Оксана. Тихая библиотека

Оксана. Тихая библиотека.
Женские истории, социальная драма, лирическая проза
Аудиокнига по ссылке: https://youtu.be/--mvVLdTMKw

Пролог
Каждый из нас — как незаконченная рукопись. Мы редактируем себя годами, зачеркиваем одни главы, переписываем другие. Но никогда не знаем, когда будет поставлена последняя точка.

Оксана родилась в доме, где книги были священны, а разговоры велись тише, чем журчание весеннего ручейка. Она искала истину не в жизни, а в мыслях — стремилась понять не как, а зачем. В шумном мире она выбрала тишину. В обществе — одиночество. В любви — осторожность. Но даже самые продуманные сюжеты иногда срываются.

Всё это было до того дня, пока в дверь не вошёл человек с глазами цвета чужого прошлого.
Он ничего не взял, кроме пары книг и её внимания. Он не спросил ничего важного — и именно этим поставил под сомнение всё, что она знала о себе.
Иногда перемены не стучат. Они входят молча. И начинают с фразы:
— У вас есть что-нибудь по экзистенциализму?

Глава 1. Корни
Мой мир начался между стеллажами старой городской библиотеки. Я родилась в маленьком провинциальном городке, где время словно застыло в середине прошлого века. Тихие улочки, покрытые брусчаткой, старые дома с резными наличниками и вечные тополя вдоль единственной главной улицы — всё это было декорацией для моей тихой и почти незаметной жизни.

Отец — школьный учитель литературы — был человеком немногословным, но каждое его слово имело вес золота. Его седеющие виски и глубокие морщины у глаз говорили о человеке, который прожил много жизней — своих и литературных героев. Когда он входил в класс, даже самые непоседливые мальчишки затихали, завороженные его спокойной уверенностью. Вечерами он сидел в старом кресле, обитом потертым бархатом, и, надев очки в тонкой металлической оправе, погружался в мир Толстого, Достоевского, Чехова.

«Понимаешь, Оксана, — говорил он мне, — настоящее чтение — это не бегство от жизни, это погружение в её глубину. С каждой прочитанной книгой ты проживаешь ещё одну жизнь».
Мать — библиотекарь с тридцатилетним стажем — была хранительницей сотен историй. Её тонкие, чуткие пальцы, слегка пожелтевшие от постоянного контакта с бумагой, казалось, могли чувствовать душу каждой книги. Она редко улыбалась, но когда это происходило, её лицо преображалось, становясь удивительно молодым и светлым. Тихая, как тень, она двигалась между стеллажами, расставляя книги с точностью хирурга.

Книги были не просто частью нашей жизни — они были самой жизнью. Наш небольшой дом на окраине города был заставлен книжными полками. Они были везде: в гостиной, спальнях, даже на кухне теснились потрепанные сборники кулинарных рецептов и философские трактаты, которые отец читал за утренним кофе.
Я помню запах старых книг с первых лет жизни. Пыль, впитавшаяся в кожаные переплёты, типографская краска, лёгкая горечь типографского клея. Этот аромат преследовал меня везде — он въелся в наши занавески, одежду, волосы. Но я не жаловалась. Для меня это был запах безграничных возможностей, запах путешествий в неизведанное.

Моим первым воспоминанием был не голос матери или прикосновение отца, а шорох переворачиваемых страниц. Этот звук был колыбельной моего детства, он успокаивал и обещал увлекательные приключения.
Каждая книга была для меня окном в другую реальность, способом убежать от монотонности провинциальной жизни. В те дни, когда серость будней становилась особенно тягостной, я забиралась с ногами в старое кресло у окна и открывала очередной том. Мгновение — и я уже не была Оксаной из маленького городка, я становилась Анной Карениной, Наташей Ростовой, Джульеттой...

«У тебя слишком живое воображение», — качала головой мама, заставая меня за очередным томом далеко за полночь. Но в ее голосе не было упрека, только понимание. Она тоже была такой в детстве.
В нашем доме никогда не было громких разговоров. Отец читал вслух Достоевского, его глубокий голос проникал в самые потаенные уголки души, заставляя задуматься о вечных вопросах бытия. Мать тихо перебирала каталожные карточки, подготавливая новую выставку для библиотеки. Я сидела на полу, обхватив колени руками, и впитывала тишину, как губка, училась слушать паузы между словами, понимать невысказанное.

«Самое важное в жизни часто остается несказанным», — любил повторять отец. И я понимала, о чем он. В нашей семье любовь редко выражалась словами, но она была в каждом взгляде, в каждом жесте, в самой атмосфере нашего дома.
Ночами я лежала в своей маленькой комнате с окном на сад и слушала, как за стеной родители тихо обсуждали прочитанное. Их голоса переплетались, создавая уникальную мелодию интеллектуальной близости. Я засыпала с мыслью, что когда-нибудь и я найду человека, с которым можно будет так же тихо говорить о книгах до рассвета.

Глава 2. Взросление
Мое детство прошло между книжными стеллажами. Я знала больше литературных героев, чем реальных людей. В то время как другие девочки играли в куклы и мечтали о принцах на белых конях, я проживала трагедию Анны Карениной и размышляла о смысле человеческого существования вместе с героями Достоевского.

Каждое воскресенье мать брала меня с собой в библиотеку. «Надо проверить, все ли в порядке», — говорила она, но я знала: ей просто хотелось побыть среди книг даже в выходной день. Пока она занималась делами, я бродила между стеллажами, вдыхая знакомый запах бумаги и чернил. Я закрывала глаза и проводила пальцами по корешкам, выбирая книгу наугад. Это была моя маленькая игра — довериться судьбе и прочесть то, что она мне предложит.

Пока другие дети играли во дворе, я читала Камю и Сартра. Мне было двенадцать, когда я впервые открыла «Постороннего». Помню, как дрожали мои руки, когда я переворачивала страницы. Абсурдность бытия, одиночество человека во враждебном мире — все это резонировало с моими подростковыми страхами и сомнениями.
«Не рано ли?» — спросил отец, увидев меня с этой книгой.
«А когда будет вовремя понять, что мир абсурден?» — ответила я с той серьезностью, на которую способны только подростки.

Он долго смотрел на меня, а потом улыбнулся: «Может, ты и права. Но помни: даже осознавая абсурдность, важно не потерять способность видеть красоту».
Философия стала моим единственным настоящим другом. В мире подростковых страстей и драм я чувствовала себя чужой. Меня не интересовали обсуждения мальчиков и новой моды. Я хотела говорить о смысле жизни, о свободе выбора, о тяжести ответственности за свои решения.

В школе я была белой вороной. Слишком умная, слишком начитанная, слишком непохожая на сверстников. Мальчики меня боялись — я могла заговорить их цитатами из Ницше и вопросами о моральном императиве Канта. Девочки завидовали — не моей внешности или одежде, а той внутренней свободе, которой им не хватало.
«Ты думаешь, что лучше нас, да?» — спросила меня однажды Вика, признанная красавица класса. Её голубые глаза сузились, а накрашенные губы сжались в тонкую линию.

