Притча

10 июля 2020 г. в 22:15

Нечитательница встретила неписателя. На волне возникших возвышенных чувств она приобщилась к чтению литературы, он – к писательству. С накоплением впечатлений от прочитанного, у в прошлом нечитательницы рос интерес к другому автору. А бывший неписатель не блистал. Пара распалась.


UPD
Стук в дверь. Автор почти уверен, что это она. Открывает. Да, на пороге его соседка Фаина Георгиевна в накинутом на плечи чёрном пальто с каракулевым воротником. Лицо – как грозовая туча над Таганкой. В одной руке трость с серебряным набалдашником, в другой – портфель-«дипломат».

[Трость, разумеется, не для солидности, а сугубо для красоты и стильности. А ещё это инструмент насилия... Автор не раз повторял ей, мол, вот ты как все люди, вечно стараешься подчеркнуть то, чего и без того у тебя в избытке. На это она язвительно всегда отвечала ему: «Молодой человек, даже не пытайтесь учить жизни старую человечицу! Я вообще-то преподавала там, где ты обучался. Двоечник ты малолетний!». Кстати, автор восхищается тем, как естественно Фаина Георгиевна в одной фразе смешивает «ты» и демонстративное «вы» – и для неё это более чем органично. А всё потому, что и «ты» и «вы» для неё просто невидимая грань сиюсекундного оттенка настроения, а не детали так называемого этикета, которые ей известны куда лучше, чем нам с вами. Пример: к коту автора она обращается всегда исключительно на «вы» и никогда на «ты». Да и вообще эти отношения сложились нечаянно именно на общей девиации – во время одной из первых посиделок на кухне автора, когда к общему удовлетворению обнаружилось, что и она, и автор животным сходу выдают неограниченный кредит доверия, потому что имеется понимание, чего можно от них ожидать.].

— Входит, намеренно швыряя трость в подставку для зонтов в углу с таким звоном, будто случайно уронила корону.

— Ваш кофе, милочка*? Где?! Не вижу. Слепота от твоей новой короткой притчи наступает быстрее, чем падает зрение от глаукомы. — Снимает перчатки – латексные, чёрные, одноразовые, со свистящим звуком. — Ах, вот он, предательский аромат... шумно вдыхает  воздух, нюхая его как гончая. — Колумбийская арабика... и... жёлтый банан? — Прищуривается. — Вы – опасный человек. Знаете слабости старых актрис. Как знаток мин–ловушек. Хотя вы же выпускник той же военно–инженерной школы, что и наш Фёдор Михайлович. Радует, что хоть не увлекаетесь крупными формами. Бережёте человеков, гуманист–мизантроп вы эдакий. Ладно, садитесь уже. Чувствуйте себя как дома. И молчите. Говорить буду я. — Наливает себе в кофе в специальной широченной хрупкой чашке** банановый сироп, размешивает концом пистолета с глушителем, который перед этим небрежно торчал из кармана пальто.

Итак, «Нечитательница встретила неписателя...» — медленно читает она бумажку автора голосом, от тона которого кофе в её широкой и невысокой чашке готов подёрнуться льдом.

— Боже мой! Это даже не мелодрама. Это – акт вандализма над русским языком! Вселенская скука, замешанная на претензии! Ха! Она – купила томик «Мастера и Маргариты» для престижа, чтобы он импозантно лежал на тумбочке. Она возжелала имиджа. Тогда же ничего не было. И чтение тогда стало таким же модным аксессуаром, как новая сумочка из убитого не ею крокодила. Но сумочку из настоящей крокодиловой кожи она купить не могла, а Булгакова – могла. Вот и всё!

— Она «приобщилась»? Приобщаются к церкви или к секте. К литературе приходят – с тянущим ощущением голода в душе и стыдом за собственную пустоту. Она же просто решила щеголять корешками книг, как новыми туфлями. Литература – это… это поле боя, милочка! Ты же бывший офицер. Где слова – штыки, где метафоры – гранаты! А эти двое... — Как в замедленном кино она поднимает чашку, отхлебывает кофе, морщится от удовольствия/боли. — ... Встретились два пыльных тома «Справочника домохозяйки» на свалке. Взаимная радость убожества! «Возвышенные чувства»? Ха! Они возвысились максимум до уровня подоконника, с которого от ужаса прыгает твой кот, увидев утром тебя в одних тапочках.

Ставит чашку со звоном, достает из «дипломата» не папку, а... театральный грим. Начинает методично накладывать его на лицо автору, будто готовя жертву к казни. И продолжает, водя кистью по глупому лбу автора:

— Слушай, милочка, мою версию. Спойлер: с контрольным выстрелом в голову в самом конце. Ты думаешь я вашей пандемии боюсь, поэтому прихожу к тебе на традиционный кофе в чёрных латексных перчатках? И с пистолетом...

