Читатель и дарвинизм

9 июня 2019 г. в 23:11

[Бывают такие молоденькие девушки, что поправляя причёску, откидывают волосы с таким видом, будто отбрасывают свои трусики неземной красоты одной рукой снятые с себя в порыве страсти. Такие девушки неумело пытаются изображать оружие массового чувственного поражения мужчин – тех редко встречающихся женщин-сексбомб, к мемориалу многочисленных жертв которых всё мужское население в марте каждого года несёт цветы. Правда, многие несут не туда, но всё равно цветы. И на том спасибо.

Так вот, Текст не повторяет ошибку этих забавных юных девушек – он не станет пытаться изображать из себя претенциозное литературное произведение, коим заведомо не является. Он просто Текст, который самовольно принял решение вырваться из кем-то выдуманной эволюционной гонки, раскинуться «звездой» на спине в щекотной зелёной траве на пригорке [откуда можно наблюдать за пробегающими потными эволюционирующими] и подумать о том и о сём. Глядя в звёздное небо Текст нечаянно начинает развивать элементарно простую на первый взгляд идею симбиоза текста и читателя. Развивает через пришедшие ему на ум образы алхимии, квантовой неопределённости и биологической метафоры эволюции. Акцент затем смещается на читателя как соавтора и соучастника, чьё восприятие активирует «скрытые» слои смыслов. В какой-то момент использованные Текстом образы и метафоры трансформируются в концепцию текста-ловушки, отражающего внутренний мир реципиента.

И не Текста вина, если в чьём-то из внутренних миров вдруг чего-то не достаёт. Нет, не богатой обстановки, конечно, а глубины или высоты [помыслов]. Это тот случай, когда размер не только имеет значение, но решает почти всё. Иначе русский язык предписывает идентифицировать бедный внутренний мир уже не как «мир» или «Вселенная», а так – небольшой загончик или «мирок». Кстати, интересное фоновое наблюдение: у слова «мир» в весьма функциональном контексте Текстом прямо у вас на глазах выявлена уменьшительная форма, а у понятия «Вселенная» – такой формы нет. Что заставляет автора, сопровождающего Текст, задуматься.      

Итак, отсюда проистекает дисклеймер:

Текст ни в чём не виноват, вы сами его нашли и прочли. И да – этот Текст представляет собой лишь крошечный фрагмент огромного текстовечества, на уровне ДНК объединённого буквами, которые идентифицируют себя как русские. Орфография и пунктуация Текста сохранена без изменений прислуживающим ему автором.]


Книги ненавязчивы и этим они приятно отличаются от рекламы. Читатель сам выбирает, когда и какую книгу ему открыть и насколько далеко зайти в неё, пролистать и отложить навсегда, либо прочесть и через время вернуться обратно к этой книге, чтобы прочесть её снова. Потому что хорошая книга напоминает места, в которых тебе ещё не доводилось бывать и улочки, прогулки по которым не могут тебе надоесть. И как пожилому человеку для прогулки может понадобиться трость, так и для погружения в знакомый сюжет со временем могут понадобиться очки, а совсем в экстремальных случаях и кислородный баллон.

Книга – змея, страницей за страницей она сбрасывает кожу, но даже перевернув последнюю, не питай иллюзий, что сброшены все.

Читатель ведёт с книгой свой неосязаемый внутренний монолог, незаметно для себя впадая в некое подобие транса, в котором подсознание преобразует текст в мыслеобразы. Писатель становится шаманом, а книга – шаманским бубном, ритм и мелодию на котором писатель выстукивает прямо сейчас, – раскрой книгу и услышь единожды, – эти звуки и образы потом снова возникнут в твоей голове через сколь угодно долгое время.

