Валентина

               

Валентина Малоросиянова работала в типографии наборщицей шрифтов, когда Народный Комиссар по Иностранным делам Вячеслав Молотов вдруг объявил о нападении на Советский Союз фашистской Германии. В многодетной московской семье из шести сестер и одного брата она была младшей. По природе бойкая и озорная, не посоветовавшись ни с кем из близких родственников, не долго раздумывая, подала в райвоенкомат заявление пойти на фронт. В первые дни войны майор Головенкин был завален прошениями добровольцев, сказал ей: «Ждите!», и целый месяц Валентина находилась в ожидании вызова. По утрам тайком от еще спящего отца она первой заглядывала в почтовый ящик, чтобы перехватить ожидаемую повестку, но военкомат не отзывался. В свои двадцать лет пришлось  учиться терпеть и страдать.

Ее подруга по совместной работе Люся, от самой Валентины знала ее тайну, и каждый день до начала смены старалась успокоить ее, объясняя задержку с ответом поиском для нее места воинской службы. Наконец, наступила долгожданная радость.
Майор Головенкин весь подтянутый, в синей с красным околышком фуражке НКВД, с лоснящимися выбритыми щеками, перехлестанный крест - накрест ремнями, с блестящей, как солнце, пряжкой, сидя за столом, держался прямо.  Потребовал паспорт. Внимательными, подозрительными глазами проверил сходство фотографии с подлинным лицом. Впервые на военной службе он занимался мобилизацией женского пола. Проверка документов у еще штатских барышень, держала майора в напряжении. Взволнованные и безучастные, игривые и робкие, прямой наводкой или палящие из-за угла они стреляли и попадали в цель каждая по-своему, в зависимости от внешности, воздействуя на его суровую маску. 

- Малоросиянова, направляетесь на курсы противовоздушной обороны в подмосковное Алабино. Завтра явиться на сборный пункт. При себе иметь кружку, ложку и питание на двое суток. Дальнейшие указания получите по прибытии в пункт назначения,- сказал и вручил предписание.

Полигон встретил крытый брезентом грузовик осенней непогодой. Небо было затянуто ровной сероватой дымкой. Дул сырой ветер, Накрапывал унылый дождь. Четко вряд стояли огромные, направленные на запад стеклянные прожектора – абажуры. Чуть вдали, словно клумба из цветков табака, автомобиль со звукоулавливателем. ЗИС-5 с прищуренными фарами припарковался рядом с неглубокой лужей. Шофер, ежась, вылез из кабины, с грохотом о кузов открыл задний борт и замер в ожидании высадки девушек. Новобранки, кто с рюкзаком, кто с небольшим чемоданом, кто просто с авоськой выпрыгивали на землю, разбрасывая во все стороны брызги. Валентина прижала сумку к себе, зажмурилась и прыгнула, точно в омут, вниз. Не удержалась на ногах и ахнула посредине лужи,  громким вскриком вызвав помощь шофера, который протянул к ней руки.
- Давай, помогу,-  сказал он, удивляясь, невесть откуда возникшей у него армейской любезностью. Взял сумку с мыслью, как подсобить, отряхнуть задницу, на которой остались размазанные суглинистые следы и осыпанные мелким бисером – капли воды. – Подожди, принесу чистую тряпку. Оторопевшая Валентина слабо улыбнулась.
- Да вы не беспокойтесь. На мне все быстро сохнет. Горячая я.

Вдали между одноэтажными белыми постройками появился высокий, гнутый старшина. Идет твердым, почти строевым шагом, громыхая сапогами. Широко размахивает руками, то ли показывает прибывшим новичкам предстоящую совершенно другую строгую жизнь, то ли выправкой хочет сразу же завоевать авторитет командира. Зорко всматривается в новобранцев. В гарнизоне ползли слухи: должны поступить женские кадры, с которыми старшина не имел опыта работы. Воинский устав – есть воинский устав. Нужно строго исполнять. И он уже прикидывает, как  разместить молодых красноармейцев (может лучше их называть красноармейками), подобрать обмундирование, вечерами без баловства организовать проведение досуга. Уже сейчас замечает: «Начало службы начинается прямо на плацу с очистки юбки - не уставных отношений». Зозуля подходит к грузовику, выбирает сухое место, принимает стойку «смирно», вытягивает вбок левую руку, командует: « В шеренгу становись!» Некоторые смышленые девчонки пристроились к старшине в продолжение его руки. Другие не зная, куда девать сумки, ожидая подсказки, остались стоять, где застала команда. 

– Ступай в строй,- посоветовал шофер, возвратил ридикюль, захлопнул борт машины, завел мотор, улыбнулся, приветливо помахал рукой и уехал, разом покончив с возникшей армейской любезностью. Она заняла место ближе к концу загнувшейся шеренги, откуда можно было видеть весь строй. Соседка справа с открытым зонтиком участливо предложила встать под него.
- Спасибо, вместе не уместимся,- ответила Валентина. Такая забота чужого человека потянула к знакомству. – Как тебя зовут?
- Клавдия. Можно просто Клава.

