НАШИ

Рассказ основан на реальных событиях,
но по просьбе одного из участников, изложен
без привязки к месту и времени действия.
Впрочем, догадаться не трудно. Sapienti sat.
(Прим. автора)

«…Судьба и случай никогда не приходят на помощь тому, кто заменяет дело жалобами и призывами. Дорогу осилит идущий; пусть в пути ослабнут и подогнуться его ноги – он должен ползти на руках и коленях, и тогда обязательно ночью вдали увидит он яркое пламя костров и, приблизившись, увидит купеческий караван, остановившийся на отдых, и караван этот непременно окажется попутным, и найдется свободный верблюд, на котором путник доедет туда, куда нужно… Сидящий же на дороге и предающийся отчаянию – сколь бы ни плакал он и ни жаловался – не возбудит сочувствия в бездушных камнях и он умрет от жажды в пустыне, труп его станет добычей смрадных гиен, кости его занесет горячий песок. Сколько людей умерли преждевременно, и только потому, что недостаточно сильно хотели жить!»

Леонид Соловьев

 
Наши

Они шли долго, очень долго.
Ну, как шли – первый день Олег еще кое-как плелся, поддерживаемый Вовкой, потом, видимо, из-за большой кровопотери, ноги перестали его слушаться; он просто сел на горячий песок и своими голубыми глазами уставился в спину ничего не заметившего сослуживца. А тот как раз решил пройти немного вперед, посмотреть, не подстерегает ли какая опасность за очередным барханом. Вообще-то, опасность была повсюду, и абсолютно наплевать, что там за этой горой песка, просто очень хотелось ненадолго остаться одному.
Свернув за дюну, Владимир просто рухнул на землю. Господи, как же он устал! Они уже больше суток ковыляли по пустыне; у Олега в двух местах была простреляна нога, и Вове приходилось буквально тащить его на себе. Несколько раз тот предлагал бросить его, пойти вперед одному – так быстрее и надежнее, найти помощь и вернуться за ним. Вовка только морщился, вымученно улыбался и продолжал тащить Олега. Уйти сейчас, значило обречь на верную смерть товарища. Даже если повезет и он встретит кого-нибудь из своих, как найти в этом желтом горячем море оставленного товарища? Нет уж, помирать вместе веселее.
Но сейчас он ушел вперед, недалеко, метров на триста пятьдесят – четыреста. Главное, не показать товарищу, как он устал. Он полежит маленько, отдохнет и вернется… Они пойдут дальше… Наверное, уже недалеко…
Володя проснулся от холода. Черт! Уже ночь! Сколько же он проспал? И что с другом? Где он?
– Оле-ег! Оле-е-ег!!!
Плевать на маскировку, главное быть вместе, главное найти боевого товарища.
– Зде-есь… – донесся слабый голос откуда-то справа.
Не тратя сил на бесполезные перекликания, Вова двинулся в сторону услышанного звука. Пройдя метров двести, позвал опять:
– Ты где?!
– Здесь, – донеслось ближе и отчетливей, значит, двигался в правильном направлении.
Через пять минут, еще пару раз «аукнувшись» бойцы встретились.
– Как ты? – спросил Вова, плюхнувшись рядом с Олегом.
– Ничего, – ответил парень, – отдохнул, замерз вот только – земля быстро остыла.
– Ничего, ничего, – самое то для передвижения, – заодно и согреемся.
– Вряд ли это…
– Что вряд ли? – Владимир не видел лица товарища, только абрис головы и плеч на фоне звездного неба, но холодок неприятного предчувствия змеей заструился вдоль позвоночника.
– Ноги, Вовка, совсем не слушаются… Иди один…
– Заткнись!
Владимир вскочил, подхватил товарища подмышки, рывком приподнял, пытаясь поставить на ноги. Тот пронзительно вскрикнул и кулем повалился на остывший песок. Застонал.
Вова не то чтобы растерялся – просто на секунду поверил, что сделал все возможное. «Ego plus quam feci, facere non possum » – неожиданно всплыла в мозгу фразочка на латыни из училищного курса этики и эстетики. Он тряхнул головой – ну, конечно! Мы еще повоюем!
