Лжепророк Спиноза о счастье

1.
   Бытует расхожее мнение, будто «все люди одинаковы, поскольку все ищут счастье». Насчет «ищут» не знаю, но определенно все «хотят счастья». Однако по поводу того, что такое счастье, никакой определенности нет. Все примерно представляют себе, что такое радость, восторг, блаженство, удовольствие, любовь, удача, безмятежность, услада, эйфория и даже благо. Но спроси любого: «Счастлив ли ты?», и честный ответ будет обременен множеством сомнений и условий. Возможно дело тут в том, что, как заметил Ремарк: «Счастье никогда не бывает полным, когда его переживаешь. Полным его делают воспоминания». Этот феномен ретроспективности счастья, как-будто, поясняет герой оперетты «Летучая мышь»: «Счастье никогда не бывает полным. Всегда какого-нибудь пустячка недостает».
    С другой стороны известна фраза Л. Толстого «Хочешь быть счастливым, будь им». Это звучит оптимистично. Действительно, быть может, достаточно внушить себе, что ты счастлив, и жить с сознанием этого. Во всяком случае, это лучше, чем мучиться мыслью о своей «незавидной доле». Но будет ли такое программное счастье подлинным, реальным счастьем, а не надуманным, искусственным? На это немедленно следует вопрос: «А что такое реальное, подлинное счастье? Может ли оно быть абсолютным, совершенным? Что, если оно всегда относительно, например, в сравнении со счастьем других? Но, возможно, настоящее счастье безотносительно, субъективно, личностно и не похоже на другие счастья.
    Разумеется, над подобными вопросами задумывались множество философов, и, разумеется, они дали множество разных ответов. Например:
    «Счастье возникает от спокойствия. Спокойствие приходит от безразличия».
                Наваль Равикант
    «Счастье — это функция принятия того, что существует».
                Вернер Эрхард
   «Делать то, что тебе нравится,— это свобода. Любить то, что ты делаешь,— это счастье».
                Frank Tyger
«Счастье? Это не более чем крепкое здоровье и плохая память».
                Альберт Швейцер
   «Если вы хотите, чтобы другие были счастливы, практикуйте сострадание. Если вы хотите быть счастливым, практикуйте сострадание».
                Далай Лама
«Счастье у умных людей – самая редкая вещь, которую я знаю».
                Э.Хемингуэй
   «Постоянное счастье — это любопытство».
                Элис Манро
   «В этой жизни есть только одно счастье – любить и быть любимым».
                Жорж Санд
    Из этих тезисов очевидно, что все понимают счастье по-своему, и значит, каждый будет настаивать на своем рецепте счастья.
    Между тем, одно дело давать советы по достижению высшего блага, а другое – следовать этим доктринам, да еще при условии, что они столь противоречивы. Что, например, предпочтительнее: «практиковать сострадание» или быть «безразличным»; «любить» или проявлять «любопытство»; а если «счастье - редкая вещь у умных людей», то, может, стоит поглупеть?
    В связи с этим возникает необходимость более основательного исследования феномена счастья за авторством какого-нибудь авторитетного мыслителя. Такие мыслители, конечно, есть.
   Платон, например, изучая счастье, пришел к выводу, что его обретению способствуют умеренность желаний, стойкость перед лицом невзгод, благоразумие с ее предусмотрительностью и справедливость. Но он же, Платон, учил, что счастье – это удовлетворение от собственных достижений. Однако это несколько противоречит его же принципам достижения счастья. Ведь умеренность желаний и благоразумие не позволяют ставить слишком высокие цели. А мелкие победы обычно не обеспечивают большого удовольствия от сознания успеха. Притом еще неизвестно, как к этому сомнительному «триумфу» отнесется справедливость. Художники, например, редко остаются довольны своими произведениями.
    Между тем, Аристотель разделял мнение Платона в том, что хорошие привычки и добродетели позволяют делать правильный выбор и вести счастливую жизнь, что и является настоящей целью человека. А поскольку мы отличаемся от других существ тем, что осознаем себя и обладаем навыками критического мышления, то для обретения необходимых положительных свойств нам следует, по мысли Аристотеля, использовать рассуждения.
    Однако опыт рассуждений показывает, что критическое мышление далеко не всегда положительно оценивает следование нравственным принципам. Мышлению свойственно делать выводы, исходя из принципа относительности и рациональности. Вдобавок, оно диалектично, и потому тяготеет к сомнениям и отрицаниям. Так что, его стараниями «умеренность желаний» может выглядеть как боязнь трудностей, «благоразумие» как трусость, «стойкость» как смирение, а справедливость как вещь, несуществующая в природе.
    Умозаключения Эпикура привели его к выводу, что счастье – это высшее благо, и значит, оно зависит от количества полученных благ. Следовательно, ограничения вожделений препятствуют достижению счастья. А философы киники, поразмыслив, решили, что нравственные установки вообще ложны и менее всего нужны для счастья.
    Одним из тех философов, кто взялся основательно изучить вопрос о счастье, был нидерландский философ ХУ11 века Барух Спиноза. Его трудам принадлежит «Трактат о Боге, человеке и его счастье».
    Научный мир единодушно причисляет Спинозу к главным представителям философии Нового времени. И это обязывает нас ознакомиться с его сочинением.

2.
    Как и всякий философ, Спиноза считал, что он познал истину, и потому был о себе очень высокого мнения. Это прямо следует из предисловия к его трактату, где он сообщает о цели своего учения:
    «… для любителей истины и добродетели, чтобы заткнуть, наконец, рот тем, кто хвастает и дает в руки простодушным свой собственный помет и свой мусор вместо амбры, чтобы они перестали порочить то, чего они еще не понимают, чтобы помочь понять им, в чем состоит сущность Бога, их самих и их всеобщее счастье».
    Тут я должен заметить, что при исследовании философских трудов неплохо иметь твердую философскую позицию, которая может служить точкой опоры наподобие той, что позволяет перевернуть мир. У нас с вами, читатель, такой почвой пусть будет «креативная философия», являющаяся частью «Русского космизма». Как показывает практика, в оптике этого учения хорошо заметны изъяны и недочеты многих философских воззрений. Так что, боюсь, «амбра» Спинозы здесь не будет исключением, и вы, возможно, согласитесь, что ее автору следовало быть скромнее.
       Однако наше учение предполагает творческий подход к исследованию чужих трудов. И потому нашей задачей является не столько критика Спинозы, сколько прояснение его философии укусами некоторых сомнений и идей. Очевидно, здесь мы будем похожи на того самого «овода», которым воображал себя Платон, беспокоя умы граждан древних Афин с помощью своей «майевтики».
    Добавлю от себя, я готов простить автору заблуждения и противоречия в его рассуждениях. Это ставит задачу их разрешения. Но более всего мне не по вкусу сложность и невнятность изложения. Обычно это свидетельство того, что автор пытается скрыть и сгладить сомнительные рельефы своих воззрений. Он это делает с помощью слов, часто научных и пространных, каждое из которых привносит собственный оттенок в текст. В результате произведение приобретает загадочный туман, где реальные объекты замещаются привидениями, что допускает множество интерпретаций. А это приводит к новым сомнениям, ибо нет никакой гарантии, что толкователи поняли автора правильно и не дополнили произведение собственными соображениями. Такой сложности и невнятности предостаточно в трактате Спинозы. Вот, например, взятое наугад:
    «Конечный ум сам по себе не может ничего понять, если только он не определяется чем-то вне себя; ибо, подобно тому как он не имеет власти познать все сразу, он так же мало властен начать, например, познавать это раньше того или то раньше этого. Таким образом, если он не может ни первого, ни второго, то он не может ничего познать.»
    Быть может, иного читателя такое изложение способно восхитить, и он даже готов сказать, подобно отцу невесты Голохвастова из пьесы «За двумя зайцами»: «Разумный. Аж, страшно». Но, думаю, не всякому читателю захочется разгадывать подобные шарады. Читатель даже вправе заподозрить, что его дурачат, и пытаются всучить «товар с душком», как это бывает на рынке, где продавец не брезгует приемами обмана. Неудивительно, что после этого кому-то может показаться высокой философией рассуждения Голохвастова, когда он говорит:
    «Но по уму, по образованности мы уже не та хворма, не тот центр… Ежели человек вчёный, так ему уже свет переворачивается кверх ногами, пардон, вверх дыбом. И тогда, когда тому, одному, которому невченому, будет белое, так уже ему, вченому которому, будет уже как, э-э, рябое… Но зачем же? Это же очень и очень. Да. Да! Но нет».
    Впрочем, имея дело с трактатом Спинозы, мы не собираемся блуждать по всем лабиринтом и закоулкам его многословья. Нас интересуют основные положения его учения, и те «рябые» его места, где он явно ошибается, и куда мы способны внести необходимую ясность и поправку с точки зрения нашей философии «творчества и красоты». Ведь на самом деле читателя вряд ли всерьез интересует, что думал о счастье ученый семнадцатого века. Читателя интересует, что из его соображений актуально в наше время.

3.   
