Последняя невеста Вальтера Ф

Лорд Вальтер откинулся в когда-то величественном кресле из черного дуба, в которое едва помещался. Оно скрипело под его невероятной тяжестью, а стершиеся подлокотники, украшенные позолотой, утопали в жировых валиках его тучных боков. Его обнаженные ступни, одутловатые и посиневшие, покоились на бархатной скамеечке, которая едва прогибалась под их весом.

За окнами Йорка сгущались сумерки, а в его душе – куда более густой мрак. Перед мысленным взором проплывали тени. Десять теней. Десять саванов, наброшенных на его репутацию, на его жизнь. Слава "Черного Вдовца", "Проклятого Лорда", "Женоубийцы Фиара" бежала впереди него, как гончая перед охотником, отравляя воздух в любом городе, куда он ступал. Приемы? Пиры? Сватовство? Отныне – немыслимо.

Первой всплыла из бездны памяти Эврика Леррой. Самая первая из вереницы невест. Эврика... Потомок самого Короля Артура! Вальтер знал, что таких потомков, как она, числилось тысячами, но для гордой невесты и тщеславного жениха это был блестящий, хоть и совершенно мифический, геральдический козырь.

Она не уставала напоминать Вальтеру о своем королевском происхождении, ее голос звенел презрением: "Твои предки, Вальтер? Рыцари? Да какие-то обедневшие бароны рядом с кровью Пендрагонов!" Ее насмешки, ее высокомерие жгли его гордость, как раскаленное железо. Однажды на зашла слишком далеко, сравнив его род со "сворой псарьих щенков". Он схватил тяжелый серебряный канделябр. Первый удар оглушил ее. Второй... третий... Он не помнил счету. Бил, пока ее гордое лицо не превратилось в кровавое месиво, а теплые, серые кусочки ее мозга не забрызгали ему лицо, залепили глаза. Липко. Сладковато. Он стоял, задыхаясь, над ее искалеченным телом, весь в крови и... ощущая странное, щемящее освобождение. Связи отца сделали свое – вердикт: любовник-ревнивец пробрался в покои.

Вторая невеста... Ее имя стерлось, но Вальтер все еще помнил ощущения, которые она ему подарила. Он как раз был на пике оргазма, когда внезапно не осознал, что его огромные ладони сомкнулись на ее хрупкой шее. Ее глаза округлились, тело выгнулось в последней судороге. Он кончил в нее в тот самый миг, когда ее взгляд остекленел.

Далее были восемь невест, купленных влиянием или золотом, обманутых лживыми обещаниями. Иногда – удавка, розги и ремни. А в некоторых случаях он пускал в ход кулаки. Суть была неизменна: достичь того самого экстаза с помощью пыток. Он кончал в их бездыханные тела, ловя высшее наслаждение в самом акте уничтожения. Они были всего лишь объектом, на котором он оттачивал свое мастерство палача-любовника.

Пока не настал момент, когда даже золото и угрозы не сломили страх. Отказ. Ему, лорду Вальтеру Фиару, потомку воинов, отказали! Какая-то нищенствующая баронесса, чей род был младше его замковых погребов, осмелилась сказать нет! Потом другая. И третья. Весть о его особых наклонностях расползлась, как чумная язва. Пятнадцать лет одиночества, в течение которых его слава черного вдовца росла, обрастая новыми жуткими подробностями, превращая его в изгоя, в ходячую легенду ужаса.

И вот, последняя неудавшаяся помолвка с ледяной красавицей из рода Монфорт гулкой обидой стучала в его душе. Он снова увидел себя – пышущего жаждой обладания - в карете у особняка де Монфортов. Сердце колотилось, как разжиревшая крыса в клетке, предвкушая момент, когда ледяная статуя станет его послушной игрушкой. Мысли о том, как она будет вылизывать его пятки, заставляли жир на его животе колыхаться волной возбуждения. Он даже заказал ожерелье – серебряные цепи с бриллиантами, такими же холодными, как ее глаза в день их встречи на площади. Оно должно было стать ее первым ошейником.

В утро перед визитом он даже позволил себе горячую ванну. Две служанки омывали его лоснящееся смрадное тело. Марта – юная и дрожащая, с огромными серыми глазами, выглядела как кролик перед удавом. Она намыливала его складки, а его рука, жирная и цепкая, нырнула ей под юбку, нащупала бугорок клитора и принялась яростно теребить его двумя пальцами. Она замерла, стиснув зубы, слезы катились по щекам. Гертруда же была опытной и циничной - она работала под водой, сильными руками надрачивая его вялый, сморщенный орган. Он кряхтел, представляя ледяную красавицу.

Распахнутая дверь особняка явила поистине адское видение: Маргарита, растрепанная, окровавленная, но все еще ослепительная в солнечных лучах, восседала на мясной массе некогда бывшей ее братом. Светлый просторный зал особняка превратился в алтарь бойни. Ее тонкое, изящное тело, облаченное в порванное вульгарное платье, было напряжено, как тетива. И вот... она подняла голову. Солнечный луч упал прямо на ее окровавленное лицо. Безумные, лишенные разума глаза встретились с глазами Вальтера. Взгляд скользнул по его тучной фигуре, застывшей в дверном проеме. На миг в ее взгляде мелькнуло что-то –она его узнала? В мгновение ока она соскочила с туши и, издав пронзительный вопль, бросилась с кинжалом наперевес на Вальтера. Прибывшие стражники бросились ей наперерез, схватили ее за руки, вырывая кинжал. Ее уносили, вырывающуюся и воющую, как раненый зверь.

Лорд Годфри рыдал, Изабель закрыла лицо руками. А Вальтер? Он стоял, как истукан. Жирное сердце бешено колотилось, от щемящего, грязного возбуждения. Воспоминание ударило волной жара. Там, глубоко под складками жира, в паху, зашевелилось, заныло. Детородный орган, маленький и почти бесполезный отозвался на вид крови, безумия и абсолютной, неконтролируемой жестокости тупым, навязчивым зудом. Он представил ледяную красавицу, вонзающей кинжал в плоть прислуги по его же приказу – и от этого представления по телу пробежали мурашки.

Ожерелье пылилось. Надежда умирала, и лишь жажда нового объекта, новой игры, нового теплого тела гнала его на площадь. Он облачился в темный, слишком тесный камзол, едва сходящийся на его брюхе. Ткань натянулась, грозя лопнуть по швам. Каждый шаг по лестнице был пыткой – короткое, свистящее дыхание, пот, мгновенно пропитавший воротник рубашки, жир, колышущийся под тканью, как отдельное существо. Запах его собственного тела – тяжелый, сладковато-гнилостный – плыл перед ним, как авангард. Двери особняка распахнулись, выпуская его в Йорк.

Улицы встретили его вонью. Вонью нечистот, выплеснутых из окон, вонью гниющей рыбы на прилавках, вонью пота и нищеты. Грязь чавкала под его дорогими, но стоптанными башмаками. Солнце, пробивающееся сквозь тучи, не грело – оно лишь высвечивало убожество: кривые фахверковые дома, кричащих торговцев, оборванных детей с пустыми глазами, старух, похожих на высохших жаб. Толпа расступалась перед его тушей не из уважения, а из инстинктивного отвращения и страха. Шептались: "Проклятый Лорд...", "Женоубийца...", "От него смертью пахнет..." Для него это был лишь фон, жужжание мух. Его глаза, маленькие и свиные, глубоко утонувшие в жировых мешках, сканировали. Он искал не красоту. Не молодость. Он искал искру.

Проститутка? Нет. Слишком привычно, слишком скучно, да и не по статусу. Эти женщины были пусты, как выеденные яйца, их страх – дешевый, рыночный товар. Нищенка? Одна привлекла его взгляд – молодая, но с лицом, изъеденным оспой и голодом. В ее глазах была тупая покорность судьбе. Слишком пассивная. Он хмыкнул, двинулся дальше.

Толпа теснила его. Жирный бок задел хрупкую фигурку – девчонку лет двенадцати, несшую корзину с углем. Она вскрикнула, уголь рассыпался по грязи. Вальтер остановился и всмотрелся. Девчонка подняла голову. Лицо – грязное, изможденное. Но глаза... Глаза. Не испуг. В них вспыхнула ярость. Чистая, дикая, бессильная ярость. Она сжала кулачки, стиснула зубы, готовая броситься на этого гору жира, раздавившую ее дневной заработок. На миг в ее взгляде мелькнуло что-то... знакомое. То самое неистовство, пусть и в миниатюре.

Вальтер почувствовал толчок глубоко внутри. Там, под слоями сала, в паху, что-то дрогнуло. Слабо, но ощутимо. "Интересно..." – промелькнуло у него. Маленькая фурия. Он сделал шаг к ней. Но девчонка, встретив его холодный, оценивающий взгляд, вдруг поняла что-то. Животный ужас затмил ярость. Она вжалась в стену, как мышь перед удавом. Искра погасла, сменившись примитивным страхом. Скучно.

Вальтер разочарованно фыркнул. Бросил в грязь у ее ног мелкую монету – не из жалости, а чтобы увидеть, как она будет унижена необходимостью поднять ее из нечистот. Она не двинулась. Он плюнул и пошел дальше, его жир колыхался в такт шагам. Одиночество снова сжало его нутро, острее прежнего. Улицы Йорка, кишащие людьми, были пустыней. Никто здесь не горел нужным ему адским пламенем. Никто не был достоин. Отчаяние начало подкрадываться, кислое и холодное. Как вдруг он встретил ее. Миниатюрная, по своему кривая и несуразная фигурка с громогласным криком восседала на каком-то пьянчугане, неистово колотя маленькими кулачками его физиономию. Вальтер, иступлено наблюдавший со стороны, решился подойти и одернуть эту фурию за плечо - она с туповатым лицом уставилась за внезапного гостя своей маленькой драмы, скаля донельзя ровные ряды белых зубов.