Ясность в том, что надо делать и осознание возможности положительности перспектив, придает сил. Он стянул с себя гимнастерку и штаны, оставшись в одном исподнем, тоже проделал с раненным товарищем. Связав, соорудил что-то наподобие подстилки с рукавами – да, да, именно так. Перевалил туда друга и потянул за эти самые рукава. Медленно, тяжело, а все-таки вперед! Только вперед!
«А ведь он подумал, что я его бросил, – размышлял Владимир, – но ничего не сказал. Кремень! А что я бы сделал на его месте? Закатил истерику? Возможно… Не-а, просто в жизни каждого человека наступает такой момент, когда он решает отдать свою жизнь, спасая чужую, или спасти чужую, отдав свою. Вроде, одно и тоже, а разобраться – по-разному совсем. Вот так у них и получилось…»
Они шли долго, очень долго.
Хотя, как долго? – вода закончилась позавчера вечером, а ее и было-то полторы фляги, значит, в пути не больше четырех дней. А впечатление такое, что уже минимум месяц. Днем – невыносимая жара, ночью – пронизывающий холод. Твари разные бегают – ящерицы там, змеи всякие… Как они тут живут? Неужели на всем земной шаре не нашли себе места получше? «Бояться нас, – думал Володя, – волоча за собой импровизированные сани с бессознательным телом друга, – хоть бы какая гадина подползла». Он не боялся укуса ядовитой змеи – смерть, пусть и ужасная – избавление! Он сам жаждал впиться зубами в ее тело – прокусить чешуйчатые пластинки, разодрать кожу, напиться черной крови, а потом утолить голод, полакомившись жестковатым безвкусным мясом. Жутко противно, но нет ничего невозможного. Но это там – на тренировках, а здесь – пальчики оближешь.
Хорошо еще, что один раз это удалось сделать – а то бы уже высохли, превратившись в мумии. Владимир где-то читал, что в Штатах есть такая пустыня – Мохаве, в центре которой человек умирает от обезвоживания в течение трех – четырех часов, просто высыхаем, мумифицируется. Наверное, ему с Олежкой здорово повезло – они в другой пустыне, и пока ничего подобного с ними не произошло. Олег застонал, Вовка даже обрадовался – жив еще, чертяка! А то тащишь, тащишь, а может уже и не надо. Для себя он решил так: как только товарищ умрет, а в этом с каждым часом сомневаться было все труднее и труднее, он тоже ляжет на землю и больше никуда не пойдет – что толку ползти в неизвестность, только помрешь уставшим. А тут, гляди-ка! – жив Олежка, жив! А значит и самому рано «ласты склеивать».
Он опустился на песок рядом с товарищем, склонился над его лицом, приподнял голову, подул. Выдох был сухим и горячим и вряд ли мог принести другу облегчение, но тот неожиданно открыл глаза.
– Где мы? – спросил он.
– Пока до своих не добрались, – Вова был так рад слышать голос боевого товарища, – но скоро уже, я думаю, не далеко осталось. Болит?
Он чуть тронул ногу Олега. Тот не отреагировал.
– Нет, – помотал он головой, – совсем не больно. Да, я ее и не чувствую уже.
Он грустно улыбнулся и как-то виновато пожал плечами. Нога, во всяком случае, та ее часть, что была видна сквозь белье, была иссяне-черной в мелких красных точках – верный признак гангрены. Особенно это выделялось на фоне белого цвета кальсон. И хотя последние давно утратили первоначальный цвет, все равно контраст был разителен.
– Ну, и хорошо, что не больно, – попытался подбодрить друга Владимир, – хуже, если б наоборот. А так лежи себе, отдыхай спокойно, а я еще немножечко вперед продвинусь.
Он взялся за рукава гимнастерок, потянул, но Олег с неожиданной силой сжал его руку чуть выше кисти.
– Вовчик, – сказал он спокойно, – я не играю в героя, просто здраво рассуждаю, пока еще могу думать.
