Старлей

Уходя по тропинке всё дальше, Палычу за спиной ещё долго слышались стуки колёс по рельсам, стальной женский голос из репродуктора и блазнился всепроникающий запах креозота. Вероятно, сюда, в низинку под насыпью, флюиды дёгтя спускались летом быстрее, чем аромат некошеных придорожных трав, которые стояли строем вдоль тропы и не думали зацветать под стать своим сородичам где-нибудь в поле или на лесной опушке. Будто принадлежность трав железной дороге была столь важна для этого, что они, как и поезда с машинистами, ждали особенной команды от чугунной бабы из репродуктора, проявляя своим видом торжество дисциплины и преданности работе в РЖД: цвести по своему расписанию.

С наступлением темноты тропа, по мере удаления её от насыпи и приближению к каналу, становилась всё опасней. Смеркалось всё гуще. Эта темнота за окном электрички Палыча и обманула полчаса назад.

Задремав, он услышал беготню по вагону: это «зайцы», отчаянная молодёжь, успевали выскакивать на перрон из поля зрения контролёров, за минуту пробегать назад и заскакивать в предыдущий вагон, который проверяющие уже миновали. Обычная суета. Но Палыч в полусне принял двухминутную остановку на крохотной станции за свою. Выскочил перед уже закрывающимися дверями на платформу. Автоматические двери закрылись. Поезд ушёл, увозя его телефон, вещи и документы, оставшиеся висеть в сумке на крючке под багажной полкой…

Мелочь, конечно. А всё равно неприятная.

Теперь, чтобы добраться до места, надо было у шлюза перейти по пешеходному мосту канал и выйти на нужное шоссе к городу, а там – может, кто и подсадит ночью в машину.

В чём у Палыча были большие сомнения. Но не оставаться же до утра на полустанке?..

До светящихся огней над шлюзом надо было шагать с полкилометра по скользкой тропинке, виляющей в траве между лужами, через которые добрыми людьми и рыболовами были настелены шаткие полугнилые гати из брошенного горбыля, пластиковых ящиков, покрышек и кирпичей. После дождей они превращались в неприятельские засады, а ночью - в «минные» поля, где подорваться не подорвёшься, а если поскользнёшься, то поднимешься с трудом. Точно грязный и злой. А Палычу только этого ещё и не хватало.

Количество комаров превышало здесь всякие таёжные нормы. Они кустились в траве гудящими эскадрильями и облепливали человека с головы до ног со звуком штурмующих «фокке-вульфов» под Мурманском в сорок втором году, чего память Палыча в себе держать не могла, но держала, однако. И держала довольно прочно после увиденной им в детстве картины «Фашист пролетел».

Палыч оступался, махал руками, ругался и не пасовал перед трудностями, движимый тайным милитаристским духом.  Поэтому, добравшись к ограждающим берег канала шлюзовым плитам, почувствовав бетонную твердь под собой, успокоился окончательно, почти победно. В свете прожектора с башни шлюза он рассмотрел позднего рыбачка, сидящего на раскладном кресле у парапета, в армейской плащ-палатке ещё советского образца. Не удивился, что военная тема продолжилась, и смело направился к нему в надежде стрельнуть пару сигарет на дорожку. «Свой брат-солдат не откажет в трудную минуту, проникнется, поймёт и даст! И не обязательно в челюсть!» - думал Палыч.

Метров за десять до встречи он перешёл на строевой шаг. Подойдя, приставил ногу и, приложив руку к козырьку бейсболки, негромко, но по всей форме представился:

- Здравия желаю! Командир танкового взвода старший лейтенант Думнов. Разрешите обратиться?

- Вольно… Обращайтесь, - раздался женский голос из-под капюшона с москитной сеткой. Дама внутри бесформенной плащ-палатки (неопределённой внешности и едва угадываемого возраста) даже не взглянула в сторону Палыча, продолжая наблюдать за кивками на донках.

- Не найдётся ли у вас… - произнёс Палыч растерянным голосом, - табачку… Папироски?

- Где ваш ИРП, офицер? – дама чуть повернула к нему голову, осматривая его с головы до ног. – Почему не по форме одеты?