Вблизи Зозуля гляделся большим коренастым хохлом, с иголочки в подогнанной по стати гимнастерке, в широком ушастом галифе. Раньше исправно служил в роте по материальному снабжению. Благодаря выправке и сохранности на складе от лиходейства обмундирования и расходных материалов, дождался  повышения рангом до старшины. Поручили заниматься школой молодого бойца.  Доверили готовить новобранцев к службе в строевых частях красной армии. А что Зозуля любил властвовать, что чувствовал себя строгим начальником, прибывшим девчатам предстояло еще узнать.
- Прекратить разговоры!- скомандовал старшина и замер в ожидании полной тишины.
– Направо! – зычно произнес он, под услышанную команду повернулся по солдатски и обычным четким, почти строевым шагом, широко в такт правой ноги размахивая руками, пошел к казарме. Призывницы, словно ребятишки в детском саду, гуськом засеменили за старшим. Его образцовая, шестидесятишаговая ходьба в минуту увеличивала между ними дистанцию. Армейская смекалка подсказывала оглянуться, подстроиться под совместное движение с колонной. Уставные правила - вторая на службе конституция - предписывали в строю не оборачиваться, и он их четко исполнял.

В казарму девушки входили, как в божий храм, склонив голову, конфузливо, неспеша. Перед дверью усердно шмыгали о широкую цементную плиту подошвами, счищая дорожную грязь. Оглядывали помещение с запахом карамельной прохлады и безлюдности. Старались куда-нибудь встать, да так, чтобы не мозолить глаза  старшине.
- Внимание! В подсобке получите постельное белье и обмундирование. В каптерку положите личные вещи. Взять привезенную еду, - объявил Зозуля и в начавшейся суматохе стал внимательно следить за каждой девицей.

Барышни глазами крутили в разные стороны в поисках загадочных помещений. Звучало: «Где каптерка ?» . . . « У кого получить белье?» . . . «Здесь есть уборная?». Валентина увидела открытую дверь, за которой виднелись полки с армейской амуницией. Она позвала Клаву, которая в углу скрытно пыталась отряхнуть зонт.
– Пойдем, получим вещи,- глядя на образовавшуюся на полу сырость,- сказала Валентина.
Клава быстро сложила разрисованный красными аквилегиями китайский зонтик и заметила образовавшуюся лужу.
– Быстрее, старшина может увидеть. Щеки ее порозовели, лицо приняло испуганное выражение. В подсобке выдали гимнастерки цвета хаки, темно-синие юбки, кирзовые сапоги и шинель. Все новое, солдатское. С кучами обмундирования они пошли в казарму, где уже дожидался старшина. Быстрым взглядом у каждой оглянул поклажу,  остался удовлетворен. Указал на две свободные кровати, стоящие изголовьями к стене и образующими с придвинутыми к ним тумбочками замкнутое пространство, будто незаселенное общежитие. Быт здесь выветрился. Не брезгуя, можно было переодеться.

Все происходило по-военному. Заправили кровати. Сменили одежду. Амуниция была одного размера. Под гимнастерками одинаковыми выглядели округлившиеся груди. Некоторые, снимая одежду, отворачивались, вставая к старшине спиной. Он смотрел, ломал голову: «Как быстро, по-военному одеть юбку через голову или поочереди запускать в нее ноги?»  На глаза попалась новобранная Бася Гуськова, дородная блондинка с раскинутыми  в стороны непомерными грудями, вечно требующими чужого внимания. Когда она шла по коридору за одеждой, в такт шагу ее женственность непринужденно, как накаты волн, царственно колебалась. «Как с таким грузом завершить школу молодого бойца?» - мелькнула у Зозули гнетущая мысль, и он с досады беззлобным голосом плюнул в воздух. Вопросов копилось - не подсчитать. Требовалось шевелить мозгами, а опыта не хватало.

Гражданская одежда стала чужой, оказалась не нужной. Ее свернули в узлы и положили в каптерке на деревянную полку. Ни с чем несравнимое чувство: обрываются последние запахи родных мест. В силу сложившихся обстоятельств женщина по характеру становится мужчиной. Всю нежность, игривость война отбирает. Остается только борьба за жизнь.
Валентина вспомнила дом, воздушные тревоги. От бомбежек все прятались в подвал. Молились богу. Здесь на полигоне среди служащих мужчин и мобилизованных девушек она почувствовала уверенность в верном решении идти служить. Теперь ждала завершения обучения и отправки в действующий полк.

Батальон собрался дружный. Все из Москвы и Подмосковья. Клавдия оказалась деловой. Быстро завоевала общее доверие. Зозуля приметил ее контактность и назначил старшей, чтобы помогла разобраться в женской казарменной жизни. Занятия чередовались то в классе, то на открытых площадках, где находилось оборудование. Недавно прибывший на службу преподаватель, младший лейтенант, на демонстрационной доске развешивал плакаты и рассказывал о материальной части вооружения. Холостяцкими глазами прошелся по женской аудитории. У всех все было одинаково, точь в точь: одежда, запах одеколона, уложенные на стол руки, стиснутые под столом колени. Разнились прически, глаза, уши, даже у некоторых слегка подкрашенные губы. Здесь уставные правила прекращались. Начинался разнобой. «В течение учебы можно будет выбрать привлекательную слушательницу и индивидуально объяснить ей тонкости работы различных специальностей в противовоздушных войсках» - навязчиво сидело в голове младшего лейтенанта. Остался довольным возникшей мысли, отложил дело на будущее, завершил урок, у двери молодецки оглянулся, дескать, знай наших, и покинул  класс.
– При виде стольких девчат лейтенант растерялся, стал обычным парнем. Наверняка думает, его холостяцкая жизнь увлечет любую девочку,-  сказала Клава, слегка сконфузившись от воспоминания.
– В военном гарнизоне, как правило, живут замужние женщины,- не обратила внимания на конфуз подруги Валентина. - Я тоже удивилась  солдатской любезности, когда испачкала юбку. Шофер быстренько смекнул почистить мне сзади, но не успел.

