасивое, но такое обаятельное лицо, и ей хотелось всё время смотреть на него. Однако, ни сейчас, ни  когда-либо раньше она не позволяла себе подолгу задерживать на нём взгляд.   
И всегда, сначала не отдавая себе в этом отчёта,  а потом – уже почти сознательно и намеренно, - она искала эти черты на лицах других мужчин.  Она и с лейтенантом тем только потому и познакомилась, что на Лёшку внешне был очень похож. Они встречались месяца три, и Павел её  позвал замуж, говорил: «У тебя нет никаких недостатков, я нашёл, наконец, то, что мне нужно»…Но когда Катя заикнулась о том, что хочет получить второе образование, взбеленился: «Ещё чего! Сколько можно учиться! Заучишься – с ума сойдешь!»  На это она возразила, что сойдёт с ума дома с кастрюлями и пелёнками, и  что она  не хочет продолжать строить отношения с домашним тираном.  Он обиделся, месяц не звонил и не появлялся.   А потом всё же сообщил, что уезжает, что его переводят в Амурскую область, на что Катя сказала лишь: «Поздравляю, всего хорошего».  И Павел навсегда исчез из её жизни.  Хороший, в общем-то, парень, серьезный, целеустремленный, хозяйственный, но всё-таки – не её человек. Просто – внешне похож на Лёшку. «А с чего я взяла, что Лёшка – мой человек?! – в сотый раз подумала Катя. – Теперь-то уж, действительно не мой, в прямом смысле.  Чужой, Катеринин»

***


Катя провела в издательстве около получаса, мило беседуя с редактором о перспективах их дальнейшего сотрудничества, а потом Лёшка повёз её на Новый Арбат.  По пути Катя весело и в лицах передала ему разговор с редактором журнала  и вкратце рассказала о своей новой работе.
- Не представляю, как можно что-то писать, сочинять… - крутил головой Лёшка. – Я и письмо сочинить не умею. Из армии, помню, писал: «Дорогие мама и папа! У меня всё нормально. До свидания!»  Вот не знаю никогда, что там можно писать!  Да и долго это…
-  Ну, если целую книгу писать, то это, конечно, долго…и очень тяжело. Думаю, я такое не потянула бы. А статью, очерк – вовсе не трудно.  Ну а письмо – тем более!  Главное, чтоб было настроение. И идеи.
-  Вот-вот! Идеи! – закивал Лёшка. – Идеи -  в этом-то самая главная проблема и есть!
- В чём именно? – притворилась непонимающей Катя.
- Да в том, что нет их – идей! – в сердцах крикнул Лёшка,  и оба вдруг покатились со смеху.

За разговорами и смехом доехали до места. Катина знакомая жила в Борисоглебском переулке, упирающемся в Новый Арбат.  Парковки там не было, и Лёшка поставил машину в каком-то пустынном дворе на соседней улочке.
-  Кать, ты у знакомой долго будешь?
Катя взглянула на него с каким-то загадочным, как показалось Лёшке, выражением.
- Не очень. Но вообще, я собиралась тебя с собой позвать. Хочешь?
- Ой, ты что. Неудобно. Это ведь твоя знакомая, я её не знаю.
- Думаю, ты её знаешь, - улыбнулась Катя.
- Откуда? – Лёшка уставился на неё с каким-то даже испугом во взгляде.
- Вот, наверняка, знаешь, и я уверена, что она будет очень рада, если в этот раз я приду не одна… - проговорила Катя медленно и тихо, словно размышляя вслух. – Ты ведь можешь оставить здесь машину на полчасика?
- Ну, могу, но… Катя?
- Пойдём, - произнесла она таким тоном, что Лёшка не мог дальше сопротивляться.

Когда они подошли к двухэтажному светлому особняку, полускрытому за ажурной листвой тонкоствольных рябин, Лёшка ошалело посмотрел на Катю. Она ободряюще улыбнулась ему и, поднявшись по ступенькам крыльца, нажала кнопку звонка.
- Ничего себе…  Что это за знакомая у тебя?
- Сейчас всё увидишь.
- Как её хоть зовут-то? – Лёшка обеими руками по-мальчишечьи одёрнул на себе рубашку.
Катя посмотрела ему в глаза, потом подняла взгляд на окна с кружевными занавесками и сказала почти шёпотом:
- Её зовут Марина Ивановна.