Существует семь музыкальных нот, а в распоряжении писателя аж тридцать три ноты русского языка. Мастерство читателя – в способности слышать, видеть и явственно ощущать в наводимом книгой трансе всё записанное на этой партитуре происходящее. Поэтому книга в значительной мере зависит от исполнительского таланта читателя. По-настоящему талантливый читатель умеет выбирать книги по себе, это его шанс стать воплощением собственной мечты. Особо преданный читатель никогда не расстаётся с любимой книгой, нося её всю на себе как набитую на теле невидимыми чернилами татуировку ювелирного качества исполнения. Такой читатель буквально смотрит на мир глазами писателя, выглядывая его влажными глазами из своего тела как из одной большой трёхмерной страницы в масштабе 1:1 [человек = книга]. Ни актерскому искусству, ни операторскому мастерству, ни нюансам работы звукорежиссёра читателю не нужно обучаться, – достаточно русского букваря. В этих тридцати трёх морфах уже заложено абсолютно всё. Нужно лишь дать возможность им развернуться в настоящие объемные формы и смыслы, зашифрованные в комбинациях и сочетаниях этой только на вид плоской азбуки.

Слушая аудиокнигу, читатель довольствуется лишь пересказом чужой версии фильма, который он мог бы сам посмотреть, раскрасив его по-своему и проведя собственный кастинг актёров, включая неприлично дорогих. Ведь автором книги уже оплачен сценарий, съёмочный процесс, декорации и реквизит. Но у читателя имеется привилегия в любое время и на любой странице открыть книгу, начать чтение и почувствовать ритмику и мелодику оригинального бубна, обтянутого кожей писателя. При этом и Текст, подобно древнему демону [или, если хотите, духу], сам выбирает себе сосуд для воплощения. Одних он опаляет, других – обходит стороной, третьих – затягивает в свой водоворот, чтобы через годы вытолкнуть уже совершенно другими на песчаный берег, где разбросаны ракушки цитат и волны шевелят водоросли интерпретаций.

Так вымысел и ложь [во имя эволюции?] естественным образом превращаются в штучное творчество. Творчество – в массовый продукт, который неизбежно истлеет и распадётся, из его останков произрастут никчёмные и ничего незначащие в своих сочетаниях буквы, звуки, а затем и новые слова. А далее слова непременно выйдут на сушу из воды, все мокрые, грязные, шипящие и, в основном, по сегодняшним меркам – некрасивые, чтобы на протяжении миллионов лет обрастать падежами, временами и склонениями, разделяться на синонимы и антонимы, существительные, прилагательные, глаголы и различные морфологические меньшинства, объединяться по смыслу в процессе эволюции и, став разумными, самим собой сложиться в изящные эссе, мемуары и даже в громоздкие романы, – всё как и мечтал почти священный для многих – не для Текста с верным ему автором – и обласканный сегодняшней официальной наукой мистер Дарвин.

Но эволюция слов на этом не остановится. Добавить ли автору щепотку квантового фольклора и фотонную эмиссию в эти миниатюры, чтобы слова испускали лёгкое свечение? Или же дополнить сам собой развивающийся Текст аллегорической неопределённостью? Как в квантовой механике, где наблюдение фиксирует смысл. Создать ли, например, генеративные тексты, меняющиеся при каждом прочтении, и они станут неосязаемой аллегорией многовариантности реальности? Ирония в том, что порою именно талант читателя решает судьбу Текста. Так Текст, подобно квантовой суперпозиции, пребывает в состоянии нераспустившихся смыслов, пока взгляд читателя – этот ненадежный коллапс волновой функции – не выберет одну из ветвей реальности. И здесь талант читателя становится алхимическим реагентом, превращающим мерцающие в зрачках читателя пиксели букв в золото его собственных, вышедших из долгого заключения, откровений. В этом танце смысла талант читателя – не навык, а врождённая аномалия, редкая мутация восприятия. Одни рождаются с иммунитетом к метафорам, другие же естественным образом видят сквозь слои синтаксиса, как рентген, обнажая скелет идей, заботливо обёрнутый автором в плоть слов.

Эти миниатюры могут неожиданно напомнить читателю средневековые манускрипты, где каждый переписчик вносил свои изменения, создавая уникальные версии текста. Только автором оставленные тексты никем меняться не будут, они продолжат жить своей жизнью, но читателю станут открываться заложенные в них многослойные интерпретации в зависимости от совпадения ключей шифрования, заботливо предложенных природой каждому ещё при зачатии.