Дело было в самом начале голодных 90-х. «Нечитательница» [бывшая] встретила «Неписателя» [вечного] не в библиотеке, а в очереди за сыром. Их взгляды скрестились над последним куском, как шпаги дуэлянтов над лужей. «Возвышенные чувства» возникли не от Пруста, а от всеобщей тоски по «Докторской» колбасе, что пахла мясом, а не картоном. Все же знают, что каждой большой любви предшествуют три маленьких обмана. Поэтому он – чтобы произвести впечатление – лихо соврал, что пишет роман «Сырный бунт, или любовь в условиях тотального дефицита». Она – чтобы не ударить в грязь лицом – робко солгала, что обожает Булгакова. Но главное условие так и не было выполнено, из-за чего всё у них сразу и покатилось под откос...

А что этот несчастный «Неписатель»? Сидит бедолага, надувает щеки, выдавливает из себя строчки, похожие на конвульсии умирающего таракана. Случайно встретил симпатичную девушку, которая и «Муму» не читала – и возомнил себя Львом Толстым! «Приобщился к писательству»? Милочка, приобщаются к кружку «Умелые руки»! Писательство – это вам не хобби, это проклятие. Это когда слова гложут тебя изнутри, как крысы труп. Он же просто марал бумагу от скуки и тщеславия. «Не блистал»? Да дешёвая свеча из «Икеа» и та светит ярче его «таланта».

Он – начал «писать»: выводил в блокноте «Глубокая мысль №1: Сыр – это жизнь. Без сыра – смерть. Смерть без сыра – вдвойне».

Потом случилось Чудо. Она – реально открыла Булгакова. Случайно. Буквально. Заболела ангиной. Лекарств под рукой нет. Читать нечего, кроме томика с тумбочки. И... прозрела. Не просто прочла – её изнанку перевернуло от Воланда, от Маргариты, от говорящего кота. Будто в темноту её чулана души ворвался театральный прожектор. И мир вдруг заиграл калейдоскопом вращающихся красок из восторга, страха, душистой независимости, холодного одиночества, наивной чувственности и глупой геометрической рассудительности.

А он? Он продолжал «творить». «Глубокая мысль №2: Если сыр – жизнь, то масло – любовь. Без масла сыр сух. Сухая жизнь – не жизнь». Ждал аплодисментов. Ждал, что она придёт, прочтет его «эссе» и упадет к ногам.

И она пришла. Глаза горят. Лицо – маска потрясения. «Ты читал Булгакова?! – выдохнула она вместо приветствия. – Это же... атомный взрыв в мозгу! Как он так смог?!»

Он, сияя, протянул блокнот: «Читай моё! Там про сыр и масло! Глубже некуда!»

Она прочла. Молча. Подняла глаза. В них не было ни восторга, ни даже жалости. Был ледяной ужас осознания. Ужас от того, что она целовала эти губы, рождавшие «Сыр – это жизнь». Ужас от бездны между «Мастером и Маргаритой» и «Смертью без сыра – вдвойне». Это был не разрыв. Это был вечный приговор. Без права на апелляцию. Где-то утончённый ангел-администратор достал свой планшет с «Angel-OS» российского производства и начал в нём что-то беззвучно скролить...

Она ушла. К другому автору. С томиком Булгакова в сумочке из искусственной кожи. Стала его музой, секретарем, сиделкой, жертвой. Он бьёт посуду, читает стихи ночью вслух, исчезает на недели, приводит пьяных друзей-гениев. Она плачет, скандалит, хватается за валидол… и чувствует себя в центре настоящей жизни, а не дешевого литературного пафоса.

— А он, бывший «Неписатель»? — Фаина Георгиевна выпускает в автора презрительную струйку дыма. Стряхивает пепел. — Он остался. С блокнотом и куском сыра «Российский». «Не блистал»? Он даже тлеть перестал. Он испарился. Как лужица после дождя на асфальте под колесами обкомовской «Волги». Пара распалась? Пара не «распалась». Она была стерта с лица земли. Артиллерийским залпом гения по позициям посредственности.

Да, бывший «Неписатель» иногда видит её – на обложках глянца и в Сети, но всегда рядом с другим автором, теперь уже знаменитым и умеренно пьющим. Она выглядит уставшей, но… живой.  Теперь бывшая «Нечитательница» не расстается с валидолом. И знает цену всему – и литературе, и жизни, и боли.

Эта распавшаяся пара – не конец. Это начало двух разных адов. Один – ад причастности к огню настоящего таланта, который хоть и жжёт,  но светит. Другой – ад вечной зависти и саморазрушения. И оба – куда интереснее их первоначальной пресной лжи самим себе про взаимные «возвышенные чувства».