-Нда-а… А какие у тебя ещё «знакомые» есть? – поинтересовался Лёшка, когда они с Катей вышли из Дома-музея Цветаевой и  медленно пошли по тихому переулку.
- Ещё?  Ещё есть Анна Андреевна  и Фёдор Михайлович, но это уже в Петербурге…
-  А-а-а… хм. – Лёшка украдкой взглянул на Катю, которая шагала рядом и на ходу перелистывала маленький томик стихов, купленный в музейной книжной лавке в подарок подруге.  – Стыдно сказать, но я стихов-то этой Цветаевой совсем не знаю…не читал.
- Может быть, ты и не читал, - отозвалась Катя, укладывая книжку в сумку, - но всё равно знаешь.
- Это как, интересно?- скептически хмыкнул Алексей.
- А вот послушай. Только не смотри на меня, ладно? – попросила Катя и негромко запела:

Мне нравится, что вы больны не мной…
Мне нравится, что я больна не вами.
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывёт под нашими ногами…

-Ну? Разве не знаешь?
- Ага-а-а!  - просиял Лёшка. – Это же… это же… «Ирония судьбы», да?
- Ну, конечно. «Ирония судьбы», - эхом повторила Катя и грустно усмехнулась:  какая потрясающе точная метафора в названии этого фильма, и какая же её собственная судьба ироничная особа. Ведь надо же было Лёшке умудриться найти её ровесницу, тёзку и сыграть свадьбу точнёхонько в её день рождения… Можно было подумать, что это нарочно сделано – с совпадением дат, если бы не одно «но»:  Лёшка понятия не имел, когда у Кати день рождения. Так уж сложилось, что Катя с мамой знали все даты в семье Долгушевых, но о своих даже не намекали, чтоб не обременять друзей необходимостью их поздравлять. А те – как-то никогда и не спрашивали.
- Так это Цветаевой стихи, да? – уточнил Лёшка.
- Да.
-Буду знать теперь.
Они свернули на улочку, где Лёшка оставил машину. Катя взглянула на часики на запястье.
- Ты куда-то торопишься? – забеспокоился Лёшка.
- Нет. А ты?
- Я – тоже нет.

Катя прекрасно помнила их утренний разговор, когда Алексей на её вопрос о планах ответил, что ему надо куда-то ехать, но ещё рано. Теперь время перевалило за полдень, а он, как ни странно, никуда и не собирался. Что-то явно случилось – а как иначе объяснить, что он до сих пор с ней, а не по своим делам и не дома. Странно, но… Она снова удержалась от вопросов и сказала себе: «Не буду об этом думать, по крайней мере, сейчас.  Слишком много я всегда думаю,  и всё, что я упустила в своей жизни, - именно из-за этого постоянного мыслительного процесса».
Лёшка достал из бардачка кусок ветоши и тщательно протирал и без того сияющие чистотой зеркала заднего вида. Он снова напряжённо молчал, и снова Катя пришла ему на помощь.
- Если ты никуда не спешишь, может быть, поедем куда-нибудь пообедать? Я что-то ужасно проголодалась!
- Хорошая идея, - с радостной готовностью откликнулся Лёшка. – Только вот куда? Я-то по кафе не особо хожу, не знаток. Да и район незнакомый.
- А давай просто поедем куда глаза глядят, и как увидим первое кафе – туда и пойдём, - предложила Катя весело, и Лёшка тут же согласился.
Первое попавшееся им на глаза кафе оказалось итальянской пиццерией, чему Лёшка несказанно обрадовался.
- Ужасно боялся, что придётся идти в какой-нибудь японский ресторан… Их сейчас пруд-пруди,  только вот никакого желания есть эту их гадость с сырой рыбой или картонной лапшой!
- Знаешь, я тоже не фанатка суши, честно говоря, - улыбнулась Катя.
-  А вот Катерина просто помешана на азиатской кухне, она считает, что сейчас это модно, и палочками умеет есть, а я вот так и не научился…
Лёшка поднял глаза на Катю.  Холодное и вежливое подобие улыбки застыло на её губах, глаза были чуть-чуть прищурены, и он осёкся, потому что никогда раньше не видел на её лице такого выражения. Но оно быстро растаяло.
- Я тоже не умею есть палочками, хоть и живу по соседству с китайцами и корейцами, - проговорила она, машинально поправляя рукой свою гладкую причёску, и  они вместе вошли в кафе.

Расположившись за столиком у окна, они дружно поизучали меню и заказали большой салат, пиццу «Четыре сыра»,  а на десерт – ванильный пломбир и кофе.  В уютном светлом зале  звучала негромкая приятная музыка, посетителей было немного, и вся атмосфера располагала к непринуждённой беседе, расслаблению и отдыху. В ожидании заказа, Катя и Алексей поболтали немного о своих кулинарных пристрастиях, поделились друг с другом парой простых рецептов,  а когда стройный смуглый официант в длинном тёмно-красном фартуке поставил перед ними тарелки с салатом, с аппетитом набросились на еду.  Вообще-то Катя всегда немного стеснялась есть в обществе мужчин, но сейчас, с Лёшкой она не испытывала никакой   неловкости и задорно хрустела сладким перцем и ловко поддевала на вилку блестящие чёрные маслины.  Пицца оказалась такой вкусной, что они поглощали её в полном молчании, не отвлекаясь даже на похвалы.  Лёшка обожал пиццу, Катя – тоже,  и когда на их тарелках остались только крошки, у обоих возник вопрос: а не заказать ли ещё?  Однако, посовещавшись, они сошлись на мнении, что это будет уже перебор.
- А то объедимся, и потом на эту пиццу смотреть не захотим, - сказал Лёшка, и Катя охотно с ним согласилась.