«Нет, — ответила я честно. — Я просто другая».
Это было правдой. Я не считала себя лучше или умнее. Я просто существовала в другой плоскости, говорила на другом языке. Моими собеседниками были Платон и Аристотель, Кант и Гегель. С ними я могла обсуждать вопросы, которые действительно имели значение.
У меня не было подруг, но было одиночество. Не то болезненное одиночество, которое заставляет искать компанию любой ценой, а спокойное, осознанное. Я жила в своем внутреннем мире, богатом и насыщенном. Мне не было скучно наедине с собой — в моей голове всегда шел увлекательный диалог между идеями разных философов.
Я не умела и не хотела быть как все.

Когда учительница литературы предложила мне участвовать в школьном конкурсе сочинений, я написала эссе о влиянии экзистенциализма на современную литературу. Это было слишком сложно, слишком «нешкольно». Я не получила приз, но директор лично вызвал меня к себе, чтобы сказать, что давно не читал таких глубоких работ.

«Ты могла бы упростить, — сказал он, — и тогда, возможно, победила бы».
«Зачем упрощать то, что по своей природе сложно?» — ответила я.
Он покачал головой и улыбнулся: «Ты очень похожа на своего отца».
Я приняла это как комплимент. Отец был моим идеалом — человеком, который никогда не предавал себя ради внешнего одобрения.

В старших классах мои одноклассники начали встречаться, влюбляться, переживать первые романтические драмы. Меня это почти не касалось. Я наблюдала за ними со стороны, как антрополог наблюдает за племенем с незнакомыми ритуалами. Мне было интересно с точки зрения науки, но я не чувствовала желания участвовать.

«Ты когда-нибудь влюблялась?» — спросила меня как-то Аня, тихая девочка с соседней парты. Она единственная иногда заговаривала со мной не о домашних заданиях.
«В идеи, — ответила я. — В концепции. В слова, способные изменить мир».
Она посмотрела на меня странно, будто я говорила на иностранном языке.
«А в человека? В мальчика?»
Я покачала головой. Мне было семнадцать, и я еще не испытывала того, что принято называть романтической любовью. Я знала о ней из книг — страстной, всепоглощающей, способной разрушить и возродить. Но в реальной жизни не встречала никого, кто мог бы вызвать у меня подобные чувства.

«Ты многое теряешь», — сказала Аня с жалостью.
«Или многое приобретаю», — ответила я, вспоминая слова Шопенгауэра о том, что любовь — это иллюзия, созданная природой для продолжения рода.
Но иногда, особенно тёмными зимними вечерами, когда ветер завывал в печной трубе, а снег укрывал город белым одеялом, я ловила себя на мысли: может быть, они правы? Может быть, я действительно что-то упускаю, добровольно исключив себя из мира человеческих страстей?
Я гнала эти мысли, возвращаясь к книгам, к философии, к размышлениям о вечном. Но они возвращались, как навязчивые птицы, стучащие клювами в окно моего сознания.

Глава 3. Первые уроки любви
Мой первый роман был с книгой. «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса стал моим первым настоящим откровением о любви. Я читала его холодной зимой, когда за окном бушевала метель, а в доме было так тихо, что я слышала, как тикают старые часы в гостиной.
История семьи Буэндиа захватила меня полностью. Я погрузилась в мир Макондо, где реальность переплеталась с магией, а человеческие страсти приобретали космические масштабы. Я проживала судьбы героев, их любовь, их отчаяние, их одиночество.

«Любовь — это не то, что мы ожидаем получить, а то, что мы решаем отдать», — написал Маркес. Эта фраза заставила меня задуматься о природе настоящего чувства.
Я поняла: настоящее чувство — это не голливудские истории, не романы с глянцевых обложек, где идеальные герои преодолевают надуманные препятствия и живут долго и счастливо. Это боль, память, способность любить даже после предательства. Это Амаранта, которая до самой смерти носила черную повязку на руке как символ своей неразделенной любви. Это полковник Аурелиано Буэндиа, который даже в старости помнил Ремедиос Москоте такой, какой увидел ее впервые.

Я закрыла книгу с чувством, что она изменила меня. Как будто до этого момента я смотрела на мир через мутное стекло, а теперь кто-то протер его, и все стало ярче, отчетливее, болезненно реальным.
«Что с тобой?» — спросила мать, заметив мой отсутствующий взгляд за ужином.
«Я только что поняла, что никогда по-настоящему не жила», — ответила я.

Она улыбнулась понимающе: «Какая книга?»
«Маркес. „Сто лет одиночества"».
«А, — кивнула она. — Да, это может перевернуть мир».
После этого я начала читать иначе. Не для того, чтобы узнать факты или проанализировать идеи, а чтобы почувствовать, пережить, стать частью истории. Я искала книги, которые говорили бы о любви честно, без прикрас и романтических клише.

Университетские годы прошли в погружении в философию. Я выбрала философский факультет вопреки советам учителей, которые видели во мне будущего филолога. «Я не хочу анализировать тексты, — объяснила я отцу свой выбор. — Я хочу понять, как устроен мир».
Он поддержал меня, как всегда. «Философия — это мужество мыслить самостоятельно», — сказал он, цитируя Канта.

Университет находился в областном центре, и мне пришлось переехать. Впервые в жизни я оказалась вдали от родительского дома, от нашего маленького городка, от привычной тишины библиотеки. Город оглушал меня своим шумом, своей суетой, своей безразличной толпой, в которой каждый был занят собой.

Я снимала маленькую комнату у пожилой женщины, бывшей учительницы математики. Она редко бывала дома — ухаживала за больной сестрой в пригороде. Большую часть времени я проводила в одиночестве, окруженная книгами и конспектами.
Мои сокурсники казались мне поверхностными. Они говорили о философии механически, как будто пересказывали учебник. В их рассуждениях не было страсти, не было личного отношения к идеям, которые они обсуждали.

«Философия должна быть личной, — сказала я однажды на семинаре. — Иначе это просто набор чужих мыслей, которые мы цитируем, не понимая».
Преподаватель, пожилой профессор с внимательными глазами, посмотрел на меня с интересом. «Развейте эту мысль, Оксана».
И я говорила. О том, что философия начинается с удивления, с личного переживания бытия. О том, что нельзя понять Камю, не пережив абсурд, нельзя понять Ницше, не ощутив бездну под ногами после «смерти Бога».

После семинара профессор подошел ко мне. «У вас необычный подход, — сказал он. — Вы думаете не формулами, а образами. Это редкость в нашей дисциплине».
Он стал моим научным руководителем. Под его руководством я начала работу над темой, которая волновала меня больше всего: философия любви и ее отражение в литературе.

В университетской библиотеке я проводила дни и ночи, изучая работы философов разных эпох, которые пытались понять природу этого сложного чувства. Платон с его концепцией Эроса как стремления к прекрасному. Августин, противопоставлявший любовь к Богу и любовь к миру. Кьеркегор с его мучительными размышлениями о любви как экзистенциальном выборе.

Я сопоставляла их идеи с литературными произведениями, искала отражение философских концепций в судьбах героев. Анна Каренина и Вронский, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта — все они становились для меня не просто персонажами, а живыми людьми, чьи истории я пропускала через себя.

Однажды вечером, когда я сидела в библиотеке, погруженная в «Пир» Платона, ко мне подошел молодой человек. Высокий, с темными волосами и задумчивым взглядом.
«Извините, — сказал он, — но я не могу не спросить. Что вы находите в этом тексте?»
Я посмотрела на него с удивлением. «Платон — один из величайших философов...»

