Тамплиер Глава Седьмая Часть Первая

  Осень и зима на Святой Земле обычно становились временем отдыха и исцеления. Казалось, сама земля залечивала раны, пока истоптавшие ее враждебные друг другу армии не имели возможности продвинуться вперед. Дороги вокруг Иерусалима превратились в красную грязь, и тяжелые повозки застревали в этой вязкой жиже, а голые, продуваемые всеми ветрами холмы за городскими стенами покрывал густой слякотный снег. Словно сама природа защищала Святой город, вместе с ураганным ветром делая вражескую осаду более мучительной для осаждающих, чем для осажденных.
 
   Частые дожди сменялись в Газе солнцем и прохладой, напоминая скандинавское лето. Снега зимой здесь не видели никогда.

 В эти дни, ознаменованные замечательной и чудотворной победой при Монжизаре, магистр Арн де Готия отставил на потом всю повседневную работу и попытался решить две насущные проблемы. Во-первых, в Газу привели сотню более или менее потрепанных пленных мамелюков; а во-вторых, в северном крыле крепости находились почти тридцать раненых рыцарей и сержантов.

  Два пленника, младший брат Саладина Фахкр и эмир Муса, не могли быть заперты в зернохранилище с остальными. Арн выделил им комнаты в своих личных покоях, и каждый день разделял полуденную трапезу именно с ними, а не со своими братьями в рефекториуме с видом на внутренний двор, месте, где обедали рыцари. Подобное поведение вызывало  удивление у его братьев — рыцарей, а он не спешил объяснять, насколько важен для них Фахкр.

   Во всем Утремере и прилегающих к нему землях в отношении пленных, независимо от того, приверженцы ли они Пророка, христиане либо кто-то еще, действовал один и тот же закон. Знатных заключенных, таких, как Фахкр или эмир Муса обменивали или освобождали после получения выкупа. Остальных обезглавливали.

   Большую часть пленников Газы составляли мамелюки. Проще всего было бы выяснить, кто из них заслуживает свободу благодаря своему богатству и положению, а кто простой воин или раб. После этого одни лишались головы, а другие становились сатрапами целого региона в одной из многочисленных земель Саладина.

   Обезглавить рабов следовало немедля. Они были так же бесполезны, как рыцари-тамплиеры, за которых никто не выплачивал выкуп. Кроме того, теснота помещений, куда помещали многочисленных заключенных, становилась причиной распространения всевозможных болезней. Обезглавливание считалось не только самым гигиеничным решением, но и наиболее мудрым с точки зрения экономии.

   За принца  Фахкра ибн Ауиба аль Фахди, как именовали брата Саладина, можно было получить выкуп, трижды превосходивший тот, что дали бы за набившихся в складе мамелюков, вместе взятых. И даже за эмира Мусу можно было получить немало золотых монет.

    К удивлению Фахкра и эмира Мусы, Арн предложил им иное решение. Он хотел просить Саладина заплатить за всех пленников сразу — пятьсот золотых безантов, эквивалентных семидесяти восьми унциям. Фахкр возразил, что большинство пленников не тянут даже на один золотой безант, и счел это предложение оскорбительным. Арн пояснил, что на самом деле он имел в виду пятьсот безантов за каждого пленного, в том числе за самого Фахкра и эмира Мусу.

   При этих словах оба лишились дара речи. Они не знали, то ли им обижаться, что этот Аль Гути – хотя он и был неверующим, но все же среди правоверных  считается самым лучшим из франков – назначил за них ту же цену, что и за их рабов. То ли предложение Аль Гути указывало на то, что он не собирался вымогать у Саладина непомерно высокую плату за освобождение его собственного брата. В голову им не приходило, что тамплиер, возможно, просто не сведущ в делах торговли.

  Встречаясь раз в день за обедом, они вновь и вновь возвращались к одной и той же теме. Арн распорядился подавать им лишь чистую еду и холодную свежую воду. Когда он уходил, оставляя их одних, они могли читать Священный Коран.

   Молодого магистра несколько удивляло их нежелание либо прямо высказать свое мнение, либо выдвинуть четкие встречные предложения, и на четвертый день их совместного обеда он начал терять терпение.

— Я не могу понять вас, — он опустил руки в знак покорности. — Что может быть между нами неясного? Моя вера учит меня проявлять милость к побежденным. Я мог бы долго рассуждать на эту тему, но не хочу заставлять вас прислушиваться к чуждой вам вере, особенно сейчас, когда вы не свободны. Но ваша собственная вера говорит о том же. Вдумайтесь в слова Пророка, да пребудет мир с ним, его собственные слова, обращенные к вам: «Когда вы встретитесь в бою с неверными, опускайте свой меч над их головами, пока не поставите их на колени; берите в плен оставшихся в живых. Придет время, и вы освободите их, по доброй воле или в обмен на выкуп, чтобы облегчить тяготы войны. Это то, что вы обязаны соблюсти».  А если я скажу вам, что полностью согласен со словами Пророка?