Или же автору использовать новое для людей, но заблудившееся в эволюции ответвление языка? Это хорошо забытый человеками язык, на котором говорят только тени. Его грамматика построена на особого ритма тёмных паузах между словами и предложениями, и тогда пунктуация – уже не знаки препинания, а ноты в партитуре тишины, где многоточия дирижируют паузами, а кавычки и квадратные скобки заключают в себя не слова, но вздохи. Когда каждая намеренно интонационно обесцвеченная фраза длится ровно столько, чтобы добравшийся до конца читатель успевал забыть её начало. Здесь читатель – соавтор умело гуляющего по клавиатуре автора кота, незримый гравёр, дорисовывающий узоры на пергаменте авторских умолчаний. Это его умение слышать паузы между буквами, ловить ритм недописанных фраз, может превратить Текст в зеркало, где отражается внутренний мир того, кто настроен на волну автора, вглядывается и хочет увидеть его глазами стороннего наблюдателя.

Текст, как живой организм, освобождённый от своего создателя, мутирует в каждом новом сознании, до которого ему удалось добраться, обрастает мембранами личных ассоциаций. И уже нельзя точно сказать, где заканчивается авторская воля и начинается читательская Вселенная. Таким образом, грань между создателем Текста и воспринимающим [декодирующим] его читателем становится исчезающе незначительной. И почти стирается. И если Дарвин проповедовал, что выживает не самый сильный, но самый приспособленный, то в творческом противостоянии Текста и читателя выживает и идёт дальше тот, кто способен приспособить себя к Тексту – или позволить Тексту пересобрать себя.

Не исключено, что именно в этом и заключена мистика: произведение живёт лишь тогда, когда находит своего «хозяина», а иначе – пылится в виде мёртвых символов, ожидая, пока эволюция сознания не догонит его провокационную сложность. Так, в парадоксальной экологии слов выживают не самые «совершенные» тексты, а те, что вырастили себе сад преданных декодеров. И когда последний читатель, совместимый с Текстом, исчезнет, он не умрёт, а уснёт, как спящая красавица, в саркофаге из понятых смыслов – до тех пор, пока эволюция не выведет новый вид людей, способных произнести оживляющее заклинание из нужных генов, психологических травм и звёздного света. Вот поэтому читателем быть лучше, чем писателем. Писатель умирает, читатели в своём сакофаге из смыслов выцветают, как старые фрески, и только Текст продолжает свой бег по спирали коэволюции – голодный, проницательный, безжалостный в своем стремлении быть прочтенным заново, снова и снова.

Кстати, не к ночи помянутому мистеру Дарвину, – видит Бог, ему самому надо было сначала эволюционировать… Но кто создаёт бессмертие текста книги, – читатель или писатель? Вот в чём вопрос вопросов, товарищ Шекспир.

В этот момент раздался треск разрывающейся ткани реальности, и кот мягко и решительно, как это умеют только коты, оттеснив руки автора от клавиатуры, демонстративно уселся перед хозяином пушистой спиной заслоняя монитор. Взгляды двух намеренно вырвавших себя из изнуряющего эволюционного марафона существ встретились. Текст удивлённо смотрел на них со стороны, распластавшись по экрану. И тут почему-то во вдруг ставших огромными глазах кота автора зажглась и побежала на автоповторе контрастная строка с текстом гениального в своей парадоксальной ясности ответа на этот вопрос вопросов.

Быть может, они до сих пор, как заворожённые, так и сидят друг перед другом… А может и нет. В точности не знает никто. Вернее, как обычно, это решает читатель.

P.S.
И да, соавтор кота автора не только может мурчать в шкуре кота под приятными психологическими поглаживаниями автора, но рискует внезапно оказаться в бочке с дождевой водой. При этом автор гарантирует, что читатель успеет себя выдернуть за шкирку из этой бочки и посмотреть в глаза самому себе с расстояния примерно вытянутой руки. И, быть может, даже захочет сохранить этот момент для вечности – сделать селфи.