Он на секунду замолчал, вздохнул и продолжил:
– Я очень хочу жить, но… Это заражение, мне все равно хана… Давай поцелуемся на прощание и иди…
Он жестом остановил вскинувшегося Владимира, собиравшегося жестко отчитать того за такое предложение, и Володя почему-то послушался.
– Вдвоем нам не выбраться, – продолжил раненый, – если б ты не оставил автоматы в той халупе, я давно бы решил эту проблему.
Вова усмехнулся:
– Что толку от оружия без патронов.
– Мы все расстреляли? – удивился Олег.
– Даже три рожка, что я забрал у убитых духов.
Олег задумчиво покивал. На ткани проступили красные пятна, раны на ноге стали кровоточить. Было видно, что силы покидают солдата.
– Значит, судьба, – сказал он и прикрыл глаза.
Вова ждал несколько минут – друг не шевелился. Склонившись, приложил ухо к груди: стучит! Поднялся на ноги, потянул за рукава гимнастерки, сделал несколько шагов, споткнулся, упал. Снова встал.
– Оставь, – услышал сзади.
Олег снова пришел в себя. Вовка больше не садился.
– А жить как? – глухо спросил он, – ладно, если загнусь в пустыне – какая разница, рядом наши тела сожрут шакалы или на расстоянии. А вот если выберусь я?
– Обещай, если выберешься, прислать за мной помощь, – слабым утешением прилетели в спину слова друга.
Они исчерпали запас сил Олега, глаза закрылись, он отключился, теперь надолго. Владимир не стал даже проверять – не помер ли. Почему-то сейчас был уверен, что друг просто спит.
– Обещаю, – сказал он и снова потянул за импровизированные лямки, – обещаю, что вытащу тебя, идиота, отсюда. И сам дойду…
Они шли долго, очень долго.
А сколько, в самом деле? Мерить расстояние в пустыне невозможно – пейзаж один и тот же: только наметишь ориентир – во-он до той горки, подойдешь, а бац! Буд-то на месте стоял. Та ли горка? Шел ли, полз ли? Или приснилось тебе все. А по времени? Так по времени они давно уже потерялись.
Как там Олежка? Давно не приходил в себя… Может, умер? Тогда и я бы отдохнул… Вот бы умер! Тьфу, черт! Что за мысли. Ты живи, Олежек, живи, а то ведь и мне без тебя каюк. А так есть цель, стремление, есть для чего жить! Надежда умирает последней? Хрен там! Последними умираем мы – русские! Когда уже нет никакой надежды, когда уже и сил нет и воля сдохла, и гордость в жопе, да и жить нет ни желания, ни возможности – мы, русские, живем! Потому что надо, должны, что б другие знали – пока жив последний из нас, ни одному гаду спать спокойно не придется. Без ног, на локтях, на зубах доберемся и глянем в глаза обидчикам. Да так глянем, чтобы душа с него вон! Нельзя умирать…
Что за чушь в голову лезет – напекло солнышко головушку видать. Надо идти; движение – жизнь! Кто это сказал? Да, какая разница… Вперед… Вперед. Он снова потянул рукава-лямки. Сил нет совсем, но вот метр пройден, вот пять, двадцать.
Метры складывались в километры. А может, это только казалось? Ничего, пусть кажется, это лучше, чем когда точно знаешь, что стоишь на месте. Воды бы пару глотков, нет – лучше пять, больше нельзя – скрутит, вывернет наизнанку. Вова обернулся, рот товарища был приоткрыт, трещины на губах были такими глубокими, что казались порезами. Только кровь из них не текла, сухой коркой губы покрыты, песком проклятым, который уже и не держался на высушенной коже.
«Наверное, и у меня такие, – подумал и попытался облизать пересохшим языком». Все равно, что рашпиль лизнул.
Еще немного, метров двести. Вон бархан изгибается полумесяцем, края в сторону ветерка невесть откуда взявшегося загибаются, а у самого центра тенек, пятнышко всего, но им хватит. Там и отдохнем немного.