— Мы не понимаем причину твоей щедрости, — пробормотал  Факхр. — Тебе  хорошо известно, что цена в пять сотен золотых за мою свободу вызовет одни насмешки.

— Знаю, — ответил  Арн. — Будь ты моим единственным пленником, я предложил бы твоему брату заплатить мне пятнадцать тысяч безантов. А что будет с остальными? Я должен оставить их нашим сарацинским палачам? Фахкр, человеческая жизнь все же чего-то стоит? Неужели твоя жизнь ценнее жизни любого другого?

— Утверждающий подобное предается гордыне и богохульствует против Аллаха, для которого жизнь каждого человека священна. Поэтому Священный Коран и провозглашает жизнь неприкосновенной. – спокойно ответил Факхр.

— Совершенно справедливо, — обрадовался Арн. — Иисус Христос говорит о том же. Давай больше не будем спорить об этом. Значит, я предложу Саладину заплатить мне пятьдесят тысяч золотых безантов за вас двоих и за всех остальных. Муса, возьмешься ли ты передать мое требование своему господину?

— Ты  освободишь меня и сделаешь своим посланником? – изумился эмир Муса.

— Да. Полагаю, никто не справится с этим лучше тебя. Я не верю, что получив свободу, ты сбежишь, думая лишь о себе. У нас есть корабли, оплывающие на днях в Александрию. Или тебя не устроит это направление? Может быть, тебе стоит отправиться в Дамасск?

— До Дамасска добираться труднее, да и какое имеет значения, где я в итоге окажусь, — буркнул  Муса. — Саладин получит от меня весть из любого города в его владениях в тот же день. Дорога в Александрию легче и короче.

— Из любого города….в тот же день? – удивился Арн. – Я слышал, у вас хорошо налажена связь, но…Как вы это делаете?

— Да проще простого. С почтовыми голубями. Голубь всегда находит дорогу домой. Если взять птиц, родившихся в Дамаске и выпустить их из клетки, например, в Александрии, или Багдаде или Мекке, они, оказавшись на воле, летят прямиком к дому. Остается только привязать письмо к их лапкам.

— Какой изобретательный способ! – воскликнул изумленный Арн. — Выходит, я могу всего за час, или сколько голубю понадобится долететь до Иерусалима, связаться с Великим магистром, который, очень надеюсь, сейчас там?

— Да конечно, если у тебя есть такие голуби и человек, который будет ухаживать за ними. — резко выпалил Муса, решив, что разговор принимает неуместный оборот.

— Как это удивительно, — задумчиво  пробормотал Арн. – Тогда давай сделаем так! Завтра ты садишься на один из наших кораблей и плывешь в Александрию. Тебя не должны беспокоить люди, которые будут сопровождать тебя. Гарантирую твой безопасный проезд, тем более команда корабля состоит в основном из египтян. Возьмешь с собой несколько раненных пленных. А теперь давайте поговорим о другом.

— Нам, безусловно, есть о чем поговорить, — согласился Факхр. – Хочу сделать тебе одно признание. Я умолял моего брата Саладина остаться у Газы и начать осаду. Но он даже не захотел меня слушать. Представь, если бы мы остались, все могло сложиться по-иному.

— Тогда  бы я был уже мертв. – кивнул Арн. — Ты остаться бы здесь с половиной армии и сейчас сидел бы как соправитель Газы. Но Тот, кто, по твоим словам, все видит и все слышит пожелал иначе. Он захотел, чтобы тамплиеры победили при Монжизаре, хотя нас было всего двести против нескольких тысяч. Такова была Его воля, и этот факт не требует доказательств.

 —Вас  было всего две сотни? – подскочил Фахкр. — Это поразительно! Я же все видел собственными глазами… мы-то решили, что вас, по крайней мере, тысяча. Подумать только, две сотни…

— Я сам возглавил атаку, — сказал Арн. – Так что вместо гибели в Газе, к чему был готов, я одержал победу, которая воистину стала чудом Господним. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу проявлять гордость и высокомерие к побежденным?

   Все трое согласились в необходимости быть сдержаннее после столь удивительной победы. И когда деликатный вопрос о выкупе, наконец, прояснился, они горячо заспорили о Божьей воле и грехах человека, снова и снова возвращаясь к вопросу, чья вера истинна.

  Никто из них не собирался уступать, и Фахкр, как опытный переговорщик, наконец, подвел черту их жаркого спора. Им не дано знать, наказал ли Аллах тех, кто в джихаде во имя Его хотел захватить Иерусалим или защитил тех, кто во имя Его оберегал Иерусалим. Если им не дано знать, милует ли Аллах или карает, тогда как они могут сказать, чье послание истинно, Пророка, мир ему, или Иисуса Христа, мир и ему.