Мороженое тоже было потрясающе вкусным, а аромат кофе как-то удивительно гармонировал  с мелодиями Тото Кутуньо, звучавшими в зале.
- Мне здесь нравится, - сказала Катя, оглядывая зал. – А тебе?
- Угу. Очень. Надо запомнить это место, - отозвался Лёшка, энергично работая маленькой ложечкой с длинным черенком.
- Чтобы прийти ещё?
- Ну, может быть… Хотя, вряд ли. Просто запомнить, чтобы потом вспоминать, где мы с тобой были.
- Вспоминать? – Катя чуть приподняла брови и в её голосе послышалось недоумение.
- Ну да…
- «Воспоминанье слишком давит плечи»… - пробормотала Катя.
- Чего – плечи?
- Да это я так…Пришло на ум. Я тоже, наверное, буду вспоминать этот день. Один день вместе после тридцати лет знакомства, - торжественно, нараспев  проговорила  она  и засмеялась. – Забавно, правда?
- Да уж…Всякое бывает в жизни.
- Это точно! Чего только не бывает!  Это такое увлекательно приключение – жизнь. Даже если живешь спокойно и вовсе не ищешь нарочно каких-то…м-м-м..авантюр, они сами тебя находят.
- Ты говоришь сейчас, как будто читаешь по книге, - сказал Лёшка, быстро взглянув на Катю.
- Да?  Иногда бывает.  Я знаю, многим это не нравится.
- Я не говорил, что мне это не нравится, - в его голосе вдруг послышались металлические нотки. -  Просто, как-то необычно.

Катя поднесла к губам чашку и посмотрела на Лёшку поверх её края. Взгляды их встретились, и Лешка будто впервые увидел так близко Катины глаза. Раньше он даже не мог бы с уверенностью сказать, какого они цвета.  Оказывается,  карие, кофейного оттенка, с более тёмными крапинками на радужке,  а взгляд – мягкий, очень спокойный и тёплый, но в то же время, немножко грустный.  Катя опустила ресницы  и, поставив чашку, улыбнулась одними краешками губ.  И тут Алексею показалось, что всё поплыло у него перед глазами.  «Что за чёрт? Вина ведь не пили». Он тряхнул головой и быстро отхлебнул остывающий кофе.
Ему вдруг почему-то пришли на ум вчерашние слова жены:  «Чего она замуж не выходит, если такая умная и красивая? Никто не берет, что ли?» Он поспешил отогнать эту дурацкую мысль, но она всё равно настойчиво лезла в голову и, наконец, собрав всё своё мужество, Алексей обратился к сидящей напротив, такой знакомой и близкой, и в то же время, такой чужой и непонятной женщине:
- Кать, послушай.
- Да?
- Извини за такую наглость, но я хочу  у тебя спросить…Я как-то раньше не думал об этом, а теперь что-то…вот, в общем, я хотел спросить….ты…ты до сих пор одна?


7. Дождь в Строгино

Катя осторожно поставила чашку на блюдце. Короткая пауза перед её ответом показалась Лёшке вечностью, и он весь внутренне сжался, проклиная себя за свою дерзость.
- Да, я одна,  – просто сказала Катя, и он с облегчением заметил,  что лицо её не потеряло своего спокойного, безмятежного выражения. – А что?
- Как же… как же так вышло?
- Да так уж вышло, Лёш.  Просто единственный человек, за которого я действительно хотела бы выйти замуж, женился на другой, вот и всё.

Алексей смотрел на неё во все глаза, но по его лицу нельзя было сказать  - догадался он, или нет,  понял или нет.  Лицо его словно окаменело,  взгляд приобрёл какое-то странное выражение, как будто он глядел не на Катю, а внутрь себя.  Рука, сжимающая десертную ложку, застыла над столом.

- У тебя мороженое тает!
Катин голос вывел Лёшку из этого короткого транса, он быстро опустил глаза и принялся ковырять ложкой в  вазочке.
- Не так уж это и страшно – быть одной.  Не в лесу же!  И потом, ты ведь сам как-то сказал, что «свобода  превыше всего».

Катя говорила весёлым тоном, и у Лёшки отлегло от сердца. Почти.  Что-то в её словах о «единственном человеке», а скорее, в интонации, с какой она произнесла эти слова, задело его, даже причинило тупую боль, и он не мог понять, почему.  Какое он-то имеет отношение к тому «единственному» человеку?  Никакого.  Но почему тогда в нём поднимается злоба против этого неизвестного, незнакомого ему человека,  такая злоба, что вот встретил бы – придушил собственными руками!