«Я знаю, — перебил он. — Но „Пир" — это не просто философский трактат. Это разговор о любви. И мне интересно, что вы, как читатель, в нем находите».
Мы разговорились. Его звали Артём, он учился на историческом факультете и писал работу о культе Диониса в Древней Греции. Наш разговор перетек из библиотеки в маленькое кафе неподалеку, где мы просидели до закрытия, обсуждая Платона, Сократа, природу любви и познания.

Это была моя первая настоящая интеллектуальная дружба за пределами семьи. Артём не был похож на других студентов — в нем чувствовалась та же серьезность отношения к идеям, которую я ценила в себе и своем отце.
Мы стали встречаться регулярно — в библиотеке, в кафе, в университетском парке. Говорили о философии, о литературе, о музыке. Он открыл для меня Баха и Моцарта, я познакомила его с работами современных философов.
Постепенно наши беседы становились все более личными.

Мы говорили о детстве, о родителях, о мечтах. Артём рассказал, что вырос в семье военного, часто переезжал из города в город, нигде не чувствуя себя дома. Книги стали для него способом создать свой собственный, постоянный мир, который он мог взять с собой куда угодно.
Я начала ловить себя на мысли, что жду наших встреч, что думаю о нем, когда его нет рядом. Это было новое чувство — не просто интеллектуальный интерес, а что-то более глубокое, более личное.

«Ты влюблена», — сказала мне соседка по комнате в общежитии, куда я переехала на втором курсе.
«Нет, — возразила я. — Это дружба, основанная на общих интеллектуальных интересах».
Она рассмеялась: «Ты можешь называть это как угодно, но румянец на твоих щеках, когда ты говоришь о нем, говорит сам за себя».

Может быть, она была права. Может быть, то, что я чувствовала к Артёму, и было любовью — не той страстной, всепоглощающей, о которой писали романтики, а тихой, глубокой, основанной на взаимном понимании и уважении.

Но нашим отношениям не суждено было развиться. В конце третьего курса Артём получил грант на стажировку в Германии. Он уехал на год, обещая писать и вернуться. Первые месяцы мы действительно переписывались — длинные, полные мыслей и чувств письма. Потом его письма стали короче, реже. В последнем он написал, что встретил девушку, немку, изучающую русскую историю. Они много времени проводили вместе, у них было много общего...

Я не ответила на это письмо. Не из гордости или обиды — просто не знала, что сказать. Я была рада за него? Да, наверное. Разочарована? Возможно. Но больше всего я чувствовала пустоту, как будто что-то важное, что только начало формироваться в моей жизни, внезапно исчезло.
Я погрузилась в работу над дипломом. Тема моего исследования обрела новое звучание: «Философия любви: от идеализма к экзистенциализму».

Я защитила диплом о природе человеческих чувств, о том, как любовь меняет внутреннюю вселенную человека. Моя работа была настолько глубокой, что преподаватели были буквально потрясены. Один из них, профессор этики, сказал после защиты: «У вас удивительная способность говорить о любви как о философской категории и одновременно как о живом человеческом чувстве. Это редкий дар».

Я получила диплом с отличием и предложение остаться в аспирантуре. Но я отказалась. После пяти лет в большом городе я чувствовала странную тоску по тишине нашего маленького городка, по запаху старых книг в библиотеке, по неспешным разговорам с родителями.

«Ты уверена?» — спросил мой научный руководитель. — «У тебя большой потенциал как исследователя».
«Я хочу вернуться домой, — ответила я. — Там я смогу думать».
Он понял. В его взгляде я прочитала не разочарование, а уважение к моему выбору.
Я вернулась в родной город с дипломом философа и сердцем, познавшим первый урок любви — урок расставания и принятия.

Глава 4. Библиотечная реальность
Работа в городской библиотеке стала моим осознанным выбором. После насыщенных университетских лет, полных новых идей и впечатлений, я чувствовала потребность в тишине, в возможности упорядочить свои мысли, разложить по полочкам полученные знания.
Библиотека почти не изменилась за время моего отсутствия. Те же высокие стеллажи, те же скрипучие полы, тот же запах книг и пыли. Только мама, встретившая меня в свой первый рабочий день, казалась более усталой, а ее движения стали медленнее.

«Ты уверена, что хочешь работать здесь?» — спросила она, проводя меня в небольшой кабинет, который теперь принадлежал мне. — «С твоим дипломом ты могла бы найти что-то более... перспективное».
«Мне нужно время, — ответила я. — Время подумать, разобраться в себе. А где еще можно найти столько времени, как не в библиотеке?»
Она улыбнулась понимающе. Мама всегда понимала меня лучше, чем кто-либо другой.

Здесь я могла существовать в своем собственном мире, среди книг, вдали от навязчивой социальной реальности. Мир за стенами библиотеки казался мне слишком шумным, слишком быстрым, требующим постоянной реакции на бесконечные раздражители.
В библиотеке же время текло иначе. Размеренно, неторопливо, давая возможность задуматься, поразмышлять, погрузиться в глубину проблемы.

Моя должность называлась «библиотекарь-библиограф». Я отвечала за работу с каталогами, за помощь читателям в поиске нужной литературы, за организацию тематических выставок. Не самая престижная работа для выпускницы университета с красным дипломом, но именно то, что мне было нужно в тот момент.

Каждый день был похож на предыдущий. Каталогизация новых поступлений — немногочисленных, учитывая скудное финансирование, но иногда среди них попадались настоящие сокровища. Помощь редким посетителям — в основном старшеклассникам, которым задали написать реферат, или пенсионерам, ищущим что-нибудь «для души». Погружение в чтение в обеденные перерывы — единственное время, когда я могла полностью отдаться своим мыслям.

Иногда, сидя за своим столом в тишине полупустого зала, я думала о своих однокурсниках. Кто-то из них уехал в Москву или за границу, кто-то делал карьеру в бизнесе или науке. А я сидела здесь, в маленькой провинциальной библиотеке, и каталогизировала потрепанные книги.
«Не жалеешь?» — спросила меня как-то мама, заметив мой задумчивый взгляд.
Я покачала головой. «Нет. Я делаю то, что хочу».
Это была правда. Я не стремилась к карьерным высотам или материальному благополучию. Мне было достаточно возможности читать, думать, осмысливать прочитанное.
Вечерами, вернувшись домой, я часто садилась за старый отцовский письменный стол и работала над своими философскими эссе. Не для публикации — просто для себя. Попытка упорядочить мысли, найти ответы на вопросы, которые не давали покоя.

В эти часы я чувствовала себя по-настоящему живой. Мысли текли свободно, идеи рождались одна за другой. Я писала о любви как об экзистенциальном выборе, о свободе и ответственности, о поиске смысла в абсурдном мире.
Отец иногда заглядывал ко мне, стучал тихонько в дверь: «Можно?»
Я кивала, и он садился на краешек кровати, смотрел на исписанные листы бумаги.
«Что пишешь?»
«Пытаюсь понять, что происходит с человеком, когда он любит», — отвечала я.
Отец улыбался своей мягкой, немного грустной улыбкой.
«И что же?»
«Я думаю, человек становится больше себя самого. Выходит за собственные пределы. Перестаёт быть просто частью мира и становится целым миром для другого».