Теперь перед мысленным взором плыл образ бродяжки Ивы - его нынешней невесты-карлицы, так кропотливо избранной им среди улочек Йорка. Там, на брусчатой грязной дороге, напротив паба, она соврала ему о своем возрасте.

"Сир, мне всего двадцать три!" - блеяла эта овечка, изображая девственницу. Но выглядела она все-таки на сорок. Или даже на пятьдесят. Болезнь карлицы сгорбила и иссушила ее, оставив лишь злобу в карих глазах да выражение на лице, напоминавшем сморщенное яблоко. Ее походка... Ха! Как больная утка, ковыляющая на яйцеклад. Но он выбрал ее. Избрал среди тысячи тел. Уродство Ивы стало его собственной изюминкой.

В руке он сжимал массивный фамильный серебряный кубок, украшенный затертыми рубинами - реликвию предков, чью честь он давно растоптал. Вальтер отхлебнул темно-красное вино - приторную кислоту дешевого пойла он, казалось, совсем не замечал. Пальцы его свободной руки, короткие и пухлые, бессознательно копошились в складках собственного живота.

Помолвка лорда Вальтера Фиара и Ивы - урожденной Гретхен Штоффель, но это имя старались не упоминать - была не столько праздником, сколько мрачным фарсом, разыгранным в стенах древнего, но мрачного особняка Фиаров. Церемония прошла в главном зале, под высокими стрельчатыми окнами, едва пропускавшими серый свет йоркширского дня. Гобелены на стенах, изображавшие славные, но кровавые подвиги предков Вальтера, казалось, смотрели с немым осуждением. Приглашенные гости представляли собой пеструю, но откровенно второсортную смесь местного дворянства, чьи титулы и состояния были несопоставимы с былой мощью Фиаров, а ныне – лишь тенью под гнетом скандальной славы хозяина.

Сэр Каспер Боунт был рыцарем и владельцем небольшого поместья к северу от Йорка. Краснолицый, любитель выпить, получил титул за поставку лошадей королевской армии лет двадцать назад. Его герб – вздыбленный конь на зеленом поле – казался пародией на древние символы Фиаров.

Майстер Уильям Фэрфакс - младший сын разорившегося барона, исполняющий обязанности мирового судьи в округе. Сухой, педантичный, с вечной записной книжкой. Титул "эсквайр" указывал скорее на джентльменский статус, чем на реальную власть.

Леди Элоиза Ченнинг и ее дочь, мисс Амелия Ченнинг - жена и дочь покойного баронета – наследственного рыцаря. Семья держалась на последние деньги и свято чтила условности. Леди Элоиза – воплощение чопорности, Амелия – бледная дева на выданье, которую тщательно прятали от Вальтера после истории с его пятой женой.

Мэрстер Реджинальд Пайпс стал богатым негоциантом, скупившим земли обедневших дворян. Тучный, в слишком ярком камзоле, явно чувствовал себя не в своей тарелке, но жаждал признания.

Преподобный Игнатиус Фоуг был обычным деревенским викарием, приглашенным по необходимости освятить сей странный союз. Бледный и нервный, он постоянно поправлял очки и бормотал молитвы.

Они стояли тесными, неловкими группками, стараясь не смотреть прямо на "счастливую" пару. Шепоток витал в воздухе, густой, как смрад от тлеющих в камине сырых дров: "Господи помилуй... Он и впрямь женится на этой... этой карлице?!" – прикрываясь веером, шипела Леди Элоиза Майстеру Пайпсу.

"Слыхал, Штоффель звали... дочь трактирщика с Большой Северной дороги. Или конюха? Говорят, выдавала себя за девственницу, а на деле..." – Сэр Каспер многозначительно постучал пальцем по лбу, обращаясь к викарию, который лишь бледнел.

"Одиночество, сэр Каспер, страшная штука." – важно заметил Майстер Фэрфакс, записывая что-то в книжечку. – "Доводит разум до крайностей. Видали, как он на нее смотрит? Не как на жену... а как на игрушку. Жутковато".

"Игрушку? Скорее на обезьянку в кринолине!" – фыркнула мисс Амелия, быстро прикрыв рот веером по знаку матери. – "Посмотрите на это платье! Оно на ней висит, как на пугале! И как он смеет выставлять такое посмешище на всеобщее обозрение?"

"Тише, дитя мое!" – прошелестела Леди Элоиза. – "Но... вы правы. Это безумие. Чистой воды безумие. От отчаяния. Кто еще пойдет за него после... "

Сама церемония была короткой и тягостной. Ива, облаченная в нелепо огромное, перешитое из старого платья первой жены Вальтера, казалась еще меньше и жалче. Тонны кружев и парчи тонули в складках на полу, делая ее похожей на испуганного ребенка, затерявшегося в театральном реквизите. Лицо, густо набеленное и нарумяненное служанками, напоминало маску клоуна, под которой читался лишь животный страх. Она не поднимала глаз, ее крошечные руки дрожали в огромных перчатках.

Вальтер стоял рядом, тучный и мрачный, в своем лучшем, но все равно тесном камзоле. Он произносил слова обета сквозь зубы, его жирные пальцы сжимали ее руку так сильно, что костяшки побелели. В его глазах не было ни любви, ни даже привычной жестокости – лишь скука и какое-то странное, хищное любопытство, как у кота, получившего новую, необычную мышь.

Когда викарий объявил их помолвленными, Вальтер не поцеловал невесту. Вместо этого он с грубым хрипом поднял ее одной рукой и поставил на небольшой столик для документов, как диковинную куклу, чтобы все могли лучше разглядеть. В зале воцарилась ледяная тишина, прерываемая лишь сдавленным всхлипом Ивы. Гости отводили глаза, сэр Каспер фыркнул в кулак, майстер Фэрфакс усердно что-то записывал.

"Будущая леди Фиар!" – провозгласил Вальтер с фальшивой, зловещей торжественностью, обводя зал взглядом, полным вызова. Его взгляд скользнул по лицам, застывшим в смеси отвращения, страха и насмешки.

После были лишь пытки: прикованная цепями к ложу, карлица пролежала так двое суток. Ограниченная в еде, воде и движении, вскоре она стала пованивать мочой и потом, и лорд наконец сдался, не испытывая к саднящему вонью тельцу никакого возбуждения. Служанки еще долго выстирывали простыни от пятен мочи, а Ива, когда ковыляла мимо, стыдливо куксилась и закрывала глазки.

Потом были рыбацкие крюки. Большие, с бородками. Он выбирал момент, когда ее грудь, несоразмерно крупная для ее тщедушного тела, тяжело вздымалась. Щелчок – крюк впивался в темно-бордовый сосок. Ее визг – высокий, как у перепелки в когтях ястреба – наполнял опочивальню музыкой. Он дергал снова, и снова, вслушиваясь, как тонкая нить ее рассудка рвется с каждым рывком.

А пасхальные яйца... Шедевры ювелира, созданные на особый случай: нефритовые, агатовые, яшмовые; резные, гладкие, различного размера. Он вводил их в ее иссушенный, неподготовленный анус, один за другим, все больше и больше... Пока ее живот не становился тугим, как барабан. А потом заставлял выталкивать обратно, осыпая веснушчатую спину ударами розги. Ее лицо, багровое от натуги, слезы, смешанные с потом, хриплые стоны – это был его театр. Его литургия боли, которую разделяла и сама Ива - ей нравились пытки, и Вальтер в глубине души радовался, как ребенок, ведь усилий на перевоспитание преемницы не требовались. Он даже позволил себе примерить на миг ожерелье, предназначенное для ледяной красавицы - но поняв, что на тонкой шее оно сидит, как корове седло, более его не доставал.

Внезапная беременность грозовой тучей нависла над его поместьем. Уродливое лицо Ивы сияло от счастья: "Я рожу тебе наследника, мой лорд!" Вальтер же был совершенно не готов к таким резким переменам: карлица была лишь марионеткой в руках кукловода, объектом аморальных преступлений над плотью, но никак не матерью будущего наследника.

Лорд Вальтер сидел в своем троноподобном кресле, но привычная тяжесть тела не приносила успокоения. Весть о беременности Ивы – этой жалкой карлицы - повисла в душном воздухе кабинета свинцовым колоколом. Унижение грызло его изнутри. Плод. Чудовищный плод в утробе уродливой карлицы. Мысль о том, что его кровь, кровь древнего рода, смешается с ее, ущербной, вызывала тошноту. Пальцы, увязшие в складках живота, судорожно сжались. Яд. Всего несколько капель в ее похлебку... И проблема решится. Навсегда. Исчезнет и плод, и сама Ива. Грубая, но эффективная хирургия. Печаль – тяжелая, липкая, как его собственный пот – сковала сердце, превратив его в ком холодного железа. Он слишком устал для того, чтобы избавляться от невест. Он привязался к этой карлице.

Он махнул рукой, не глядя на прислуг. Их темные фигурки мелькали в его затуманенном зрении, как назойливые мухи, как черные кляксы на пергаменте. "Экипаж! К ступеням! Немедленно!" – рявкнул он, и фигурки метнулись исполнять приказ.

Извозчик Гарен, дородный детина с редкой, как мох на камне, щетиной, ловко подхватил лошадей, когда тучная гора лорда с трудом взгромоздилась в карету. Дерево скрипело жалобно, оси прогнулись.