Минут тридцать занял этот переход. Сил не то чтобы не осталось – их и не было, но он шел и шел, таща бесчувственное тело за собой. Как? Одному Богу известно. Он подтянул подстилку с другом в тенек, рядом повалился сам. Отключился моментально.
...В лицо ударило струей песка. Вова сел, голова кружилась, в горле было так сухо, что было больно не то что глотать – дышать. В метре от него, перебирая передними копытами, гарцевал конь. Мелкие камешки летели во все стороны. Парень медленно поднял голову. Солнце за спиной у всадника клонилось к горизонту, слепило, но Владимир смог различить голову, замотанную в тюрбан и торчащий за спиной, закутанной в халат, ствол карабина.
«Моджахеды, – подумал боец, – ну, вот и пришли».
Он медленно стал подниматься – негоже русскому человеку принимать смерть, стоя на карачках. Наверное, так даже лучше – все одно – не дойти им никуда, он стоит-то – качается, а тут еще Олежку тянуть – куда там. Олег! Как он? Вовка склонился над телом друга, тот не подавал признаков жизни. «Отмучился? Ну, и хорошо, в самый аккурат, – подумал, – теперь и я спокойно кончусь; только бы кожу не затеялись сдирать». Слышал он про такие зверства, видеть – не видел, а вот говорили много. Авось пронесет, куда над ним больше-то издеваться, и так жизни на один вдох осталось.
Всадников было десятка полтора, они окружили бойцов полукругом и гортанно переговаривались на своем наречии. Язык Владимир за четыре месяца службы так и не научился понимать, слова отдельные – да, а вот чтобы фразу целиком воспринять, тут никак не получалось. Думал, успеет еще подучить, а оно вон как вышло – не судьба.
Он приложил ухо к груди товарища – сердце билось! Слабо, но билось! С какой-то мольбой посмотрел на врагов, ткнул пальцем в Олежкино лицо и сделал жест, будто пьет. Закашлялся, сплюнул кровью.
Моджахеды о чем-то посовещались, к ногам Вовки шлепнулась армейская фляжка. Он глазам не поверил! Так они тоже люди?! Кивнул в знак благодарности, обнял ладонью металл с драгоценной жидкостью, отвинтил крышку. Приподняв одной рукой голову друга, другой влил несколько капель теплой воды ему в рот. Поначалу реакции не было, потом потрескавшиеся губы затрепетали, тихонько сомкнулись-разомкнулись. Он влил еще немного, Олег сделал глотательное движение, жидкость попала в пищевод, закашлялся.
«Зачем я это делаю? – подумал Владимир, – он уже почти умер! Чтобы его снова убили?»
Боец хотел отшвырнуть флягу в сторону, но желание пить было настолько сильным, что он не нашел в себе мужества так поступить. Вместо этого, поднес ее к губам и с осторожным наслаждением сделал несколько глотков – так вот оно какое счастье?! Олег приоткрыл глаза.
– Пить, – еле просипел он.
Володя посмотрел на всадника, бросившего ему воду. Тот кивнул. Раненный самостоятельно сделал три глотка, обвел мутным взглядом собравшихся вокруг людей, явно не понимая, кто они и где он. Узнал Вову, слабо улыбнулся и опять впал в забытье.
«Вот и хорошо, – выдохнул Владимир, – так легче».
Он с трудом поднялся, протянул флягу душману.
– Спасибо, – произнес свистящим шепотом, – то есть, thank you .
– Drink, drink , – предложил тот по-английски.
Вова помотал головой.
– No, зачем все это… Я готов…
Он стоял на нетвердых ногах, безвольно опустив руки вдоль тела, слегка покачиваясь от слабости, и ждал выстрела. Когда примиряешься с ситуацией, принимаешь то, что сделать уже ничего нельзя, становится абсолютно все равно, как там дальше сложится: быстро - небыстро, больно - не больно, скоро - не скоро. Вовка думал о том, что не успел жениться – нормально, меньше переживаний, да и не ждет его никто, во всяком случае, он таких девушек не знает; о том, что мать останется одна, и как ей будет тяжело без него – отец-то давно ушел в другую семью, а о них никогда и не вспоминал, сволочь. О том, что так и не набил морду этому гаду с соседнего дома, облившему бензином и поджегшему бродячую собаку; о деревне, где вырос, ездил за сеном со «старшими», давился парным молоком из-под коровы, которое почему-то с детства невзлюбил; где рыбачил на удочку и браконьерил с ребятами бреднем или «курицей»  – да мало ли о чем думается в последние секунды жизни. Он зажмурился.