       Свой трактат Спиноза начинает с размышлений о Боге. Он приходит к мысли, что Бог не может быть телесным, поскольку телесность предполагает ограниченность формы Бога и тем выдает его несовершенство. Исходя из этого, Спиноза утверждает, что та фундаментальная субстанция, которая лежит в основе всех вещей, и есть сам Бог.
    Надо сказать, эта идея представлялась для того времени достаточно смелой. Ведь Декарт, например, уже доказал, что все в мире состоит из атомов, а следовательно, и сам Бог материален. При этом человека Декарт выводит из-под опеки Бога, называя главным свойством личности мышление, которому присущи сомнения. «Сомневаюсь – значит, существую», - провозгласил Декарт. Правда из этой формулы следует, что и в ее истинности необходимо сомневаться. Другой философ, Лейбниц, утверждал, что у новорожденного человека нет никаких знаний, а их источником в его разуме является опыт. Однако это не объясняло, откуда у человека появляются идеи, не следующие из опыта. Зато, благодаря самой идее Лейбница, личность приобретала заметную самостоятельность и отчужденность от Творца.
       Разумеется, эти «рациональные» учения философов Нового времени противоречили средневековым представлениям о человеке, и особенно о Боге, который все еще мыслился не только как покровитель человека, но и как создать всего сущего, в том числе и субстанции. Правда, в отношении последней мало кто задумывался. А если и задумывались, то полагались на Аристотеля, утверждавшего, что субстанций существует бесконечное множество. Но учение Декарта сделало понятным, что античный мудрец под субстанцией подразумевал вещества, из которого состоят предметы.
    Так вот, Спиноза в своей онтологии, как будто, находит некий компромисс и с Декартом, и с Лейбницем, и с Церковью, но при этом всех опровергает. Отсюда, вероятно, и его сознание собственного величия, и представление своей доктрины в виде «амбры».
    Считается, будто Спиноза свою новаторскую идею подчерпнул из тайного учения Каббалы. Но это вовсе не обязательно. Ведь еще у древнегреческих мудрецов имелось знание о нусе, разумном духе, все создающем и всем движущий. Так что, Спиноза не сделал никакого открытия, а лишь вернул на сцену философских представлений этот самый нус в качестве автора и режиссера мироздания.
    Однако можем ли мы быть уверены, что Бог Спинозы – тот самый нус? Ведь Спиноза нигде не сообщает о сущности этой субстанции. Он лишь доказывает, что субстанция в природе может быть только одна. Мол, будь их две, то какая-то из них более фундаментальна, и значит, истинная. При этом он повторяет известное мнение, что Бог абсолютен, совершенен и бесконечен. И это исключает возможность его постижения с помощью разума человека.
    Последнее замечание обязывает нас верить только Спинозе. Но если мы его ослушаемся, то вдруг обнаружим первое «рябое» пятно в его концепции.
    Дело в том, что «совершенное» в обычном понимании означает нечто завершенное, то, что не подвержено улучшению, и значит, оно не бесконечно, то есть, ограничено, закончено. О каком же тогда совершенстве Бога может идти речь?
    Поэтому мы вынуждены внести первую поправку в трактат Спинозы:
    В «креативной философии», под субстанцией мы понимаем творческую энергию Вселенной. Энергия и в самом деле творит мир и участвует во всех процессах бытия. При этом она разумна, поскольку подчиняется творческим принципам, таким как «принцип дополнительности (любви)», «принцип преодоления», «принцип рациональности», «принцип новизны» и пр. Так что, сущность животворящей энергии заключается в созидательном творчестве. А творчество, как известно, бесконечно и стремится к совершенству в гармонии. Однако, стремление к совершенству еще не означает его достижение. Притом гармония в природе не представима без постоянных обновлений.
    Зато отсюда ясно, как можно согласиться с другой странной идеей Спинозы, идеей о «бесконечном разуме». Ведь разум и бесконечность в обычном смысле несовместимы. «Разумным» мы называем какое-то решение, поступок, поведение, что никак не сопрягается с бесконечностью. Но когда под разумом мы понимаем творческий процесс, бесконечность тут вполне уместна.
    Как видите, есть впечатление, будто Спиноза чувствует, что истина где-то рядом. Вдобавок он говорит: «Бог во всем. Нет ничего вне Бога. Бог изливает себя в этот мир». В свете нашей поправки такое можно сказать только про энергию. И все же, представление о Боге как о совершенной субстанции при ее бесконечности оставляет нас в некотором недоумении.

4.
    Недопонимание сущности первоосновы бытия закономерно приводит Спинозу к новому недоразумению, к новому «рябому пятну». Он начинает говорить об атрибутах Бога. Наверное, иному читателю странно слышать об «атрибутах Бога». Но в философии много понятий, которые нормальному человеку «режут слух».
    Чтобы выяснить, что имеется в виду под словом «атрибуты», представьте клюшку, коньки, шайбу и шлем. Это атрибуты хоккеиста. А атрибутами Бога Спиноза называет то, в чем проявляется божественная субстанция. Таковыми, по мнению Спинозы, являются «мышление» и «протяженность». При этом Спиноза не уверен, что этих атрибутов всего два. Ведь, если Бог бесконечен, то и принадлежностей у Бога может быть бесконечное множество. Поэтому он замечает, что нам дано познать только два атрибута Бога из всего их арсенала. Впрочем, даже и в этих «двух соснах» Спиноза умудряется заблудиться.
    Как известно, полноценное мышление присуще только человеку. Животные и растения не мыслят. Правда, они разумны в силу того, что их разум гармоничен творческим силам природы. Но во времена Спинозы разум не отделяли от мышления. Поэтому под мышлением Спиноза, быть может, подразумевает разум. Спиноза даже говорит, что все в природе разумно, поскольку все пребывает в Боге. Но вспомните, приведенный здесь отрывок из его трактата. В нем, говоря о невозможности ума «постигнуть все сразу», и потому ум «не может ничего понять» и «познать», Спиноза явно имеет в виду мышление, которое, действительно, не способно строить свои логические цепочки умозаключений без совокупности знаний, приемов и творческих способностей разума.
    Остается предположить, что Спиноза ошибается, когда называет мышление атрибутом Бога и на том основании приписывает этому атрибуту совершенство и бесконечность. Решения с помощью логики вполне конечны, и потому могут считаться совершенными, что и отражается в понятии Спинозы «конечный ум». Зато творчество разума воистину беспредельно, хотя и не совершенно, как всякое творчество. Поэтому разум человека и есть та самая инстанция, которая, по словам Спинозы, является «чем-то вне себя», то есть, вне сознания и мышления.
    Конечно, мы можем признать мышление атрибутом разума человека, как можем признать топор атрибутом лесоруба. Ведь мышление – инструмент разума. Но мы не можем признать мышление атрибутом Бога. На эту роль, скорее, годится более высокая инстанция, сам разум человека. И если по условиям Спинозы в атрибуте должна содержаться сущность субстанции, то сущностью животворящей энергии Вселенной является творчество, свойственное разуму.
   Объявив атрибутом субстанции мышление, Спиноза, вынужден решать вопрос о сущности души. В креативной философии душа представляется в ее традиционном виде, то есть, в виде разумной энергии, которая гармонична животворящей энергии Вселенной. И это предполагает творческую свободу разума человека, организованного душой. Но мышление субстанции само является организующей силой и не оставляет места душе как самостоятельной сущности. Поэтому Спиноза решает вопрос в логике своей концепции. Он практически делает душу производным мышления. Он так и говорит:
   «Душа - есть идея, заключающаяся в мыслящей вещи и возникшая из существования вещи, находящейся в природе. Отсюда следует, что, смотря по устойчивости и изменению вещи, должна быть устойчива и изменчива душа. При этом душа может быть соединена с телом, идею которого она представляет собой, или с Богом, без которого она не может ни существовать, ни быть понята».
   Однако такое странное представление о душе чревато многими вопросами и сомнениями. И с целью как-то разрешить их Спиноза пускается в такие путаные объяснения, что, разбираясь в них, читатель в лучшем случае ничего не поймет, а в худшем повредится в уме. Между тем, приведенный фрагмент все объясняет.
      Как известно всякая идея способна к собственному логическому развитию. Вот, и душа в редакции Спинозы, будучи идеей способна к развитию, которое зависит от состояния тела, где она обитает, и от субстанции, с которой она находится в таких же отношениях, как задача и ее решение. Решения души в этом случае могут быть правильными и неправильными. В случае неправильных решений, очевидно, возможны конфликты ошибочных решений с самой идеей души, что является причиной возмущений в организме человека.
    Конечно, это простое толкование весьма схематично и не учитывает всех уловок, на какие идет Спиноза для доказательства своей версии души. Он, например, говорит о душе, как об источнике чувств человека, о способности души любить тело, что «она не могла возникнуть сама собой, когда не существовала. И теперь, существуя, она не может измениться или погибнуть» (гл. ХХ111). Но чем более рассуждает Спиноза, тем яснее становится, что его собственное мышление на месте души оставляет все то же «рябое пятно».
   Впрочем, при достаточно внимательном изучении головоломных текстов Спинозы становится ясно, что душу он подменяет сознанием.