"Куда изволите, милорд?" – спросил Гарен, стараясь не смотреть на багровое от злости лицо хозяина.

"Печаль душит, Гарен. Нужно ее развеять. Выезжай за город. На окраины. Пусть ночной ветер выдует эту дрянь из головы," – процедил Вальтер, откидываясь на спинку сиденья, которое трещало под его весом.

Лошади, фыркая, потащили скрипящий экипаж по брусчатке. Йорк проплывал за окном – темные переулки, редкие масляные фонари, блеск крыс в сточных канавах. Вальтер закрыл глаза, но образ брюхатой Ивы плясал в темноте. Гарен, словно чувствуя, что молчание угнетает хозяина, начал травить байки. Голос его, густой и спокойный, лился как дешевое пиво.

"А вон у Соборной колокольни, милорд, говорят, по ночам тень архидьякона Томаса Уолкера бродит... Помните, того, что в одна тысяча четыреста двадцать третьем году заживо в стене замуровали за сребролюбие? Стонет, костями скребет... А на Шамблс, на мясном ряду, после заката не ходи – призраки свиней, что там зарезали, хрюкают, требухи по мостовой волочат, кровью скользкой... И самое жуткое – Белая Леди с набережной Аусы. Утопилась в одна тысяча пятьсот шестьдесят первом, невеста моряка, не дождалась. Стоит в лунные ночи, мокрая, лицо синее, пальцем манит, молчит... Кто подойдет – утопит, утянет на дно..."

Почему-то Вальтер не перебивал. Монотонные россказни о местных призраках - Гарен явно знал фольклор - действовали как дурман. Проблема с Ивой, хоть и не исчезла, на миг отступила, давая воспаленному, зацикленному на мести мозгу лорда глоток мутного покоя. Он почти задремал.

Через час они были на возвышенности за городом. Открывался вид на спящий Йорк – темное море крыш, редкие огоньки, силуэт собора напротив звезд. Воздух был свеж и холоден. Вальтер глубоко, с хрипом втянул его. И тут... на периферии зрения, в самом сердце темноты, колыхнулось что-то яркое. Не одинокий фонарь, а скопление огней, мерцающих теплым, почти живым светом.

"Гарен!" – окликнул Вальтер, прильнув к окну. – "Видишь? Вон там, у Певчего переулка? Что за огни?"

Гарен прищурился, всматриваясь. "Хм... Ярко, милорд. Богач, видать, осмелился фонари зажечь у дома. Комендантский час игнорирует. Рискованно."

Любопытство, внезапное и жгучее, как щипок, пронзило апатию Вальтера.

"Поезжай туда. К этим огням."

"Милорд? Но комендантский час... да и место неспокойное, говорят, люди..." – начал было Гарен.

"Поезжай, я сказал! – раздраженно перебил Вальтер. – Круг сделаем еще один. Мне нужно... поглазеть."

Гарен покорно свернул с холма обратно в паутину улиц. Вскоре они подкатили к источнику света. То была не жилая усадьба, а лавка. Небольшое, но странное здание из темного, испещренного временем и дождями камня. Огромные окна струились витражами невероятной работы – сквозь них лился мягкий, теплый, голубоватый свет, заливавший тротуар сияющим пятном. Но поражала дверь. Массивная, из древесины незнакомой, темной породы, с тяжелыми железными петлями. И над ней – искусно вырезанная вывеска: "Лавка ценностей на любой вкус".

"Остановись здесь, Гарен," – приказал Вальтер, уже открывая дверцу кареты. Его глаза жадно впитывали странное зрелище.

Гарен нахмурился, беспокойно оглядывая темные переулки. "Милорд... никакой вывески я не вижу. Тут стена старая да склад кожевенника. И ночь... комендантский час. Люди пропадают в этих краях, не шутка. Не безопасно..."

"Тише, болван! – Вальтер раздраженно махнул рукой, выкатываясь из кареты. – Стоишь здесь! Стереги лошадей и уши держи остро. Любой шорох – свисти."

Он подошел к необычной двери. С вывески свисала старая железная цепочка. Вальтер потянул ее. Раздался хищный, неожиданно звонкий и чистый звук колокольчика, странно громкий в ночной тишине.

Тишина. Лишь шорох крыс в куче опавших листьях у стены.

Ничего. Вальтер почувствовал досаду. Он дернул цепочку еще раз, уже злее.

И тут... из-за двери донеслись отдаленные, медленные шаги. Кто-то неторопливо спускался по лестнице. Вальтер натянул цепочку в шестой раз.

Дверь с протяжным, омерзительным скрипом внезапно отворилась внутрь. Гарен, выронив потухшую трубку, бросился вперед, готовый перехватить визитера, но на пороге возникла лишь высокая, невероятно тощая фигура. Старик. Темный, выцветший фрак висел на нем, как на вешалке, трепыхаясь от ночного ветерка. Он медленно снял с головы поношенный котелок, обнажив редкие седые волосы. Лицо было изрезано морщинами, как старый пергамент.

"Стоять, Гарен!" – рявкнул Вальтер, отмахиваясь от извозчика. Тот замер, настороженно вглядываясь в тень за стариком.

Старик раскланялся, и на его лице расползлась широкая, белозубая улыбка.

"Доброй ночи, достопочтенный сэр. Я – Джобадей. Чему обязан видеть столь знатного господина у моей скромной лавки в столь поздний час?"

"Лорд Вальтер Фиар," – отчеканил он, протягивая вперед свою огромную, жирную ладонь. Глаза Джобадея, впалые и казавшиеся сначала просто темными, вдруг выхватили лунный свет. В их глубине заплескался холодный, мертвенный огонек – точь-в-точь как тот болотный огонь, о котором травил байки Гарен. Вальтеру стало не по себе.

Джобадей вежливо пожал протянутую руку. Ладонь его была сухой, костлявой, почти невесомой по сравнению с тучной дланью лорда. Холод от этого прикосновения пронзил Вальтера до мурашек, резкий и неестественный. В мозгу всплыло нелепое, отвратительное воспоминание: как он совал свой вялый орган в едва теплое, безразличное тело молодой служанки. Такое же... безжизненное.

"Ах, простите, милорд, тысячу раз простите старого дурака! – внезапно засуетился Джобадей, широко распахивая дверь. – Держать вас на пороге, да еще в ночной сырости! Непростительно! Пожалуйте, пожалуйте внутрь! Тут куда уютнее."

Вальтер переступил порог и замер, пораженный. Зал был просторным, гораздо больше, чем казалось снаружи. Стены были уставлены полками и витринами, доверху заполненными неясными в полумраке предметами. На стенах горели крошечные лампы с тусклыми свечами, стояли они и на витринах – но этого жалкого огонька было явно недостаточно, чтобы осветить такое пространство. И тем не менее, в лавке было светло. Неярко, но отчетливо, как в пасмурный полдень. Свет струился отовсюду – от стен, от потолка, от самих предметов. Он был мягким, голубоватым и... неестественным.

"Прошу еще раз извинить мою нерасторопность, милорд," – продолжал извиняться Джобадей, потирая костлявые руки. – "Старые кости да ночная дрема... Не сразу услышал ваш благородный звон."

Вальтер тщедушно развел руками, все еще оглядывая завораживающее пространство.

"Ничего, ничего, милейший Джобадей... Кажется, сама судьба вела меня сюда. Ваши огни... они были маяком в ночи." - Он произнес это почти искренне, плененный странным светом и атмосферой места.

Джобадей рассмеялся. Звук был сухим, как треск ломающихся веток. Его лицо растянулось в широкой улыбке, обнажая неожиданно ровные и белые, как у юноши, зубы – жуткий контраст с морщинистым лицом.

"О, милорд, вы льстите старику! Все дело в стеклах!" – Он подвел Вальтера к ближайшему витражному окну. – "Видите? Работа истинного мастера. Тут стекло не простое. В некоторых местах – толще, раздуто, как пузырь. Ловит любой лучик, любой огонек с улицы, множит его и льет внутрь, как солнечный мед. Простая физика, милорд. Простая физика." - Он провел длинным, узловатым пальцем по выпуклой части стекла, и свет в этом месте на мгновение вспыхнул ярче, отразившись в его глазах все тем же мертвенным болотным огоньком.

Вальтер кивнул, но в душе зашевелилось сомнение. Слишком просто. Слишком... обыденно для этой двери, для этого света, для этой ледяной руки и этих слишком белых зубов в морщинистом рту. Но жажда обладания, вечный спутник Вальтера, уже зашевелилась в нем, притупив осторожность.

Лорд, все еще ошеломленный светом и атмосферой лавки, нахмурил свои жирные брови.

"Что особенного ты можешь предложить мне, старик?" – Спросил он, стараясь звучать властно, но голос слегка дрогнул в этой неестественной тишине.

Старик склонил голову, словно тень. "О, достопочтенный лорд Вальтер, скромный Джобадей не смеет предполагать. Моя лавка предлагает то, чего душе угодно. Любую ценность, любое... решение. Нужно лишь правильно сформулировать желание." - Его выцветшие голубые глаза, казалось, просвечивали Вальтера насквозь.

"Формулировать? Какие глупости..." - Вальтер недоуменно фыркнул.

Старик сделал шаг ближе. Его костлявые пальцы с холодом, проникающим сквозь ткань камзола, легонько коснулись плеча Вальтера.