- Виноват! Вещи следуют отдельно последней электричкой к месту дислокации. Вынужден был сойти с неё по причине собственной несобранности. Заспал. Выскочил из вагона не на той остановке. Двигаюсь в сторону шоссе номер сто семь. Форсирую канал по пешеходному мосту. Попытаюсь остановить попутку… По плану «Б».

- А по плану «А» что вам следовало выполнять? – голос под капюшоном посерьёзнел.

- Убыть в увольнение по возрасту посредством электропоезда и такси до места жительства… То есть регистрации… Вернуться в семью к жене и не разбудить, чтобы не получить взыскания.

- Провалили задание, старлей! – голова под плащ-палаткой неодобрительно качнулась. – У вас есть ещё три часа до рассвета. А мост через шлюз закрыт. На ремонте. Как собираетесь действовать? Советую позвонить, предупредить о халатности. И возвращаться на станцию для ожидания утреннего электропоезда… Есть такая возможность?

- Возможность отсутствует! – бодро и честно доложил Палыч. – Даже при предоставлении вами телефона. Номера жены не выучил наизусть. Деньги и карты остались в уехавшем вагоне. Буду оставаться при вас, пока не рассветёт. Без фонаря назад по тропе я ночью не пройду. Стар и подслеповат. Неуклюж. Прошу простить… Позвольте быть рядом?

Удилища стояли не шелохнувшись, но явно прислушивались к разговору.

- Позволяю, - подумав и вздохнув, ответила незнакомка. – С одним условием. Не болтать попусту. В процесс не вмешиваться. Не приближаться к снастям и креслу. Но далеко от меня не отходить. Тут запах от плащ-палатки важен. Через полчаса на шлюзе выпустят за забор овчарок для охраны. Они вас не знают. Возможны непредвиденные конфликты. Вам в войнушку поиграть – как два пальца, а у меня леска может запутаться. Как поняли?

- Так точно! Понял!

Военная дама оглядела Палыча ещё раз, так и не показывая своего лица под сеткой. Сунула руку в карман и извлекла оттуда пачку «Беломора», бензиновую «зипповскую» зажигалку и баллончик со средством от комаров.

- Подойдите ближе, лейтенант! – скомандовала она, Палыч сделал три шага вперёд. – Повернитесь… Так… Ещё… Ещё… -   побрызгала дама на него из баллончика. – Достаточно!.. Вот вам две папиросы на три часа. И зажигалку не забудьте вернуть. Трофейная. Дорога как память.

Приняв подношение, Палыч внимательно осмотрел древний бензиновый агрегат и восхитился его сохранностью.

- Если не секрет, откуда у вас это дивная вещь, офицер?

- Вьетнам… Я там родилась, - просто ответила дама. – Это подарок отца. Он там служил инструктором одно время.

- ПВО?

- Лишние вопросы задаёте, старлей… Покурите в сторонке. И не отвлекайте. Скоро уже прикормка сработает. Не до вас будет.

Пал Палыч сел метрах в пяти на какой-то чурбачок, прислонившись спиной к парапету, и долго мял каменную папиросу в пальцах, стараясь размягчить внутри бумажной гильзы спёкшийся от времени табак. Прочитал на пачке: «Ленинград. Фабрика Урицкого…» Прикусил мягкий мундштук, прикурил, затянулся и поплыл с дымом по каналу, выдыхая жёсткий никотиновый туман далёкой молодости. Дым «Беломора» знаком и этой воде за парапетом, канал «им. Москвы» тоже на пачке обозначен.

«А баба молодец. Не глупая и не жадная…» - подумалось ему. Папироса погасла. Палыч не стал её разжигать вторично. И задремал в полном покое и умиротворении. – «Не перевелись ещё на Руси смелые женщины. Могут и за себя постоять, и мужика на место поставить. Надо утром разглядеть её хорошенько…»


Тут надо бы уведомить читателя, что возвращался Палыч от стариков-родителей, заезжал к ним на пару дней, и выспаться в отеческом доме не успел.

Мать-старушка была больна той последней болезнью, что не позволяет надеяться на выздоровление. Она редко вставала с постели, слабо двигалась и не узнавала, просыпаясь, даже близких людей.