    В представлении «креативной философии» сознание – есть акцентированная идея разума, данная нам в ощущение. Вы зашибли ногу, и разум, принимающий одновременно много решений, направляет ваше внимание на конкретный объект. Вы осознаете ощущение боли, и как всякая идея, эта идея боли содержит потенциал своего развития. То есть, идея инициирует и организует процесс мышления, которому свойственна логика с диалектикой. Вы устанавливаете причину травмы, ее серьезность, возможность продолжать путь и пр. Здесь сознание соединено и с телом и с разумом. «без которого она (осознание) не может ни существовать, ни быть понята(-о)».Точно, как в определении Спинозы. Вдобавок, фраза Спинозы «смотря по устойчивости и изменению вещи, должна быть устойчива и изменчива душа» показывает, что речь идет именно о сознании, которое меняет свои показатели с появлением новой идеи.
    Между тем, как вы знаете, мышление способно противостоять разуму посредствам сознательных волевых актов. В этом проявляется свобода воли. Но эти воления человека зависят не только от мышления, но и от желаний, источником которых обычно мыслится сфера чувств, разум. Кажется, это должно поставить Спинозу перед необходимостью отделить душу от сознания, а сущность мышления от сущности разума. Но он проявляет удивительную находчивость. Он говорит, что желания образуют сами вещи с которыми душа имеет дело. В нашем переводе это означает, вещи образуют в сознании необходимые идеи, которые развиваются мышлением. Отсюда следует, что желания и воля – дети одного гнезда, и потому во многом похожи. Тем не менее, по мысли Сптнозы они отличаются. И если с желанием теперь все понятно, то воля во многом теряет свое значение для человека. Спиноза низводит волю едва ли не до уровня аппендикса.
   «Воля – говорит он, - есть лишь произведение разума (читай, «мышления»), при помощи которого мы утверждаем или отрицаем нечто о вещи, не обращая внимания на то, хороша ли вещь или дурна… Все действия могут быть подведены под склонность, называемую желанием; только в совершенно несобственном смысле слова они могут быть названы волей».
       Словом, Спиноза, подобно хирургу - вивисектору смело перешивает организм философских представлений, не обращая внимания на то, что некоторые органы оказываются не на своем месте, плохо приживаются и странно функционируют.
   
5.
      Таким образом, из заявленных атрибутов Бога мы готовы признать только один: «протяженность», а в переводе с философского морока, просто физическая «материя». Но и тут Спиноза находит возможность повторить за Голохвастовым его: «Да. Да! Но нет». Он никак не может понять, как бесконечная субстанция способна порождать конечную «протяженность». Чтобы как-то выкрутиться из неудобного положения, он прибегает к стародавнему учению Гераклита о диалектических противоположностях. Из этой теории он выводит, что конечность борется с бесконечностью и в результате они обе побеждают. Об условиях взаимного перехода одного качества в другое, он, конечно, не говорит. И правильно делает, поскольку пришлось бы врать, как это делал Гегель.
      На самом деле бесконечность легко переходит в конечность посредством геометрии кругового движения при завихрении эфира, или энергии. Так образуется шарообразная частица материи. При этом бесконечность никуда не девается. Ведь вращение энергии остается бесконечным. В случае же остановки вихревого движения, например, по причине недостатка энергии, элементарная частица просто сворачивается в точку «ничто» и исчезает. Из таких элементарных частиц и состоит пресловутая «протяженность». Правда, наша модель первоосновы материи принимается не всеми физиками, но тем хуже для физиков.

6.
      Однако наличие атрибутов в концепции Спинозы еще не объясняло всего разнообразия природы и идей. Поэтому Спиноза идет дальше, говоря, что из атрибутов образуются модусы, то есть, их формы. Такими модусами являются все вещества, предметы и мысли. И все они, разумеется, пребывают в Боге и подчиняются провиденью.
    Так наш философ вступает в очередное «рябое пятно». Ведь если причиной всего является Бог в виде всепроникающей субстанции, то эта высшая инстанция определяет все процессы бытия. Из этого Спиноза делает вывод, что мир и все в нем детерминировано, предопределено, все происходит по воле Бога. Но если в отношении детерминированности природы еще можно бы согласиться то, как быть с человеком, когда его действия зависят от провиденья? Разве такой человек может быть ответственен за свои поступки, и о каком его счастье может идти речь?
    В свете «креативной философии» этот каверзный вопрос решается просто. Поскольку сущностью животворящей энергии, или Высшего разума, является творчество с его принципами, то все в мире подчиняется этим принципам, что не исключает свободу творчества всего сущего и тем более человека.
    Но Спиноза находит другой выход из щекотливого положения. Он подтверждает бессилие человека перед судьбой. Зато это позволяет человеку не беспокоиться о своей роли в собственной истории. Напротив, ему следует принять волю Всевышнего как дар, и в этом смирении видеть свое счастье. А мешают этому ощущению высшего блаженства, по мнению Спинозы, всевозможные аффекты и страсти, присущие человеку.
    Однако здесь у нас, как-будто, снова рябит в глазах от очередного недоумения. Ведь если мысли человека являются модусами божественной субстанции, то откуда у него появляются страсти. Где их источник? Вот если бы, Спиноза поддерживал идею существования темных сил, происков и соблазнов дьявола, то с природой страстей все было бы понятно. Но Спиноза уверяет и доказывает, что двух субстанций не существует, и на этом основании отрицает наличие источника зла в мире. Напротив, он утверждает, что в божественной субстанции места дьяволу не предусмотрено. Иначе ее следует признать несовершенной.
    Напомню кстати, наша «креативная философия» признает существование «ничто», притом не только как источник зла и ошибок в творчестве человека, но и как необходимого условия образования самой «протяженности», а также и мышления.
    Но, похоже, Спиноза полагает, что «ничто» не может существовать, поскольку оно – ничто. Тем не менее, ошибки в сознании и деятельности человека он не исключает. Он даже учит: «Понятия, (или осознание того, что мы познаем о нас самих и о вещах вне нас) мы получаем или только через веру (происходящую из опыта или понаслышке), или через истинную веру, или посредством ясного и отчетливого познания… Первое обыкновенно подвержено заблуждению. Второе и третье хотя различаются между собой, однако не могут заблуждаться».
    Под первым родом познания Спиноза подразумевает некие «мнения», то есть, известное из разных источников информации, а также личный опыт, о котором он сообщает: «Другой, более сообразительный, не позволяет себе руководствоваться только услышанным, но производит испытания путем нескольких отдельных расчетов, и когда он находит, что они согласуются с правилом, он дает ему веру. Но и этот подвержен заблуждению, ибо как он может быть уверен, что опыт нескольких случаев может служить ему правилом для всех?».
    Как видите, ни о каком чувственном познании Спиноза не говорит, а речь идет все о том же осознании посредствам мышления.
    О втором роде познания философ сообщает: «Третий, не довольствуясь ни услышанным, ни опытом, допрашивает истинный разум, который при правильном употреблении еще никогда не обманывал».
    Это похоже на обращение к чувственному познанию, но общепризнано, что чувственное познание менее всего достоверно. Поэтому под разумом подразумевается все то же мышление, поскольку речь идет об умозаключениях.
    И наконец, четвертый тип познания Спиноза представляет как «имеющий самое ясное познание, не нуждается ни в чем: ни в том, что он услышал, ни в опыте, ни в искусстве умозаключения, так как он своей интуицией сразу видит пропорциональность во всех вычислениях».
    Как видно, эти знания Спиноза считает наиболее совершенными. Ведь тут разум постигает истину, благодаря своему единству с Богом.
    Высокое содержание истины в интуиции, как будто, подтверждают откровения различных пророков, оракулов и ясновидцев. Вот и Менделеев, как известно, открыл свою таблицу во сне. Да и сам Спиноза, очевидно, уверен, что именно интуиция помогла ему разработать свое учение. Но как бы мог Менделеев совершить прорыв в науке, не зная химии. А ее он изучал с помощью мышления. Что же касается Спинозы, то его трактат – лучшая иллюстрация того, что ошибки выводных знаний, определяют ошибки в интуиции.
    Так что, говоря об источниках ошибок в умственной деятельности человека, Спиноза несколько ошибался. Поэтому нам придется внести ясность в этот вопрос.

7.
    Чтобы говорить о разуме, важно понять, что такое логос. Если просто, то это сравнимо с расстановкой фигур на шахматной доске, где позицию определяет их взаимосвязь. Изменение положения каждой из фигур влияет на всю игру. Так что, каждый ход определяет обстановка на доске.
    Логос разума строится не случайным образом, а на основе, «креативных принципов творческой энергии». Присутствие этой разумной энергии в человеке мы называем душой. То, что философы называли «чувственным восприятием», на самом деле, является результатом решений разума, данные нам в ощущение в виде чувств. Знания, полученные в опыте без посредства мышления, наверное, несколько художественны и фантастичны, и потому могут быть в чем-то ошибочны. Зато они вполне божественны, поскольку являются плодами творчества разума, с его божественным началом. Все естественные реакции человека, в том числе и такие эмоции как удивление, интерес, гнев, отвращение, приязнь, ненависть обусловлены решениями «чистого разума».