"Позвольте старому слуге помочь, милорд." – Прошелестел Джобадей, и его дыхание пахнуло пылью и сухими травами. – "Расскажите мне свою историю. Рождение наследника... или, быть может, свадьба?" - Уголки рта Джобадея дрогнули в подобии улыбки, когда он увидел, как лицо Вальтера исказилось от внезапной, ядовитой злобы, а глаза налились кровью.

Не давая Вальтеру взорваться, Джобадей легонько, но неумолимо взял его за локоть и повел вдоль витрины.

"Взгляните, милорд. Иногда слова излишни. Иногда ответ – в тишине стекла и всплеске жидкости."

Витрина сверкала десятками колб и сосудов причудливых форм, увенчанных стеклянными фигурными крышечками – драконами, фениксами, змеями. Джобадей выбрал одну – простую, цилиндрическую, наполненную прозрачной, как слеза, жидкостью. Он встряхнул ее перед самым носом Вальтера. Со дна сосуда стремительно поднялось клубящееся облако густого, как кровь, багрянца, заполнив колбу почти до краев. Оно пульсировало, как живое.

"Один из моих скромных фаворитов," – голос Джобадея стал шепотом заговорщика. – "Незаметный гость. Ни вкуса, ни запаха. Проникает в вино, в похлебку... даже в святую воду. Исчезает бесследно. Даже самые искусные лекари с их промываниями... ничего не найдут. Одно древнее племя в джунглях... ммм... очистило свою землю от непрошеных гостей именно так. Никто не доказал их причастность."

Он поставил багровую колбу и взял другую – маленькую, с крышкой в виде спирали. Приоткрыл ее едва-едва.

"Опишите запах, милорд?"

Вальтер, завороженный, втянул носом воздух.

"Жженый сахар... и что-то горькое? Терпкое?"

"Точно!" – Джобадей захлопнул крышечку. – "Аромат ностальгии для страдающих подагрой. Зелье, сваренное тибетскими монахами для одного очень... королевского пациента. Единственный экземпляр. Растворяет соли, как солнце – утренний туман. Но, увы, не для вас, милорд. Ваша проблема... иного рода."

"Искренне обескуражен твоей... разносторонностью, Джобадей." – Процедил Вальтер, отрывая взгляд от зловещих сосудов. – "Яды, зелья... Но мне нужно нечто иное."

"О, милорд!" – Джобадей развел руками. – "Я торгую ценностями. На любой вкус и случай. Чем же смиренный Джобадей может угодить вам?"

Вальтер оглянулся на запертую дверь, затем наклонил свою массивную голову к высохшей раковине уха старика. Его голос стал низким, сиплым, пропитанным страхом: "Жена... карлица... Она беременна. Этот... плод... Он уничтожит последние остатки моей репутации! Весь Йорк уже клеймит меня женоубийцей, но что они скажут, когда узнают, что эта... понесла от меня? От Вальтера Фиара, чьи предки крестоносцами ходили? Это позор! Невыносимый позор!"

Джобадей медленно кивнул, его морщинистое лицо было непроницаемо.

"Дети... великое счастье в наше время, милорд. Особенно когда детская смертность..."

"Заткнись о счастье!" – взорвался Вальтер, жир на шее затрясся. – "Мне нужно решение*! Немедленное и окончательное!"

Старик сложил ладони перед грудью, как в молитве.

"Спокойствие, достопочтенный лорд. Спокойствие. То, что вам требуется... лежит в моих закромах. Мгновение." - Он повернулся и засеменил к узкой, крутой лестнице, скрытой в тени. Его шаги быстро затихли.

Вальтер остался один среди молчаливого стекла. "Дар судьбы", – лихорадочно подумал он, обводя взглядом лавку. - "Не иначе." Его взгляд скользил по полкам, заставленным диковинками, и вдруг... зацепился за угольный позолоченный краешек.

На стене, в полутьме за витриной с сосудами, висели картины. Гротескные, скрюченные твари, лишенные кожи или обтянутые серой, стекающей тканью плоти. Беззубые пасти, разверстые в немом крике. Пустые глазницы, казалось, сверлили Вальтера, притягивая к себе. Когтистые, слишком длинные конечности тянулись с полотен, и у Вальтера мелькнула безумная мысль: "Еще секунда – и они схватят, вырвут из этого мира, утащат туда, в адскую агонию на холсте..."

Шаги Джобадея, спешащие вниз, разорвали жуткое очарование. Старик появился, сияя белозубой, довольной улыбкой. В его руках была небольшая шкатулка из темного дерева, покрытая резьбой –две сплетенные змеи пристроились на крышке, словно у теплого очага.

"Вот оно, милорд." – Прошептал Джобадей, словно открывая величайшую тайну. – "То, что вы так страстно желаете. То, что вернет вам покой и... доброе имя." Он приоткрыл крышку шкатулки. На бархатной подушке цвета запекшейся крови лежал крохотный пузырек.

Вальтер, затаив дыхание, осторожно, толстыми, неуклюжими пальцами извлек его. Стекло было холодным. Жидкость внутри была цветом ночного неба без звезд. Глубокий, бездонный синий, почти черный, но с таинственным, едва уловимым внутренним свечением, как далекая туманность. Он повертел пузырек, завороженный зловещей красотой содержимого.

Джобадей тем временем ловко просунул между пальцев Вальтера крохотный, свернутый трубочкой пергамент.

"Инструкция, милорд. Крайне простая, но... неукоснительная. Малейшее отступление – и усилия тщетны. Распадутся, словно пепел." - Его голос стал жестким, как сталь. - "Читайте и точно следуйте словам."

"Оплата?" – хрипло спросил Вальтер, не отрывая глаз от пузырька с ночью.

Джобадей неожиданно взял его жирную, потную руку в свои костлявые, ледяные пальцы. Вальтер снова почувствовал тот пронизывающий холод и вспомнил мертвенное тело служанки. Ему стало дурно.

"Милорд Вальтер." – Тихо, но властно произнес Джобадей, глядя ему прямо в глаза. Мертвенный огонек в его зрачках вспыхнул ярче. – "Если сама судьба привела вас в эту ночь к моей скромной обители... кто я такой, чтобы противиться ее воле? Истинная цена... проявится в должное время. Сейчас же... примите этот дар. И помните: следуйте инструкции."

От прикосновения и этих слов по спине Вальтера пробежали ледяные мурашки. Он судорожно сгреб шкатулку с пузырьком и пергаментом, сунул их в складки камзола и, бормоча что-то невнятное, почти побежал к выходу, задыхаясь от внезапного, иррационального страха.

"Четко следуйте инструкции, лорд Вальтер!" – донесся вслед голос Джобадея, когда Вальтер уже вываливался на улицу, в объятия встревоженного Гарена.

Карета мчалась по спящему Йорку, подпрыгивая на булыжниках, как сумасшедшая. Вальтер, сидя внутри, бил кулаком в потолок экипажа: "Гони! Гони, скотина! Вали их!" Его тучное тело подбрасывало на сиденье, жир хлопал по бокам, но он ничего не чувствовал, кроме лихорадочного возбуждения. Шкатулка с пузырьком и пергаментом жгла его сквозь камзол, как раскаленный уголь.

Гарен, бледный и растерянный, хлестал лошадей, не понимая причин этой ночной скачки. Лицо лорда в свете фонаря было искажено чем-то нечеловеческим – не гневом, а дикой, ненасытной надеждой. Спрашивать было смерти подобно. Гарен молчал, лишь сильнее вжимаясь в козлы.

Через полчаса, казавшихся вечностью, они влетели во двор особняка. Карета едва остановилась, как дверца распахнулась, и Вальтер вывалился наружу. Его огромная туша, подхваченная инерцией, неуклюже сползла со ступеньки, едва не грохнувшись на камни. Он не упал, лишь дико замахал короткими руками, пытаясь удержать равновесие, и пустился бежать к дверям. Его фигура, тучная и подергивающаяся в беге, мелькая в свете фонарей, была одновременно жалкой и пугающей. Гарен, опершись о карету, с тревогой наблюдал, как тот исчезает в особняке, и медленно раскурил трубку. Воздух пах грозой.

Вальтер не пошел в свои покои. Он, задыхаясь и обливаясь потом, помчался прямо в опочивальню Ивы. Нервное возбуждение било через край. Он ворвался в комнату, распахнув дверь с такой силой, что та ударилась о стену. Ива, разбуженная грохотом, вскрикнула, укрывшись одеялом, ее крохотная фигурка дрожала под грубой тканью. Он сбросил камзол, с грохотом упавший на пол, и кинулся к кровати. Одурманенный находкой и предвкушением избавления, он чувствовал только дикое, животное возбуждение. Он стащил с нее одеяло, его жирные, слюнявые губы покрывали ее озябшее, маленькое тело жадными поцелуями – шею, плечи, живот. Ива пищала от страха и непонимания, пытаясь вырваться, но он был силен.

Он натянул ее дрожащую фигурку на себя. На этот раз не было издевательств. Было только грубое, властное обладание. Он ловил экстаз в каждом ее стоне, будь он от боли или страха, ему было все равно. В его воспаленном мозгу наконец сложился идеальный план, подаренный самой Фортуной. Он спасен.

Утро следующего дня началось с невиданной заботы. Вальтер приказал набрать для Ивы горячую ванну.

"Вымыть ее хорошенько! Вычистить!" – командовал он служанкам. Ива, сбитая с толку, позволила себя увести. Ванна была для нее слишком глубока – служанкам пришлось опустить внутрь маленький деревянный стульчик, чтобы карлица не утонула. Они терли ее щетками, поливали теплой водой, а Ива сидела недвижимо, как кукла.