Школа молодого бойца завершилась точно в двухмесячный срок. Развернутые по всем фронтам части ПВО проводили реорганизацию. Мужчины переводились на передовые рубежи, их места занимали девушки. Валентина вместе с Клавдией попали под Воронеж. Романтика обучения прекратилась. Начальник прожекторного дивизиона, лейтенант Петров включил их в состав двух других ранее прибывших бойцов. Валентина окончила музыкальное училище, имела динамический слух, способный живо определять громкость звучания. Хотела работать со звукоулавливателем, но из-за нехватки личного состава была поставлена к прожектору первым номером на поиск самолетов. Клавдия стала вторым номером - к управлению вольтовой дугой. Прибывшие ранее девушки Аня и Мария выполняли роли связиста и шофера.

Приближались сумерки, темнеющее небо напоминало пустующий ринг. Все погрузилось в загадочный мир, наполненный неизвестностью и угрожающей тишиной. Еще до начала войны Петров служил в войсках ПВО, видел, как в последние годы усложнилась техника, погрубели устные приказания командиров, ужесточился казарменный быт, среди солдат в разговорах больше слов произносилось вперемежку с матершиной. Появились неопытные, необстрелянные девушки. Ночь превратилась из времени любви в пору угроз.

– Как звать тебя? – в землянке, притаившейся в свете лампы «Летучая мышь», раздался голос Петрова.
– Валентина.
– Откуда будешь? 
- Из Москвы. Работала в типографии, добровольно ушла на службу в армию,- с нескрываемой в душе, но невидимой снаружи гордостью, ответила она.
– А тебя как величать?- обратился лейтенант куда-то во мрак.
– Клава, я тоже из Москвы,- произнесла тень.
– Пугать не буду. Сами соображаете, на фронте жизнь - на грани смерти,- понизив голос, сказал Петров. - Немцы непрерывно бомбят близлежащий аэродром. Необходима быстрая реакция. Ваша задача слушать команду и четко выполняй . . . - внезапно остановил Петров знакомство и замер. Он стоял и вслушивался в темноту.
– Слышу неприятный вой,- вдруг откуда-то из никуда раздался голос Клавдии.
– По местам,- внезапно скомандовал Петров, и вместе со всей командой быстро вынырнул из блиндажа.

Медлительная луна выползла из-за горизонта и остановилась на руке Валентины, держащей маховик прожектора. Далекая пальба плыла в воздухе, неспеша приближалась. Вдали небо было исполосано лучами прожекторов, которые взад-вперед медленно шарили  сумрачное пространство.
– Дать луч!- жестким голосом раздалась команда Петрова, и дивизион подключился к работающим соседним станциям ПВО. Их примкнувший луч вдруг натолкнулся на вспыхнувшую точку, будто в крестьянской избе зажгли керосиновую лампу. Стрелы других прожекторов со всех сторон бросились помогать, удержать ее. Вокруг, как цветы незабудок, появились белые  вспышки. Вой усилился, завыл надрывно протяжным, захлебывающем звучанием. Слышны были дрожь, трепет, стоны, плач, словно звучала музыка Иоганна Себастьяна Баха.

Фронт противоречиво дышал. В воздухе шла неравная борьба. Лавины Мессершмитов круглые сутки старались разбить все то, что находилось на земле. Отчаянные истребители МиГ-3 принимали неравный бой, каждый раз возвращались домой, теряя братьев по оружию. Для сокращения своих потерь, враг старался бомбить в ночное время.
– Девчата, мы первые обнаружили Мессершмит. Его сбили зенитчики. Готовьтесь к трудной ночи,- наставительно сказал лейтенант Петров и по родительски сочувственно оглядел собравшихся бойцов. Каждая растерялась, не зная, как готовиться к возможному бою. Наступила первая ночь без мужской поддержки, без мужского локтя.

Наскок летающих фашистских сундуков произошел по всей линии фронта. Во время налета, когда выли сирены, ухали пушки, расчет почувствовал уверенность от контакта с мощным прожектором, направляя в небо, будто прямой удар в кулачном бою на ринге, слепящие лучи. Лейтенант Петров заметил, что Мессершмиты изменили цель бомбежки и летят в сторону позиций дивизиона. Чуть вдали раздались первые взрывы бомб. Словно стена дождя, приближалась стена взрывов, но огненный шквал прошел стороной. Так произошло знакомство с реальной войной.

Разбор завалов, передислокации в другие места, временами отсутствие полевой кухни, добыча прозапас еды при полевой жизни – вся эта  солдатская работа следовала за дивизионом. Много дорог командой лейтенанта Петрова было исхожено, много воздушных налетов было выдержано. Бог хранил их от смертельной напасти. В соединении появилась радиотехника, начавшая вытеснять старую ПВО. Ожидалось расформирование прожекторного дивизиона.