Официант принёс им счёт, и Лёшка рассеянно слушал, как Катя благодарит этого черноглазого красавца за прекрасный обед. Итальянец, демонстрируя в улыбке все свои тридцать два белоснежных зуба, раскланивался перед Катей и так сверкал глазами, что Лёшке захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжёлым.  Но он спрятал раздражение за вежливой улыбкой.  Краснофартучный потомок древних римлян поклонился и ему и проговорил заговорщическим тоном, скосив глаза на Катю:
- Я вам завидовать!
Улыбка сползла с Лёшкиного лица, а Катя, наоборот, рассмеялась в голос и, легко поднявшись, направилась к выходу.
- Какой нахальный тип, - пробурчал Лёшка, догоняя её у дверей.
- Ну почему же? По-моему, он просто потрясающий! – возразила Катя с невинным видом.
Алексей, с лицом мрачнее тучи, распахнул перед ней дверцу автомобиля. Катя внимательно поглядела на него.
- Что-то не так?
- Да нет, всё нормально. Садись. – Он попытался снова улыбнуться,  улыбка вышла кривая.
- Лёш, если ты спешишь куда-то, я могу добраться на метро.
- Никуда я не спешу, садись.
Она покорно села. Протянув руку, положила сумочку на заднее сиденье, расправила платье на коленях. И старалась не глядеть на Лёшку, который сидел рядом, положив обе ладони на рулевое колесо и внимательно глядя на дорогу.
- Куда едем? – спросил он вдруг резко, не поворачивая головы.
- Не знаю, - честно ответила Катя и умолкла.
- Есть одно место у нас, в Строгино… Река и лес… Ну, не лес, так, рощица. Но там очень красиво. Хочешь, съездим туда? Погуляем.

Катя молчала. Ей стало вдруг ужасно грустно. Господи!  Если бы он предложил ей это десять, пятнадцать лет  назад, - она почувствовала бы себя на седьмом небе от счастья! Потому что тогда, в юности, она каждый раз подспудно ждала такого вот приглашения.  Поехать с ним вместе куда-нибудь,  побыть наедине, погулять, поговорить. Как она хотела этого тогда! Но Лёшка никогда и никуда не звал её, не приглашал.  Он даже, казалось,  боялся оставаться с ней наедине, как будто  стеснялся. И Кате как-то передавалось его состояние: эта неловкость, эта робость, это смущение.  Её стесняло его стеснение. Его молчание подавляло её, и она замолкала сама, боясь, что ему будет неприятна её разговорчивость.  Бывало, они всё-таки беседовали, но говорили о каких-то пустяках, какой-то чепухе, а Катя никогда не любила такие вот «лёгкие» разговоры.  «Лёгкие» разговоры  всегда  тяготили её. Особенно, если приходилось вести их с человеком, который был небезразличен.  А говорить с Лёшкой о чём-то серьёзном, о том, что действительно её волновало и интересовало, - никак не получалось.  А как она мечтала о том, чтоб поговорить с ним по душам, узнать его мысли, его чувства, разглядеть, понять, что скрывается за этой обаятельной добродушной маской,   а ещё – дать ему возможность лучше понять себя.
Она попыталась один раз, и что он сказал ей тогда? «Смотри на вещи проще».  Проще. Что ж, она последует его совету. Хотя бы сегодня, сейчас. И не станет ломать голову над тем, почему Алексей до сих пор  гоняет с ней по городу, а не едет по своим делам или домой.  И не станет она думать о том, что дома его ждёт жена с двумя маленькими детьми, и наверняка тревожится и злится.   Ещё совсем недавно, окажись она в такой ситуации, как сегодня, она стала бы журить Лёшку, и уговаривать его ехать домой, и пристыдила бы его.  Но сегодня – нет. Не будет она задумываться об этом. Хватит. Какое ей дело до их отношений? Какое ей дело до того, почему он вдруг решил быть сегодня с ней? Решил, и всё, и это его решение, а не её, и он будет нести за это ответственность, - он, а не она. Смотреть на вещи проще. Какое хорошее правило!

Катя взглянула на Алексея. Он по-прежнему сидел, ссутулившись, уставившись на дорогу. Совершенно не похоже на него. Он ведь всегда такой быстрый, стремительный, прыг-скок, и след его уже простыл.   Почувствовав  её взгляд, Лёшка повернул голову. Лицо -  напряженное, но глаза – глаза снова смотрели так, будто он видел какой-то сон…
- Ну, так что? Поедем? – его голос прозвучал немного сдавленно, будто что-то мешало, какой-то комок в горле. 
Лёшка и сам не мог бы сказать, объяснить, что с ним сейчас происходит. Простейший самоанализ был ему практически недоступен, поэтому новое, незнакомое состояние, которое он не мог назвать словом,  пугало и в то же время захватывало его. Ему казалось, что если Катя скажет сейчас «нет», он расплачется, как ребёнок.  Невольно он перевёл взгляд на её губы, с внутренней дрожью ожидая ответа. Негромко, без улыбки, она сказала:
- Да.