Отец молчал, потом кивал: «Интересная мысль. Но любовь — это не только расширение, это ещё и сужение. Когда весь мир концентрируется в одном человеке».
Эти разговоры были для меня дороже всего. В них не было ни капли фальши, ни тени попытки впечатлить друг друга. Просто двое людей, думающих вслух.
Так шли дни, недели, месяцы. Я была счастлива в этой тишине, в этом параллельном мире между строк. Моя жизнь напоминала медленно текущую реку — спокойную, глубокую, с прозрачной водой, в которой отражаются облака и деревья.

Но иногда, особенно осенними вечерами, когда дождь стучал в окна, а ветер завывал в печной трубе, мне становилось тревожно. Как будто внутри меня жил голос, который шептал: «Неужели это всё? Неужели твоя жизнь так и пройдёт в этой тишине, в этом покое, в этом одиночестве?»

Я гнала эти мысли прочь, возвращалась к книгам, к своим записям, к философским размышлениям. Но они возвращались, как призраки, незваные и настойчивые.
В такие моменты я вспоминала Артёма — наши разговоры, наши прогулки, наши недосказанные чувства. Что стало с ним? Женился ли он на той немецкой девушке? Счастлив ли? Вспоминает ли иногда обо мне, как я вспоминаю о нём?
Я не искала ответов на эти вопросы. В глубине души я понимала: то, что было между нами, осталось в прошлом, и нет смысла тревожить эти воспоминания.

И всё же... Всё же иногда я ловила себя на мысли, что жду. Не его конкретно — просто ждала, что однажды в моей жизни появится кто-то, с кем я смогу говорить о Канте и Шопенгауэре, слушать Баха и спорить о смысле «Фауста» до глубокой ночи.

Глава 5. Встреча
Роберт появился внезапно, как герой из неизвестного романа. Я работала в библиотеке уже третий год. Мне исполнилось двадцать семь, и я начинала привыкать к мысли, что моя жизнь определилась раз и навсегда — книги, тишина, философские размышления в одиночестве.
Это был обычный осенний день. За окнами библиотеки ветер гонял опавшие листья, небо было затянуто серыми облаками, обещавшими скорый дождь. В читальном зале было пусто — только пожилой учитель истории просматривал подшивку старых газет да пара старшеклассников готовилась к сочинению по «Войне и миру».

Я сидела за своим столом, работая над каталогом новых поступлений — несколько научно-популярных книг по психологии, пара детективов, сборник стихов местного поэта. Работа не требовала особой концентрации, и мои мысли блуждали где-то между размышлениями о природе свободы воли и планами на ужин.

Звук открывающейся двери заставил меня поднять глаза. На пороге стоял высокий мужчина с серыми глазами, в которых застыла целая вселенная усталости и неиспользованных надежд. Его тёмные волосы были слегка тронуты сединой на висках, а лицо казалось высеченным из камня — резкие линии, глубокие тени под скулами, сосредоточенный взгляд.

Он был одет просто, но со вкусом — тёмно-синий пиджак, серые брюки, белая рубашка без галстука. В руках он держал потёртый кожаный портфель, который, казалось, много повидал на своём веку.
Мужчина остановился на пороге, осматриваясь, как будто оценивая обстановку. Его взгляд скользнул по полупустому залу, задержался на мне, и я почувствовала странное волнение — словно меня оценивали, определяли, стою ли я внимания.

Наконец, он направился к моему столу. Его шаги были уверенными, но не торопливыми — так ходит человек, который знает, куда идёт, но не спешит туда попасть.
«Добрый день», — сказал он, останавливаясь передо мной. Голос у него был глубокий, с лёгкой хрипотцой, как будто он много курил или долго молчал перед тем, как заговорить.
«Добрый день, — ответила я, невольно выпрямляясь на стуле. — Чем могу помочь?»
«Я ищу раздел философии. Особенно интересуют работы по экзистенциализму».

Я едва удержалась от удивленного возгласа. Экзистенциализм? В нашей библиотеке? Эта философия не пользовалась особой популярностью среди наших читателей.
«Вы найдёте этот раздел в глубине зала, — сказала я, вставая из-за стола. — Позвольте, я вам покажу».
Он кивнул, и я повела его между стеллажами к дальней стене, где располагались немногочисленные философские труды.

«К сожалению, наша коллекция не очень богата, — предупредила я. — Но у нас есть Сартр, Камю, немного Хайдеггера в переводе...»
«Это уже неплохо, — ответил он, внимательно осматривая полки. — В большинстве провинциальных библиотек и этого не найти».
Я наблюдала, как он изучает корешки книг. Его длинные пальцы касались их с удивительной нежностью, словно это были живые существа, которых можно спугнуть резким движением.

«Вы интересуетесь экзистенциализмом?» — спросила я, нарушая привычное правило не вмешиваться в выбор читателей.
Он посмотрел на меня с лёгким удивлением, как будто забыл о моём присутствии.
«Да, можно сказать и так. Меня интересует вопрос свободы выбора и ответственности за него. Особенно в контексте современного общества, где так много говорят о свободе и так мало понимают, что она означает».

Я почувствовала, как внутри меня что-то дрогнуло. Это были мои мысли, мои вопросы, которые я обсуждала только с отцом или в своих дневниках.

«Интересная тема, — сказала я, стараясь сохранить профессиональный тон. — Вы найдёте у Сартра много размышлений об этом. Особенно в „Бытии и ничто"».
«Да, но Сартр слишком увлекается абстракциями, — возразил он, вытаскивая томик с полки. — Мне ближе Камю с его конкретным человеком в абсурдном мире».
Я смотрела на него с растущим интересом. Кто этот человек? Откуда он взялся в нашем маленьком городке, где философские дискуссии были редкостью даже среди преподавателей местного педагогического колледжа?

 «Мне нужна помощь, — произнёс он после нескольких минут молчаливого изучения полок. — Есть ли у вас работы Кьеркегора?»
 «К сожалению, нет, — ответила я с искренним сожалением. — В нашей библиотеке не так много философской литературы. Но если вас интересует тема экзистенциального выбора, могу предложить Бердяева — у нас есть „Самопознание" и „Философия свободного духа"».
Он посмотрел на меня с новым интересом, более внимательно, словно только сейчас по-настоящему заметил.
«Вы хорошо разбираетесь в философии для библиотекаря», — сказал он, и я не могла понять, был ли это комплимент или скрытая насмешка.

«Я закончила философский факультет», — ответила я просто, не вдаваясь в подробности своего выбора работать в библиотеке.
«Вот как, — он улыбнулся, и эта улыбка удивительно преобразила его лицо, сделав моложе и мягче. — Тогда вы лучше меня знаете, что искать. Я дилетант, просто пытаюсь разобраться в некоторых вопросах».

«Какие именно вопросы вас интересуют?» — спросила я, чувствуя, как профессиональный интерес библиографа смешивается с личным интересом философа.
Он задумался на мгновение, потом ответил:
«Меня интересует проблема выбора. Каждый день мы делаем выбор — большой или маленький. И каждый выбор определяет, кто мы есть. Но есть ли у нас реальная свобода выбора, или мы просто следуем заранее предопределённым путям?»

