Юбилейное. 1825 2025. Выпуск 6

     Ал. Разумихин
 
     Декабристы. Слова и дела.
     Факты и события. Выпуск 6

                Об историю можно споткнуться,
                но нельзя от неё отмахнуться.

          НАСКОЛЬКО ЕКАТЕРИНА II БЫЛА ПРАВА В СВОИХ ОПАСЕНИЯХ?

   С доносом унтер-офицера 3-го Уланского полка обрусевшего англичанина Шервуда, из которого следовало: что в России существует обширный антиправительственный заговор с задействованием армейских частей, что среди целей бунта насильственное устранение правящей династии и введение в России республиканского правления, переданным императору Александру незадолго до его кончины, Николай смог ознакомиться уже тогда, когда механизм неповиновения уже был запущен.

Так таинственная и запутанная история с вопросом о престолонаследии, которая возникла по инициативе и по вине самого Александра I, вступила в фазу, когда его брат Николай должен был в полной мере вкусить, что такое власть.

Задумываемся ли мы, каких она требует жертв от человека? Требуя чего-то от него, сознаём ли, какие жестокие предъявляет к нему власть требования? Ожидая от человека во власти выполнения своего долга перед народом, Отечеством, что традиционно, привычно и охотно декларирует любая власть, понимаем ли самое сокровенное, для большинства тайное предназначение власти? Какое, спросите вы.

Право на существование имеет лишь та власть, которая соответствует смыслу её существования. То есть способна защищать интересы своего класса, сословия, клана, умеет любыми путями сохранить её за собой: создать когорту убеждённых сторонников, которые, если надо, найдут в себе силы подавить противников.

И ещё, придя во власть, человек должен подчинить интересы общественные интересам личным и сделать это так, чтобы всё выглядело совсем наоборот. Немалое количество желающих заполучить власть именно этим она и притягивает. Быть во власти — самое сильное искушение. Что и говорить, пребывание во власти требует искусства тонко лавировать и цинично обманывать, притворяться и жестоко карать, обладать многими другими не всегда «сладкими» качествами, без которых во власти не прожить.

Но другие именно за это же власти не жаждут, нисколько не желая вкушать её сладкие и такие страшные плоды.

Екатерина II примеряла парижские события на себя. Выстраивалась чёткая закономерность: сначала — энциклопедисты и философия Просвещения, а потом, как их логичное продолжение, революция и гильотина. Нечто библейское: началом служило слово. И она стала бороться с причиной. Так она оказалась в лагере яростных противников Вольтера, убеждённых, что человек, рьяно ратовавший за законность и справедливость, не может не быть скрытым «якобинцем».

Не обойтись без вопроса: насколько Екатерина II была права в своих опасениях? После декабристов-последователей французских просветителей сказал своё слово Герцен и далее по ленинской формуле. И в таком случае правота Екатерины II в своих опасениях, что устремление к свободе, равенству, братству, существующее в атмосфере двойной морали, обернётся отторжением моральных ценностей, совпала с государственными интересами.

У меня, однако, есть невзрачный вопрос, так мимоходом: чем в те времена, когда уже игра шла по-крупному, руководствовалась императрица, определяя меру наказания Радищеву и Новикову? Николай I поступил круче. Но отвечать на этот вопрос, как известно, придётся буквально каждому из последующих правителей страны, находившихся на вершине власти. У всех появлялись новые реальные персонажи с несвоевременными словами и несвоевременной правдой. Соответственно споры о том, почему столь жёстко или, наоборот, почему так мягко обошлась власть с вольнолюбивым инакомыслящим, имеют схоластический смысл — всё зависит от поставленных задач с обеих сторон.

Какую задачу поставил перед собой Николай I, взяв власть в руки, мы знаем из его Высочайшего Манифеста от 19 декабря. Сформулировано чётко и ясно. Можно встретить мнение, что восстание 14 декабря 1825 года на Петровской (Сенатской) площади в Петербурге, арест заговорщиков по всей России, среди которых были и представители самых титулованных русских дворянских фамилий, стали неожиданностью для многих. Так ли это?