Сам Вальтер ждал в ее комнате. Он шагал взад-вперед, нервно считая шаги. "Сто пятьдесят... сто пятьдесят шесть..." Дверь отворилась. Ива вошла, укутанная в огромный купальный халат. Ткань свисала с нее складками, она выглядела как ребенок, закутанный в мамино платье, ее мокрые волосы липли к морщинистому лицу.

Вальтер улыбнулся широко, неестественно.

"Ах, моя прелесть!" – Воскликнул он, подходя. – "Вспомнил я... обещал ведь тебе новое платье сшить! Портного вызову, он лучший из лучших!"

Он взял ее за плечи, его пальцы впивались в костлявые ключицы.



"И ничего не бойся, я проведу тебе кое-какую процедуру."- его голос гулким эхом отдавался по комнате. - "Для нашего сына - все самое лучшее!"

"Вальтер!" – Пискнула она и прыгнула к нему, обвивая руками его толстую шею, осыпая его морщинистый лоб и щеки лихорадочными, мокрыми поцелуями. Запах мыла и ее влажной кожи смешивался с его привычным запахом пота и старого жира.

Но Вальтер не выдержал долго. Он грубо оторвал ее от себя и посадил на край кровати.

"Тише, тише, глупая." – Сказал он, стараясь сохранить мягкость в голосе, но в его глазах уже мелькнула знакомая злоба. – "Ребенок... ребенок – это большая ответственность. Особенно... с твоей болезнью." - Он сделал паузу, наблюдая, как улыбка замирает на ее лице. - "Может получиться... кривым. Нездоровым. Надо следить! Заботиться! Помочь ему развиться правильно!"

Ива закивала с жаром, ее лицо светилось наивной надеждой.

"Да, милорд! Да! Хочу, чтобы сын был... статным! Красивым! Как ты!" В голове у Вальтера засвербело. Ненависть горячей волной хлынула обратно. Он сглотнул, сжал кулаки.

Он подошел к туалетному столику, где стояла зловещая шкатулка. Открыл ее. Крохотный пузырек с ночной бездной внутри встретил его спокойствием. Рядом лежал пергамент. Вальтер неловко развернул его. Губы его шевелились, беззвучно повторяя написанное нечетким, размытым почерком: "Вертикальное положение, вот как... Внутренняя полость... Все до единой капли... Выжидать четверть часа..."

Вальтер взял пузырек. Крышечка открылась с тихим щелчком. В воздух ударил запах – приторно-сладкий, как перебродивший мед, но с тяжелой, металлической, почти кровяной нотой под ним. Он повернулся к Иве.

"Ложись. Подними ноги. Выше. Для блага ребенка, помнишь?" - Его голос стал резким, командным. Испуг мелькнул в глазах Ивы, но доверие, только что рожденное нежностью, было сильнее. Она послушно легла на спину, съежившись на кровати, и задрала свои короткие, тонкие ножки вверх, обнажая себя. Вальтер схватил ее за лодыжки, поднял еще выше, почти заставив встать на лопатки. Ее маленькое тело напряглось и дрожало.

С выверенностью, которой он не ожидал от себя, Вальтер поднес горлышко пузырька к ее входу. Методично, без спешки, он стал выливать густую, черную, как беззвездная ночь, жидкость внутрь. Она стекала медленно, мерзко хлюпая.

"Ой!" – Пискнула Ива. – "Что-то... щиплет!"

"Терпи, глупая!" – Рявкнул он. – "Это для пользы!" - Он вылил последнюю каплю. Жидкость исчезла внутри.

Он не отпустил ее ноги. Он держал ее в этом унизительном, неудобном положении все пятнадцать минут, которые требовала инструкция. Его руки затекли, пот стекал по вискам, но он не шелохнулся. Он смотрел туда, где скрылись потоки жидкости, с напряженным вниманием палача, ожидающего результата. Ива тихо плакала от неудобства и странного жжения внутри.

Ровно через четверть часа он бросил ее ноги. Они плюхнулись на кровать. "Спи." – Коротко бросил он.

Ива, измученная, напуганная, но все еще цепляющаяся за призрак его заботы, сжалась калачиком и закрыла глаза. Ее дыхание быстро стало глубоким и ровным. Усталость взяла свое.

Вальтер стоял над ней, глядя на ее спящую фигурку. Его лицо было каменным. Он медленно потер большие, жирные ладони друг о друга, как бы счищая невидимую грязь. Звук был сухим, скребущим, как шорох крысиных когтей по камню. В комнате стоял тяжелый, сладковато-металлический запах зелья. Пахло исполнением плана.

Лорд метался по своему кабинету, как зверь в клетке. Каждый час, каждая минута ожидания жгли его изнутри лихорадочным, нетерпеливым возбуждением. Мысль о том, что происходит в комнате Ивы, что должно было произойти, сводила с ума. Его полувялый орган, не находивший покоя, требовал хоть какого-то выхода. Он звал служанок – одну за другой. Молодых, старых, даже калек. Они становились на колени на холодный каменный пол, их губы, скривленные отвращением, обхватывали его вялую плоть. От механического движения возбуждение вспыхивало ярче, но удовлетворения не было. Только тлеющее, ненасытное нетерпение.

Из комнаты Ивы не доносилось ничего. Ни криков, ни стонов. Только тишина, давящая и зловещая. Вальтер приказал носить ей еду и менять белье, но сам не заглядывал. Старая Ада, доложила, заламывая руки: "Милорд... она... не в себе. Мечется по кровати, как бешеная! Вся покрыта потом, стонет без умолку... Глаза дикие... Может, лекаря? Пахнет... Пахнет нехорошо..."

Вальтер отмахнулся, как от назойливой мухи.

"Так и должно быть, дура! По инструкции! Трое суток... или сколько там?"

Он даже не вспомнил, что было указано на пергаменте. Да и читал он его не особо внимательно. После процедуры Вальтер бросил желтый пергамент в огонь вместе со шкатулкой - доказательство своего преступления против природы. Его опыт с тысячами любовниц казался ему неопровержимым. Они вливали снадобья, вталкивали свечи из коры дуба и какие-то ядовитые коренья, и все проходило. Так будет и теперь. Ива просто истерит.

Наконец, на исходе третьих суток, терпение лопнуло. Вальтер, пылая предвкушением, влетел в ее комнату. В одной руке – плотные веревки, в другой – плетка, на ремни которой он с садистским тщанием привязал осколки опасной бритвы. Лезвия блестели тускло в сером свете, проникавшем сквозь занавески.

Комната встретила его тяжелым, спертым воздухом, смешанным со сладковато-гнилостным запахом пота и... чего-то еще. Кислого, больного. Ива лежала на кровати. Не металась. Не стонала. Она лежала на спине, руки вдоль тела, глаза прикрыты. Грудь едва заметно поднималась. Она казалась не спящей, а выжатой. Куклой, брошенной после игры.

"Вставай, женушка!" – взревел Вальтер, его возбуждение сменилось бешенством от этого безразличия. – "Притворяешься? Благодарить должна! Благодарить меня на коленях за то, что я для тебя сделал!"

Он бросился к кровати, осыпая ее крохотное, неподвижное лицо пощечинами. Голова Ива моталась, как тряпичная, на бледной коже щек тут же проступили багровые отпечатки его толстых пальцев. Но она не открыла глаз. Не закричала. Только слабый стон вырвался из ее пересохших губ, больше похожий на хрип.

Его ярость достигла предела.

"Молчишь?!" – Заорал он, хватая ее за хрупкие плечи. Одним грубым рывком он перевернул ее тощее тельце на живот. Сунул под живот подушку, приподнимая таз. Ее спина, бледная и покрытая легким пушком, была беззащитной мишенью. Он схватил веревки, с дикой силой притянул ее запястья к спинке кровати, завязал узлы так туго, что кожа тут же побелела. Ива не сопротивлялась. Ее тело было вялым, податливым, как мокрая глина.

Вальтер отступил на шаг, поднял плетку. Глаза его горели восторгом. Первый удар со свистом рассек воздух и обрушился на ее спину. Только влажный, рвущий звук плоти. Осколки бритвы впились, разрезали, вырвали лоскут кожи. Кровь, алая и горячая, брызнула на простыни, на его камзол. Вальтер зарычал от наслаждения. Второй удар. Третий. Он бил методично, с силой мясника, разделывающего тушу. Спина Ивы превращалась в кровавое месиво. Клочья кожи, глубокие порезы, обнажающие что-то белесое и жилистое под ней. Она уже не напоминала человеческую спину – это был изуродованный ландшафт плоти, фонтан крови. Ива не кричала. Ее тело лишь вздрагивало от каждого удара, как подкошенная лошадь под плетью, но звуков не издавало. Абсолютная, леденящая тишина, прерываемая только свистом плетки, хлюпающим ударом и тяжелым дыханием Вальтера.

На кураже ярости и садистского экстаза он сбросил с себя одежду. Его тучное, обвисшее тело затряслось. Он стал надрачивать свой орган, глядя на кровавую бойню. Кровь Ивы была его смазкой. Возбуждение достигло пика. С диким хрипом он придвинулся, уткнул головку члена в свежий, глубокий разрез на ее лопатке. Стал водить по нему, ощущая, как горячая, липкая кровь обволакивает его, как шероховатые края раны царапают нежную кожу. Тело Ива под его толчками подскакивало на кровати, как марионетка с перерезанными нитями. Безжизненно. Беззвучно.

"Кричи!" – хрипел он, входя в нее сзади с грубой силой. – "Кричи, тварь! Это твоя благодарность за то, что я для тебя сделал?"