Я почувствовала, как моё сердце забилось чаще. Это был вопрос, который занимал меня с университетских лет, который лежал в основе моей дипломной работы.
«Интересный вопрос, — сказала я, стараясь говорить спокойно. — Если вы не против подождать несколько минут, я могу подобрать для вас несколько книг по этой теме».

Он кивнул, и я поспешила к служебному помещению, где хранились книги, не выставленные в общем доступе — редкие издания, специальная литература, личная коллекция моего отца, которую он передал библиотеке.
Через пятнадцать минут я вернулась с небольшой стопкой книг — Бердяев, Шестов, несколько работ современных философов о свободе выбора.

Незнакомец ждал меня, сидя за дальним столом. Перед ним лежал раскрытый томик Камю, но взгляд его был устремлён в окно, за которым начинался дождь.
«Вот, — сказала я, ставя перед ним книги. — Это может быть вам интересно».
Он просмотрел названия, взял верхнюю книгу — Бердяева — открыл, прочитал несколько строк.
«Спасибо, — сказал он, поднимая на меня глаза. — Это именно то, что я искал».
«Не за что, — ответила я. — Обращайтесь, если нужна будет ещё помощь».

Я вернулась к своему столу, но не могла сосредоточиться на работе. Мой взгляд постоянно возвращался к далёкому столу, где сидел этот странный человек, погружённый в чтение.
Кто он? Что привело его в наш город? Почему его так интересуют вопросы свободы выбора?
В конце дня, когда библиотека уже готовилась закрываться, он подошёл к моему столу с книгами.
«Я хотел бы взять эти домой, если можно», — сказал он.
«Конечно, — кивнула я. — Вам нужно только заполнить формуляр».

Он заполнил карточку читателя. Роберт Андреевич Северин. Сорок два года. Писатель. Адрес — гостиница «Центральная».
«Вы останавливаетесь в гостинице?» — спросила я, оформляя выдачу книг.
«Да, — ответил он. — Я недавно в вашем городе. Приехал работать над книгой».
«О чём ваша книга?» — спросила я, не удержавшись от любопытства.
«О человеке, который всю жизнь бежал от выбора, а потом понял, что этим самым сделал самый важный выбор — отказался от свободы».

Наши взгляды встретились, и я почувствовала странное волнение, будто между нами протянулась невидимая нить понимания.
«Звучит интересно, — сказала я. — Экзистенциальная тема».
«Да, — он улыбнулся, забирая книги. — Именно так. Спасибо за помощь... — он запнулся, осознав, что не знает моего имени.
«Оксана», — представилась я.
«Спасибо, Оксана. До завтра».
Он ушёл, а я ещё долго сидела, глядя на дверь, через которую он вышел. В голове эхом звучали его слова: «До завтра». Значит, он вернётся. И почему-то эта мысль наполняла меня одновременно радостью и тревогой.

Глава 6. Ожидание
Наши встречи становились ритуалом. Каждые две недели он приходил в библиотеку. Всегда в одно и то же время — около трёх часов дня, когда посетителей было меньше всего. Он выбирал книги по философии, психологии, редкой литературе. А я незаметно наблюдала за ним, пытаясь разгадать тайну этого странного человека.

Первые несколько визитов были формальными — он приходил, выбирал книги, иногда спрашивал совета по выбору литературы. Я отвечала профессионально, сдержанно, хотя внутри всё дрожало от волнения.
Постепенно наше общение становилось более личным. Между делом он расспрашивал меня о моих предпочтениях, о жизни. Сначала вопросы касались литературы: что я читаю, кто мои любимые авторы, какие философские школы мне близки. Потом стали более личными: где я училась, почему вернулась в маленький город, как я провожу свободное время.

Я отвечала осторожно, не раскрывая слишком много. Что-то во мне сопротивлялось — может быть, страх показаться слишком провинциальной, слишком простой для этого загадочного столичного писателя.
Он, в свою очередь, был ещё более скрытным. Я знала о нём лишь то, что он писатель, работает над книгой, остановился в гостинице. Ни слова о семье, о прошлом, о причинах, приведших его в наш забытый богом город.

И всё же я чувствовала: он особенный. В его взгляде было что-то надломленное, но при этом невероятно глубокое. Будто он нёс в себе целый мир невысказанных историй.
Иногда, подавая ему книгу, я случайно касалась его руки и чувствовала лёгкий электрический разряд от этого прикосновения. Иногда ловила на себе его задумчивый взгляд и быстро отводила глаза, чтобы он не заметил моего смущения.

«Почему вы выбрали философский факультет?» — спросил он однажды, возвращая книги.
«Потому что хотела понять мир», — ответила я честно.
«И как, удалось?» — в его голосе звучала лёгкая ирония.
«Нет, — я покачала головой. — Но я научилась задавать правильные вопросы».
Он улыбнулся — редкая, удивительно тёплая улыбка, которая на мгновение делала его похожим на мальчишку.
«Правильные вопросы важнее правильных ответов», — сказал он.
«Именно так», — согласилась я, и между нами снова протянулась эта невидимая нить понимания.

С каждым его визитом я всё больше ждала нашей следующей встречи. Ловила себя на том, что чаще смотрю на дверь, надеясь увидеть его высокую фигуру. Что тщательнее выбираю одежду для работы, чаще подходу к зеркалу, чтобы поправить причёску.
«Что с тобой?» — спросила мама, заметив мою рассеянность за ужином.
«Ничего, — ответила я слишком быстро. — Просто думаю об одной статье, которую читала».
Она посмотрела на меня с сомнением, но не стала допытываться.

А я не могла признаться — даже себе — что думаю не о статье, а о человеке с серыми глазами и голосом, от которого по коже бегут мурашки.
Однажды он пришёл в библиотеку под вечер, незадолго до закрытия. На улице шёл дождь, и его плащ был мокрым. Капли воды блестели в тёмных волосах, стекали по лицу.
«Извините за поздний визит, — сказал он, подходя к моему столу. — Я хотел вернуть книги перед отъездом».
«Отъездом?» — переспросила я, чувствуя, как внутри всё холодеет.
«Да, мне нужно съездить в Москву по делам. Ненадолго, на неделю или две».
«Понимаю», — сказала я, принимая книги и стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Он смотрел на меня, как будто хотел что-то добавить, но не решался.

«Вы вернётесь?» — спросила я, не выдержав паузы.
«Конечно, — он кивнул. — Мне ещё работать и работать над книгой».
Когда он уже собирался уходить, я набралась смелости и спросила:
«Как продвигается ваша книга?»
Он обернулся, и на его лице появилось выражение удивления — словно он не ожидал моего интереса.
«Сложно, — ответил он после паузы. — Иногда кажется, что я иду по кругу. Возвращаюсь к одним и тем же вопросам, но не могу найти ответы».
«Может быть, ответов просто нет?» — предположила я.
«Или их слишком много, — парировал он. — Каждый выбор открывает новую дорогу, и невозможно пройти по всем».

Мы смотрели друг на друга, и я чувствовала, что мы говорим не только о книге, но и о чём-то гораздо более личном, более важном.
«До встречи, Оксана», — сказал он наконец.
«До встречи, Роберт», — ответила я тихо.
Две недели прошли в странном состоянии между тревогой и надеждой. Я ходила на работу, каталогизировала книги, помогала читателям, но всё это как будто происходило в тумане. Настоящая жизнь была в ожидании его возвращения.

