Белоснежка с чердака. Глава 14

ГЛАВА 14

Три дня мы просидели дома в нетерпеливом напряжении. Я уже собрала в сумку все необходимое и все время смотрела в окно, думая, не появится ли кто-нибудь из знакомых — Мартин или Славик. Но все было напрасно. В это время все сидели дома и готовились к предстоящему празднику. Мама была рада, что я встречу Новый год с другими детьми, да еще и под присмотром нового педагога, к которой она мгновенно прониклась доверием. Сама же она собиралась встретить Новый год с тетей Оксаной и другими соседками.

Утром тридцать первого декабря мама напекла пряников, бережно завернула их в теплое вафельное полотенце и сложила все это в мой туго набитый рюкзак.

— Эмма, только ты, пожалуйста, не рассказывай, сама знаешь о чем, — предупредила мама, целуя в щечку. — Помнишь ведь, что было в прошлый раз.

— Хорошо, мама не переживай, — ответила я и для верности приложила указательный палец к губам.

— Умница. Иди скорее, а то тебя, наверное, уже ждут.

Я выскочила из дома окрыленная. Наконец-то настал этот день. Я неслась по оттаявшему снегу, поднимая грязь под сапогами. Весело что-то напевая, я бежала к школе, не помня себя от счастья.

— Стой! — скомандовал голос за спиной.

Я остановилась, обернулась. Так и знала. Это был Мартин. Он бежал, волоча за спиной походный рюкзак. А ведь от возбуждения я даже не заметила, что за мной никто не зашел, и впервые в жизни прошлась такое огромное расстояние одна.

— Ты что меня не дождалась? — бранился Мартин. — Я зашел за тобой, а твоя мама сказала, что ты уже умчалась на всех парусах. Что же это такое, а?

Я надула губы. Чего это он раскричался, будто я его младшая сестренка? И даже если это так, то чего так орать-то? Когда Мартин поравнялся со мной, я сказала, что очень спешила, и совсем забыла обо всем на свете. Мартин что-то там еще пробухтел, и успокоился.

— А где Славик? — поинтересовалась я.

— Он вышел пораньше. Я видел через окно, как бежал вниз по улице, толкая перед собой двухколесную тележку.

— А это еще зачем?

— Ну так снег ведь растаял. Как он будет тащить Алину?

Все-таки он думает об этой рыжей больше, чем обо мне. Он беспокоится за нее так, что в любую погоду готов носиться с ней. Мне снова стало тяжело на душе, но я не хотела, чтобы Мартин это заметил. А то еще снова начнет приставать со своими расспросами. Поэтому прежде чем он успел задать мне вопрос, я первая обратилась к нему:

— А когда ты вырастешь, кем ты хочешь стать?

— Не знаю. Наверное, футболистом. А ты, наверное, будешь балериной?

— Откуда ты знаешь?

— Папа как-то рассказал, что ты хочешь стать балериной.

Снова меня передернуло: он назвал папой моего папу, но я ни слова об этом не обмолвилась. Вместо этого спросила:

— А что еще мой папа тебе рассказывал обо мне?

Мартин пожал плечами.

— Ничего особенного. Он лишь говорил, что хочет найти для тебя хорошую балетную школу, и что ты совсем нелюдимый ребенок.

Это я и без него знаю. Я с грустью подумала о папе, о том, как он ушел. Вспомнила тот вечер, когда увидела у его кровати тень, как сгустившийся туман. Он ушел вместе с этой тенью, оставив после себя две разбитые семьи.

— Слышишь меня?! — громко прокричал Мартин. — Ты где там витаешь? Ау!

— Что тебе? — недовольно ответила я.

— Ты записалась на танцевальный кружок к Елизавете Андреевне? — внятно и с раздражением произнес Мартин, будто повторял эту фразу в сотый раз.

Я кивнула. Мартин радостно замигал глазами и сказал, что почти весь класс записался. Он не сомневался, что это будет очень занимательно. Но именно это меня сейчас мало волновало. Я снова переключилась от воспоминаний о папе к Славку. Во мне все еще шевелилась ревности. Никак не возьму в толк, почему Славик так беспокоится об Алине. В конце концов мы ведь могли вместе за ней зайти, а он ушел первый. Погруженная в раздумья, под болтовню Мартина, у которого теперь почему-то рот не закрывался, мы дошли до назначенного места. Там нас уже ждали Славик и Алина.