«Щелк!» У самого уха что-то клацнуло – затвор или боек? Приоткрыл глаза. Один из всадников, тот, что ближе, удивленно крутил карабин в руках, другие подъехали к нему. Что-то начали возбужденно обсуждать, показывая то на ружье, давшее осечку, то на Вову. Наконец, один из них издал резкий крик, поднял руку. «Главный, наверное, – подумал парень, – в плен возьмут, что ли?» Но никто не собирался куда-то их тащить – тощих, страшных, еле живых. Главарь тронул коня и вплотную подъехал к Владимиру, так близко, что боец был вынужден сделать шаг назад, зацепился за распростертое тело Олега и упал. Раздался хохот. Всадник опять что-то крикнул и смех прекратился. Он сказал несколько предложений на своем резком, гортанном наречии, из которых Вовка понял, что им дарована жизнь. К его ногам упала фляга с остатками воды, та самая из которой он поил друга пять минут назад.
– Go , – махнул моджахед рукой в сторону заката, – go-go!
Владимир не тронулся с места.
Кони нетерпеливо перебирали ногами; всадники некоторое время смотрели на бойца. В их глазах не было жалости, но и ненависти он не заметил. Но что-то было точно, может уважение? Уважение равного к равному. Вряд ли кто-то из них боялся смерти, и перед ними был враг, который тоже без страха смотрел ей в лицо. А потому был достоин жизни. Врага тоже можно уважать.
– Хоу, хоу, – они криками подбодрили коней и, дернув уздечки в бок, развернулись и поскакали в сторону, противоположную той, куда махал главарь, общаясь с Владимиром.
Вовка поднял флягу, отвинтил крышку, сделал пару глотков. Олег был в отключке. «Обойдется пока, – подумал парень и обтер рукавом, смоченным водой, его сухие потрескавшиеся губы». Встал, вдохнул-выдохнул и, ухватившись за лямки, потянул в сторону уже почти скрывшегося солнца.
– Теперь уж, дружище, и вовсе умирать глупо, – сказал он спящему товарищу, а может, самого себя подбодрил.
Они шли долго, очень долго.
Вот уже и вражеский подарок – фляга с остатками теплой воды – подошла к концу. Олег приходил в себя каждый раз, когда Володя смачивал его губы, а потом вливал несколько капель в рот. Говорить он почти не мог, шипел что-то непонятное, потом самостоятельно делал несколько глотков и опять впадал в забытье. Черная синева с ноги перекинулась на паховую область, низ живота; выглядело это жутко, и Вова старался поменьше смотреть на друга. Он тянул и тянул импровизированные носилки. Падал, вставал, шагал дальше, волоком таща свой страшный груз, опять падал, поднимался и шел… Шел, шел…
Сколько прошло времени с того момента, как, расстреляв последние патроны и убедившись, что весь караул блокпоста мертв, он и его младший товарищ Олег, смогли уйти от душманской погони в пустыню? Пять, семь, десять дней? Этого он не знал. Больше пяти точно, но и декаду без еды и почти без воды, они бы не пережили. Скорее всего, шесть – семь. Семь дней и за это время доели галеты из сухпайка, две банки армейской тушенки, четыре плитки соевого шоколада и одну сырую змею! И все это на двоих!!