Не стану даже говорить, что ситуация нарастания кризиса крепостного хозяйства и консолидация дворянства, со страхом и ненавистью воспринимавшего всякие разговоры о реформировании государственного устройства России, об ограничении самодержавной власти, о ликвидации крепостного права в стране, уже предопределяли назревание масштабного антиправительственного заговора, исходящего из желания опрокинуть существующий порядок вещей.

Попытаюсь донести до читателя восприятие сумятицы в структурах власти и поведения лиц, задействованных в событиях, о которых идёт речь, человеком не сторонним и находящимся пусть не в центре, но очень приближенно к происходящему. Читаем отрывок из письма императрицы Елизаветы Алексеевны к матери (Амалия Гессен-Дармшдтская). Датировано оно 22 февраля 1826 г. Написано уже вдовой императора Александра I в Таганроге незадолго до своей собственной смерти:

«Вы спрашивали, знала ли я об отречении великого князя Константина. Да, я знала, что он уже давно о нём объявил, знала в своё время и то, что обнародованные теперь письма действительно были написаны. Но вместе со многими я думала, что, когда время придёт, он не исполнит того, что говорил.

Будучи уверена, что не увижу сей жестокой минуты, я мало об этом думала и не знала, что существует акт, облечённый в столь строго-законную форму. Мой Государь (Александр Павлович) считал, что все затруднения, связанные с неизвестностью престолонаследия им предотвращены; всю же беду вызвала поспешность Николая, которую хочу приписать только излишнему его усердию.

Он знал о существовании "формального акта"; кроме того, несколько часов спустя по прибытии печального извещения, Совет вскрыл копию акта, хранящуюся в Сенате. Следовало не торопиться с приведением к присяге Константину; но, как Николай действовал стремительно, то Совет потерял голову и, казалось, будто смеются над присягами.

Мне было известно, какое это произвело впечатление на многих. Некоторые говорили: "Как же мы можем давать две присяги, при том произносить вторую, не будучи освобождены от первой?" Поэтому и полк, восставший первым, ошибся, думая, что партия, благоприятствующая Николаю, хотела захватить власть над Константином, которого они считали законным государем.

Странно, что вообще государем предпочитали иметь Константина. Свидетель-очевидец, имеющий возможность судить о виденном, говорил мне, что если бы в этот день, 14-го декабря, не поспешили приказать стрелять в бунтовщиков, то ещё несколько полков готовы были к ним присоединиться. Но, великий Боже! Что за начало царствования, когда первый сделанный шаг — "приказ стрелять картечью в подданных".

Говорят, Николай это почувствовал и, уже отдав приказ, ударил себя в лоб, говоря: "Какое начало!" Дай Бог, чтоб это чувство оставило в нём глубокий след. Это может быть для него полезно. Да, матушка, вы правы, будь он (Александр Павлович) жив, никогда бы этот заговора не вспыхнул; он внушал им слишком большой страх, и сумел бы подавить заговор, в этом все убеждены. Ему был известен этот план безмозглых (не могу иначе смотреть на это), который далеко ещё у них не созрел».

О том, что Александр I знал о появлении сообществ заговорщиков чуть ли не с начала их зарождения, даже в некотором виде следил за их нитями, но не предпринимал никаких мер противодействия, разговоры ходят давно Распространённой стала фраза, якобы брошенная им «Не мне их судить», в момент, когда он отправлял в огонь камина переданный ему список заговорщиков «Союза благоденствия». Варианты этих слов: «Не мне их карать», «Не мне подобает их карать», своим происхождением принадлежат труду российского историка Н. К. Шильдера «Император Александр Первый. Его жизнь и царствование» (1905).

В нём автор приводил впечатляющую реплику венценосца командиру Гвардейского корпуса генерал-лейтенанту И. В. Васильчикову, доставившему ему донесение: «Дорогой Васильчиков, вы, который находитесь на моей службе с начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения».
После чего и прозвучала знаменитая фраза о праве судить. Будучи пропитан катастрофой сознания соучастника убийства отца, браться за очевидное кровавое решение проблемы Александр I счёл для себя делом аморальным.