Но ответа не было. Только хлюпающие звуки, его собственные стоны и хрипы, да шлепок его живота о ее окровавленные ягодицы. Он яростно двигался, но наслаждение таяло, съедаемое ледяным гнездом бессилия и разочарования. Она была как труп. Как теплый, но совершенно пустой мешок. Ни сопротивления, ни страха. Только пустота.

С громким, раздраженным рычанием он выдернул себя из нее. Орган, покрытый ее кровью и какими-то черными выделениями, обвис. Ярость сменилась омерзением и досадой.

"Отвратительно!" – плюнул он в сторону кровати. Ива лежала лицом в подушку, ее связанные руки неестественно вывернуты. Она не шевелилась. Дышала ли?

"Убрать это! – рявкнул Вальтер, натягивая штаны и указывая на кровать трясущейся от ярости рукой. – "Обработать раны! Чтоб не сдохла! Выползай отсюда, старая!" – это было обращено к Аде, которая стояла в дверях, бледная как смерть, зажав в руке тряпку и миску с водой, которую она принесла еще до его прихода.

Он вывалился из комнаты, хлопнув дверью.

Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пыльное окно, падали на кровать, превращая сцену в жуткий натюрморт. Служанки, обступив ложе, зажимали носы тряпками, их лица были бледны от ужаса и отвращения. Одни прятали глаза, другие, с мазохистским любопытством, не могли оторваться. Тело Ивы лежало распластанным, как распятие: руки раскинуты в последней, бессильной судороге, лицо застыло мертвой маской – ни боли, ни страха, лишь пустота и сеть чёрных, вздувшихся вен, оплетавших веки и виски. Некогда белые простыни были пропитаны огромным черно-багровым пятном, расползавшимся из-под ее спины, как ядовитый цветок. Чёрные, толстые, как шнурки, вены вздулись на бедрах, ногах, в паху, пульсируя зловеще под тонкой кожей. Из уголка ее рта тянулась вязкая, черная струйка, медленно стекающая на подушку.

"Чума!" – прогремел внезапно вошедший доктор Эмброуз, тощий старик с трясущимися руками. - "Чума, о Господи! Немедленно покиньте помещение! Огнем и серой очистится это место!"

Служанки с визгами бросились к двери, толкаясь. Но старушка Ада не двинулась с места. Она склонила голову набок, ее старые, но зоркие глаза изучали тело. Деревянной тростью, на которую опиралась, она осторожно приподняла крохотную, безжизненную ручку Ивы, обнажив подмышечную впадину. Кожа там была бледной, покрытой испариной, но чистой.

"А бубоны где, доктор Эмброуз?" – спросила она спокойно, ее голос был хриплым, но твердым.- "В тридцать пятом, Литтл-Шире я чуму видела. Сыновья мои, муж... все сгорели за три дня. Бубоны под мышками, в паху... черные, размером с яблоко. Гной лился рекой. А тут?" – она тростью указала на чистые подмышки, на страшные, но иные вены. "Лекарь один, шарлатан, им плацебо всучил – пузырек с водой, в которую для вида видимо сажу добавил. Ох и переливалась же она на солнце, клянусь, как звезды!"

Доктор Эмброуз замер, его рука с трясущимся саквояжем опустилась. Он перевел взгляд с Ады на тело.

"Не чума, тогда..." – пробормотал он. – "Но... но вид..." Он снова вгляделся. Страшные вены. Черная истекающая субстанция. Но... да. Ни одного характерного чумного бубона.

"Права, ты права, Аделаида." – сдался он, крестясь. – Не Господня кара сия. Не чума. Но что же...? Идите. Всех вывести. Никого не впускать."

Когда комната опустела, доктор Эмброуз достал из кожаного саквояжа промасленную холщовую маску, пропитанную уксусом и травами, и грубые кожаные перчатки. Запах, ударивший в нос даже сквозь маску – сладковато-гнилостный, с нотками испорченной крови и чего-то металлического, химического – заставил его сглотнуть. Тело Ивы лишь начинало коченеть, сохраняя жутковатую податливость. Черные вены, словно корни ядовитого растения, прорезали всю спину, сходились в паху, опутывали бедра. Сердце доктора бешено колотилось.

Он осторожно раздвинул ее тонкие ноги. То, что открылось взгляду в области гениталий, заставило его отшатнуться. Рвотный спазм сдавил горло. Это был не просто ужас – это был кошмар.

Криминальный аборт? Мысль пронзила его, холодная и ясная. Он видел такое - грязные инструменты, отчаявшиеся женщины... Но здесь было хуже. В разорванном, изувеченном влагалище и промежности не просто были следы грубейшего вмешательства – там бушевал некроз. Ткани почернели, расползались, смешиваясь с запекшейся кровью и гноем в отвратительное месиво. Среди черноты торчали ошметки плоти – рваные, обугленные на вид лоскуты. Это была не просто неудачная процедура. Это было разъедание изнутри. Сифилитические язвы? Но такие глубокие? Гангрена? Но так быстро и без характерного запаха?

Дрожащей рукой он достал из саквояжа металлический зонд с тупым ушком на конце. Простой инструмент для исследования ран, определения их глубины, извлечения инородных тел. Кончик его дрожал. Он ввел зонд в разрушенное отверстие, осторожно отодвигая почерневшие, размягченные ткани. Зонд легко уходил глубже, чем следовало, встречая лишь рыхлую, распадающуюся массу. Он исследовал края ран – они были нечеткими, как будто ткань не резали, а... растворяли.

И тут его зонд наткнулся на что-то густое, вязкое, не похожее на кровь или гной. Он осторожно извлек кончик. Густая, белесая, засохшая сперма. Она покрывала кончик зонда, смешавшись с черным некротическим месивом и кровью.

Страшнее чумы оказалось то, что не имело имени. Доктор Эмброуз, старый циник и практик, впервые за долгие годы почувствовал ледяной панический страх. Он смотрел на почерневшее тело карлицы, на зонд, валяющийся в луже черной слизи и белесого семени, и понимал: он стоит лицом к лицу с чем-то, что лежит за гранью его понимания. За гранью медицины. За гранью Божьего промысла. И взгляд его невольно потянулся к двери, за которой скрывался хозяин этого дома – лорд Вальтер Фиар.

Доктор Эмброуз, с сердцем, колотящимся как птица в клетке, постучал в тяжелую дубовую дверь кабинета лорда. Холодная испарина струилась по его вискам под маской. Из-за двери донеслись медленные, шаркающие шаги, словно кто-то волочил мешок с песком.

"Войдите," – прозвучал хриплый, неестественно тихий голос Вальтера.

Эмброуз вошел. Кабинет был погружен в полумрак, шторы плотно задернуты. Воздух спертый, пропитанный запахом пота, старого вина и... чем-то едва уловимо гнилостным. Лорд Вальтер стоял у камина, опираясь о мраморную полку. Его тучная фигура казалась еще массивнее в тени, но в ней была какая-то зыбкость, как у набухшего трупа. Лицо, обычно багровое, было серо-желтым, землистым.

"Милорд..." – начал Эмброуз, запинаясь. – "Осмотр... тела... карлицы..." - Он сжал кулаки в перчатках, пытаясь собрать мысли в кучу. Он описал все: чудовищные черные вены, как корни ада; разъеденную, почерневшую плоть в паху; ошметки тканей; страшное сходство с сифилисом, гангреной и абортом одновременно. И наконец, сдавленно, словно выдавливая: "И... милорд... следы... мужского семени. Свежие. Внутри... разрушенного естества."

Глаза Вальтера, глубоко утонувшие в жировых мешках, начали медленно распахиваться. Зрачки, крошечные точки в мутной желтизне белков, расширились от чистой, животной ярости.

"Как?!" – заревел он внезапно, голос сорвался на визгливую ноту. – "Как ты смеешь?! Эта... эта карлица – моя жена! Леди Фиар! Ты оскорбляешь мою кровь! Мою честь!"

Он сделал шаг вперед, его жирное тело затряслось. Эмброуз отпрянул, инстинктивно прикрываясь рукой.

"Милорд, умоляю!" – залепетал он. – "Не в оскорблении дело! Эта зараза... она невиданная! Неизвестная науке! Не чума, не сифилис... нечто иное! Умоляю вас, позвольте провести рядовой осмотр! Перестраховка! Ради вашего же здоровья, ради безопасности лорда!"

"Вон!" – взревел Вальтер, тряся кулаком. Слюна брызнула из его перекошенного рта. – Вон из моего дома, падаль! И чтоб нога твоя здесь больше не ступала! Вышвырните его!"

Дверь распахнулась, в нее протиснулись два рослых лакея. Их лица были бесстрастны, но в глазах читался ужас – и от вида хозяина, и от слов доктора. Они грубо схватили Эмброуза под руки и потащили прочь. Старик не сопротивлялся. Его последний взгляд на Вальтера был полон немого ужаса.

Похороны Ивы Фиар прошли не на фамильной земле, а на заброшенном участке старого кладбища Святой Марии. Ни колокола, ни хора. Только немое, ужасное молчание и дробь сырой земли, падавшей на гроб. Вальтер приказал замуровать тело в каменный саркофаг – скрыть обезображенные черной чумой черты и гниющую плоть. Мир не видел его позора, но мир отплатил сполна: Йорк бурлил слухами: "Одиннадцатая! Одиннадцатая жена Чёрного Вдовца!", "Карлицу замуровали – знать, боялся, что вылезет!", "Дьявол забрал свою подать!"