***


- О чём ты думаешь? 
- Ни о чём.  Просто смотрю. Смотрю, как бежит река… На это можно смотреть бесконечно. Течение воды… оно завораживает.
- Ты как-то говорила, что не любишь реку.
- Говорила?
- Угу…
- Удивительно, что ты запомнил.
- Сейчас почему-то вспомнил.  Ты говорила, что море намного лучше.
- Гм… Лучше? Как можно сравнивать? Оно просто другое. Бескрайнее, солёное, и не течёт, а плещется…
- Я видел море. В Болгарии.  Чёрное.  Красивое…
- Наше море совсем другое.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Я видела и Чёрное море, и Балтийское, и Средиземное... И Северное, да… Они все такие разные.   Наше море тоже особенное,  у него своя, уникальная красота.  Жаль, что ты так и не приехал!
- Я приеду!  То есть, мы все вместе приедем,  с Даниилом, с Катериной…
- Нет.
- Почему – нет? Ты сомневаешься?  Приедем, вот увидишь.
- Я не сомневаюсь. Я – не хочу.
- Не хочешь?
- Да, не хочу. Не хочу, чтобы она приезжала.
- Хм… Ну, ладно. А почему?
- Лёш, знаешь, все мои друзья и знакомые считают, что я очень мягкий, терпеливый  и добрый человек.  Не знаю, со стороны, наверное, виднее. Но даже если и так, всё равно – я не святая.

Алексей наморщил лоб, силясь понять, что она имеет в виду. Какая-то странная, нелепая догадка проклёвывалась в его возбуждённом мозгу, но он никак не мог ухватить её, - так человек с неловкими пальцами не может ухватить кончик нитки, продетой в игольное ушко.
- Кать, я что-то не догоняю… - сказал он честно, и почти в ту же секунду внезапно соединил смысл её последних слов  со словами о «единственном человеке», что она проронила час назад, в кафе.  Его словно окатили ледяной водой с головы до ног, и он с полминуты ошалело смотрел прямо перед собой.
Катя вздохнула и легонько похлопала его ладонью по предплечью.
- Так что, извини, но я вас не приглашаю. А один ты, конечно же, не поедешь. Теперь уже нет. Ты не представляешь, как я… ждала тебя тогда, десять лет назад. Мечтала всё-всё тебе показать… Да, что теперь говорить!

Катя помолчала. Потом заговорила снова, негромко, спокойно, не спеша подбирая слова, словно размышляя вслух, и не сводя глаз с медленного течения реки:
- Знаешь, в жизни есть много вещей, которые можно исправить. Но много и такого, что исправить никак нельзя. А раз нельзя  исправить, значит, нужно просто выбросить это из головы.
Она взглянула на Лёшку и ободряюще улыбнулась ему.
- Нет, Кать, подожди. Я просто… я никогда не думал. Ну, не думал, что для тебя это так важно.  Я не думал, что такая девушка, как ты…
- Ну, какая – такая? – перебила его Катя, внезапно почувствовав, как в ней поднимается лёгкое раздражение.
- Ну, понимаешь, тут всё как-то… Кто ты,  и кто – я…  - пробормотал Лёшка смущённо.
-  А что тут понимать! Конечно, понимаю… Ты – столичный житель, а я – провинциалка, да ещё живу где-то у чёрта на куличиках. Думаешь, я не знаю, как вы тут нас, дальневосточников, называете?  Чилимы!  Конечно. И друзьям было бы стыдно сказать, что жена – не местная, из понаехавших…  - Она осеклась, сообразив, что зашла слишком далеко.
Лёшка смотрел на неё, широко распахнув свои светло-карие глаза, ошарашенный её злым тоном, её прямотой.  Он никогда раньше не видел Катю такой.  Она покраснела и отвернулась.  Не следовало ей это всё говорить. Не надо было так его обижать.  Но, что поделаешь! Что сказано, то сказано. Зато теперь он увидит, что она действительно не святая.
- Кать, послушай… Но ведь дело совсем не в этом, - начал было Алексей,  но Катя остановила его:
- Ладно, Лёш. Не будем больше об этом, хорошо? Прости меня, пожалуйста. – Голос её снова звучал спокойно и тихо, как обычно. – Всё произошло так, как должно было произойти. Всё устроилось. Каждый получил то, что он заслуживал.  Скажу даже так: каждый получил то, к чему сознательно или бессознательно стремился.  …Я опять непонятно говорю, да, Лёш?


Вода тихонько плескалась о берег. Старая берёза, под сенью которой расположились Катя с Лёшкой, чуть слышно шелестела листвой. Где-то в траве глуховато стрекотал одинокий  кузнечик.  На противоположном, низком берегу  сидел парень с удочкой, сидел так неподвижно, словно уснул. А может, и в самом деле уснул.  В тёплом предвечернем воздухе, наполненном ароматами полевых цветов, запахом травы, листвы и речной воды, была разлита томная полудрёма.
Катя закрыла глаза, вдыхая полной грудью. Лёшка молчал. Он сорвал какую-то былинку и долго  наивнимательнейшим образом изучал её, поднеся к самому носу.  Потом отбросил стебелёк в сторону и украдкой взглянул на Катю.  Она сидела, чуть откинув назад голову, и волосы, из которых она вытащила шпильки, мягкими тёмно-каштановыми волнами рассыпались по плечам.  Она сидела так близко, что Лёшка разглядел светлый пушок на её скулах  и россыпь маленьких коричневых родинок на чуть тронутой загаром тонкой  руке. Так близко, что он уловил слабый прохладно-цитрусовый аромат её духов. Странно:    он знал Катю столько лет, но никогда прежде не видел в ней женщину. А вот сегодня, теперь  вдруг увидел.