    С появлением мышления картина ошибочных решений меняется. Установление причинно следственных связей с помощью логики влияют на решения разума, вносят в его логос новые данные. Между тем, эти знания часто ошибочны и ложны. Ведь они строятся посредством цепочки умозаключений, где множество неизвестных, сомнительных и ошибочных величин. Любое звено, содержащее ошибку, в этой цепочке дает неверное решение задачи. И мы знаем, хотя бы из опыта игры в шахматы, что, чем сложнее комбинация, тем выше прогрессия ошибки. Но ошибка в своей сущности и есть то самое «ничто», которое отрицает Спиноза. Ведь в логике ошибка невещественна и неестественна. Она не должна существовать. Но она может стать тем «ничто, которое ничтожит».
      Если разум без мышления строится по принципу логоса, то под влиянием мышления структура логоса может перестраиваться. В шахматах это выглядит так, как если на доске появляются новые фигуры, меняющие весь ход игры. Новые знания, представления и алгоритмы решений, вносимые мышлением в логос разума, способны нарушать его гармоничную связь с природой, приводить к неверным выводам и даже переформатировать логос, что может привести к тому, что все его креативные принципы превращаются в свои антиподы. Так в разуме возникают темные силы зла с его демонической логикой. И в этом случае интуиция играет дурную шутку с сознанием человека.
    Так что, интуиция – это вовсе не озарение, данное кем-то свыше, а результат того, насколько и как повлияли на естество разума сведения, полученные посредством мыслительной деятельности человека.
      Наличие «принципа преодоления» в системе креативных принципов разума подсказывает нам, что не все выводы мышления и знания усваиваются логосом нашего микрокосма. Например, как бы ни пыталось мышление доказать нам с помощью логики, что Ахиллес не догонит черепаху, мы уверены в обратном. То есть, иные нелепые представления легко опровергаются в разуме, благодаря его сетевой структуре знаний.
    Но есть другие сведения, известные, допустим, из сочинений Шопенгауэра, о том, будто все сущее в природе норовит подчинить и уничтожить ближнего. Некоторый жизненный опыт это вполне подтверждает, И потому вероятность доминирования этой идеи в логосе разума велика, что и будет отражаться в его интуитивных решениях.
    Конечно, мы имеем и приводим здесь самое примитивное представление о разуме человека. И нам остается только удивляться его творческим способностям, известным нам из сновидений. Кажется невероятным, что «серые клеточки» мозга могут создавать столь удивительные образы и события, которые разум выводит на экран нашего сознания. И это притом, что он же, разум, позволяет нам видеть и трезво осознавать реальную действительность. Это таинство его творчества и заставляет думать, будто он всего лишь посредник между сознанием человека и некими «высшими сферами». Отсюда и убежденность некоторых философов в том, что Бог все создает из «ничто», а значит, и истинное творчество – это сотворение из «ничето», или из идей, которые, в сущности, такое же «ничто».
      На самом деле, конечно, источником творчества разума является реальность. Есть даже мнение, что из видимой действительности разум творит свой особый мир с его природными ландшафтами, сущностями и событиями. Это соображение исходит из того, что чувства синтетичны, поэтому разум шифрует их в символах, доступных нашему сознанию. Во всяком случае, на присутствии такого «параллельного» мира в нашем микрокосме настаивают различные экстрасенсы, оракулы, ясновидцы, духовные учителя и наркоманы. Из этого «потустороннего» мира, по их мнению, исходят пророчества, откровения, гениальные прозрения и галлюцинации.
      Кстати, известно, что Кекуле открыл формулу бензола, увидев во сне змею кусающую собственный хвост. А Элиас Хоу изобрел иглу для швейной машинки, благодаря сновидению, где у телохранителей злобного тирана в наконечниках копий были пробиты отверстия.
    Многие люди обладают способностью видеть пришельцев из другого мира наяву. И бывает даже, что духовные сущности становятся участниками жизни таких «контактеров». Хорошо, если эти духи из породы добрых привидений, в виде богов, ангелов, фей или инопланетян. Но сознанию человека могут быть явлены и инфернальные сущности.
      Если исходить из того, что целью творчества является созидание прекрасного, то для разума более естественно сотворение идеалов гармонии, и в частности Бога. Поэтому происхождение образов из преисподней можно объяснить только ошибками в логосе. Наверное, это похоже на изменения в генетической цепочке генома человека, которые приводят к физическим отклонениям и уродству.
      Например, идеи Ницше, будучи встроенными в логос разума, вполне способны его переформатировать. Как вы помните, Ницше объявил, что Бог умер, и теперь идеалом человека является сверхчеловек с его бесконечным Эго и стремлением к абсолютной власти. Надо полагать, дух такого сверхчеловека, заняв место Бога в иерархии сущностей разума, прежде всего, поработит и уничтожит самого его «носителя», что, видимо, и произошло с Ницше.
    В Христианской религии считается, что причиной ошибок разума является мышление, определяющее процесс познания добра и зла. Оно-то, мышление, и позволило Адаму вкусить плод древа познания, что и стало «первородным грехом». Такое представление о мышлении кажется правомерным. Ведь потребность в мышлении возникает при наличии опасности и при необходимости исследовать ее источник. По сути, мышление – плод страхов и сомнений, и создано для познания зла. Это и определяет его диалектическую сущность.
       Однако, как мы знаем Христос, искупил «первородный грех», доказав, что мышление может быть поставлено на службу восхождения человека к Богу. Мысль, действительно может быть красивой и целительной, как бывают целительны молитвы и медитации. Да и ошибки способны приносить пользу. Так, пенициллин был открыт А. Флемингом, благодаря погрешности в опытах. А Чарльз Гудиер создал вулканическую резину после того, как по нечаянно уронил очередной образец на плиту… Однако это не отменяет того факта, что разуму приходиться противостоять агрессии мышления. И это противостояние тем успешнее, чем гармоничней его логос, и чем выше его творческая энергия.
      Подытоживая сказанное, повторю наш основной тезис.   Творческая энергия разума с ее креативными принципами является частью животворящей энергии Космоса. Называемая душой, она определяет в разуме человеке нравственное начало. Благодаря этому началу, человеку дано познать ту высшую истину творческого восхождения, которая воплощается в образе Бога.

8.
    Говоря о детерминированности всего во Вселенной, Спиноза, как будто, делает благое дело. Ведь сели человек не способен что-либо изменить в своей судьбе, то лучшее из того, что он может сделать, это осознать всесилие провиденья и пребывать в безмятежном состоянии духа. В этом выборе своего отношения к предназначению и состоит его свобода, а значит, и счастье.
    Но на самом деле Спиноза просто уничтожает традиционного Бога. Бог Спинозы совершенно невообразим. Мало того, что он должен заниматься созданием всех вещей, так он еще вынужден выстраивать и прослеживать все их связи, инициируя причины, определяющие конечные причины событий. Никакой разум, даже с самыми бесконечными возможностями мышления, о котором толкует Спиноза, не способен выполнить такую задачу. Притом, представляя Бога в виде разлитой в мире субстанции, и значит, лишая его телесности, Спиноза отнимает у человека объект поклонения. К кому должен обращать свои молитвы верующий, если у Бога нет никакого обличия? Да и какой смысл в этих обращениях, если молитвы не могут ничего изменить. Так что, говорить о «совершенстве» Бога Спинозы можно только в смысле «полноты» его неопределенности, как мы говорим: «совершенный болван».
      Между тем, природа дает нам образцы разумного решения вопроса о всевластии Бога. Например, в плодах и семенах растений содержится все необходимое для их развития в организмы. Этот механизм распространения видов флоры существует миллионы лет и, похоже, является универсальным и фундаментальным. И, если, как учит Спиноза «Бог во всем», то это вовсе не обязывает его заведовать всеми процессами. Достаточно воплощения его сущности в объектах. Когда же сущностью Бога является созидательное творчество, то это творческое начало и проявляется во всем сущем вплоть до атомов. В этом случае разум живых организмов не нуждается в руководстве высшими силами. Их разум сам решает задачи по достижении гармонии с внешней средой, сообразуясь с возможностями организма в данной среде обитания.
       Нет сомнения, что человек выделился из царства животных, благодаря высокой степени своих творческих способностей. Поэтому в его разуме более всего должны проявляться «креативные принципы», где главную роль играет любовь. Но тогда ему должно быть свойственно создавать в своем воображении идеальный образ, красоты и гармонии, то есть, Бога. Обращение к такому Богу вовсе не бессмысленно, поскольку, поселенный в логосе микрокосма образ идеального творца способен влиять на жизнь человека средствами разума, возможности которого, кстати, до сих пор не изучены. При этом, свободы человека не ограничиваются. Но его судьба во многом зависит от его творческих способностей и их реализации.
      Впрочем, отличить подлинное творчество от иных процессов деятельности человека в наше время довольно трудно. И если во времена Спинозы предполагалось, что человек находится под патронажем и надзором Бога, то нашего современника трудно убедить в существовании Всемогущего и Вездесущего Господа.
      Поэтому наша философия призвана к тому, чтобы вернуть человечеству веру в его нравственное начало и в способность его разума творить естественного Бога. Мы утверждаем, что подлинное творчество, прежде всего, нравственно, чем и отличается от всякого другого действия. Иначе ведь и преступление Герострата можно признать творчеством.