На следующий день, когда в особняке еще пахло уксусом, к мрачному порогу подкатил скромный экипаж. Из него вышел мистер Эдмунд Торнтон, жентльмен-констебль графства Йоркшир (Gentleman-Consable). Он был облачен в строгий, темно-серый камзол без излишеств, с цепью должности на груди. Лицо – непроницаемая маска вежливости, но глаза, маленькие и острые, как иглы, сканировали мрачные коридоры.

Вальтера нашли в кабинете. Он сидел, вернее, развалился в своем тронном кресле, лицо серо-землистое, под глазами – черные круги синяков.

"Милорд Вальтер Фиар?" – начал Торнтон, слегка поклонившись. – "Эдмунд Торнтон, констебль. Мои соболезнования в связи с вашей утратой." - Голос был ровным.

Вальтер хрипло фыркнул, не предлагая сесть.

"Соболезнования? Оставьте их тем, кому они нужны. Что вам надо?"

"Расследование, милорд. Смерть леди Фиар... скоропостижная. Необычная. Город полон тревожных слухов. Моя обязанность – установить факты. Как скончалась ваша супруга?"

Вальтер закашлялся, его жирное тело содрогнулось.

"Болезнь! Проклятая, неизвестная болезнь! У карликов... их организм – сплошная патология! Врачи ничего не поняли!" - Он замахал рукой, отгоняя назойливую муху и констебля разом. - "Была здорова, потом слегла, потом... конец. Вот и все факты!"

Торнтон не моргнул: "Были ли симптомы? Кто наблюдал? Можно ли поговорить с лечащим врачом?"

В этот момент в кабинете появилась фигура в дверях. Доктор Эмброуз. Он выглядел еще более иссохшим и испуганным, чем в прошлый визит.

"Тысячу извинений, милорд..." – залепетал он, кланяясь. – "Я... забыл свой плащ и кое-какие инструменты в комнате... где осматривал..." - Он умолк, увидев констебля.

"А, доктор Эмброуз!"– лицо Торнтона оживилось. – "Вы как раз кстати. Вы осматривали тело леди Фиар?"

Эмброуз метнул взгляд на Вальтера. Тот смотрел на него, как змея на кролика, но в его глазах читался немой приказ: "Говори, но осторожно!"

Старый врач вздохнул. Он не держал обиды на лорда – его выгоняли многие знатные пациенты. Его долг – перед медициной и фактами.

"Да, мистер Торнтон, осматривал." – сказал Эмброуз тихо, но четко. – "Вид... был ужасен. Черные вены, некроз тканей, внутреннее разложение. Не похоже ни на одну известную мне заразу. И уж точно не похоже на яд."

Торнтон насторожился: "Не похоже? Вы уверены?"

"Довольно уверен." – кивнул Эмброуз. – "Известные яды действуют иначе – поражают желудок, нервы, кровь специфически. Здесь же... это было похоже на какую-то чудовищную внутреннюю гангрену, стремительную и всепожирающую. Возможно..." - Он осторожно подбирал слова. - "...возможно, леди Фиар была больна еще до брака. Какая-то врожденная хворь, усугубленная ее... особенностью. Карлики, как известно, часто имеют слабое сложение, подвержены странным недугам. А может..." - Он развел руками. - "...А может, это была Божья кара за какое преступление? Один Господь ведает, какие тайны и болезни хранят их малые тела."

Торнтон внимательно слушал, его острый взгляд переходил с врача на Вальтера. Заключение опытного врача было весомым. Не яд. Значит, не убийство? По крайней мере, не в привычном смысле. Но одиннадцатая жена... Совпадение?

"Благодарю вас, доктор." – сказал Торнтон наконец. – "Ваше мнение ценно."

Он повернулся к Вальтеру, который сидел, испуская хриплое, тяжелое дыхание, но в глазах его мелькнуло что-то похожее на облегчение.

"Милорд, приношу извинения за беспокойство в столь скорбный час. Заключение доктора... проясняет ситуацию. Видимо, леди Фиар пала жертвой редкого и страшного недуга."

Констебль поклонился и вышел. Эмброуз, схватив свой забытый плащ и саквояж, поспешил за ним, не глядя на Вальтера.

Лорд остался один в мрачном кабинете. Крики города, обвиняющие "Черного Вдовца", доносились с улицы, но теперь они казались ему пустым звуком. Он выиграл. Врач его спас. Опять. Не яд. Не убийство. Только "Божья кара" и "проклятая карликовая порода". На его заплывшем лице появилась гримаса, похожая на улыбку. Одиночество? Позор? Пустяки. Он – лорд Вальтер Фиар. Он всегда выходил сухим из воды. Всегда.

Но за окном, на могиле Ивы, лишь ветер шелестел опавшими листьями, да старая Ада, единственная из слуг пришедшая проводить карлицу, крестилась, глядя могилу.

Ночные кошмары Вальтера стали явью наяву. Он тонул в густой, невероятно вязкой черной субстанции. Она обволакивала его, затягивала вглубь, проникала в рот, нос, уши. Он пытался кричать, но вместо звука из горла вырывались лишь пузыри черной жижи. Он барахтался, но тело было слабым, как у младенца. Каждый раз он просыпался с диким воплем, сердце колотилось, грозя разорвать грудную клетку жгучей болью. Постель под ним была мокрая – холодный пот смешивался с едким запахом мочи. Стыд был ничто перед всепоглощающим страхом и физической немощью.

Днем он был тенью. Жжение в груди не отпускало, сковывая каждое движение. Усталость валила с ног, как после каторжной работы. Он проводил все время в постели, в душной темноте спальни. Даже мысли были вязкими, тяжелыми.

Однажды, сквозь туман слабости, его пронзило знакомое извращенное возбуждение.

"Марта... – прохрипел он, едва шевеля губами. – Иди сюда... Окажи... услугу."

Молодая служанка, бледная как полотно, подошла к кровати, дрожа всем телом. Слезы беззвучно стекали по ее лицу. Вальтер привычным, хоть и ослабевшим жестом запустил свою огромную, потную руку ей под юбку. Его пальцы нащупали теплый бугорок клитора, сжали его и резко потянули на себя.

"Ближе... наклонись..." – Просипел он, наслаждаясь ее содроганием и тихим всхлипом.

Марта, рыдая, откинула край одеяла, скрывавший его тучный живот и пах. Она сунула дрожащую руку в жировые складки, нащупывая спрятанную плоть. Раздался непривычный, влажный, отталкивающий звук. Марта замерла. Ее пальцы нащупали что-то очень холодное, склизкое и пульсирующее. Она резко одернула руку.

И завопила. Визг, полный чистого, первобытного ужаса, разорвал тишину покоев.

С ее ладони и пальцев стекала густая, черная, как ночная бездна, субстанция. Она обволакивала ее кисть, тянулась липкими нитями. Марта, не переставая визжать, дико рванула руку Вальтера из-под своей юбки и бросилась бежать из комнаты.

Ее вопль стал сигналом. У дверей мгновенно собрались слуги, прибежавшие на дикий крик. Они увидели Марту, мечущуюся в коридоре, тряся окровавлено-черной рукой. Увидели распахнутую дверь спальни. Увидели лорда Вальтера, который лишь успел натянуть одеяло до подбородка, но его землистое, перекошенное страхом лицо говорило само за себя.

Ада стояла впереди всех. Ее костлявые пальцы судорожно сжимали набалдашник трости. Она смотрела на дверь спальни, на скрытую за ней фигуру хозяина, как на покойника.

Экипаж с грохотом подкатил к мраморным ступеням особняка Фиар. Дверь распахнулась, и на пороге показалась фигура, от которой у Гарена перехватило дыхание. Лорд Вальтер не шел – он полз. Опираясь на трясущиеся руки, он сползал со ступеней, как огромная, смертельно раненая туша. Жирные слезы катились по его землистому, обвисшему лицу, оставляя грязные борозды, смешанные с потом. За ним, на почтительном, но брезгливом расстоянии, топтались лакеи в поношенных, но все еще внушительных темно-бордовых ливреях с потускневшими золотыми галунами - герб Фиаров – перекрещенные мечи над пылающим сердцем – едва угадывался на груди. Их руки были полусогнуты, готовые подхватить хозяина, если тот рухнет и сломает себе шею на этих проклятых ступенях.

Гарен подавился трубкой, закашлялся. Вид поверг его в ужас. Вместе с лакеями они, кряхтя, впихнули дедва дышащую тушу в карету. Дерево жалобно скрипело. Лакеи, отойдя, брезгливо вытирали руки о свои ливреи. Вальтер, едва переведя дух, высунул из окна багровое лицо и погрозил им слабым, но злобным кулаком.

"В то место..." – прохрипел он Гарену. – "Где были... в прошлый раз. К лавке..."

Гарен поморщился, поправил шляпу. "Лавке, милорд? Так в прошлый раз там и не было никакой лавки. Стенка старая да склад кожевенника. Может, ошиблись..."

"Молчи, сукин сын!" – взревел Вальтер, слюнявя подушку сиденья. – "Или на дыбу! Кину на дыбу!"

Гарен покорно щелкнул вожжами. Лошади тронулись. Целый час Вальтер, задыхаясь и постанывая, слушал сквозь туман боли и страха бесконечные россказни Гарена. Голос извозчика, обычно успокаивающий, теперь резал, как тупой нож. Истории лились одна за другой:

"А в Болтонском замке, милорд, Белая Женщина бродит... Эту самую леди Мэри, что мужа-тирана зарезала в одна тысяча пятьсот семьдесят восьмом, потом сама с башни... Видали её, говорят, в свадебном платье, вся в крови..."