Владимир остановился. Слева непостижимым для бойца образом выросла горная гряда, не слишком высокая, но и такая, что не перелезешь без специального снаряжения. Рельеф местности выровнялся, линия горизонта из волнообразной превратилась в прямую. А на самой отдаленной границе этой прямой чернело несколько точек. Они явно не были частью природного ландшафта; это могли быть деревья (о! значит рядом вода!), караван торговцев опием, военный патруль (чей, только?), да мало ли. Надо просто, чтобы их увидели, уже все равно кто. Теперь Вовка решил молить о том, чтобы его пристрелили. Больше идти он не мог даже на морально-волевых…   
Он выпустил лямки, поднял руки вверх (откуда только силы взялись?), замахал ими.
– Эй! Э-эй!! – Ему казалось, что он кричал, на самом деле его почти не было слышно, и уж точно его не слышали те, кто черными точками медленно двигался вдоль горизонта, все уменьшаясь и уменьшаясь в размерах.
Владимир упал на колени и зарыдал в голос, как ни странно, но плач оказался громче его криков, но и он не достигал ушей людей в далеком караване. Он поднялся, неловко переставляя вконец ослабшие ноги, побежал к каменной гряде. Она на полтора десятка метров уходила круто ввысь; ни одного выступа, ни одной тропочки, чтобы можно было подняться. Мутными от слез глазами боец разглядывал скалы и – о чудо! – заметил небольшой каменный обломок, метра полтора высотой. И хорошо, выше ему было бы не залезть. Подошел, ухватился за верхний край, ногой нащупал выемку-опору сбоку, попытался подтянуться. Сорвался, в кровь расцарапал ногу и ладони. Новая попытка – результат тот же. Опять… Опять.
Наконец, удалось. Он выпрямился во весь рост на этом импровизированном пьедестале, замахал руками.
– Х-х-ха-а, – крикнуть не получалось, горло будто шерстью забилось, – ф-фы-ы…
Он долго елозил шершавым языком по небу, пытался вызвать рвотные спазмы, вытягивал растрескавшиеся губы трубочкой, чмокал и чавкал и вот, минут через пять, немного слюны собралось во рту. Глотнул. Слишком немного! Караван почти исчез из виду.
Порезанные о камень руки кровоточили. Он припал губами к ранке, долго всасывал солоноватую теплую жидкость, набрал на глоток. Сделал усилие и, превозмогая острую боль, протолкнул жидкость в горло.
– А-а-а-а-а-а-а!!!!!
Так громко он не орал никогда в жизни, даже когда пьяный одноклассник столкнул его с балкона четвертого этажа, и он летел вниз, думая, что разобьется насмерть.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться, – подбежавший рядовой небрежно отдал честь, но капитан не обратил на это никакого внимания.
– Что тебе, Синицин.
– У южной гряды кто-то машет руками и, похоже, пытается кричать. Объект не идентифицирован.
Офицер с интересом посмотрел на солдата – объект? Не идентифицирован? Даже он бы так не выразился.
– Может от греха накрыть его из мухи? А то вдруг засада, – солдат проявил инициативу.
– А ну брысь отсюда, – капитан поднялся с сиденья открытого УАЗика, приставил бинокль к глазам.
Он получил радиосообщение об уничтоженном блокпосте и о том, что на месте, среди трупов, не хватает тел старшего сержанта и ефрейтора – то ли увели живьем с собой, как пленных, то ли ребята сами ушли в пустыню. Капитан отчетливо видел человека в каких-то серых тряпках, махающего из стороны в стороны руками. Казалось, что даже слышит его призывный клич, хотя, на таком расстояния это было невозможно. Похоже на то, что ушли все-таки бойцы в пустынное безмолвие, по крайней мере, хоть один спасся.
– Я тебе дам из мухи! Там же наши! Ты понимаешь, мудила! НАШИ!! А ну, поворачивай!
Водитель УАЗа развернул машину.
– Ты, – он ткнул пальцем в рядового, – в машину. Со мной БМП  рядом, пулеметчика на башню! Остальным подойти поближе, рассредоточиться полукругом, и взять под прицел гряду.
Джип рванулся с места, за ним БМП.
…Володя понял, что их увидели. Он всматривался в две стремительно приближающиеся точки, пока они не обрели очертания машины и легкого танка. «Наши, – подумал отстраненно». Спрыгнул с камня, упал, подняться не было сил. Пополз к оставленному товарищу.
