Неоконченный портрет

      Двадцать первого июня соседский паренёк Димка-художник наконец решился — подошёл к Владлене, смущаясь, глядя в землю, буркнул:
      — Хочешь, нарисую твой портрет?
      Не стала ни отнекиваться, ни тянуть резину, причепуриваясь. Чуть поправила короткие, всегда растрёпанные волосы, одёрнула футболку, села на табурет. Позирование длилось недолго. Мешали художнику сосредоточиться, манили её глаза. И как-то сами собой встретились губы…
      Портрет остался неоконченным. Короткую летнюю ночь юные провели вдвоём.
      Наутро была война.

      Владлена родилась в январе двадцать четвёртого. В память о любимом вожде досталось ей имя, обязавшее каждый шаг своей жизни сверять по Ленину.
      В первую неделю войны пришла добровольцем в военкомат. Отказали: не достигла призывного возраста. Как долго ждать, пока исполнится восемнадцать! До того времени, наверное, наши уже победят?
      Но победа не приходила. Враг продвигался вперёд, брал один город за другим. Село опустело, мужчины и парни ушли на фронт. На свинарнике Владлене приходилось теперь ворочать за троих, но не забывала военную подготовку — по утрам бегала, крутила «солнце» на турнике, обливалась колодезной водой. Скоро, совсем скоро встанет она в солдатский строй!
      Но наступил август, и Владлена стала понимать… Спросила маму. Та подтвердила:
      — Да, милая. К весне быть мне бабушкой.

      Канонада гремела всё ближе. Фронт катился на восток, к Смоленску.
      И совершенно неожиданно, без боя, в село вошли немцы.
      Фронт уходил дальше, к Москве. Шум боёв на востоке умолк. Над сельсоветом развевался флаг со свастикой. На стене — приказ новых властей: запрещено… запрещено… запрещено… за неповиновение — расстрел.
      Владлена задыхалась от бессилия. Она умела стрелять, рыть окопы, перевязывать раненых. Ненавидела врага, презирала смерть. Но к чему теперь было всё это?
      В октябре к ним в дом постучалась нищенка: седые лохмы, рваньё, котомка на плече. Попросилась передохнуть, села у порога, вглядываясь в хозяек — и вдруг заговорила совсем иным, чем прежде, тоном, проникновенно, доверительно:
      — Владлена Андрюшина, ты комсомолка. Родина зовёт тебя. Верю, ты нас не подведёшь.
      Незнакомка оказалась посланницей подпольного обкома, организатором партизанского движения на временно оккупированной врагом территории. Владлене доверялось важнейшее задание:
      — К тебе под видом таких же побирушек станут приходить дети со взрывчаткой, похищенной у немцев. Храни её. Позже её переправят в лес.
      Мама Владлены робко попробовала возразить:
      — Ведь опасно…
      Но дочка ожгла маму таким взглядом, что та сразу испуганно отступила:
      — Ну что ж… Надо, так надо.
      Словно камень упал с души Владлены. Сбылась мечта, она встала в строй бойцов.
      Принимала отважных ребятишек. Оборванные, замёрзшие, голодные, они шли, порой издалека, под хлебом в торбах пряча смертельно опасный груз. В укромном месте на чердаке копились толовые шашки.
      Немцы пришли ночью. Обыск был недолог — знали, что искать.
      Владлену и её маму бросили в застенок.
      — Ошиблась ты, мама. Не нянчить тебе внука. Прости…
      Их допрашивала та же «посланница обкома», теперь ухоженная, с аккуратной причёской, в дорогом костюме. Её провокация удалась. За домом Владлены следили, и уже были схвачены приходившие к ней дети. Добытая с таким риском взрывчатка вернулась на немецкие склады.
      Предательница смеялась в лицо своим жертвам:
      — Спасибо за помощь!
      Меняла тон на участливый, уговаривала Владлену:
      — Зачем тебе умирать и губить своего ребёнка? Скажи, что мама заставила тебя, несмышлёную. Её мы казним, а тебя пожалеем. Мария Петровна, — обращалась к маме, — разве вы не согласны на это? Пожалуйста, убедите дочку.
      Пленницы молчали. Смотрели на торжествующую гадину даже без гнева, будто с удивлением: и это — человек?
      На площади райцентра на глазах Владлены повесили детей. Повесили маму.
      И только на другой день её — не дожившую неделю до восемнадцати, беременную на седьмом месяце.

      Дмитрий вернулся с войны почти невредимым. Только шрам на виске.
      Мать хранила его довоенные работы. Открыл альбом равнодушно, как чужой.
      Неоконченный портрет девушки.
      — Кто это?
      Мать испуганно глянула на сына:
      — Дима… Это же Владлена, твоя невеста. Долго стеснялся ты ей открыться… А потом, когда провожала тебя на фронт, клялась «Встретимся!» Нет её. Сгубили ироды нашу ясочку.
      — Владлена…
      После операции — извлечения осколка снаряда из головы — вначале он не помнил совсем ничего. Потом мало-помалу стало проясняться близкое: своё имя, номер части, товарищи по взводу, командир. Вспомнилось обретённое в боях искусство солдата — убивать. Вернулся на фронт. Дошёл до Берлина.
      Но намного больше оказалось утрачено. Со слов этой крестьянки он знал, что она его мать, что до войны он жил здесь, в селе, что мечтал стать художником. Что у него была любимая, свидания, помолвка… Напрасно мучил себя, силясь хоть что-то вспомнить. Другие потеряли на войне ногу, руку, глаза. У него была ампутирована память. Навсегда.
      …Навсегда?
      Вгляделся в портрет, безнадёжно пытаясь прорвать застилающую мозг чёрную пелену. Коснулся, будто надеясь ощутить тепло нежного девичьего плеча. Отвыкшими губами позвал:
      — Владлена…