Отец, которому было тоже за девяносто лет, огораживал её кровать на ночь стульями, подтыкая к их спинкам подушки для того, чтобы больная ненароком не скатилась во сне на пол и не повредила себе что-нибудь при падении. Такое уже случалось. Отцу с огромным трудом удавалось её уложить обратно: сил его не хватало для этого. Поэтому каждая ночь была для стариков испытанием. И Палыч во время своих редких приездов брал на себя ночные дежурства у кровати матери, прислушиваясь к её дыханию и к беспокойному, прерывистому храпу отца, который по привычке затихал на секунды, чтобы услышать в ночи мать.

Утро и день они с отцом проводили в разговорах о болезни и лекарствах, ожидая, когда старушка проснётся. Чаще всего её приходилось будить, чтобы дать таблетку, покормить и отвести в туалет. Какое-то время она бодрствовала, усаженная ими в кресло. Паша причёсывал её серебристые седые волосы, мыл мамины ноги и стриг, если удавалось, ногти на руках и ногах. Пытался разговаривать с ней. Но от мучительных головных болей и вынужденной неподвижности старушка быстро уставала от общения, прикрывая глаза. А открывая их – вновь не узнавала собственного сына. И взгляд её был испуган. И Паша со смущением вновь называл себя по имени, пытаясь оживить её память.

Как-то, в момент редкого просветления, мать призналась, что она помнит всё, но в её голове поселился кто-то другой, который не хочет, чтобы она помнила и вспоминала о чём-то. Этот «злой мозг» жестокий мучитель её памяти, и как только она начинает о чём-то догадываться или вспоминать, тот карает её страшными головными болями. Заставляет закрывать глаза и забывать прошлое и настоящее.
 
«Добрый мозг» пропадает где-то, а этот «злой мозг» руководит ею. И бороться с ним она уже устала. И при сильных болях молит о расставании с ним. Но он из неё не уходит. Пока не уходит, мучитель…

Родители жили в одной и той же квартире в маленьком городке вместе уже семьдесят лет. В отсутствии Палыча и его старшего брата за ними приглядывала женщина, приставленная к ним социальной службой. От больниц и приютов, санаториев и домов престарелых отец отказывался категорически, так же, как и от переезда к детям и внукам. Говорил: «Поздно уже… Ей здесь привычнее. А уйдёт, и мне смысла жить не останется. Следом за любимой пойду, чтобы вас, детей-стариков не мучить. Внукам проблем не создавать. В правнуках добрую веру сохранить… Пожили вдоволь в счастии, вовремя место для других освобождать надо…»

Разбудил Палыча звук колокольчиков на донке. Он повернул голову в сторону рыбачки: та не спала. У неё на голове уже горел налобный фонарик, а руки держали спиннинг упёртым в колени. Сдёрнутый с верхушки колокольчик зеленел на бетоне поодаль. В тишине слышно было жужжание трещавшего фрикциона в катушке. Палыч по звуку сразу догадался, что это попавшаяся рыба разматывает тяжёлую снасть, а женщина тормозом умело руководит натяжением лески, не давая ей оборваться под тяжестью добычи. Когда треск прекращался, рыбачка затягивала фрикцион и подтягивала шнур на себя, поднимая удилище. А опуская его, успевала намотать на катушку остаток выбранной лески, тем самым сокращая расстояние между собой и добычей.

Наблюдать за этим Палычу, понимающему рыболову, было в удовольствие. Рыбачка не суетилась, не делала ни одного лишнего движения: вела себя как уверенный в себе и своем оружии профессионал-охотник, уважающий добычу только за то, что она вовремя оказалась на своём месте. А что дальше делать – охотник знает. Не ошибётся. Мешать своей помощью специалисту в такие моменты нельзя. Можно схлопотать по полной…

И уж как ни хотелось Палычу подойти поближе и посмотреть, что за трофей такой дама поднимет из воды, он сдержался и не сделал ни шага в её сторону. Позволил себе лишь встать и молча заглянуть за парапет в воду в направлении охоты.

Борьба длилась недолго. Минуты через три рыбачка встала со стула, легла животом на бетон и, одной рукой держась за леску, а вторую опустив в воду, вытащила за губу метрового сома на поверхность, обнаружив в себе немалую силу. Потом, прижав сому голову коленом, вытащила пассатижами из глубины рта большой крючок и, проколов рыбе кожу под нижней губой торчащей из бетона арматуриной, оставила извиваться на берегу неподалёку от себя.