9.
   Однако вернемся к трактату Спинозы о счастье.
   Разумея судьбу как неизбежность, Спиноза, предлагает с благодарностью принимать все, что она дарует в результате промысла субстанции. А все, что мешает ощущению счастья человеком, так это его негативное отношения к вещам и явлениям.
      «Ни вещи, ни действия не бывают хороши или дурны, - рассуждает Спиноза. - Следовательно, хорошее и дурное не находятся в природе.- Хорошее и дурное не что иное, как отношения, и нет сомнения, что они должны считаться мысленными сущностями».
    Но позвольте! Разве на трезвую голову мы можем с этим согласиться? Допустим, к вам ползет ядовитая змея. Почему это вы должны считать ее какой-то «мысленной сущностью». Ваш страх, отвращение, неприязнь, ненависть будут совершенно естественной реакцией на рептилию. И конечно, в условиях приступа столь негативных чувств трудно быть счастливым.
    Раздражителей, вызывающих у человека чувство опасности и страха, в природе и социуме не счесть. Соответственно, и ассортимент соответствующих аффектов достаточно велик. Кроме ненависти, отвращения, неприязни, Спиноза упоминает гнев, ревность, угрызения совести, раскаянье, скорбь, печаль и пр. И каждый из этих психических феноменов он пытается рассмотреть с точки зрения их обоснованности. Ведь, как считает Спиноза, многие из них возникают просто из мнения. Но мнения могут быть ложными. Например, мнение о том, что змеи опасны, неверно в отношении ужа. Такие мнения, разумеется, являются результатом незнания. Из этого следует, что причину раздражения следует знать. И Спиноза предлагает хладнокровно разобраться в реальности объекта раздражения, очевидно, исходя из формулы: «Не так страшен черт, как его малюют». Но в любом случае главным объектом его исследования являются сами страсти. Он, например, говорит:
   «Из ненависти происходит печаль, а когда ненависть велика, она вызывает гнев. Последний не только, подобно ненависти, ищет, как бы избежать ненавистного, но при случае стремится также уничтожить его. Из этой великой ненависти происходит и зависть. Из отвращения же происходит также некоторая печаль, так как мы стремимся избавиться от чего-либо, что, существуя, всегда должно иметь свою сущность и совершенство.
    Из сказанного легко понять, - продолжает Спиноза, - что, правильно пользуясь своим разумом, мы не можем питать ненависти или отвращения к какой-либо вещи, так как мы таким путем лишаемся совершенства, присущего всякой вещи. Мы видим также разумом, что мы никогда не должны питать ненависти к кому-либо, так как мы должны изменять к лучшему все существующее в природе, если мы хотим чего-либо от этого ради нас или ради самой вещи. А так как совершенный человек есть лучшее, что мы познаем в настоящее время или имеем перед нашим взором, то, как для нас, так и для всякого отдельного человека, гораздо лучше стремиться всегда привести людей в состояние совершенства. Ибо лишь тогда можем мы получить от них или они от нас наибольшую пользу. Средство к этому – питать на их счет всегда такие мысли, каких все время требует от нас наша добрая совесть и чему она нас учит; ибо она никогда не влечет нас к нашей гибели, но всегда к нашему благу».
    Подобного рода инструкциями Спиноза сопровождает все изучаемые им страсти. Быть может, человеку, стремящемуся к совершенству, такие наставления полезны. Но попробуйте человека, угодившего в змеюшник, убедить в том, что он вполне будет счастлив и совершенен, если не станет испытывать отвращения к змеям, а начнет «изменять к лучшему все существующее в природе».
    Справиться с аффектами не так-то просто. Хорошо, если источник их мнимый. Тут человек может «правильно воспользоваться своим разумом», как советует Спиноза. Но как относиться к явному злу, опасности, агрессии внешнего мира, к подлинным своим несчастьям?
    Как-то один философ пытался мне доказать, что нищий счастливее богатого. Это, якобы, следует из того, что нищий способен извлекать удовольствие из самых мелких подарков судьбы. Богатый же пресыщен благами, и потому он к ним более равнодушен. Тогда я предложил своему визави сравнить счастье богатого и нищего с точки зрения количества несчастий в их жизни.
    Пожалуй, будет справедливо сказать, что счастье человека обратно пропорционально количеству его несчастий, особенно таких, как смерть близких, болезни, голод, нищета. Конечно, и к таким несчастьям можно относиться стоически, возложив всю ответственность на судьбу, но возможно ли при этом испытывать чувство счастья? А что если возможно?

10.
    Памятуя идею Спинозы о модусах мышления, мы, наверное, можем сказать, что модусами счастья являются положительные эмоции и чувства. Они естественны для человека. Ведь, если разуму человека присуще богоподобие, то справедливо выглядит сентенция: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Но одним из креативных принципов творчества является «принцип преодоления». Без него творчество неполноценно. Между тем, человеку в состоянии счастья нет большой необходимости творить. Гораздо выше его потребность созидать, когда он встречает препятствия на пути к счастью. Поэтому, когда люди сомневаются в существовании Бога на том основании, что Всеблагой Бог не может инициировать беды и несчастья на Земле, то они заблуждаются.
    Факторы, препятствующие счастью человека, в «креативной философии» считаются моментами побуждения личности к творчеству. И это еще один аргумент против представления Спинозы о Боге, который определяет судьбу человека, лишая его творческой инициативы.
    Очевидно, прав Августин Блаженный, говоря: "Из совокупности добра и зла состоит удивительная красота вселенной. Даже и то, что называется скверным, находится в известном порядке, стоит на своем месте и помогает лучше выделяться добру. Добро больше нравится и представляется более похвальным, если его можно сравнить со злом".
    Из этого следует, что трудности, беды и несчастья даны нам в ощущение, хотя бы уже затем, чтобы оттенять счастье. Но это значит, что мы должны отличать благо от зла уже на уровне чувств, то есть, посредством бессознательных решений. Отсюда ясно, что отрицательные реакции вовсе не ошибки разума. Они необходимы и присущи его природе. И если понаблюдать за животными, например, за собаками, то легко выяснить, что они способны испытывать и страх, и гнев, и неприязнь, и зависть, и ревность.
       Однако, что является инициатором негативных чувств в самом разуме? Ведь мы, как будто, доказали, что он настроен на позитивное творчество по средствам своих «креативных принципов». Вот и Спиноза замечает, что ответная реакция на раздражитель не может зарождаться где-то вне человека.
         Думаю, не будет большим открытием, что все негативные чувства у животных и у человека возникают, как реакция на то, что мешает их благу. Но тогда, быть может, благо и является причиной всех страстей? И если кроме творческих принципов мы не знаем иного, что организует наш разум, то, видимо, они и ответственны за наши раздражения, негативные чувства и отрицательные эмоции.
    Так, творческий «принцип рациональности» требует, например, соблюдение причинно-следственных связей. Когда же человек сталкивается с нарушением таковых связей во внешней среде, он испытывает беспокойство, страх, возмущение.
    «Принцип разнообразия» может инициировать переживания тоски, уныния, скуки от созерцания одноликости, монотонности, бесцветности проявлений бытия.
    «Принцип преемственности» диктует необходимость учета прошлого опыта и иных предпосылок для новизны. Отсутствие таких оснований в явлениях и событиях, вызывает в человеке в лучшем случае удивление, недоумение, а в худшем протест, смятение, неприятие.
    Причиной негативных реакций человека чаще всего являются факторы, которые угрожают или мешают его любви. Зависть, ревность, ненависть, гнев были бы невозможны, не будь любви, пристрастий, привязанностей к тем или иным объектам или благам. И все эти реакции существуют только для того, чтобы устранить, избежать, предотвратить покушение на предмет любви.
    Очевидно, подобные аффекты свойственны даже мухе. Однако это вовсе не значит, что ее разум подвержен страстям. Если муха увернулась от мухобойки, то можно сказать, счастье оказалось на ее стороне, и ей остается только радоваться по этому поводу.
    Страсти – это чисто человеческое понятие, и значит, природу страстей определяет нечто такое, чего, животные лишены. И это, конечно, мышление.   
    Впрочем, человек избежавший укуса змеи при встрече с рептилией, тоже может считать себя счастливчиком. Притом чем сильнее была глубина его страха, тем с большим восторгом, он будет рассказывать о своем приключении. Вряд ли его отвращение и испуг перерастет в страсть.
    Страсть – это явление более глубинное. Настоящая страсть способна захватить, пленить, поработить сознание человека. Она укореняется в разуме человека, прорастает в его душе и отравляет ее. Она навязывает своей жертве особые представления о реальности, извращает логос, сужает свободы человека, обезволивает человека и ведет его к гибели. Так что, мы не вправе считать страстями естественные реакции человека, как это делает Спиноза, относя к роду страстей гнев, страх, неприязнь.