Одной рукой Катя оперлась о землю, другая – лежала на коленях, ладонью вверх, и Лёшка с интересом заметил  квадратик пластыря у основания  большого пальца.
- Кать?
- М-м-м?
- Что у тебя с рукой?
- Вражеские пули изрешетили.
Лёшка подавил смешок.
- Нет, я серьёзно.
- Обожглась вчера, когда пирог из духовки вытаскивала.
- Болит?
Катя почувствовала, как он осторожно взял её руку в свою.  «Вот, начинается…» - подумала она с горечью и, открыв глаза, мягко высвободила руку.
- Нет, не болит уже.  Знаешь, я вчера в Троицком с такой псиной познакомилась! Интересно, он чей-то домашний, или приблудный?
- А какой с виду?
- Огромный. Лохматый. С большими ушами, и на лбу – белое пятно.
- Так это Пират соседский!  А где ж ты его видела?
- Где-где… Прямо на дороге разлёгся – как его было не увидеть…
- На дороге?!  И он тебя пропустил? – Лёшка уставился на Катю, лицо у него вытянулось, а светлые брови полезли вверх.
- Ну да. 
-  Э-э-э…  Так он никогда никого из чужих не пропускает,  лает, пока дядя Миша не выйдет и не утащит его.
- Нет, думаю, ваш дядя Миша и не подозревал, что я прошла, - засмеялась Катя.
- Ну ты даёшь!  Прямо дрессировщица!
- Угу. Укротительница. Просто я люблю собак, и, по-моему, они отвечают мне взаимностью.  А может быть, ваш Пират просто очень умный и смекнул, что вовсе я не чужая. Разве я тебе чужая, Лёш?  -  Катя повернула голову, и снова Лёшка увидел близко-близко её  глубокие печальные глаза.
- Нет, конечно, - проговорил он, чувствуя, как «тяжёлый шар земной» медленно уплывает из-под него.

Но Катя уже снова отвернулась, поглядела вверх и вдруг испуганно ойкнула.  Лёшка тоже глянул на небо.  Прямо над ними оно было ещё чистым и голубым, но с запада двигалась громадная свинцово-серая туча. Берёзовая рощица и  луг на противоположном берегу, лишь несколько минут назад такие светлые, пронизанные солнечными лучами, теперь выглядели так, словно были написаны акварелью и сильно размыты.  Там, судя по всему, уже шёл дождь.  Проснувшийся рыбак спешно сматывал удочки и собирался.
- Ёлки-палки! – выдохнул Лёшка, вскочил на ноги и помог Кате подняться. 
Прогуливаясь, они ушли довольно далеко от машины, и теперь, если они не хотят вымокнуть, им придётся совершить приличный марш-бросок.

Сначала они просто быстро шли, а потом, не сговариваясь, припустили бегом. Туча, однако, несмотря на свою грузность, оказалась проворнее, и первые тяжёлые капли упали на землю, когда до парковки оставалось ещё метров сто.  В какой-то момент Катя немного отстала, и Лёшка, обернувшись, увидел, что она сняла босоножки и, держа их за ремешки, побежала по траве босиком. Всё вокруг быстро потемнело, гдё-то вверху глухо заворчал гром,  ещё и ещё раз,  и крупные капли зашлёпали по листьям деревьев, зашуршали в траве. 

Держась за руки, как дети, Катя и Лёшка подбежали к машине, и еда успели нырнуть в неё и захлопнуть дверцы,  дождь хлынул как из ведра! Лёшка машинально включил дворники, но в общем-то, это было ни к чему:  автомобиль как будто попал в столб падающей воды, и за сплошной стеной дождя лишь смутно различались очертания берега и рощи. 
Алексей посмотрел на Катю.  Она всё ещё учащённо дышала, и по её лбу и щекам медленно стекали прозрачные капли. Вынув из сумки две бумажные салфетки, она, не глядя, одну протянула Лёшке, а другой сама промокнула лицо. Потом пригладила намокшие волосы, скрутила в узел и заколола шпильками.
- Дурацкий климат… - сказала она, глядя на потоки воды за стеклами.
- Но всё-таки мы успели.
- Да, мы успели.
Катя повернулась к Лёшке, и тут он, сам не соображая, что делает, обхватил одной рукой её плечи, другой – талию,  и сильно прижался губами к её рту. Сердце у него колотилось, как тяжелый молот в груди, он чувствовал, как задрожало её тёплое, гибкое тело под тонким шёлком платья. Он ждал, когда её  губы ответят ему,  но тут она подняла руки и уперлась Лёшке в грудь крепко сжатыми кулаками.  Он оторвался от неё, медленно открыл глаза и убрал руку с её плеч.

