В любви с надеждой

                В любви с надеждой




     На войну Матвей пошел добровольцем.
     – Что ж ты у меня такой никчемный! Ну, куда? – говорила ему жена, провожая на фронт, – ты даже за себя постоять не можешь, а туда же... ведь можешь  не ходить! Только заикнись, тут же бронь получишь. Или вон, погляди, как умные люди делают: всех образованных на курсы учиться отправляют. А ты? Да с твоей-то специальностью, только в штабе и воевать. Детей наделал, и на войну...  под пули лезешь... На кого их бросаешь? А я...? Меня на кого оставляешь?
     Прижал Матвей жену к себе, крепко-крепко, а что сказать, не находит...
     – Да никуда я не лезу... – произнес почти шепотом, – но не могу я вот так... Потом меня спросят: где ты был, где воевал? Что я им отвечу? В штабе карты рисовал?
     – Кому им? Кому ты отвечать собрался? Вот они, погляди на них, они тебя спросят! Дети твои тебя спросят! И никому, кроме них, до тебя дела нет. Вот кому отвечать будешь, зачем в самое пекло полез? – обняла мужа, уткнулась ему в грудь и разрыдалась.
     – Марусенька, милая, да разве я ушел бы, если бы ни война? – сам чуть ни рыдая, отвечал Матвей. –  Я вернусь... это не надолго, к яблочному спасу, а до морозов уж точно вернусь...
     Было у Матвея трое детей, дочь старшая и двойняшки, сын с дочкой, весной, в мае, родились. Недавно им дни рождения справили. 
     К спасу Матвей не вернулся. Письма писал чуть ни каждый день, но ответов не получал. Отступали... долго отступали, спасались, кто как мог... И когда полевая почта заработала, ответов от жены не было.
     Благодаря среднему образованию, любви к фотографии, пониманию топографии, умению составлять карты и знанию нескольких десятков немецких фраз, Матвея зачислили в разведывательный полк. В разведку его не брали. Ни силой, ни ростом он не вышел, но уважали его не меньше тех, кто, рискуя жизнью, ходил в тыл к немцам. Принесут разведчики немецкие планшеты с картами, документами, а расшифровать их мог только один Матвей. Командиры смотрят на него, на рядового, как на высшего по званию, с готовностью исполнить любой его приказ.
     – Ну, Егоров, давай, рассказывай, что они там задумали? – спрашивали с надеждой командиры. – Да не молчи ты, говори! Что там?
     – Мне наша карта нужна, – отвечал важно Матвей, – для сравнения нужна...
     – Это же надо! – удивлялся радостно, сам с собой разговаривая. – Говорите, планшет этот ребята с убитого немца сняли?
     –  Да, с убитого... Да немец-то здесь при чем? Ты давай о карте расскажи, что вот это, и вот это, красным, что это означает?
     – А немец этот при том, что его нам специально с этими картами подсунули. Выглядит, как карта их укреплений, только почему-то без всякой кодировки, все открытым текстом... Вот, смотрите... Но это еще что… Смотрите, где они свою тяжелую технику с артиллерией разместили? А теперь смотрите на нашу карту. Там же сплошные болота, непроходимые, топкие. Грубо работают. Видно, за дураков нас принимают. А вот показать бы им, что поверили? 
      И становился в эти минуты Матвей самым главным человеком в землянке. Никто не вспоминал того, кто принес эти бумаги, на какое-то время героем оставался только Матвей.
     Воевал Матвей хорошо. С двумя ранениями в составе все того же разведывательного полка до самого Берлина дошел.
     «С самим маршалом Жуковым на короткой ноге» – подтрунивали его однополчане.
     А случилось это вот как. Встретил однажды Матвей на фронте свою первую учительницу, знать не зная, что она жена командующего фронтом Жукова.
     –  Александра Диевна! – кричит.
     Та оборачивается, генералы вокруг нее исподлобья на Матвея смотрят, а он от радости, чинов не замечая, только ее одну видит и навстречу бежит.
     – Матвей? Егоров? – удивилась учительница, – да ты-то, откуда здесь? – и руку ему подает. – Здравствуй! – говорит.
     Матвей от волнения, от радости, что землячку встретил, руку ее трясет, смеется и сквозь смех несколько раз повторяет:
     –  Здравствуйте! Здравствуйте!
     – Вырос-то как! – удивляется учительница. – Да как же ты здесь оказался? – и вроде как, обнять уже его хотела, но передумала. Раньше-то она всех своих ребятишек обнимала, а теперь перед ней мужчина, солдат, с медалью на груди.
     – Да вот, воюем... – отвечает Матвей, а руку ее не отпускает и ничего вокруг себя не замечает.
     Подходит к ним Жуков. Генералы в струночку вытянулись, настроение главкома всегда на лице написано, а у Матвея рот до ушей.
     – Кто такой? –  то ли жену, то ли генералов спрашивает Жуков.
     Матвей оборачивается, в себя приходит, а слова произнести не может. Руку к виску, а она не слушается, язык онемел, только губы  беззвучно шевелятся...
     Жена объясняет, а сама тоже улыбается, радости от встречи с земляком не скрывает.
     –  Как звать-то, солдат? – спрашивает Жуков.
     –  Рядовой Егоров! – и руку под козырек.
     – Ну, здравствуй, рядовой Егоров! – и тоже руку под козырек.
     Генералы переглянулись, и тоже все честь отдали в недоумении.   
     Начальство военное направилось в блиндаж, а Матвей остался со своей учительницей. С тех пор, чуть что, ему в полку эту встречу припоминали.
     – Давай-давай, Егоров, постарайся, а то от товарища Жукова нам за тебя достанется.
     О семье учительница Матвею ничего рассказать не смогла, давным-давно из Воронежской области уехала и ни разу там больше не появлялась.
     Закончилась война.
      Пришел Матвей домой, а дома нет... Ни дома, ни детей, ни жены – никого и ничего нет... Соседи говорят, бомба в их дом угодила, только что глубокая воронка и осталась. Весь день, до темноты, просидел Матвей у воронки, всю махорку искурил. Уж было уходить собрался, навсегда уехать куда-нибудь подальше решил, как вдруг собака его объявилась. Стоит перед ним, хвостом виляет и глаз с хозяина не сводит, а глаза тоже уставшие, грустные...
     – Жулька?! – обрадовался Матвей. – Живая...
     Взял он собаку на руки, она ему лицо лижет, трясется от радости. А когда собрался на станцию идти, собака за ним не пошла.
     – Пойдем, пойдем, Жулька... – уговаривает, а собака ни в какую идти не хочет. – Э-э-э, да тебя, видно, тоже война коснулась... на твоих глазах все произошло?
     Собака легла на землю, голову на передние лапы положила и вздохнула по-человечески.
 