Олег не приходил в себя; Вовка стал тормошить безжизненное тело.
– Наши, Олежка, наши… – тряс он за плечо друга, – мы дошли…
Ефрейтор открыл глаза, он смог даже приподняться на локте. УАЗ быстро приближался, вырастая в размерах.
– Отлично, – прошептал боец последние в жизни слова, – теперь живи спокойно.
Голова Олега откинулась назад, тело опрокинулось на спину, он больше не дышал.
– Э-эй, дружище, – толкал его Володя, – ты что? Раньше надо было помирать, не сейчас.
Он рывком приподнял труп, это усилие выжало из него последние соки. В голове стрельнуло, сознание помутилось, и он ничком упал на мертвого сослуживца.
Фа-ау, фа-ау – выстрел из базуки подбросил русский джип в воздух, второй снаряд вздыбил столбом землю перед БМП – промазали. С третьего выстрела граната все же угодила боевой машине в бок, но личный состав не пострадал, только пулеметчика контузило. Тут же с рассредоточившейся техники начали работать советские пушки и пулеметы. Через десять минут скальная гряда стала на метр ниже. Если кто из нападавших и остался в живых, то активных действий больше не предпринимал. Капитан был убит, водитель УАЗа тяжело ранен, рядовой Синицин остался цел и невредим, только долго заикался, но со временем это прошло.
Все это Вовка узнал уже в окружном госпитале, где успешно проходил курс лечения и реабилитации. Под конец госпитализации к нему даже допустили иностранных журналистов – резонансным получился их с Олежкой поход. Он не привык к такому вниманию, щурился от включенного софита, прикрывал рукой впалые щеки – стеснялся – похудел очень, а отъесться еще не успел. На довольно сносном русском симпатичная тетечка задала ему десятка полтора вопросов. Володе казалось, что он все правильно ответил, выдержанно, политически корректно и грамотно. Перед последним вопросом корреспондентка замялась. Она в нерешительности грызла авторучку, подкатывала глаза, наконец, спросила:
– А вот скажите, Владимир, как вы считаете, правильно ли поступили ваши боевые товарищи, что оШертя, – не смогла правильно выговорить слово, – голову бросились вас спасать?
Парень с непониманием посмотрел на нее. Она уточнила вопрос:
– Ну, офицер погиб, джип подбили, танк? Может, стоило получше подготовить спасательную операцию, вызвать подмогу?..
Теперь Вовка понял, опустил голову. Замелькал круговорот мыслей: может действительно зря? А зачем он тащил Олега? Тот все равно умер. А вот если бы конный отряд моджахедов пристрелил их обоих у той дюны, то и капитан бы жив остался, и солдат не был бы ранен, и джип этот… тоже…
– Да вы что! – не выдержал лежавший на соседней койке майор с культей вместо ступни, – какой в жопу джип! Совсем офонарели в своей Америке или откуда вы там приперлись! Как можно не понимать – они же наши! НАШИ!
Он достал из тумбочки папиросы, неловко подхватил костыль и проковылял к выходу. Обернулся, поднял сжатый кулак с вытянутым вверх указательным пальцем.
– Наши! – он потряс им в воздухе, – а тот офицер как бы жил, если бы бросил его?
На этот раз палец вытянулся в направлении Вовки.
– Э-эх, – майор махнул рукой и вышел.
Журналисты свернули аппаратуру, поблагодарили Владимира, извинились и ушли.
– Who is  «nashi»? – поинтересовался оператор.
Русскоговорящая корреспондентка попыталась подобрать соответствующий перевод, не смогла и просто повторила жест несдержанного майора – ткнула пальцем в потолок.
– О-о, – оператор понимающе покивал. Теперь он думал, что Вовка – nashi – это как минимум генерал, молодой очень, вот и спасали не жалея людей и техники.
Ну, генерал не генерал, а «Красную звезду» ему вручили, и Олежкиным родителям переслали чуть позже.