Кратковременное затишье вновь сменилось командами тревоги. В который раз слышались взрывы бомб. В который раз видели, как бомбят соседей. Включили луч …

Спасительная тишина не наступала. Лейтенант открыл глаза. Он лежал под отлетевшей частью защитного щита. Высовывающаяся из разорванного галифе нога была окровавлена и выглядела, как чужая. Ощущая нудную боль, выбрался из под обломков прожектора и огляделся. С треском догорали разбросанные клочья маскировочных чехлов, валяющиеся канистры со смазкой, обрывки кабеля. Боец Валентина, опершаяся всем телом на маховик, замерла на боевом сидении. Боец Клавдия и другие девушки бездвижно лицом вниз лежали на земле. Тела их были устремлены в сторону леса. Петров, припадая на раненную ногу, добрался до блиндажа. Связь со штабом молчала. Как мог перебинтовал рану, выбрался из укрытия и вдруг заметил - ближайшая девушка шевельнулась. Лейтенант приблизился к ней. Она лежала набоку с полуоткрытыми глазами. Застывший взгляд был полон безжизненного покоя. 
- Аня! – позвал Петров в полголоса, как зовут спящего,  - жива? Он взял ее руку и пожал с непонятным восторгом.  Его голос словно разбудил девушку. Глаза ожили.
– Что случилось? – губами спросила она .  Попыталась приподняться. Увидела боевую площадку, точно бурелом из кусков перекрытий блиндажа, прожектор с разбитым глазом, размотанные катушки провода –  все вокруг воронки от авиабомбы. Рядом лежала Мария, недалеко от нее Клавдия. Аня закрыла глаза, чтобы не расплакаться. Петров  заметил слезы и улыбнулся доброй улыбкой от воскрешения одного из бойцов.

Взрываясь и грохоча внутренностями появился грузовик ГАЗ-АА с огромными розовыми крестами на боках кузова и высовывающимися из-за кабины черными баками. В военной форме с висящими через плечо противогазами и со вздутыми саквояжами из машины вышли мужчины- врач и женщина- медсестра. Они ходко направились к лежащим девушкам, наклонялись, снаружи пытаясь определить степень ранения. Внешне ран не было, но подряд всем засучивали рукав гимнастерки и делали укол.

С другой стороны кабины с висящей на поясе саперской лопаткой появился солдат- шофер, который ухватился за борт, поставил ногу на колесо, другой ногой, будто гимнаст на коне, взмахнул высоко вверх и мигом оказался в кузове. Подошел к ближнему газогенераторному баку, похлопал по крышке, словно подбадривая перед операцией, открыл его и лопаткой из ящика начал загружать древесными чурками.

Последним бойцом, застывшим будто мраморный барельеф стахановки- трактористки на ВСНХ, стала Валентина. Врач, многократно дергая, никак не мог оторвать от маховика прожектора ее цепкие руки. Она, как ребенок, у которого отнимают любимую игрушку, крепкой хваткой держала штурвал, пока вдруг не открыла глаза.
– Откуда чужой мужчина? – неприязненно спросила Валентина  у стоящего рядом лейтенанта Петрова, не дождавшись ответа, откинулась назад и отпустила маховик.
– Успокойся! Тебя осматривает военный врач. Возможно ты ранена.
– Не буду раздеваться! – прижав руки к груди, запротестовала она. – Я здорова. Ни один мужчина не видел меня раздетой.
– Нормально, - пытался лейтенант Петров угомонить Валентину. – Никто тебя не собирается раздевать. Если потребуется, поможет медсестра.

Капризы рядового бойца возмутили военного врача, и он не стал делать укол. Захлопнул саквояж и приказал через лейтенанта всему составу прожекторного дивизиона сесть в кузов машины. Их привезли в школу, переоборудованную в госпиталь. Одели в синие байковые халаты, разместили в географическом с еще висящими на стене картами классе, где в ряд уже стояли железные кровати с пружинными матрацами, на которых лежали стопки постельного белья. Парты были сдвинуты ближе к двери, но вынесены не были. Вспоминая преподавание Зозули, девчата выбрали кровати, расстелили постели и сели, в ожидании начальства.
Появился офицер с двумя шпалами на вороте гимнастерки - знак высокого начальства.  Лицо доброе, доверчивые складки улыбки, слоновой костью блестит бритая голова.

– Здравствуйте, товарищи! –доброжелательно, но со строгостью произнес он, глядя на рядом стоящую Валентину. Все невольно встали (так учил старшина, когда входило начальство). – Прошу садиться. Мягкие кровати заглушили звуки делового рассаживания. Девочки затихли, сосредоточились на глазах подполковника.
– К сведению, у троих из вас со здоровьем полный порядок, и через два дня отдыха будете направлены в Саратовский прожекторный полк. Мягкие кровати вновь скрыли волнительное ожидание теперь от сохранившегося наказа лейтенанта Петрова «на фронте жизнь-на грани смерти».         
– Боец Малоросиянова, - продолжил  подполковник, - переводится в стационарный госпиталь на лечение. Он вытянулся, кивнул, стараясь как бы поставить точку в судьбах бойцов, покинул помещение.