     А на следующий день с самого утра к Матвею в гости народ пошел. Приходят и приносят с собой, кто что может. Сарай к вечеру с земли подняли, крышу кое-как подлатали, стол со стулом откуда-то появились... Так и остался Матвей в родных местах.
     Горе, конечно, но жить-то надо. А после четырех лет со смертью в обнимку, ему, как никому, жить хотелось. Женился. В сельской школе географию и немецкий язык преподавать стал. На участке рядом с воронкой дом построил, сад посадил, нарожала ему новая жена других детей, и зажили они, как и все после войны – в любви, с надеждой на лучшую жизнь.
     Дети зимой воронку в горку превращали, вся улица приходила на санках, на лыжах кататься. Собака лаяла, злилась, с цепи рвалась, а Матвей ее успокаивал:
     – Ну что ты, Жулька? Перестань... Хватит... Не злись... Пусть катаются... Кто знает, может, и им там все это в радость... не злись...

     Время быстро пролетело. Дети выросли. Сын Армию отслужил, дочери невестами стали...
     Ко Дню Победы Матвея всегда в президиум сажали.
     – Вы, Матвей Егорович, что же это, никогда не выступите, не расскажите, как воевали? Какие подвиги совершили? – спрашивает его директор школы. – Все знают, что вы разведчиком были, наверное, ни одного фашиста убили? Помнится, наград-то у вас много, а на пиджаке один значок? Стесняетесь, что ли?
     – Нет, – отвечал Матвей, – не стесняюсь... фашистов убивать мне не пришлось, я карты расшифровывал, переводчиком был. А в атаку один единственный раз ходил, в Берлине. Там, в Берлине, весь наш полк свои жизни положил, а я вот, да начальник штаба жить остались. Страшно все это было сознавать: четыре года вместе из одного котла ели, и вдруг сразу никого не стало. Обоз подошел, старшина спрашивает: «а где все?» Начальник штаба ему ничего не ответил, только рукой на пленных показал и тихо произнес: «корми эту мразь». Какой полк был... и у каждого из них, у этих ребят, наград куда больше моих было...   

     А тут, провожали Матвея на пенсию. Удочки, рыболовные снасти подарили, в школе банкет устроили, из РОНО начальство приехало, вымпел какой-то привезли. На самом деле, Матвея Егоровича Егорова уважали и как фронтовика, и как преподавателя. Никто никогда не вспомнил, что диплома-то учителя у него отродясь не было.
     Сидит Матвей в центре стола, а в дверях женщина появляется, вылитая его первая жена – Маруся. Смотрит на него, глаз не сводит и прямо на него идет. Идет медленно, улыбается, все ближе и ближе подходит, руки протянула к нему.
     – Здравствуй, папа, – говорит на ломанном русском.
     Дочь старшая, самая старшая, от первого брака, из ФРГ приехала. Каким-то чудом одна единственная в живых осталась. Все за столом притихли. Матвей встал, глазам своим не верит, а взгляда от дочери оторвать не может – вылитая Марусенька...
     Посадили эту дочь за стол, спрашивать стали, допытываться, как, мол, да как, а разговор не клеился, и праздник на этом закончился. Ни пить, ни есть уже никому не хотелось, люди вдруг о своих делах вспомнили и разошлись.
     А когда уже дома за стол сели, выяснилось, что дочь ничего не помнит. Только фамилию, имена, дом, концлагерь с какой-то чужой тетей и речку, в которой отец ее учил плавать.
     Уезжает дочь и оставляет отцу деньги немецкие.
     – Возьми, – говорит, – папа... Я богатая, у меня много денег...
     Деньги эти по тем временам даже не большими, а огромными были, весь поселок купить можно было. Не взял Матвей денег.
     – Как же ты, доченька, – спрашивает отец, – рядом с ними жить-то можешь?
     Больше они никогда не виделись. А в девяностых годах обе дочери со своими семьями уехали в Германию к богатой сестре. Старший сын Сергей остался с отцом. В тот же год он отца на сельском кладбище похоронил, а недавно и Сергей умер. Хоронили его соседи и я, случайно оказавшийся неподалеку от его поселка. Дружил я с Сергеем Егоровым, вместе в Армии служили, а потом долго работали вместе.
     История эта, вопреки здравому смыслу, остается для меня странной, не оправданной. Как-то несправедливо все получилось. И жизнь Матвея мне то нелепой случайностью, то трагедией представится, а то и подвигом простого русского человека в тяжелой войне обернется.