В полной тишине, не выражая никаких эмоций по поводу пойманного трофея, она стала насаживать на крючок огромных червей, наверное выползков, толщиной в её палец, и насадила их столько, что крючка из их шевелящейся под её фонариком «горгонистой», безобразной кучи, едва умещавшейся в женской ладони, видно не было. Оснастив донку, она ловко забросила её на фарватер канала и села на своё место.

И действия эти, от поимки до заброса, заняли у мастерицы не более двух минут.

Палыч, связанный честным словом, всё-таки нашёл нужным похлопать даме в ладоши в знак восхищения. Та не сразу, но по окончании оваций всё-таки обернула голову в его сторону и поманила к себе пальцем. Палыч послушно сделал несколько шагов, подойдя ближе.

- Разомните папиросу, - попросила она.

Достала из кармана влажные салфетки и тщательно вытерла руки, пока Палыч мял «беломорину».

- Раскурите её, лейтенант, - приказала дама командным голосом, закончив своё занятие.

Палыч выполнил приказание, чуть не закашлявшись в спешке.

- Давайте её сюда! – протянула она руку и подняла москитную сетку…

***

Жена встретила Палыча на пороге квартиры испуганная и заплаканная, причитая сорванным от рыданий голосом:

- Где тебя носило, старый дурак! Ну, как так можно? Выскочить на ходу, вещи забыть, деньги, документы! Если бы не добрые люди, я уж не знала, что и думать! Родителям уже хотела звонить по твоему телефону! Слава Богу, кто-то заметил, подобрал в вагоне и домой принёс!..

- Правда?! – удивился Палыч, едва освободившись от её объятий и отставив большой гарбичный мешок в сторону на резиновый коврик.  - И сумку и рюкзак вернули?

- И даже трубку твою с табаком не забыли! Дай им Бог здоровья… Какая-то молодёжь шебутная… Но совестливая… Говорят, что утром поедут тебя на этой станции искать. Мол, они виноваты, что проглядели деда-безбилетника…

- А-а, эти!.. Я помню!.. Надо же!.. Да успокойся ты, всё нормально обошлось… И мне женщина одна, рыбачка, добраться помогла, денег дала на электричку и на такси… Вот ещё и сома подарила, сказала, что трёх таких домой не дотащит…, гляди крокодил какой, с пудик весом!

Палыч вновь ухватился за мешок и с усилием оторвал его от пола, улыбаясь.

Жена помрачнела и вытерла слёзы. Посмотрела на Палыча с подозрением:

- Сом?! Так ты с ней рыбу всю ночь ловил?.. Вот оно что… А я-то думаю, чем от тебя так пахнет?.. Седина в бороду – бес в ребро… Постыдился бы… А я-то тут полицию и родственников чуть на ноги не подняла! Да-а, слов нет… Как был шалопай, таким и остался!.. Помойся и спасть ложись, горе ты моё.

Она отвернулась и опустив плечи ушла к себе в спальню, приговаривая:

- И ведь улыбается ещё… Конечно, со мной так можно… Ты бы к родителям своим в таком виде припёрся! Вот бы мать тебе всыпала по первое число!

Палыч постоял ещё в коридоре с растерянной улыбкой, вздохнул и потащил за собой мешок с рыбой в ванную, решив, что и хорошо, что так получилось. Теперь жене не придётся рассказывать, как та рыбачка на его маму оказалась похожей. Той, какой мама была лет сорок назад, когда ему очередное звание присвоили. Видно, что её «добрый мозг» не спит, а бродит где-то, уходя из старушки по ночам не зря. Вот и сына в очередной раз выручил. И подарочком наградил.

Палыч разделся, вытряхнул сома в ванную, встал рядом с ним и открыл душ, припоминая, как выловленных сомов мама в детстве его готовила. Но так и не вспомнил. Видно, и у него что-то с памятью началось… А вот водка «Старлей» в холодильнике после 9 Мая так точно ещё осталась!

«Её и выпьем за родителей!» - решил Палыч и громко запел под бьющей в седую голову струёй:

«Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны:
В строю стоят советские танкисты —
Своей великой Родины сыны.»

И тут сом шевельнулся у него под ногами и вильнул хвостом в такт…