Как-то вечером я сидела дома, читая роман Кундеры «Невыносимая лёгкость бытия» — одну из его любимых книг, которую он упоминал в разговоре. Мама заглянула в комнату с чашкой чая.
«Кундера? — удивилась она. — Не помню, чтобы ты раньше интересовалась им».
«Просто решила расширить кругозор», — ответила я, пряча глаза.
Она присела на край кровати и внимательно посмотрела на меня.

«Оксана, что происходит?» — спросила она прямо.
«О чём ты?» — я сделала вид, что не понимаю.
«О тебе. Ты изменилась за последние месяцы. Стала рассеянной, часто улыбаешься своим мыслям, начала больше внимания уделять внешности...»
«Это плохо?» — спросила я, пытаясь перевести разговор.
«Нет, — она покачала головой. — Просто необычно. Я давно не видела тебя такой... живой».
Я молчала, не зная, что ответить. Мама вздохнула и поставила чашку на столик.

«Это из-за того писателя, который приходит в библиотеку?» — спросила она тихо.
Я вздрогнула. «Откуда ты знаешь?»
«Люба из отдела абонемента рассказала. Сказала, что между вами явно что-то есть».
«Ничего нет, — возразила я слишком поспешно. — Он просто приходит за книгами. Мы иногда разговариваем о литературе, философии...»
«Конечно, — она улыбнулась с лёгкой иронией. — О философии».

Когда она ушла, я долго лежала, глядя в потолок. Неужели все заметили изменения во мне? Неужели то, что творится с моим внутренним миром, так явно отражается во внешнем?
И главный вопрос: что именно творится с моим внутренним миром? Что я чувствую к этому незнакомцу с глазами, полными усталости и мудрости? Интерес? Симпатию? Или что-то более глубокое, более опасное?

Я не находила ответов и засыпала с мыслью о том, что Роберт прав — иногда вопросов слишком много, а ответов не существует вовсе.
На пятнадцатый день после его отъезда — да, я считала дни — он вернулся. Пришёл в библиотеку утром, сразу после открытия. Я была в хранилище, разбирала старые газеты, когда услышала знакомый голос, спрашивающий у моей коллеги, на месте ли я.

Сердце забилось так сильно, что пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Я поправила волосы, одёрнула блузку и вышла в зал.
Он стоял у стойки, в светлом джемпере и тёмных брюках. Выглядел отдохнувшим, посвежевшим. Увидев меня, улыбнулся — той редкой улыбкой, которая делала его лицо моложе.

«Здравствуйте, Оксана, — сказал он. — Я вернулся».
«Здравствуйте, Роберт, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Как Москва?»
«Шумная, — он поморщился. — Я отвык от больших городов. Здесь спокойнее».
Мы смотрели друг на друга, и я не могла понять, что ищу в его взгляде. Подтверждение того, что он тоже думал обо мне эти две недели? Или наоборот, доказательства того, что я была просто эпизодом в его жизни, библиотекарем, оказавшим профессиональную помощь?
«Я принёс вам кое-что», — сказал он неожиданно и достал из сумки небольшой свёрток.

Я развернула бумагу. Внутри была книга — редкое издание Кьеркегора «Страх и трепет» в хорошем переводе.
«Вы говорили, что у вас нет Кьеркегора, — объяснил он, видя моё удивление. — Я нашёл эту книгу в букинистическом магазине и подумал о вас».
«Спасибо, — сказала я, осторожно касаясь переплёта. — Это очень ценный подарок».
«Пустяки, — он пожал плечами. — Просто подумал, что вам будет интересно».

В этот момент я поняла, что он думал обо мне в Москве. Что среди шума большого города, среди своих неизвестных мне дел он вспомнил о библиотекарше из маленького городка, которая интересуется экзистенциализмом.
Это было больше, чем я могла надеяться.
Однажды он принёс мне кофе. Латте с корицей — именно такой, какой я люблю. Я была потрясена.
«Как ты угадал?» — спросила я, забыв о формальном «вы», к которому мы оба придерживались в наших разговорах.

Глава 7. Ожидание перемен
Он только улыбнулся. Загадочно и немного грустно.
«Я наблюдательный, — сказал он, присаживаясь напротив меня за маленький стол в углу читального зала. — К тому же, это не такая уж тайна. Однажды я видел, как ты пила такой же кофе в городском кафе».

«Ты был там?» — я удивилась, не припоминая его среди посетителей кафе.
«Мир тесен», — ответил он уклончиво и посмотрел мне в глаза так, что я почувствовала, как учащается пульс.
Наши отношения менялись, хотя и незаметно для окружающих. Все те же разговоры о книгах, философии, литературе. Но между строк, в паузах, в случайных взглядах рождалось что-то новое, еще не имеющее названия.

«Оксана, — начал он однажды, когда мы оказались одни в читальном зале, — мне бы хотелось... — он запнулся, подбирая слова. — Мне бы хотелось поговорить с тобой по-настоящему. Не здесь».
Я замерла, перебирая каталожные карточки. Сердце гулко стучало в груди.
«Где?» — спросила я тихо.
«Может быть, пройдемся вечером? Или зайдем куда-нибудь выпить чаю?»
«Я заканчиваю в шесть», — ответила я, не поднимая глаз.
«Я буду ждать у входа», — просто сказал он и ушел выбирать книги.

Впервые за много лет я ушла с работы вовремя, не задерживаясь ни на минуту. Коллеги удивленно переглядывались, а я чувствовала, как горят щеки от их понимающих взглядов.
Роберт ждал у входа, как и обещал. В пальто, с кашемировым шарфом на шее, он выглядел как иностранец в нашем маленьком городке — слишком элегантный, слишком отстраненный.

«Куда пойдем?» — спросила я, когда мы отошли от библиотеки.
«Ты лучше знаешь город», — ответил он. — «Где здесь можно спокойно поговорить?»
Я задумалась. Центральное кафе отпадало — слишком много знакомых лиц. Городской парк тоже — холодно и сыро.

«У реки есть тихое место», — наконец решила я. — «Там никого не будет в такую погоду».
Он кивнул, и мы пошли по направлению к реке. Шли молча, но это молчание не было тягостным. Я слушала наши шаги по мокрому асфальту, вдыхала запах осеннего вечера и чувствовала удивительное спокойствие.
На берегу было пусто и тихо. Река текла медленно, отражая серое небо и желтые листья прибрежных деревьев. Мы сели на старую скамейку, глядя на воду.

«О чем ты хотел поговорить?» — спросила я, когда тишина стала слишком глубокой.
Он долго молчал, потом произнес:
«О выборе. О том, как одно решение может изменить всю жизнь».
Я повернулась к нему, ожидая продолжения.
«Моя книга... она не вымысел. То есть, конечно, это художественное произведение, но основано на реальных событиях. На моей жизни».

Он достал сигареты, предложил мне. Я отказалась. Он закурил, и дым растаял в сером воздухе.
«Пятнадцать лет назад я сделал выбор. Отказался от того, что было для меня важно, ради того, что казалось правильным. Карьера, статус, спокойная жизнь... Я выбрал это вместо неопределенности, риска, настоящих чувств. И всю жизнь спрашивал себя: что было бы, если бы я выбрал иначе?»