    Страсть генерирует и навязывает человеку свои идеи. И тут очевидна роль мышления. Как мы говорили выше, причиной образования мышления является страх и необходимость познания зла. Поэтому оно диалектично, и в этом смысле представляет собой генератор сомнений. При этом мышление способно влиять на логос разума, внося в него свои выводы и информацию. Эти изменения в логосе отражаются в новых решениях разума, которые ставят перед мышлением новые задачи, и оно предоставляет новые ответы и ошибки. Так между разумом и мышлением образуется нечто, похожее на замкнутый контур в электро-цепи. При этом разум, играющий здесь роль генератора, в силу его творческой сущности, вынужден выдавать все большее энергии для преодоления диалектических отрицаний мышления, чем истощает свои ресурсы. Истощение творческой энергии человека может стать условием угасания страсти, что мы называем «опустошением». Но такой путь избавления от страсти связан с уменьшением творческого потенциала человека. Да и логос разума к тому времени может быть значительно расстроен и переформатирован.
    Кто испытывал муки ревности, то знает, как мышление способно подкидывать дровишки в костер этой страсти. Мышление здесь похоже на резонатор, который только усиливает и обостряет чувства.
      Вы скажете, но ведь источником ревности является прекрасная любовь. Конечно, является, и я об этом говорил, утверждая, что в основе всех аффектов лежит творческое начало человека. Да, любовь может быть красивой, когда ее целью является сотворение прекрасного, в том числе и прекрасных чувств в душе объекта любви. Но с вмешательством Эго сознания, которое определяется мышлением, к чувству любви примешиваются сомнения, страх потерять объект любви, логика собственника, соображения по поводу относительности, временности, смертности всего в мире и пр. и пр. Я уж не говорю о сексе, в котором большую роль играет мышление, и который столь же диалектичен.
    Так что, любовь может стать настоящей, пагубной страстью, которая в отличие от подлинной любви, способна порождать в человеке негативные чувства и даже плодить новые страсти. Вечная спутница любви – ревность способна воспламенять в человеке гнев, враждебность, агрессию, уничижение. И значит, Спиноза прав, говоря о ядовитых плодах страстей и их взаимосвязях. Однако он явно неправ, когда ставит на одну доску страсти и аффекты.
      Страсти, не смотря на их способность порабощать человека, могут протекать без сильных выражений душевного состояний их жертвы. Поэтому, есть подозрение, что Спиноза ошибается, полагая, что его субстанция непричастна к зарождению страстей.

11.
    И вот, что интересно. Иные страсти, а может быть и все, способны создавать в разуме человека иллюзию счастья. Скажем, алчность дарует своей жертве все те модусы счастья, о которых мы говорили выше. Скупец способен испытывать радость восторг, эйфорию, глядя на свое богатство и его прирост. Но и здесь мы наблюдает деятельность мышления с его представлениями об относительности и временности всего сущего, о необходимости сохранения нажитого, об опасностях, грозящих богачу. Отсюда, снедающие одержимого страстью накопительства страхи, зависть, ненависть и прочие огорчения, отравляющие его счастье. Но, даже понимая, что его радости непрочны и ложны, и что на самом деле он глубоко несчастный человек, скупец, пожалуй, предпочтет эту иллюзию счастья иному счастью, которое, впрочем, он себе уже не представляет.
    Примерно то же можно сказать о страсти властолюбия. Как известно в философии есть теоретики, доказывающие естественность этой страсти. Если верить Шопенгауэру и Ницше, то все сущее в мире стремится к доминированию и подчинению своим интересам окружающих объектов. В угоду этой страсти Ницше предлагает отказаться от моральных принципов, которые он считал противоестественными и придуманными для того, чтобы слабые особи выживали за счет сильных.
    Действительно, сладость власти считается высшим соблазном. Она обещает человеку чувство безопасности и возможность исполнения любых желаний. Власть прельщает всеми мыслимыми удовольствиями, сулит абсолютное блаженство. Но именно посулы и соблазны этой страсти делают власть приманкой для сильных людей. И, как известно из истории, большинство претендентов на власть в итоге их борьбы оканчивали свою жизнь либо в тюрьме, либо на плахе, либо от ядов. Я уж не говорю о многочисленных жертвах властителей. Предательство, соперничество, вражда, унижения, зависть, ненависть, жестокость, все эти неизменные спутники власти, и, связанные с этим, переживания делают счастье власти призрачным, эфемерным, обманчивым. Но главное, фетиш власти требует от своей главной жертвы, властолюбца, утратить, подавить, избыть в себе сущностное содержание человека. Это приводит к душевной инвалидности властолюбца. Историкам известны слова Наполеона, сказанные им перед смертью: «Я завоевал полмира. Но был ли я хоть один день счастлив?». Однако, то, что в истории мало примеров добровольного отказа от власти, доказывает власть этой страсти над человеком.
    Наименее опасной представляется страсть чревоугодия. Но она как раз показывает, как легко наслаждение становится источником бед человека, ядом для его души, тела и судьбы.
   Так что, увещевания Спинозы по поводу пагубности страстей их жертвам вряд ли помогут. Страсть становится судьбой человека, его Роком, его провидением, влекущим личность по дороге к закономерному концу. И даже если человек это понимает, то далеко не всегда он способен что-либо изменить. Это похоже на путь алкоголика или наркомана, который может сознавать свой порок, но не в состоянии отделаться от зависимости. Быть может, поэтому Геродот предлагает судить о счастье человека по тому, как он окончил жизнь. Впрочем, вряд ли это справедливо. Ведь иной человек может быть всю жизнь по-настоящему счастлив, но в результате несчастного случая стал инвалидом.

12.
    Конечно, Спиноза не единственный, кто призывает избавиться от страстей. На этот счет существует множество рецептов. Самый радикальный звучит: «Только в условиях ужаса души ваши очищаются». Есть и еще: «Страдания вразумляют».
    И действительно, иные беды, такие как войны, голод, болезни, смерти близких могут показать человеку тлетворность их страстей, обманчивость плотских наслаждений.
      Голод для чревоугодника – прекрасное оздоровительное средство. Впрочем, не факт, что с наступлением лучших времен он не возьмется за старое. Лишение власти способно подвигнуть вельможу на борьбу за справедливость и интересы народа. Хотя, быть может, его тайной целью является возвращение себе портфеля или кресла. Ужас нищеты, вряд сделает одержимого страстью наживы щедрым. Словом, явное несчастье для человека может быть лекарством, но целительность этого сильного средства во многом зависит от того, насколько страсть изменила его сознание, или разум.
   В христианской религии одним из средств борьбы со страстями является осознание греховности страсти и раскаяние. Но и здесь человека поджидает лишь временный успех. Даже за самым глубоким раскаянием, может последовать повторение рецидива, что уменьшает эффективность следующего раскаяния. Но и в случае, когда раскаяние возымело свое действие, человек не обязательно находит путь к счастью. Скорее ему уготованы разочарование, печаль, тоска и прочие модусы греховного уныния. Притом не исключено, что человек начнет наказывать себя за прошлые грехи, что позволит ему вкусить радость самоочищения с помощью самобичевания или самоуничижения. Но самоуничижение и страстотерпие – это тоже страсти, притом, возможно, даже более пагубные, чем пассионарные, активные их виды. Ведь здесь наслаждение человек извлекает из боли и страданий, то есть, из самих адских мук. Но именно это, позволяет иным лицам считать эти страдания высшей формой счастья.
    Заговорив о христианской религии, мы должны воздать ей должное за то, что институт Церкви со всеми ее недостатками, на протяжении веков борется со страстями. Ее главным оружием является, конечно, Бог. И это оружие вполне действенно. Поселенный в логосе разума человека Бог и обращение к нему способствуют смирению страстей человека. Однако, как мы знаем, верование не гарантирует избавление человека от страстей. Бывает даже наоборот. Чем более в человеке развита верованием способность к творчеству и любви, теми более он подвержен соблазнам страстей. Не зря же мы угадываем истину в словах Есенина:
    «Но коль черти в душе гнездились —
       Значит, ангелы жили в ней».
      Поэтому главное в учение Церкви то, что она открывает сущность страсти. Церковь учит, что нравственная чистота человека отвечает творческой сущности его разума. Ведь это позволяет ему видеть, отличать и любить подлинно прекрасное и, следовательно, отвращает от ложных услад. Церковь учит, что делая шаг навстречу соблазнам, что называется, совершая грех, человек вносит ошибку в свой логос. Как мы уже говорили, ошибка – это ничто. Но из этого «ничто», как из семени, может развиться «ничто, которое ничтожит», дьявол. Эта сущность поселяется в разуме, подобно вирусу, проникающему в живую клетку, и начинает порабощать его. И если здоровый разум объективизирует идеалы красоты и истины в облике Бога, то извращенный злом разум искажает этот образ, и тогда в разуме доминирует сущность, являющаяся антиподом Бога. Она завладевает сознанием и волей своей жертвы, и преследует цели обратные истинным целеполаганиям творчества. Причем, человек может не знать, что находится во власти этой сущности. И нередко принимает ее за подлинного Бога, которому и поклоняется. В этом весь ужас положения «заблудшего».
    И вот только теперь, после всего сказанного, мы, кажется, готовы понять тайную суть трактата Спинозы.

13.