Однако, поведав читателям этот вполне возможный исторический эпизод, Шильдер не предоставил надёжного подтверждающего документа. В науке вера таким свидетельствам не очень велика. Поэтому при появлении подобной ситуации, когда «справки о доверии» нет, возникает поле для рождения гипотез. Наш случай не исключение. Обычно предлагается, как минимум две версии: одна от «доброго полицейского», другая от «злого». Первый в происшедшем видит, например, свидетельство глубокого душевного кризиса Александра I. Второй — выражение лицемерия императора, у которого было намерение сурово покарать участников тайных обществ.

Для разнообразия упомяну ещё пару версий: в том, что Александр не захотел арестовать заговорщиков в 1821 году, можно усмотреть и гуманный акт, и неверие в серьёзность их намерений, поскольку были они очень уж молоды. Хотя как вариант возникла гипотеза, по которой возможным предлагалось счесть то, что Александр проявил государственную мудрость — не захотел привлекать внимание к щепетильной проблеме, оповещать мир о противостоящей ему оппозиции, создавать прецедент.

В 1994 году, по большому счёту совсем недавно, А. Н. Сахаров, член-корреспондент РАН, директор Института российской истории РАН, задал принципиальный вопрос:
«… как сталось, что он, бывший императором в цивилизационно отсталой стране, раздираемой социальными и политическими коллизиями, окруженный и сановными консервативными снобами, и пылкими молодыми идеалистами, и суровыми, прошедшими через кровь и дым сражений генералами, и безусыми адъютантами, превратился в течение 20 с лишним лет в их общего любимца, лидера и кумира армии, нации, народа, вовсе об этом, кажется, не заботясь или заботясь в весьма скромных масштабах, и при этом к концу пребывания на троне столкнулся с серьезным социально-политическим кризисом системы, кризисом своей, казалось, уже незыблемой власти, с непониманием, личными катастрофами, приблизившими его конец?»

Фигура императора, представленная им в книге «Александр I», исполнена надеждами и страхами, великодушием и деспотией, человеческими переживаниями за людей разного ранга, за страну, за эпоху, мечтами о реформах в России, о правде, справедливости и о своеобразной демократии, даже если она не коммунизм в отдельно взятой стране, а республика, основанная на основах крепостного права.

Что не помешало «доброму» историку буквально тут же отыграться на вставшем в очередь за Александром Николае, в адрес которого последовала хлёсткая тирада: «…холодный, расчётливый, невероятно честолюбивый, мстительный, как показали последующие события, особенно восстание 14 декабря 1825 г. и последекабристская пора».

К слову, вообще-то всё царствование Николая I, как ни крути, начатое 14 декабря 1825 года, укладывается «в последекабристскую пору». И как Александр I провёл свой срок на царском троне с первого до последнего дня под дамокловым мечом памяти о кровавом начале, так и Николая I постигла та же участь. Для меня нет сомнений в том, что души обоих мучились, искали, страдали — потому что хоть безгрешными никого из них назвать никак нельзя, но и извергами они не были.

На протяжении страшной истории русского правящего дома родных и двоюродных братьев убивали, в темницы сажали, сыновей и внуков сживали со свету, мужей свергали с престола и убивали. Но впервые сын покусился на жизнь отца, и это первенство досталось на долю Александра. А Николаю впервые выпало испить чашу сначала массового расстрела вышедших на Петровскую (Сенатскую) площадь в Петербурге, а затем публичной казни через повешение пятерых заговорщиков.

Леонид Ляшенко, тоже из плеяды «добрых следователей-историков», автор книги «Николай I. Случайный император» (2013), цитируя Петра Вяземского: «В любви его роптала злоба, / А в злобе теплилась любовь», хотел убедить читателей, что Александр I не хотел, подобно Наполеону, чтобы перед ним трепетали, а желал, чтобы его любили. После победы над Францией союзники забирали у неё порты, крепости, корабли, пушки, тогда как русский император, главный победитель Наполеона, не брал ничего.