Клава взглянула на  подругу, с которой жизнь неожиданно разлучала.
– Как поправишься, попросись к нам в расчет,- с надеждой на скорое выздоровление сказала она и обняла ее за плечи. Валентина стояла молча, будто раздумывала над словами. Голова ее чуть- чуть вздрагивала, казалось от волнения.
– У меня есть анальгин,- заметила Клавдия ее подергивание.- Выпей, все пройдет. Валентина чуть отстранилась и с удивлением взглянула в глаза подруги.
– Когда я пью анальгин, голова делается не своя на несколько часов,- сказала Валентина. – А когда он в теле кончается, опять начинается боль.
Клавдия взглянула на подругу, будто хотела убедиться в остроумной шутке, но, почувствовав неодолимую уверенность, промолчала. Такое объяснение, словно последний след от атаки фашистов, наводили на мысль отвлечься, увести в сторону от недавнего происшествия.
– На гражданке был парень? – спросила вдруг Клавдия, заботливо помогая сесть Валентине на кровать.
– У нас строгие родители. Если увидят недозволенную шалость, запрут на замок, - чуть смущенно сказала Валентина. Тема разговора привлекла других однополчанок. К задушевной беседе тянулись все. Никто не представлял конца войны. Хотелось помечтать о будущем, о семье. Для раскрутки посиделок использовали откровение Валентины.
–Так у тебя до сих пор не было дружка? – удивилась одна из них.
– Не попадались толковые,- сказала она куда-то в сторону и задумалась. Неуместно возникла тишина.
– Девочки, проводим Валентину по-русскому обычаю,- смекнула Клавдия.- Сейчас сбегаю в сельпо, куплю вина и выпьем за ее здоровье. Все оживились, скинулись и отправили Клаву за покупкой. Надо было схитрить, пройти через КПП (Контрольно-пропускной пункт), найти продуктовую лавку, решить с посудой для вина, где взять штопор, как пронести бутылку в палату.

Шел шестой час полукороткого осеннего дня. Дневная суета госпиталя успокоилась. Реже в коридоре мелькали белые халаты. Клавдия переоделась в военную форму, дождалась отсутствия в коридоре людей и, доверившись судьбе, зашагала к КПП.
– Пропуск! – спросил охранник, сидя у металлической вертушки, защелкнутой для свободного прохода.
– Мне выйти по надобности,-  робким, подыгрывающим голосом произнесла Клавдия.
– За вином что ли? – стал допытываться он. Его руки лежали на столе. Большой палец правой руки энергично поднимался и громко опускался на лежащее защитное стекло со служебными инструкциями, издавая, будто стуки дятла, глухие удары.
– Без пропуска выход с территории не положен,- продолжал выставлять он  всесильность служебного авторитета.
– Завтра подругу демобилизуют. Решили попрощаться и выпить по рюмке вина,- глядя в глаза, угодливо улыбнулась Клава.

– Через двадцать минут возвратиться в госпиталь,- твердым голосом скомандовал служивый. Чуть помедлил. – Купи пачку Беломора,- сговорчивым тембром сказал он. Вновь помедлил и рассказал, где, что купить, как спрятать бутылку, которую он поможет открыть. Большой палец правой руки нажал на защелку и открыл свободный проход в город.

Общий восторг вызвал успешное возвращение Клавдии с пакетом подмышкой. Девочки оживились. Кто-то поспешил проверить закрытие двери и встал рядом на стражу. Кто-то принялся сдвигать прикроватные тумбочки, образовывать стол. Кто-то пожертвовал свежее полотенце и расстелил, как праздничную скатерть.  Клавдия терпеливо дождалась конца приготовления, положила на стол пакет из свернутой страницы прошлогоднего номера «Вечерний Воронеж». Чтобы не рассыпать принесенное добро, аккуратно развернула газетный лист. Достала полученные от охранника, с возвратом, два граненых стакана. Цветочком разложила четыре конфеты «Мишка на севере». В центре застолья поставила бутылку Спотыкача, разгладила упаковку и отложила в сторону.

– На все это хватило собранных денег, - любуясь сервировкой, отчиталась за расходы и предложила начать проводы. 
Разлить вино вызвалась Мария. До мобилизации она работала в правительственном гараже. На автомобиле ГАЗ-М1 возила начальника гаража, а после работы помогала шоферам перед уходом домой организовывать короткие «на дорожку» посиделки с принесенными мужиками чекушки водки, пары бутылок жигулевского пива, любительской закуски.

По гаражной привычке, на глаз, сразу же налила по порции вина и, держа бутылку с оставшейся частью Спотыкача, спросила: «Кто первый? Быстренько берите стаканы». – Валентина,- скомандовала Клавдия и с улыбкой, в которой чувствовалась забота, протянула ей наполненный стакан. Повернулась к Ане и предложила  поддержать тост за здоровье подруги.

Валентина отхлебнула глоток вина, помолчала, вздохнула, запрокинула голову и допила остаток.
– До конца выпила и ничего не почувствовала,- сказала она и поставила стакан.
– Еще чуть налить? – спросила Мария.
– Что ты, что ты ! – запротестовала она. – Сколько не пей, от такого вина голова все равно останется здоровой.
– Не капризничай,- скомандовала Клава.
– Я всегда капризничаю, когда мне что-нибудь не нравится.