    Прежде всего, прошу заметить, что идея существования дьявола наверняка была известна Спинозе. Ведь она достаточно проста и хорошо разработана в христианстве. Однако Спиноза отрицает существование дьявола. Зато о Боге он говорит много, вручая ему бразды правления судьбой человека. Вместе с тем, Бога он обезличивает, подменяя его некой субстанцией, о которой толком ничего неизвестно, кроме того, что она содержится во всем, совершенна, абсолютна и бесконечна.
    Из наших представлений о творческой энергии Вселенной следует, что она под это определение не подпадает, поскольку несовершенна. Притом ее несовершенство во многом определяет «ничто», которое содержится в каждой элементарной частице материи, в виде точки небытия.
    Тут уместно вспомнить, что многие философы полагали, что Бог создал мир из «ничто». Идея, конечно, нелепая. Ведь в свете наших представлений о происхождении первочастицы это все равно, что думать, будто бублик создан из дырки от бублика. Но мы не можем не признать тот факт, что «ничто» является необходимым условием зарождения и существования материи. При этом бездна «ничто» абсолютна, бесконечна и совершенна. Ничего более совершенного, чем «ничто», не может быть
      Так вот, субстанция Спинозы не может быть творческой энергией по определению, поскольку творчество несовершенно, как и сама энергия не имеющая идеальной законченности. Вдобавок, Спиноза сообщает, будто у этой субстанции имеются два атрибута: протяженность и мышление. Они, якобы, содержат сущность самой субстанции. Но ни то, ни другое не способно к существованию без движущей ими силы, то есть, без энергии. Без энергии материя – ничто, также как ничто - мышление без разума. Разве это не подтверждает, что субстанция Спинозы на самом деле то самое «ничто которое ничтожит»? То есть, Бог Спинозы по своей природе - антипод животворящей энергии Вселенной и подлинного Творца.
   Вы скажете: «Это натяжка. Извращение идеи философа. Не может быть, чтобы Спиноза, о котором известно, что он, будучи евреем, готов был принять христианство, подразумевал под субстанцией чуть ли не Дьявола». Но смотрите, что дальше.
    Спиноза учит, что жизнь человека детерминирована Богом, заведомо предрешена субстанцией, и человек не в силах изменить свою судьбу. В осознании этого, мол, и состоит свобода человека. «Свобода – есть осознанная необходимость». Но ведь это означает, что никакой подлинной свободы у человека нет. А что человек без свободы? Безмозглый истукан, живой труп, вещь. Без свободы человек – «ничто».
    Между тем, христианство предполагает свободу выбора человека, который и создан по образу и подобию Творца. Вот и наша «креативная философия» доказывает, что человек – есть творческий процесс личности. А в творчестве не может быть предопределения. Иначе никакого творчества нет. И если бы в природе все было бы детерминировано, то в нем, пожалуй, не было бы даже самого понятия «творчество». Зато «ничто» являясь антиподом Бога, и будучи совершенным по своей природе, стремится стать абсолютным властелином мира. Законы материи и логики являются его аргументами против творчества логоса. В них проявляется сущность детерминизма «ничто». Она заключается в отрицании свободы творчества, и значит, самого человека.
       Вот и страсть, как мы показали, она порабощает человека и определяет его судьбу. Но в основе старасти, как учит сам Спиноза, лежит ошибка. И мы знаем, что ошибка – есть «ничто». Поэтому у нее демоническая сущность. Спиноза, как будто, из благих намерений советует не поддаваться страстям, и безропотно подчиняться судьбе, что по его мысли, обеспечивает счастье. Но и в тенетах страсти человек может чувствовать себя счастливым. Только это счастье обманчиво, ложно и в силу диалектичности своей природы оборачивается несчастьем. Чтобы отказаться от страстей, Спиноза предлагает поставить разум под контроль рационального мышления. Однако, как мы помним, мышление – атрибут «ничто», и по сути, таким «ничто» является. Подчинение разума мышлению, означает отрицание мышлением разума.
      Логика Спинозы не приводит к мысли о необходимости творчества. И это понятно. Ведь творчество можно легко подвести под категорию страстей, ибо оно сопряжено не только с положительными, но с отрицательными переживаниями. Мы же помним, о принципе преодоления в системе креативных принципов. Поэтому ясно, что в контексте доктрины Спинозы, идеалом безмятежности должно стать полное подавление естественных чувств человека. Но это и есть превращение человека в каменное изваяние, устранение его личности, превращение в «ничто».
       Но что же предлагает нам Спиноза вместо творчества? А вместо творчества он предлагает любить Бога. Дескать, это лучший способ избавления от страстей и путь к истинному счастью. Создается впечатление, будто весь трактат автора написан исключительно для обоснования этой идеи. Очевидно, это и подкупало, и ослепляло многих мыслителей, ратующих за нравственное совершенствование человека, что не позволяло им глубоко вникать в суть трактата. Зато у нас есть ряд вопросов. Например: А любит ли Бога сам Спиноза? Усомниться в этом нас заставляет то, что он пересматривает сущность христианского, а будучи евреем, то и еврейского бога, с их творчеством и отношением к человеку, и подменяет их богом собственного представления. Такая измена возможна лишь в том случае, когда бы он не любил традиционного Бога. А придумав своего, предлагает нам выбрать его, распрощавшись с прежним объектом любви. Значит, наш философ считает возможным, имея подлинную высшую любовь, сменить ее на другую высшую?
    Впрочем, вот, что Спиноза говорит о любви:
«Любовь - есть не что иное, как лишь наслаждение вещью и соединение с нею… Любовь возникает из понятия и познания, которое мы имеем о вещи, и чем больше и прекраснее вещь, тем больше и наша любовь».
    Как видите, любовь Спинозы весьма рациональна. Она зависит о того, что мы знаем о вещи. Заметьте, речь идет о «вещи», каковой Бога трудно себе представить. Притом, из его тезиса получается, что чем больше вещь, тем больше любовь к ней. То есть, у бриллианта меньше шансов быть любимой вещью, чем у бочки с навозом. И что значит «чем прекраснее вещь, тем больше любовь?» Здесь опять требуются усилия мышления, которое устанавливает соотношение качеств. Но, главное, если познание является условием любви, то как можно любить Бога, который по уверениям самого Спинозы непознаваем? Тем не менее, Спиноза продолжает:
    «Мы имеем двоякого рода возможности избавиться от любви: посредством познания лучшей вещи или путем опыта, что любимая вещь, которую мы считали чем-то великим и прекрасным, влечет за собой много вреда и несчастья… Что касается преходящих вещей, то любя и соединяясь с ним, мы никоим образом не укрепляемся в своей природе, так как сами они слабы и один калека не может нести другого… Мы знаем, что один Бог имеет сущность, тогда как все другие вещи не имеют никакой сущности, но являются лишь модусами. Но модусы не могут быть правильно поняты без существа, от которого они непосредственно зависят; и когда мы что-либо любим и встречаем вещь, лучшую любимой нами, мы тотчас переходим к последней и покидаем первую. Отсюда неопровержимо следует, что, познавая Бога, вмещающего всякое совершенство, мы необходимо должны любить его».
    Странно, не правда ли? Почему-то одна любовь должны зачеркивать другую. Конечно, колечко с брильянтом вещь – преходящая, непрочная, и вообще какой-то модус, а Бог велик и всемогущ, Но ведь можно любить и Бога и немножко колечко. И опять мы узнаем в любви по Спинозе деятельность мышления, которому присущ закон «отрицания отрицания». В идеи Спинозы о ступенчатой любви мы как раз наблюдаем пример того, как закон отрицаний приводит к уничтожению всего в пользу некоего абсолюта, каковым в данном случае является Бог спинозы, восседающий наверху лестницы. Если мы должны «посредством познания лучшей вещи», каковой является Бог, «избавиться» от всякой иной любви, то, по-моему, такая любовь просто бесплодна. Напомню, в христианстве любовь к Богу – не самоцель, а средство пробуждения любви к его творениям.
       Но вот интересно, любит ли Бог Спинозы человека? В христианстве, как известно, Бог не только любит человека, но и есть сама любовь. Да и в нашей «креативной философии» любовь представима как все соединяющая энергия. Но если исходит из понятия Спинозы о любви, то вряд ли Бог отвечает человеку любовью на его любовь. Ведь, тут, чтобы любить кого-то, нужно выбрать лучшего, в ущерб остальным, а где критерий оценки? Притом и этот лучший только потому лучший, что ему это предопределено самим Богом. Впрочем, для Спинозы этой проблемы не существует. Он говорит:
   «Они приписывают вещи, которые, однако, не принадлежат Богу, каковы: всеведение, милосердие, мудрость и т. д., которые, будучи лишь определенными модусами мыслящей вещи, никоим образом не могут ни существовать, ни быть поняты без субстанции, и поэтому не могут быть приписаны существу, состоящему только из себя самого».
       То есть, Спиноза лишает Бога всех положительных качеств, и при этом настаивает на необходимости любить эту субстанцию. Но за что же любить? Вот и о самой любви Бога к человеку он говорит:
       «Нельзя сказать, что Бог не любит людей, еще менее – что он любит их… Если же мы скажем, что Бог не любит людей, то это не следует понимать так, как будто он предоставляет человека самому себе; но это следует понимать в том смысле, что, поскольку человек вместе со всем существующим пребывает в Боге и Бог состоит из всего этого, – любовь его к чему-либо иному, собственно, не может иметь места, так как все заключается в одной вещи, т. е. в самом Боге.»