Я слушала, затаив дыхание. Он говорил как будто о себе, но я чувствовала — это и обо мне тоже.
«Я приехал сюда не случайно», — продолжил он после паузы.
Мое сердце замерло.
«Почему?»
Он посмотрел на меня долгим взглядом, и я увидела в его глазах боль и надежду.
«Потому что хотел понять. Хотел увидеть дорогу, по которой не пошел».

Я не спрашивала, что он имеет в виду. Каким-то шестым чувством я поняла: это связано со мной, с моей жизнью, с моим выбором.
«И что ты понял?» — спросила я тихо.
«Что прошлое нельзя изменить. Но можно изменить настоящее».
Он взял мою руку, и его пальцы были теплыми, несмотря на холодный вечер.

«Оксана, я хочу, чтобы ты прочитала мою рукопись. Пока никто ее не видел. Но мне важно знать твое мнение».
Я кивнула, не в силах произнести ни слова.
На следующий день он принес мне папку с распечатанными листами. «История одного выбора» — гласило название на титульном листе.

Я читала его книгу три дня, забыв о сне и еде. Это была история о человеке, который отказался от любви ради карьеры, а потом всю жизнь жалел об этом. О том, как он пытался найти смысл в успехе, но находил только пустоту. О том, как в сорок два года он решил вернуться в прошлое, чтобы понять, что потерял.

Последние страницы оставались пустыми. История не имела конца.
На четвертый день я принесла рукопись в библиотеку. Он уже ждал меня, сидя за дальним столом. Я подошла и положила папку перед ним.
«Что ты думаешь?» — спросил он тихо.
«Это правдивая история», — ответила я. — «Но в ней нет конца».
«Потому что я не знаю, чем она закончится», — сказал он, глядя мне в глаза.
В тот момент я поняла: он дает мне выбор. Продолжить историю или оставить ее незавершенной.

Глава 8. Освобождение
Наши встречи стали регулярными. Мы гуляли по берегу реки, сидели в маленьком кафе на окраине города, где нас никто не знал, говорили часами. О книгах, о философии, о жизни. О его прошлом и моем настоящем. Он рассказал мне о своей карьере в Москве, о жене, с которой развелся пять лет назад, о книгах, которые писал и не показывал никому.

«Почему ты выбрала работу в библиотеке?» — спросил он как-то.
«Потому что здесь тихо», — ответила я честно. — «Здесь можно спрятаться от мира».
«От чего ты прячешься?»
Я долго молчала, потом призналась:
«От выбора. От необходимости что-то менять».
Он понимающе кивнул.

С каждым днем я чувствовала, как что-то меняется внутри меня. Как будто лед, сковывавший мое сердце, начинал таять. Я стала замечать запахи, цвета, звуки, которых не замечала раньше. Мир становился ярче, полнее, живее.
Мама смотрела на меня с тревогой и надеждой.
«Ты изменилась», — сказала она как-то за ужином.
«Правда?» — я сделала вид, что удивлена.
«Ты стала похожа на ту Оксану, которую я помню до университета. Живую, полную энергии, открытую миру».
Я не знала, что ответить. Я и сама не до конца понимала, что со мной происходит.

А потом был вечер, изменивший все.
Мы сидели у него в номере гостиницы. За окном шел дождь, стучал по карнизу, создавая уютный фоновый шум. На столе стояли чашки с чаем и тарелка с печеньем, которое я принесла. Он читал мне отрывки из своей новой книги — той самой, которую никак не мог закончить.

«Не могу найти правильный финал», — сказал он, отложив рукопись.
«А какой финал ты хочешь?» — спросила я.
«Счастливый», — ответил он просто. — «Но я не знаю, возможен ли он в такой истории».
«Все зависит от выбора героев», — сказала я тихо.
Он посмотрел на меня так, что у меня перехватило дыхание.
«Оксана», — произнес он, и мое имя в его устах звучало как музыка. — «Я должен тебе кое-что сказать. Что-то важное».
Я ждала, чувствуя, как бьется сердце где-то в горле.
«Я знал твоего отца», — сказал он тихо. — «Много лет назад мы вместе учились в аспирантуре».
Я недоверчиво посмотрела на него. Отец никогда не упоминал о Роберте.

«Мы были друзьями», — продолжил он. — «Близкими друзьями. Он часто рассказывал о своей дочери, которая любит философию. Показывал твои фотографии...»
Я вспомнила: отец действительно любил фотографировать меня, особенно когда я читала или писала.
«После его смерти я нашел его письма. Он писал о тебе, о твоей матери, о вашей жизни. Я понял, что должен увидеть тебя. Убедиться, что с вами все в порядке».
«Ты приехал сюда из-за отца?» — мой голос дрогнул.
«Сначала да», — он кивнул. — «Но потом... потом я встретил тебя. И все изменилось».

Я не знала, что чувствовать. Благодарность? Обиду? Разочарование? Или странную радость от того, что наша встреча не была случайной?
«Почему ты не сказал мне раньше?» — спросила я, пытаясь собраться с мыслями.
«Боялся», — признался он. — «Боялся, что ты неправильно поймешь. Что подумаешь, будто я... вмешиваюсь в твою жизнь без приглашения».

Мы долго молчали. Дождь усилился, барабаня по стеклу.
«Что ты чувствуешь ко мне?» — спросила я прямо, удивляясь собственной смелости.
Он не отвел взгляд.
«То, чего не должен чувствовать. Ты дочь моего друга, ты много младше меня, у нас разные жизни, разные миры...»
«Это не ответ», — настаивала я.
Он встал, подошел к окну. Стоял спиной ко мне, и его силуэт четко вырисовывался на фоне серого вечернего неба.
«Я влюблен в тебя, Оксана. Как мальчишка, как идиот. С того самого дня, как увидел тебя среди книжных полок».
Мое сердце пропустило удар. А потом забилось так сильно, что, казалось, он должен слышать этот стук даже через всю комнату.

Я встала и подошла к нему. Положила руку на его плечо, заставляя повернуться.
«Мы живем в мире выборов», — сказала я тихо. — «Каждый день, каждый час мы выбираем, кем быть, куда идти, кого любить. Я хочу сделать правильный выбор. Хочу перестать прятаться от жизни».
Он смотрел на меня так, словно видел впервые. В его глазах было столько надежды и страха, что у меня перехватило дыхание.

«Я люблю тебя», — сказала я просто. — «И не важно, что привело тебя сюда. Важно только то, что ты здесь. Что мы встретились».

Он обнял меня, и я почувствовала, как бьется его сердце — так же быстро и громко, как мое.
В тот вечер все изменилось. Мы больше не были библиотекарем и читателем, дочерью друга и его товарищем. Мы были просто мужчиной и женщиной, нашедшими друг друга в этом огромном, запутанном мире.
Он остался в нашем городе. Продолжал работать над книгой, а я помогала ему — читала рукопись, высказывала мнение, предлагала идеи. Мы часто спорили — о сюжетных поворотах, о мотивации героев, о философских концепциях, лежащих в основе истории. Но эти споры только сближали нас.