"А под Глостером, в развалинах аббатства, монах-призрак. Сожгли его, сердешного, за ересь в тридцать девятом... Стонет, цепями лязгает, прощения просит у звезд..."

"А самая жуткая – Кровавая графиня из Норфолка... Лет пятьдесят назад сгинула. Молодых девок в пруду топила для красоты вечной. Теперь души тех девок из каждого зеркала в её покоях глядят, глаза черные, бездонные..."

Вальтер стучал кулаком в стенку кареты, но звук был слабым, как стук мотылька о стекло, заглушаемый цоканьем копыт. Кошмары смешивались с рассказами, черные вены пульсировали под кожей в такт копытному лязгу.

Наконец, они остановились. Вальтер, увидев в окне знакомую вывеску "Лавка ценностей на любой вкус", застонал и начал вываливаться. Гарен подскочил, помог ему встать на подкошенные ноги. Лорд оттолкнул его.

"Стоять! Стеречь!" – выдохнул он и поплелся к двери, волоча ноги, как каторжник.

Не успел он дотянуться до злополучной цепочки, как дверь бесшумно отворилась. На пороге стоял Джобадей. На его морщинистом лице играло участливое беспокойство.

"Лорд Вальтер! Боже правый, что с вами?!"

"Обманщик!" – сипло закричал Вальтер, едва держась на ногах. – "Ты... дал отраву! Смерть! В колбе... сама смерть!"

Джобадей приподнял седые брови.

"Милорд! Ужас какой! Но... вы точно следовали инструкции? Неукоснительно? Каждой буковке?"

"Да!" – прохрипел Вальтер, шатаясь. – "Всё! Вертикально! Влил! Ждал! Теперь... противоядие! Лекарство от гангрены! Немедленно!"

Старик медленно достал из кармана выцветшего фрака крохотный желтый пергамент – точную копию прежнего. Он развернул его и начал читать медленно, с паузами, словно смакуя каждое слово:

"Средство противо-плодное, избавляющее... Рекомендовано использовать охлажденным... Молодую особу надлежит зафиксировать в вертикальном положении недвижимой..."

"Так и было!" – перебил Вальтер, кашляя. – "Мучайся, старый хрыч! Давай противоядие!"

Джобадей не обратил внимания на крик, продолжая читать незыблемо и четко: "...Приоткрыть внутреннюю полость..."

"Сделал, все сделал!"

"...внутреннюю полость рта молодой особы..."



...не касаясь зубов, влить содержимое всё до единой капли. Особа должна быть зафиксирована. Выжидать следует четверть часа..."

Вальтер замер. Лицо его стало пепельно-серым.

"Ч-что?.. Рта?.."

"Ежели содержимое флакона попадет не в те пути..." – Джобадей многозначительно замолчал, глядя Вальтеру прямо в глаза, где плескался ужас.

С диким воплем Вальтер выхватил пергамент из рук старика. Его трясущиеся пальцы скользили по пожелтевшей бумаге. И там... черным по белому: "...внутреннюю полость рта..." Все остальное – совпадало.

"Н-но... ты же говорил... для утробы..." – захрипел он.

Джобадей вдруг расхохотался. Сухой, дребезжащий смех, как стук костей по камню, заполнил пространство у двери.

"Говорил? О, милорд! Следовало неукоснительно слушать бумажонку, а не собственное эго, не случилось бы беды. Но вы... вы всегда знали лучше, да?" - Его улыбка стала хищной, обнажая слишком белые зубы. - "Наслаждайтесь плодами своего выбора, лорд Вальтер. Они... того стоили."

Дверь захлопнулась перед самым носом ошеломленного Вальтера с тихим, но окончательным щелчком.

Гарен, наблюдавший издали, медленно подошел. Лицо его было непроницаемо. Он мягко взял рыдающего, бормочущего что-то бессвязное о дьяволе и проклятиях лорда под руки.

"Идемте, милорд... Поедем домой..." – сказал он тихо, подталкивая его к карете.

В дороге, когда рыдания Вальтера сменились тихим, безумным бормотанием, Гарен наконец решился. Он не глядя на хозяина, заговорил, будто размышляя вслух:

"Милорд... простите дурака за любопытство... Но что вы там, в проеме у кожевника, такого увидели? Я... я не сужу. Кому какое дело, ежели скука одолела? Возил бы вас и шесть кругов, дело хозяйское... Но два раза подряд... в одно и то же место..." - Он рискнул повернуть голову, голос стал серьезным, почти шепотом. - "Не покупаете ли вы там... опиум, милорд? Ох слышал, как от него носы отваливаются да кишки вылазят через рот!"

Вальтер смотрел на него мутными, непонимающими глазами. В голове у него все смешалось: ледяные глаза Маргариты, искаженные безумием... крохотное, мерзкое тело Ивы... черный пузырек... странная инструкция... и эта роковая ошибка. Проклятие. Неизбежное, темное проклятие, выползшее из-за двери лавки, обрушилось на него. И теперь оно пожирало его изнутри.

В своих покоях, превратившихся в склеп, лорд Вальтер Фиар лежал привязанный к роскошной кровати толстыми ремнями. Безумные крики о "когтистых руках из-под мебели" сменились тихим, непрерывным стоном. Входили к нему только лекари в промасленных масках да старая Ада. Они обмывали его тучное, покрывающееся темными пятнами тело тряпками, смоченными в уксусе и дымящихся травах. Меняли пропитанные черной слизью и мочой простыни. По приказу Ады, белье не стирали – его вывозили в поля и сжигали на кострах из можжевельника, подальше от людских глаз. Дым стелился низко, черный и зловонный.

Утром, когда первый луч солнца пробился сквозь запыленное окно, вошедшие слуги застыли в ужасе.

Лорд Вальтер лежал на спине, голова запрокинута. Его лицо и открытая грудь были изрешечены вздувшимися, пульсирующими черными венами, словно под кожей копошилось гнездо ядовитых змей. Рот был открыт в немом крике, забитый липкой, черной рвотой, в которой плавали такие же черные, толстые прожилки. Глаза, широко раскрытые, были мутными, и в них, казалось, навсегда застыл невыразимый ужас. Потомок крестоносцев, лорд Вальтер Фиар, женоубийца и черный вдовец, нашел свой конец. Не на поле боя, как предки, а в собственной постели, изъеденный изнутри тьмой, которую сам призвал. Запах в комнате стоял такой, что самый стойкий из лакеев отвернулся и бежал, скрывая тошноту.

Весть о смерти лорда Вальтера Фиара разнеслась по Йорку. Не просто смерть – страшная, позорная кончина. Город ликовал и содрогался одновременно. "Проклятие!" – шептались на рыночной площади. "Возмездие!" – вторили им в тавернах. "Черный Вдовец сам стал жертвой немочи!"

Мистер Эдмунд Торнтон, как раз подъезжал к особняку Фиаров, когда из него выносили груз. Тело Вальтера, огромное, расплывшееся еще больше, было туго спеленуто во множество грубых белых простыней. Но никакие меры не могли скрыть пятна: сквозь слои ткани проступали зловещие, расползающиеся черные разводы, как чернильные кляксы. Запах, сладковато-гнилостный и металлический, витал в воздухе, заставляя лошадей констебля беспокойно бить копытами.

Торнтон наблюдал молча - ни тени торжества, лишь холодная констатация факта. Он видел, как слуги, бледные и дрожащие, грузили этот зловонный сверток на простую телегу, запряженную клячей. Ни герба, ни почестей.

Когда телега тронулась в сторону кладбища Святой Марии, Торнтон вернулся к своему экипажу. Он сел на жесткое сиденье, кожа скрипнула. Достал из небольшой дубленой сумки с латунной застежкой изящный черный кожаный блокнот в сафьяновом переплете. На обложке тиснением красовался фамильный вензель Торнтонов – переплетенные буквы "Э" и "T" под стилизованным вепрем.

Констебль откинул крышку блокнота, застегнутую на тонкий кожаный ремешок. Страницы, пожелтевшие от времени, были испещрены аккуратными, четкими записями. Это был его собственный реестр сомнительных дел, где значились имена и даты смертей. Торнтон перелистал несколько страниц. Его пальцы остановились на записи: "Фиар, В. Лорд. Смерть. Причина: неизв. болезнь. Свид.: Др. Эмброуз. Подозр. в отрав./насил. – не подтв."

Рядом с инициалами "В.Ф." оставалось пустое место. Констебль достал из специального гнезда в крышке блокнота стальное перо и небольшой пузырек с чернилами. Рядом с инициалами он поставил жирный, решительный чернильный крест. Линии пересеклись точно, без дрожи.

Чернила впитались в бумагу. Торнтон подул на надпись, давая ей подсохнуть. Его взгляд скользнул к окну особняка Фиаров, где в стекле отражалось серое небо Йорка. Он вспомнил слова доктора Эмброуза: "Один Господь ведает..." Теперь Господь, казалось, вынес свой приговор. Болезнь ли, Божья кара, или нечто, принесенное из той странной Лавки, о которой шептались слуги – неважно. Правосудие в его, человеческом, понимании было бессильно перед этой тьмой. Но дело было закрыто. Окончательно.

Он захлопнул блокнот, кожаный переплет издал мягкий щелчок.

"Конец дела," – прошептал констебль Торнтон, не обращаясь ни к кому. Экипаж тронулся, увозя его от дома смерти и позора. На улицах Йорка еще долго звучали пересуды о проклятом вдовце, но для мистера Торнтона история лорда Вальтера Фиара завершилась этим жирным чернильным крестом в его сафьяновом блокноте. Крестом, похожим на могильный памятник.