    Спиноза много рассуждает на эту тему, пытаясь оправдать равнодушие Бога, но ясно одно: Бог Спинозы вообще не способен к любви. Да ведь это и понятно. Если по мысли Спинозы любовь возникает из познания, то Бог, который совершенен в своих знаниях, не в состоянии любить. Совершенное знание предполагает законченность познания, а любовь это процесс, творческий процесс в том числе и познания. Вот этот стерильный Абсолют Спиноза и возводит в идеал, к соединению с которым человек должен стремиться и через то обрести счастье. Как пишет Спиноза:
    «Отсюда неопровержимо следует, что именно познание вызывает любовь, так что если мы познаем таким образом Бога, то мы необходимо должны соединиться с ним (ибо он может обнаружиться нам только как наиболее величественный и наилучший и не может быть познан иначе). В этом, как мы уже сказали, единственно состоит наше блаженство».
       Ну, и как вам это? А вот еще.
       Диктатура субстанции Спинозы, почему-то не исключает ошибки. Это кажется странным, если не знать, что сама эта субстанция - «ничто». Отсюда получается, что единственная наша свобода состоит в том, чтобы делать ошибки. Но они ведут к одержимости страстью. Зато в этом состоит наша единственная возможность реализовать нашу природную потребность в творчестве. То есть, чтобы убежать от судьбы мы должны поддаться дьявольским соблазнам страсти. Однако и здесь мы, кажется, не вольны в своих действиях. Ведь жизненные обстоятельства, которые могут стать причинами наших ошибок тоже запланированы Роком. И в этом случае наша страсть вообще предрешена. А нам остается с полным равнодушием исполнять все то, что она нам диктует. Например, страсть властолюбия следует воспринимать, как простую необходимость борьбы за власть, что обязывает лгать, хитрить, лицемерить, предавать, воровать, уничтожать соперников и тому подобное, известное из рекомендаций Макиавелли. Но делать это надлежит хладнокровно, да еще с ощущением душевной чистоты и счастья. Не представляю, как все это возможно без того, чтобы не превратиться в какую-то египетскую мумию, восставшую из преисподней.
    Впрочем, философия Спинозы, скорее, предусматривает другой вариант. Здесь, положившись на судьбу, человек делает то, что ему хочется, сообразуясь с откровениями интуиции, которую Спиноза объявляет безошибочной. А хочется человеку обычно побольше поспать, повкуснее поесть, хороший дом, шикарную мебель, новую машину, красивую жену, пару любовниц модельной внешности, развлечений, путешествий, приключений… Хорошо, если этот человек – сын миллиардера. Тогда все это он может получить, лежа на диване. Но обычному человеку, чтобы добиться желаемое, необходимо трудиться. Но если верить Спинозе, то смысла в такой деятельности никакого нет. Ведь все, что должно произойти обязательно произойдет. Остается только ждать и надеяться. Такая идея располагает к лени, которая, как известно, «мать всех пороков». И лежа на диване в ожидании решения своих проблем провидением, человек, конечно, может испытывать блаженство безмятежности как один из модусов счастья, но думается, это его счастье будут отравлять такие чувства как зависть, обида на судьбу, горечь разочарования, вожделения, ненависть к несправедливому миру и жалость к себе. Притом ему не приходиться надеяться на воздаяние за безгрешную жизнь и чистоту души, поскольку награды и воздаяния от субстанции не предвидятся. И знаете, пожалуй, это самый страшный результат идеологии Спинозы. Любая страсть лучше этого самоуничтожения человека, погребения его заживо. В этом случае человек становится тождественным «ничто». Того самого «ничто», которое и является субстанцией Спинозы.
    Наконец, чтобы поставить точку, ту самую точку «ничто», на самомнении Спинозы, сообщаю вам, что его «амбра» не содержит абсолютно и совершенно ничего нового в философии. Представление об атрибутах бога в виде «протяженности» и «разума» он заимствовал у Декарта, а остальное в его трактате – интерпретация учения античных философов стоиков. Притом интерпретация достаточно некорректная. Ведь идеология стоиков содержала представление о долге, чести, предназначении, ценностях личности, а их целью являлось усовершенствование человека. Этого они достигали с помощью разумных ограничений своих потребностей, диет, упражнений, специальных медитаций. Конечно, их идеалом было величественное богоподобие, хладнокровное достоинство, дисциплина духа, что, как и у Спинозы, является продуктом рационального мышления и воли.
      Считается, что идеология стоиков легла в основу дисциплинарного общества. Однако у этого учения обнаружились свои недостатки. Логика усовершенствования личности приводила стоиков к осознанию своего превосходства над непосвященными в их учение, и как следствие, к презрению в отношении менее совершенных. Притом стоицизм не предусматривал развитие творческих способностей адептов. Соответственно, их чувство превосходства зачастую не имело под собой почвы реальных заслуг, и потому выглядела как гордыня, снобизм, холодное бесчувствие и бездуховность. Внутренняя борьба со страстями и природными началами человека, нередко сама превращалась в страсть, в страсть восхождения к абсолюту. Кроме того, это учение годилось лишь для аристократии, и ни в коем случае не для простонародья. Впрочем, есть мнение, что стоицизм многое определил в этике христианства, которое признается более прогрессивным и истинным учением в силу его творческих оснований.
    Вы скажете, но ведь и в христианстве суетность не приветствуется. А страсти и возмущения духа вообще считаются показателем одержимости бесами или даже самим дьяволом. Зато смирение и кротость являются добродетелями «раба божьего». Да и во всех прочих религиях душевное равновесие служит признаком чистоты души и ясности разума.
    Культура вообще основана на запретах и воздержаниях. Это отличает человека от животных, неспособных противостоять стихии чувств. Умиротворению разума особенно много внимания уделяют восточные духовные учения. Здесь считается, что разум должен быть похож на гладь озера в тихую погоду. Тогда он отражает красоту реального мира. А всякое возмущение на поверхности этого зеркала искажает и ничтожит истину, и значит, делает невозможным подлинное счастье.
       Между тем, доктрина Спинозы, как будто, предусматривает те же условия для счастья. Однако его понимание счастья иное. В христианском учении счастье воспринимается как божья благодать, которая достигается в соединении с личностным богом творцом, а не с бездушным Роком «ничто», как у Спинозы. А восточные духовные практики имеют целью достижение гармонии адепта с природой и космосом, посредством, например, созерцаний, работы с животворящей энергией, праной, как это делают йоги. При этом они менее всего полагаются на мышление, стремясь к творческому познанию средствами разума, или логоса. Однако это не значит, что мышление полностью исключается как средство познания. При достижении гармонии в логосе и контроле мыслительной деятельности в ключе нравственных принципов, мышление становится настоящим дополнением разума. Это как раз то, что Спиноза называет «правильным пользованием разумом». В этом случае мышление является уже не источником заблуждений и страстей, а средством восхождения к сокровищам истинных знаний и счастью.
    Вспомните наш пример, где человек встречается со змеей. Мы тогда не нашли возможным для человека сохранить душевное равновесие. А между тем, это вполне возможно. Змееловы, знающие повадки змей, не испытывают к ним никаких негативных чувств и обращаются с ними, как с домашними животными. Очевидно, познание – необходимое условие счастья человека. А поскольку познание - это творческий процесс, то оно не может быть ограничено субстанцией Спинозы.
    Словом, вы как хотите, но мне кажется, что доктрина Спинозы, есть заблуждение, подсказанное философу его же мышлением, которое он поставил над разумом. И знаете, коль скоро, мышление может быть источником ошибок и страстей, то, возможно, и сам процесс мышления способен превратиться в страсть. Во всяком случае, такую страсть мы обнаруживаем у графоманов с их муками творчества, одержимостью идеями, заблуждениями и творческими неудачами, что часто сопровождается различными огорчениями, расстройствами и аффектами. Подобная страсть, очевидно, движет и некоторыми философами. Я бы назвал эту одержимость «страстью лжепророка». Не знаю, насколько я сам страдаю этим недугом. Но его признаки явно присутствуют в трактате Спинозы. Да и как нам, после всех этих «рябых пятен» в его сочинении расценивать его изречение:
   «Я не утверждаю, что нашел лучшую философию, но знаю, что познал истинную философию, и если меня спросят, как я могу быть в этом уверен, то отвечу: в силу той же уверенности, с которой познаешь, что три угла треугольника равны двум прямым, ибо истина уясняет одновременно и себя самое, и заблуждение».
   Я даже думаю, что именно лжепророк Спиноза открыл тот черный ход в философии, через который вошел Гегель, выдвинувший «ничто» на главную роль в процессах бытия. Той же дверью воспользовался и Шопенгауэр, со своим богом Мировой воли, а также Хайдеггер, доказывавший, будто источником творчества человека является «ничто». И конечно, Ницше, объявивший, что бог умер, тоже шел по следам Спинозы.