— Как я в своё время говорила: «Лучше быть хорошей коровой, чем дурой–балериной». Но еще лучше – быть хоть кем-то рядом с кем-то настоящим, чем в центре собственной пустоты. Даже если это больно. Даже если это с валидолом. Ведь жизнь – это не наш с тобой интерактивный буфет в антракте, милочка. Это трагифарс с открытым финалом. И главное – не перепутать настоящий талант с дешевой подделкой под интеллигента. — Кстати, ты так и не куришь? По секрету тебе скажу, мой дорогой, – лучше уж кури, но не читай!

Фаина Георгиевна откладывает гримёрную кисть, буднично и размеренно вытирает салфеткой испачканные пальцы. Берёт пистолет. Неторопливо плотнее затягивает глушитель. Кладёт пистолет на матовое стекло стола. Долго смотрит на автора поверх очков.

— Контрольный выстрел, милочка? Пожалуйста. Поднимает пистолет, целится в сторону автора, в воображаемую фигуру за его спиной – в «Неписателя».

«Бывший Неписатель сидит у разбитого корыта... то есть, холодильника. Внутри – пусто. Как в его душе. Как в его блокноте. Он берёт последний кусок «Российского». Откусывает. Жует. Вкус – так себе. «Сыр – это жизнь», — бормочет он. — «Ложь. Сыр – это сыр. А жизнь...» Он смотрит на пустую страницу блокнота. «...Жизнь – это когда тебя прочёл Булгаков. И ты понял, что ты – пыль. Он пишет: «Глубокая мысль №3: Пыль – не чернила. Её не стереть. Только если...».

Звук выстрела почти полностью проглочен «глушителем» – по кухне пронеслось, шевельнув волосы на голове автора, что-то похожее на струю горячего ветра. Что-то, успевшее во всех деталях явственно напомнить автору смесь щелчка выключателя в пустой комнате и гулкого звука в первую долю секунды начала чего-то, что ещё не успело стать «шипением» – как из перекачанной покрышки грузовика резко выдернуть торчащую в ней и герметично удерживающую давление отвёртку. Как финал оборвавшейся жизни, которой не было.

Она медленно убирает пистолет в карман пальто.

— Всё. Конец. Труп есть? Нет. Только пыль. Ещё дырка в твоём холодильнике. И откуда-то взявшийся еле различимый сырный дух. — Делает последний глоток кофе. — Вы, милочка, должны ещё раз спросить меня — а как же вообще поживает наша «Нечитательница»? Она... Как я и говорила, она замужем за другим автором со всеми вытекающими последствиями. Тихо работает в букинисте, чтобы по-возможности меньше времени проводить вместе с мужем-гением. Продает книги. Иногда берёт в руки томик Булгакова. Гладит его по обложке. И молчит. Молчит, как могила. В которой похоронены её иллюзии, некогда дефицитный сыр и бывшая глупая любовь к человеку, чья самая глубокая мысль утонула в пастеризованном молоке.

Фаина Георгиевна ставит свою пустую чашку.

— Кофе мой кончился. Банановый сироп... вздыхает ...выдал вас с потрохами, милочка. Теперь я ваша вечная пленница и соучастница. — Пытается надеть чёрные латексные перчатки. — Автор не даёт, говорит, мол, киллер стреляет в перчатках, а сейчас чего уж там... Отпечатки везде.

— Ладно. Мне пора. Осталось только... — Фаина Георгиевна берёт из рук автора любезно протянутую трость и неожиданно одним точным движением концом трости сдвигает любимую вазу автора с комода в прихожей. — Это для полноты картины. ...Ваза твоя мне никогда не нравилась. А к холодильнику претензий не было... Поэтому оставляй себе мой соавторский гонорар и взамен купим новую. Зовите, помогу с выбором. Вежливость прежде всего! И помните, милочка: «Талант – это неудача. Это ненарезанный ключ. А если у тебя нет таланта – ты даже и не узнаешь, что такое настоящая неудача. Ты будешь просто... сыр без масла. Сухой. И никому не нужный».

Уходит. Захлопывает дверь. На полу – осколки вазы, в воздухе – запах колумбийского кофе, аромат банана и... поверх всего – легкий шлейф театрального грима и безысходности. Автор стоит перед дверью с лицом в нелепой раскраске спецназовца и задумчивости.

__________________________________________
*  Примеч. авт. – сокращение от слияния двух разных по стилю её обращений: «молодой человек» и «мил человек».

** Примеч. авт. – автор уже не помнит когда и где купил в единственном экземпляре эту необычную фарфоровую чашку, в которой любой горячий напиток удивительно быстро остывает. Это любимая чашка Фаины Георгиевны.