- Вот это уж совсем ни к чему. – Катин голос звучал так холодно, будто это и не она сама говорила, а что-то звучало через неё.
Лёшка усмехнулся, потёр ладонью лоб.
- Извини.  Извини, это… само как-то вышло.
- Я понимаю. – Катя отвернулась, чтоб спрятать подступившие к глазам слёзы, и стала смотреть в окошко на дождь.

Время стало тягучим, как патока. Минуты ползли, отмеряемые  глухими ударами сердца. Двое в машине молчали. Был только шум дождя. Шум дождя и мягкое постукивание дворников.  Шум дождя и отдалённое рокотание грома.   Ровный, непрерывный шум летнего дождя.  И ещё – её настойчивые, горькие мысли. Мысли, которые она хотела, но не могла высказать вслух.

Когда серая завеса за стёклами заметно поредела,  все контуры стали чётче, а краски ярче. Туча прошла, небо посветлело  и поднялось, а местами  в его сером холсте уже проглядывали широкие голубые прорези.
Чувствуя тупую, давящую боль в груди, Катя попросила:
- Если тебе не трудно, отвези меня домой…в гостиницу. Пожалуйста.


8. Прощание

В тот день, когда Катя улетала домой, снова шёл дождь.  Она была рада этому: дождь – хорошая примета для путешественников. «Мама сейчас сказала бы: Москва плачет, тебя провожая» - подумала Катя.  Да нет, Москва вряд ли станет лить слёзы, провожая кого бы то ни было. Слишком многих она встречает и провожает: ежедневно, ежечасно, ежеминутно.  А вот тётя Нина всплакнула вчера, прощаясь с Катей. И долго прижимала её к себе, повторяя: «Приезжай, мой хороший, не забывай нас».  Конечно, она не забудет.  Конечно, она приедет ещё. Вот только бы не встречаться больше с Лёшкой.   Нет, она уже не чувствует ни боли, ни обиды, ни горечи, ни стыда, ни вины. Она уже сумела справиться с этим сонмом демонов, норовивших выжечь душу дотла. Всё перегорело, выгорело, растаяло, как горький дым. Тот странный июньский день, сначала такой светлый, лёгкий и радостный,  те долгие минуты молчания в салоне автомобиля под проливным дождём, - теперь всё казалось ей каким-то нереальным, увиденным во сне. И именно это ощущение нереальности, грёзовости  произошедшего больше всего помогло Кате преодолеть душевное смятение, овладевшее ею тогда.
Она помнила, как, не чувствуя под собой ног, вошла в просторный гостиничный холл, как брала ключ от номера, ничего не видя от застилавших глаза слёз, и как в этот момент к ней подошла её утренняя знакомая, Кристин. Если бы не она, Кате было бы очень непросто пережить этот вечер. Внимательно, понимающе взглянув на Катю своими льдисто-синими скандинавскими глазами, она с безошибочной женской интуицией, которая объединяет всех  правнучек Евы независимо от их национальности,  сразу поняла её состояние  и не стала задавать вопросов, а просто предложила поужинать  вместе.
После ужина они перешли в гостиничный бар и сидели там допоздна, накачиваясь…апельсиновым соком со льдом и разговаривая обо всём на свете.  Катя впервые в жизни пожалела, что не пьёт и вообще не переносит спиртное:  наверное, если бы она могла опрокинуть рюмку-другую коньяка перед сном, ей стало бы гораздо легче. Но в тот вечер её коньяком была Кристин: долгий разговор в полутёмном баре, необходимость слушать и понимать её своеобразный английский, самой подавать реплики,  -  всё это встряхнуло Катю, отвлекло её от навязчивых грустных мыслей, а главное – утомило её.  Утомило так, что поднявшись к себе в номер, Катя  едва смогла стянуть с себя платье, буквально рухнула на кровать и мгновенно уснула.