   Брат-магистр Арна рыцарь Зигфрид де Тюренн, чье имя на его родном немецком звучало как Тюринген, оказался одним из тридцати раненых в битве при Монжизаре. Арн убедил его остаться залечивать раны в Газе, выразив упрямую надежду, что здесь о нем позаботятся лучше, чем в его собственной крепости, Кастель Арнольд, что в регионе Рамлы.

   Арн скрыл от брата Зигфрида, что в лазарете Газы страждущих исцеляют доктора сарацины. Среди храмовников попадались такие, кто счел бы оскорблением лечиться у человека другой веры. Подобных взглядов придерживались в основном новые братья и кое-кто из мирских франков в Утремере. Вновь прибывшие рыцари ступали на Святую Землю с уверенностью, что любой встретившийся на их пути сарацин должен быть быстро и безнаказанно умервщлен. Даже Арн, прослужив свой первый год в белом плаще тамплиера, полагал, что это истинно так. Но это было давно, и Арн, как и большинство братьев, долгое время служивших на Святой Земле, знал, что врачи-сарацины способны вылечить в два раза больше раненых, чем их франкские коллеги. Более опытные братья обычно шутили, что если в один прекрасный день получить серьезное ранение, то самым верным целителем будет врач из Дамасска, если под рукой не окажется ни одного врача, грустно, но можно попробовать выкарабкаться, а если же поблизости франкский лекарь, пиши пропало.

  Естественно, существовала разница между обыденной жизнью и приверженностью вере. Кое-кто из магистров крепостей и братьев высокого ранга, вероятно, согласились бы, основываясь на собственном опыте, что врачи-сарацины более искусны. И все же они не стали бы слепо доверять людям иной веры, посчитав это греховным.

   Арн был твердо уверен, что брат Зигфрид из тех, кто по своим убеждениям предпочтет неумелых врачей-единоверцев. В Газу его принесли на носилках, и в тот момент он был так плох, что на возражения у него не осталось сил. Стрела пронзила ему плечо и лопатку, а копье глубоко вспороло левое бедро. Если бы лечение начал лекарь-франк, это стоило бы брату и руки и ноги.

   Поначалу Зигфрид требовал забрать его из рук нечестивых. Однако два доктора, Утман ибн Хаттаб и Абд аль Малик, начали с того, что успешно извлекли наконечник стрелы, несмотря на то, что она полностью вошла в лопатку. Затем, напоив раненого травяным отваром, они быстро сбили жар, вызванный ранением, и тщательно промыли рану бренди, которое не только жгло как огонь, но и очищало. Прошло всего десять дней и Зигфрид начал замечать, как его рана постепенно затягивается, а вскоре он смог подвигать рукой, хотя доктора на ломаном франкском посоветовали ему лежать спокойно.

   По мере выздоровления он с все возрастающим интересом  подмечал огромные различия в лечении раненых в Газе и своей собственной крепости. Прежде всего, он обратил внимание на то, что здесь, в Газе, лазарет разместился на верхнем этаже, где раненые лежали в прохладе и сухости, а каждая кровать стояла так далеко от соседней, что раненые едва могли обменяться парой фраз. Прохладный воздух не беспокоил, поскольку каждый пациент был укрыт чистым полотном и теплыми шкурами. С трудом верилось, что для  выздоровления это имело значение, однако  лежать в чистоте было приятно.

   Все бойницы для стрел закрывались деревянными ставнями, защищавшими от ветра и дождя, что Зигфрид счел излишним беспокойством. В других крепостях раненых держали внизу, рядом с зернохранилищем и мукомольной. Но врачи-сарацины непременно настаивали, чтобы в лазарет проникал свежий воздух и стояла низкая температура. У Зигфрида, как у воина, раненого не единожды, имелся кое-какой опят лечения, и здесь ему определенно нравилось.

    Еще одним отличием, помимо температуры и вентиляции, было частичное отсутствие молитв о выздоровлении, которые в других местах были обязательны для раненых братьев. Вымыв и перевязав пострадавших, доктора давали мужчинам отдохнуть; они не сновали, как лекари-франки, между больными, накладывая на раны согревающие припарки из коровьего навоза и другие подобные снадобья. В редких случаях, если зло нельзя было изгнать жгучей мазью, арабские целители прижигали раны раскаленным железом. Когда возникала такая жестокая надобность, появлялся сам Арн де Готия в сопровождении сержантов, которые держали несчастного пациента до конца процедуры.