Выпили все. Начали закусывать конфетами. Шуршали обертки, похрустывали вафли.
– Я почувствовала алкоголь,- заулыбалась Анна. –Приятно закружилась голова. Давайте потихоньку споем.
- Дежурная услышит, завтра пожалуется начальству,- возразила Клава. – Посидим, помечтаем.
– Сбросимся  еще раз,- не унималась Аня.
– У нас в гараже никто не заводился. Выпили и разошлись,- пыталась Мария остановить подругу. 
– Мужики спешат домой к семье. Нам дали вольных два дня,- рассуждала Анна. – Мы незамужние, можно посплетничать о вкусном заморском вине или о симпатичных парнях, а где сейчас их возьмешь?
– Если бы меня спросили, что бы ты выбрала вино или мужчину. Я бы конечно взяла мужчину, потому что все они на что-то способны, - ничего не выражающим голосом сказала Валентина. Ее высказывание прозвучало, как какая-то абракадабра, или как хула, возможно, как истина.

Девчата готовились ко сну. За окнами уже давно отдыхал от озорства школы застывший и темный сад. Не тронутое колье из гроздей рябины висело на кустах. Молча думали о судьбе Валентины, об открытии ее  мистической индивидуальности и, каждый не мог ни к чему придти.

Рано утром, когда солнце сквозь тучи тужилось забраться на верх, а город все еще потягивался в кроватях, Валентина своим отъездом, не желая расстраивать подруг, потихоньку собрала сохранившиеся с окопной жизни пожитки и неслышно вышла из палаты. Дежурная машина довезла до станции.  Ее посадили в санитарный вагон, прицепленный к воинскому эшелону, идущему на Москву.

Поезд прибыл на Саратовский (будущий Савеловский) вокзал. Валентина в военной форме вышла из зала ожидания. Перед ней - вся площадь из въевшейся булыжной лысины, на которой по кривым рельсам ползет трамвай, мотая из стороны в сторону прицепленный вагон. Шумят автобусы. Спешит озабоченный тревогой городской и подмосковный люд. Она спустилась к трамвайной остановке, чтобы добраться до клуба Каучук рядом с родительским домом.  Москва со следами войны разрытая, в окопах от зенитных орудий, завалена битым кирпичом, кучами булыжника. Всей семьей Малоросияновы жили в Тружениковом переулке в одноэтажном кремового цвета бывшем дворянском  особняке. Небольшая площадка перед домом от пешеходной дороги была ограждена металлическим из давно проржавевших прутьев заборчиком. Между ней и домом росли кусты белой сирени, которые в пору цветения когда-то магически тянули к себе прохожих для поиска и проглатывания счастливого пятилепесткового  соцветия.
Предстояло вновь потеснить родителей, привыкших спать в огромной со всех сторон  проходной гостиной, отгороженной от ребячьих глаз висящими, казалось, вечно сохнущими простынями.

Появление Валентины в военной форме застало двор врасплох. Сидящие на лавке целыми днями отдыхающие старухи сбились в груду и стали бормотать все разом. Потрясенные настоящими солдатскими погонами, не верили, что перед ними стоит солдат Красной армии, Малоросиянова Валентина, которая когда-то здесь озорничала, и не было на нее управы.

– Кажется, Валька Малоросиянова? – с мохнатыми бровями и распустившимися пепельно-седыми волосами прошептала бабка из барака. Валентина прошла мимо, подошла к дому и вдруг увидела у ступенек крыльца смятую консервную банку, которая, будто дворовый футбольный мяч, заманчиво лежала для удара. Нынешняя военная остановилась, взяла и переложила ее в угол крыльца, не обращая внимания на задеревеневшую бабку с мохнатыми бровями и безмолвных зрителей, поднялась по ступеньками и закрыла за собой дверью.

Место майора Головенкина было занято другим майором, Васькиным.
- Подождите за дверью. Вызову,- недовольным голосом  сказал он, продолжая чаепитие, покручивая в стакане ложечкой. Рядом лежало два сдобных печения с сахарной обсыпкой. Одно было наполовину надкусано.
Валентина вышла. В коридоре запах влажной швабры  и ваксы. Висит плакат с суровым лицом встревоженной женщины, зовущей к бдительности для разоблачения шпионов. Рядом красноармеец призывает к вере: враг будет разбит, победа будет за нами. Она села напротив красноармейца. Крупные буквы плаката и решительное лицо бойца с зажатой трехлинейкой должен пробуждать веру в скорую победу. Глядя на рисунок вспоминаются  воинские подруги, прифронтовые лишения, фашистский налет, и вновь притягивает, будто мессия, протянутая рука солдата.

Звон ложечки замолкнул. Открылась дверь и военком Васькин (так обозначено на шильдике кабинета) пригласил рядовую Малоросиянову на прием. Васькин был пожилым, простоватым с прищуренными глазами и черными выправленными под маршала Буденного усами. Как всякий вымуштрованный и изнуренный военком, он умел найти время, полностью прекратить работу, связанную с перекладыванием личных дел призывников и служилых из одной непрочитанной им пачки бумаг в пролистанную другую, и приступить к короткому, двух или трехразовому в течение рабочего дня перерыву.
– Контуженная? Серьезное дело - прочитав направление из госпиталя, заключил майор Васькин.  Порылся в архиве личных карточек военнообязанных на букву М и, что искал, не нашел. - Направим тебя на медицинское обследование и решим, как поступить с твоей службой в будущем.