На следующий день она уехала в Петербург, где провела две недели.  Встреча с подругой, которую Катя не видела больше года,  близкое знакомство с изящной, величественной и чуть высокомерной северной столицей, которую ей раньше удавалось посмотреть лишь мельком…  Новые события, новые впечатления, новые эмоции, - всё это заслонило её воспоминания о пребывании в Москве, задвинуло на дальнюю, тёмную полочку её памяти,  притупив чувства и создав то самое ощущение грёзы, при-виденности всего, что было.   Теперь Катя искренне  удивлялась, почему поначалу она приняла так близко к сердцу этот довольно банальный и, в общем-то, невинный эпизод. Теперь ей всё представлялось совершенно ясным, вполне естественным и закономерным:  молодой мужчина, повздоривший с немного наскучившей женой, решил немного отвлечься и немного отомстить, и использовал для этого другую женщину, и по воле случая этой другой женщиной оказалась она, Катя. Ей хотелось верить, что это не совсем так, ах, да совсем не так! – но она усилием воли задавила в себе эту веру. И она понимала, что если бы не тот неожиданно застигший их ливень, не  та природная стихия, разбудившая в первобытные инстинкты в двух взрослых, разумных людях, - инстинкты, которые один сумел подавить, а другой – нет, -  последнего эпизода не произошло бы. Всё так и ограничилось бы разговорами, - попыткой диалога двух совершенно разных, далёких и чужих друг другу людей.
Почти двадцать  лет Катя носила в себе щемящее, горьковато-сладкое ощущение того, что они с Лёшкой – близкие люди, что их связывает какая-то невидимая нить.  И вот – один лишь день, проведённый вместе, лишь один нечаянный поцелуй, - и словно пелена упала у неё с глаз.  Она увидела перед собой совершено чужого человека.  Нет, она по-прежнему чувствовала тёплую привязанность к Лёшке, но привязанность эта была скорее привычкой её сердца, нежели настоящим, живым, пульсирующим чувством. Да, она что-то потеряла в тот июньский день под аккомпанемент  проливного дождя, но она что-то и приобрела.  Что?  Понимание того, что пора оставить  красивые детские иллюзии, пора сказать «Прощай!» той юной, наивной девочке,  терпеливо ожидающий, когда избранный ею герой прилетит за ней,  преодолев тысячи километров и перечеркнув ради неё  привычный и понятный ему мир.  Конечно, Катя знала всё это уже давно, даже ещё до того, как пришла весть о Лёшкиной свадьбе.  Знала. Но не хотела осознать и принять. Теперь это осознание пришло. И она, сначала с горечью, а потом с благодарностью, - приняла его.


***

Катя взяла такси, чтобы доехать до аэропорта. Водитель, молодой серьёзный парень, не очень-то похожий на обычного, «классического» таксиста,  внимательно посмотрел на свою пассажирку, когда она садилась в машину, и как показалось Кате, слегка улыбнулся, но не ей, а словно сам себе, своим мыслям.  Когда они попали в небольшую, движущуюся пробку, водитель включил радио и долго шарил по станциям, выискивая что-то.  Наконец, нашёл  и сделал звук чуть погромче.  Полуобернулся к Кате, расположившейся на заднем сиденье:
- Вам не мешает?
- Нет-нет, напротив даже… Спасибо.
Звучала  какая-то очень знакомая классическая музыка. Катя прислушалась, припоминая.  Ах, да… Григ. Сюита «Из времен Хольберга».  Она с любопытством глянула на лицо парня, отражённое в зеркале. Странное предпочтение для такого молодого человека, тем более таксиста.

Ей водитель оказался настолько любезен, что донес её чемодан до стойки регистрации и категорически отказался от доплаты или чаевых.
- Ещё я со своих земляков лишние деньги стану  брать!
- С земляков? – удивилась Катя. -  Вы?...
- Да, я из Приморья. Из Находки. Двоюродный брат переманил сюда два года назад, говорил, что здесь перспективы, возможности,  что найду работу по специальности. Наверное, для кого-то это всё и реально, но…. – он махнул рукой.

Катя с волнением и изумлением вглядывалась в симпатичное, интеллигентное  лицо. Спросила:
- А как вы определили, что я – приморская? Может быть, москвичка во Владивосток летит?
-  Ха! Москвичка! – он снова махнул рукой. – Во-первых, вы про говор-то не забывайте. Но это не главное. Наших приморских девушек здесь за километр видно…Москвички им и в подмётки не годятся.
- Ну-у-у… На вкус, на цвет… - рассмеялась Катя  и вдруг, впервые за истекший месяц путешествия остро почувствовала, как она соскучилась по дому, по родному городу, по морю.  Подумала:  «Как приеду – сразу на море!»  И, как будто прочитав её мысли, парень попросил:
-  Вы там передавайте от меня привет – морю-то.
- Обязательно передам. Скажу: дорогое море, большой привет тебе из столицы от…?
- Дмитрия.
- От Дмитрия, так и скажу. А сами-то вернуться не хотите?
- Очень хочу. Два месяца осталось по контракту – уж отработаю, и – домой! Жениться хочу, а здесь – просто не на ком, честное слово!
- Возвращайтесь. Спасибо Вам большое, и –удачи!

Ох, какой ветер всегда на лётном поле! Даже сейчас, под дождём, он  пытается вырвать из рук зонт и треплет волосы.  Катя осторожно поднялась по трапу, улыбнулась встречающей пассажиров стюардессе.  Через девять часов она будет дома.  И как бы поскорее «прокрутить» эти долгие девять часов!  Хотя, не такие уж долгие –дорога домой ведь всегда кажется короче. Вот если бы ещё и уснуть, как другие пассажиры, тогда время пролетело бы незаметно.
Она и уснула. Уснула сразу после того, как самолёт набрал высоту: свернулась калачиком в кресле, натянув до подбородка мягкий плед. Впервые в жизни она спала в самолёте.  Спала лёгким, безмятежным сном и видела во сне синее-синее море.

2010 - 2023