   Арн, в любом случае, каждый день навещал раненых для краткой молитвы. Затем вместе с одним из врачей он переходил он от одной кровати к другой и переводил раненым братьям рекомендации и мнение доктора о прогнозах на выздоровление. Поначалу Зигфрид де Тюренн отнесся к медицине в Газе с большим подозрением, ему был крайне чужд установленный здесь порядок. Но доводы рассудка говорили об обратном, и отрицать это не имело смысла. Из всех раненных, доставленных в Газу, а их было немало, умер лишь один, но все знали, что сарацинское копье пронзило ему живот, а от таких тяжких ранений средств просто не существовало. На его глазах лазарет мало помалу пустел, и большинство братьев, даже те двое, кому прижигали раны раскаленным железом, смогли вернуться в строй. По опыту Зигфрида, половина братьев, получивших в бою даже не слишком тяжелые раны, вылечивались с трудом, и раненый брат чаще всего погибал, а из половины выживших многие становились калеками. Здесь, в Газе, у врачей-иноверцев был лишь один смертельный случай, да и то безнадежный. Этот удивительный факт подвиг его к принятию немыслимого решения. Необходимо, отбросив глупые догмы, как можно скорее попытаться нанять докторов -сарацин и у себя дома, в Кастель Арнольде.

  Доктор Абд аль Малик был одним из старейших друзей Арна в Утремере. Они познакомились, когда Арн, восемнадцатилетний, по-детски застенчивый юноша, только поступил на службу в крепость Тортоса, расположенную далеко на побережье. Именно Абд аль Малик с упрямой настойчивостью начал давать ему первые уроки арабского, продолжавшиеся два года, до тех пор, пока Арна не перевели на другое место службы.

  Естественно, для этой цели лучше всего подходил текст Священного Корана, написанный совершенной прозой, которую Абд аль Малик всегда называл собственным чистым языком Аллаха, данный людям через Его единственного посредника, мир ему. Арн объяснял, что Коран — стандарт для всей арабской письменности, и таким образом усовершенствован постфактум, поскольку все должны были петь суры в одинаковой манере.

  Они могли с удовольствием поспорить на эту тему, и им нисколько не мешало различие в их вере. Абд аль Малик не являлся ортодоксом, не признающим ни одну другую религию. Он работал там, где больше платили: на турок сельджуков, византийских христиан, шиитский халифат в Каире, суннитский халифат в Багдаде. Повстречавшись в Иерусалиме перед новым назначением Арна, они быстро пришли к мировому соглашению, и не только ради старой дружбы. За работу на Газу Арн, не колеблясь, предложил Абд аль Малику королевское жалование, зная, что подобное вознаграждение поможет спасти множество жизней рыцарей. А если смотреть с такой точки зрения, то расходы были не так уж велики. Вылечить опытного рыцаря и снова вернуть его в седло было бы бесконечно дешевле, чем обучать с нуля новоприбывшего щенка.

  В те дни не существовало ордена богаче, и находились люди, утверждавшие, что у тамплиеров в сундуках золота больше, чем у королей Франции и Англии вместе взятых. Вероятно, они не ошибались.

   Газа была не только укрепленным городом, но и последним форпостом на юге, способным противостоят египетскому вторжению. Кроме того, Газа являлась одним из восьми торговых портов ордена тамплиеров, растянувшихся вдоль побережья вплоть до Турции. Гавань Газы имела особое преимущество, поскольку, в отличие, например, от гавани Акры, ею управляли только рыцари Храма. Это означало, помимо всего прочего, что они могли поддерживать постоянную торговлю с Александрией, вне зависимости от того, шла война или нет.

  Газа вела активную торговлю с Венецией и Генуей, а порой и с Пизой. Тамплиеры построили собственный торговый флот, и сотни их кораблей стояли на рейде или бороздили Средиземноморье. Поскольку в регионе Газы проживали два племени бедуинов, они с легкостью могли связать Венецию с Тевериадой, так же как Пизу с Меккой.

  Из товаров, поставляемых тамплиерами в земли франков, а так же в Германию, Британию, Португалию и Кастилию, сахар считался самым востребованным и наиболее важным. Сахар был желанным гостем на столах принцев земель, откуда прибывали крестоносцев и ценился на вес чистого серебра. Огромное богатство, проходящее через руки начальника таможни Газы и всех его писцов, могло бы соблазнить любого мирянина и осесть в его карманах.

   Однако за долгое время служения Ордену, Арну не приходилось слышать о казнокрадстве храмовников. Он вспомнил только один случай, когда какого-то бедолагу лишили белого плаща, обнаружив у него золотую монету, но несчастный уверял, что это его амулет на удачу, чем она явно не являлась, поскольку принесла своему неправомерному владельцу лишь несчастье.

   Как магистр крепости, Арн имел право на пять лошадей, в то время, как обычный брат только на четырех. Но он отказался от приобретения дополнительной лошади, поскольку за долгое время был настолько привержен соблюдению обета бедности, что даже вид пятидесяти тысяч золотых безантов оставил его равнодушным. И все братья, которых он знал до сих пор, были такими же.