Госпиталь находится на Большой Калужской и до него пришлось добираться на трамвае. В окне вагона проплывают старые покосившиеся, выдержавшие не одно десятилетия бревенчатые  деревенские дома, куски жердевых заборов, беспризорные астры, настурции, лилейники. Идет война. Надо выжить. Валентина поднялась по выщербленным ступеням госпиталя. Деловая суматоха, как при пожаре. Дежурная сидит у стола, окруженная медсестрами и бумагами. Она протягивала ко всем руки, ставила штампы, вертела головой и успела заметить остановившуюся Валентину.
– По какому вопросу?- спросила она. Увидела направление и тутже назвала номер кабинета врача.

Врач-психиатор, окатанная «Тройным» одеколоном, с разложенными на столе грудями, будто мешки с семечками, одиноко ждала пациентов. Наполненное здоровьем и решительностью тело внушало больным вести себя тихо, с полной покорностью. В центре комнаты усадила Валентину на высокий стул, скомандовала положить нога на ногу, взяла медицинский молоточек и прицельно стукнула, будто стараясь разбить грецкий орех, по чашечки колена. Пациентка вскрикнула и выбросила вверх ногу, словно исполнила «Гранд батман жете» из балета Р.Глиера  «Красный мак». Взлет был молниеносным. Врач-психиатор не успела увернуться, колпак съехал набекрень. Недовольная то ли собой, то ли непредсказуемостью пациента, скомандовала встать, принять стойку «смирно», вытянуть в стороны руки, закрыть глаза и по очереди указательными пальцами обеих рук дотронуться до кончика носа. Правой рукой Валентина дотронулась до носа и мгновенно тутже расхохоталась.
–Щекотно, успокоившись, сказала она. – Мне нужно сначала отсмеяться, а потом дотронусь.
Врач-психиатор внимательно посмотрела в глаза пациентки,  заметила безрассудный юмор и возвратилась за стол.
-  Присаживайтесь, - сказала и начала что-то размашисто писать. –  Направляю вас на излечение в больницу Кащенко. Вас подлечат, и вы снова вернетесь в строй.

– Нашу Валентину направляют в сумасшедший дом,- прочитала старшая сестра Александра выписку с указанием психиатрической больницы. – Что будем делать?
-  Еще чего! Никуда не отпустим,- недовольным голосом возразила матушка, морщась от головной боли. - Пусть останется дома. Со временем, дай бог, все обойдется.
– На свою мигрень ты тоже говорила все обойдется. Сама до сих пор мучаешься,- равнодушно сказала Александра.
– Я уже старая, а Валентина молодая.
И со слов матушки Валентина присоединилась к скамейке дворовых посиделок.

Двор не пропускал без комментария ни одного редко появляющихся прохожих. Каждый получал полные житейской смекалки умозаключения. Лучшая оценка ставилась Валентиной. Она была хорошим читателем - читателем людской натуры по их внешности. Больше всего доставалось мужчинам.
– У полных мужиков всегда что-нибудь бывает маленьким,- заметила она проходящего с исполинским, как бочонок пива, животом человека.

Наступила Радуница – православный праздник в честь усопших. Агриппина Ильинична готовилась идти на Новодевичье кладбище на могилку к матери. Перед каждым посещением Александра мыла ей голову и умело массировала, чтобы не усилить мигрень. Сегодня дочь отсутствовала, и матушка была вынуждена обратиться за помощью к Валентине. Домашние давно не обращались к ней с просьбами. Такое неожиданное внимание заставило ее отнестись к работе с большой ответственностью: из кладовки достать большой алюминиевый чайник и вскипятить воду, отыскать мыльный порошок «Волна», усадить матушку на табурет и аккуратно наклонить ей голову. Весь процесс занял около часа.

– Теперь всегда мне будешь мыть голову,- сказала она, обвязанная сверху полотенцем. – Впервые за последнее время не болит голова.
Успех банного дела подтолкнул поручать Валентине работы по дому. В семье поочередно с сестрами она мыла посуду, у родителей меняла постельное белье, протирала пол. Все ладилось в ее руках. Домашние заботы вытеснили время дворовых посиделок, оградили от безделья, вызвали уважение к солдатскому усердию.

- Ильинична рассказала о твоих волшебных руках,- неожиданно
обратилась к Валентине бабка с мохнатыми бровями. - Не помню, как жила без несчастий. Бог знает, с каких пор болят колени. Посмотри, погладишь их может пройдут.
Валентина сомневалась в своих целебных возможностях, попыталась что-то придумать. Сначала, как с матушкой, погладила по голове, запустила под рубаху руку на липкую от пота спину, нащупала и провела по позвоночнику. Услышала душещипательные стоны и тут же прекратила гладить, испугавшись причиненной боли.
– Давай еще,- внезапно звучным голосом потребовала соседка по двору,-  очень приятно. 
Валентина чувствовала, как от усилий,  руки налились тяжестью, будто держали пудовые гири. 
– Не могу,- выдохнула она и оперлась на спинку стула.
– Спасибо, голубушка,- произнесла бабка,- полегчало. Век не забуду.
Руки Валентины согнулись, словно болячки бабки переползли к ней. Она попыталась избавиться от тяжести, размашисто несколько раз махнула перед собой руками и неожиданно почувствовала облегчение.