Люди в городе, конечно, заметили наши отношения. Шептались за спиной, обсуждали разницу в возрасте, гадали, надолго ли он останется. Меня это не волновало. Я была счастлива — впервые за много лет.
А потом пришла телеграмма из Москвы. Его издатель требовал срочно вернуться, закончить книгу, подписать контракт на новую серию.

«Поедем со мной», — предложил Роберт, показывая мне телеграмму. — «В Москве ты сможешь продолжить образование, найти работу по душе».
Я задумалась. Уехать? Оставить все, что знала всю жизнь? Мать, дом, работу? Это был серьезный шаг. Шаг, который мог изменить всю мою жизнь.
«Мне нужно время», — сказала я. — «Нужно подумать».
Он кивнул, понимая. Не давил, не торопил с решением.
Я не спала всю ночь. Думала о своей жизни в маленьком городе, о тихих днях в библиотеке, о вечерах с мамой. О том, чего я боялась и от чего пряталась все эти годы. О будущем, которое могло ждать меня в Москве — пугающем и манящем одновременно.

Утром я приняла решение. Я поеду с ним. Попробую новую жизнь, новый путь. И если не получится — всегда смогу вернуться.
Мы договорились встретиться в кафе, чтобы обсудить детали. Я выбрала свое любимое платье цвета бордо, сделала укладку, даже нанесла легкий макияж — все это было не похоже на привычную меня, но я чувствовала: сегодня особенный день. День, когда я наконец поставлю финальную точку в своей истории одиночества и начну новую главу.

Глава 9. Последняя точка
В день нашей встречи я была готова поставить финальную точку в своей истории одиночества. Платье цвета бордо, идеальная укладка, макияж. Я планировала финальный разговор, который должен был стать моим освобождением.

РОБЕРТ НЕ ЯВИЛСЯ.

Я прождала его в кафе два часа. Официантка смотрела на меня с жалостью, посетители бросали любопытные взгляды. А я сидела, не двигаясь, и смотрела на дверь, надеясь увидеть его высокую фигуру.

Когда прошло три часа, я вернулась в библиотеку, хотя это был мой выходной. Коллеги удивленно посмотрели на меня — нарядную, с макияжем, совсем не похожую на привычную Оксану.
«Вы не видели Роберта Андреевича?» — спросила я как можно более безразличным тоном.
Они покачали головами.
Я пошла в гостиницу. Администратор, знавшая меня в лицо, сказала равнодушно:
«Северин выписался сегодня утром. Уехал на утреннем поезде в Москву».

Мир покачнулся. Я вцепилась в стойку, чтобы не упасть.
«Он ничего не оставил для меня?» — мой голос звучал чужим, далеким.
«Нет», — она покачала головой.
Я вышла на улицу. Моросил мелкий дождь, но я не замечала его. Шла куда глаза глядят, не разбирая дороги.
Дома меня ждала мама. Увидев мое состояние, она все поняла без слов. Обняла меня, и только тогда я разрыдалась, как маленькая девочка.

«Он уехал», — всхлипывала я. — «Просто уехал, ничего не сказав».
Мама гладила меня по голове, не говоря ни слова. А когда я немного успокоилась, сказала тихо:
«Он приходил утром. Говорил с тобой».
Я посмотрела на нее с недоверием.
«Со мной? Но я не видела его».
«Ты была в ванной. Он сказал, что должен срочно уехать, что-то случилось в Москве. Просил передать, что позвонит, как только сможет».
«И все?» — я не могла поверить. — «Больше ничего не сказал?»
Мама отвела глаза.

«Сказал, что лучше будет, если ты не поедешь с ним. Что в Москве сейчас... сложная ситуация».
Я почувствовала, как внутри все обрывается. Значит, вот так. Он просто решил за меня. Выбрал за меня.
Следующие дни прошли как в тумане. Я ходила на работу, разговаривала с людьми, жила будто на автомате. Ждала звонка, который не раздавался. Бегала к почтовому ящику, надеясь найти там письмо. Напрасно.

Через неделю пришла посылка. Без обратного адреса, но я сразу поняла, от кого она. Внутри была рукопись — та самая книга, над которой он работал все это время. И короткая записка: «Ты была права. Все зависит от выбора героев. Я сделал свой. Р.»

Я читала книгу всю ночь. Финал был дописан — герой возвращался к своей прежней жизни, понимая, что нельзя убежать от себя, что прошлое остается с нами, как бы мы ни пытались от него отделаться.
Это был его выбор. Его последняя точка в нашей истории.
Но я не была готова принять этот финал.
На следующий день я взяла отпуск и купила билет до Москвы. Я не знала его адреса, не знала, где искать. Но была уверена: если судьба свела нас однажды, она сведет и снова.

Москва встретила меня холодом и равнодушием огромного города. Я сняла крохотную комнату на окраине и начала поиски. Издательства, литературные кафе, библиотеки — я ходила везде, где мог бывать писатель Роберт Северин.
И нашла. На презентации книги в маленьком книжном магазине на Арбате. Он стоял в окружении людей — элегантный, красивый, успешный. Совсем не похожий на того усталого человека с грустными глазами, которого я знала.

Я не подошла к нему. Стояла в углу, наблюдая, как он улыбается, отвечает на вопросы, подписывает книги. И вдруг поняла: это другой человек. Не мой Роберт, а кто-то, кого я не знаю.
Когда презентация закончилась, и люди начали расходиться, я все же решилась. Подошла к нему с книгой в руках.

«Здравствуй, Роберт», — сказала я тихо.
Он обернулся, и я увидела, как меняется его лицо — удивление, радость, боль, страх.
«Оксана? Что ты здесь делаешь?»
«Пришла поставить свою последнюю точку», — ответила я.
Мы сидели в кафе напротив книжного магазина. Он рассказывал о своих проблемах — бывшая жена угрожала судом за неуплату алиментов, издатель давил, требуя новый роман, критики разнесли в пух и прах его последнюю книгу.
«Я не мог втягивать тебя в это», — говорил он. — «Ты заслуживаешь лучшего, чем жизнь с неудачником среднего возраста».

Я слушала его, и мне становилось все яснее: он сделал выбор за нас обоих. Решил, что знает, как будет лучше для меня.
«Ты говорил о свободе выбора», — сказала я тихо. — «О том, что каждый должен сам решать свою судьбу. Но ты отнял у меня это право. Решил за меня».
Он молчал, не находя слов возражения.
«Я приехала, чтобы сказать: ты был прав. Все зависит от выбора героев. Я делаю свой. Я выбираю свободу — от страха, от пустоты, от одиночества. Я выбираю жизнь — полную, настоящую, свою собственную».

Он смотрел на меня с удивлением и... гордостью?
«Я остаюсь в Москве», — продолжила я. — «Буду учиться дальше, писать, жить. По-настоящему жить, а не прятаться от мира в тихой библиотеке».
«Со мной?» — спросил он тихо.
Я покачала головой.
«Я не знаю. Может быть, со временем... Но сначала я должна найти себя. Понять, кто я на самом деле. Чего хочу».

Это был мой выбор. Моя последняя точка в истории, которая началась среди книжных полок провинциальной библиотеки.
Но, как известно каждому писателю, после последней точки всегда может начаться новая глава. Новая история. С новыми героями или со старыми, но изменившимися.
Моя история только начиналась.

—КОНЕЦ—