Весть о целительстве Валентины быстро разнеслась по двору. Теперь, когда она выходила из дома, сидящая на лавке соседки смирнели, затихали, смотрели на нее, как стая голодных кур в ожидании внимания     .

С противоположной стороны улицы появилась краля, так прозвали ее жители Труженикова переулка. Это была раскрашенная физиономия брюнетки с яркой красной помадой в облегающем фигуру темном платье, в черных чулках, многократно заштопанных сзади по шву. Салопницы шептали, что рвались они от звездочек на погонах офицеров.
–Делаешь педикюр?- панибратски обратилась она к Валентине. Иностранное слово прозвучало, точно от заблудившегося негра.
– Что это такое? – опешила Валентина.
– Солдафонка,- фыркнула краля в лицо служилой девке, повернулась, не получив ответа, сверкнула заштопанными черными чулками, и пошла восвояси к себе.
– Непонятные слова для того и существуют, чтобы специально сбивать людей с толку,- про себя обиделась Валентина и  промолчала.

О врачевании Валентины Александра сообщила их тетушке, Полине Ильиничне, с которой она единственная держала контакт. Полина жила на Плющихе, не имела детей. Муж долго хворал и ушел из жизни от загадочной, не поддавшейся официальному диагнозу болезни. На слуху шептали о постепенном отравлении каплями мышьяка, не известно как попадавшими ему в пищу. Говорили, по причине ревности жены, которая скрыто от власти была членом теософского общества, занималась оккультными науками и, слыхать, творила дьявольские чудеса.

Александра с Полиной Ильиничной договорилась придти к ней в гости с Валентиной. Квартира находилась на третьем этаже, и с балкона просматривался сиротливый парк на Плющихе. В двухкомнатной квартире было прохладно и чисто. Окна уже избавились от крест на крест наклеенных бумажных полос, используемых для защиты от осколков при взрыве бомбы. Пахло ладаном и внушающее любопытство домовитостью.  Старинная мебель, как вековая крепость, приросла навечно к своим местам. В деревянной чуть облезлой раме висела фотография последней царской семьи Романовых. Интерьер был строг, без всяких думочек и рюшечек.

–Рассказывай, как народ лечишь!- спросила тетушка про народ, то ли с сарказмом, то ли с доверием, присаживаясь на стул. Внимательным взглядом посмотрела на военную одежду Валентины, кирзовые сапоги, ее равнодушные глаза и приготовилась слушать. Племянница не знала, как  все это получается, поэтому покачала вверх-вниз плечами.
– Сама не знаю.
– Когда водишь руками по чужой коже, что чувствуешь?- пыталась тетушка узнать реальные шансы целительства Валентины.
– Просят полечить наши дворовые старушки. Когда сильно жму, на спине
появляются катушки. Если мне говорят больно, я останавливаюсь, трясу руками, чтобы отдохнуть. И руки от катушек чистые, и спина у бабушек не болит. 

Узнать большего не удалось. Сели за чаепитие.
– Что скажешь, баба Поля?- отхлебывая из блюдца краснодарский чай и закусывая пастилой, спросила Александра. Чтобы побаловать редких гостей, тетушка Полина достала из давних закромов когда-то знаменитую белевскую пастилу и теперь вместе с племянницами наслаждалась вкусом, обдумывая ответ .

– Я смотрю, до чего же у пастилы такой вкус чудный, как у консервов,- первой почувствовала живую сладость Валентина и стала внимательно рассматривать, будто занозу, оставшийся кусочек. Такое диковинное сравнение могло ошарашить любого обывателя. Обе женщины взглянули на Валентину но, не заметив подвоха, сочли ее мысль своеобразной и промолчали.
Полина Ильинична облокотилась на стол, скользнула взглядам по племянницам, словно убедиться в их внимании.
– Прежде всего, прекрати лечение. Гладить старух, стряхивать грязь и не мыть руки грозит подцепить инфекцию. В школе молодого бойца наверняка тебя учили медицинским приемам, а ты этим не пользуешься.
- Можно всему разучиться,- задели Валентину слова тетушки. – Я давно не пою – забыла как это делается. Полина Ильинична и старшая сестра Александра вновь переглянулись, вновь промолчали.

 –Валентина,- во весь голос обратилась тетушка, чтобы сосредоточить ее внимание. – Прекрати халтурное лечение. Мне нравятся твои поразительно хлесткие высказывания. Продолжай наблюдать за жизнью, вернись в типографию, начни писать.
 
– Я давно хотела написать маленький рассказ из пяти слов,- открылась она Полине Ильиничне.
– Молодчина,-  поддержала она племянницу. – Приходи, помогу. И еще много чему научу, о чем мало кто знает.

Валентина доела забытый во время разговора кусочек белевской пастилы, подошла к окну, увидела сиротливый парк на Плющихе. Он замер, точно прислушивался к разговору. «Пожалуй попробую»,- подумала Валентина, и решила издать сборник маленьких рассказов из пяти, возможно чуточку побольше, слов.
Наверняка получится.