Мартин не соврал. Алина действительно сидела на двухколесной арбе, застеленной теплым зеленым пледом. Славик стоял к нам спиной и, поминутно всплескивая руками, что-то оживленно рассказывал. Алина с интересом слушала, а в глазах то и дело вспыхивали огоньки приятного волнения. Нежные чувства первой детской любви клубились над Славиком, обвивая его незримой шалью. А вот эмоции Славика были направлены во все стороны, как обычно. Он словно бы пытался охватить все вокруг. Ведь все в равной мере ему было интересно. Я успокоилась. Он просто с ней беседует. Это она в него влюблена, но не он. Но беда была в том, что и вокруг меня не особенно-то сгущались его чувства. Я бы еще об этом погрустила, но мы уже успели приблизиться к ним.

А через двадцать минут под шумные россказни и скрип старой телеги, на которой преспокойно катилась Алина, вытянув вперед свою загипсованную ногу, мы дошли до дома Елизаветы Андреевны. Никто из нас не решился постучать первым. Пока мы спорили о том, кто это должен сделать, позади внезапно раздался знакомый голос.

— Эй вы! — окликнул он нас.

Мы обернулись. Это был наш одноклассник Игорь Кумякин.

— Я вас уже тут три часа жду.

Три часа ждет? А что он тут вообще делает? И как будто отвечая на мои вопросы, он затараторил:

— Елизавета Андреевна сказала вас встретить.

— А ты тоже приглашен? — радостно воскликнула Алина.

— Конечно. Мы же соседи, — гордо произнес Игорь.

Мне почему-то стало неприятно. Я думала, что она пригласила только нас. Но ничего не поделаешь. Мы последовали за Игорем, и он завел нас во двор. Мы приблизились к маленькому дому на таком низком фундаменте, что казалось будто дом врос в землю. Сначала мы попали в жилье Игоря. Там нас гостеприимно встретили его опекуны: бабушка Тамара и дедушка Эмиль. Бабушка Тамара, сухонькая болезненная женщина с толстыми буклями на голове, встала на костлявые ноги, чтобы нас поприветствовать. В глазах бабушки Томары отражалась какая-то неподдельная усталость. Она коснулась наших замерзших щек своей теплой рукой, на тыльной части которой, как толстые синие жгуты, выпячивались вены, и сказала, что рада всех нас видеть. Лицо дедушки Эмиля напоминало осьминога. Я видела осьминогов только в книгах. Я не уверенна, есть ли у них на самом деле лица, но наверняка, если оно есть, то выглядит точь-в-точь, как дедушка Эмиль: смуглое, с крупными бороздами вокруг рта и на лбу. Щеки плотные и обвисшие, будто он что-то тяжелое прячет за ними. Глаза большие, немного угрюмые, немного уставшие. Передвигался он мелкими шажками, колени всегда чуть присогнутые, отчего казалось, что он нарочно покачивается при каждом шаге. Он тоже выказал нам гостеприимство, добродушно рассмеявшись. Смех у него сиплый, приглушенный, напоминавший больше не смех, а звуки сухой коры, которую отколупывают от больного дерева.

Комнатка была тесной и, как поговаривали ребята, действительно, здесь кухня, прихожая и спальня умещались в одном помещении. У самого порога вверх к чердаку вела лестница. Ободранная краска на ступеньках и перилах обнажала отсыревшую древесину, которая местами была так всклокочена, что готова была занозить любого, кто только к ней прикоснется. Лестница неприветливо заскрипела. А вдруг она разломается на части, и мы все поломаем себе ноги, как Алина. Но ничего такого не произошло. Мы добрались до низенькой двери и постучались.

— Я их привел! — важно прокричал Игорь, когда послышались внутри торопливые шаги.

Дверь с протяжным стоном отворилась, и перед нами появилась Елизавета Андреевна. Одета она была по-праздничному: в кремовое платье до колен, с черным пояском вокруг тонюсенькой талии, подолы платья струились закругленными складками. А вокруг шеи был обмотан белый шарф. В таком платье она вообще не была похожа на учительницу. Да и вообще сложно было с самого начала относиться к ней как к педагогу, но и подружкой мы ее тоже не могли считать. Кто она была для нас? Мы не могли определиться, но все равно рядом с ней все мы чувствовали себя уютно. В ее присутствии будто все плохое, что в нас есть, уходило. Моя ревность к Алине затихала. Именно благодаря ей я перестала прятаться в своем панцире и стала присматриваться к людям и даже сталось так, что наблюдение за людьми сделалось моим любимым занятием. Алина переставала важничать и задирать нос. Мартин ощущал себя простым мальчиком, а не старшим братом, на котором лежит весь груз ответственности. Он становился все более раскрепощенным, и эти угрюмые брови теперь вырисовывались на его лбу веселым домиком. Короче говоря, мы как-то менялись рядом с ней, хотя никто не мог припомнить, чтобы она читала нудные часовые морали, как это просто обожали делать другие учителя, в том числе и моя мама.

— Проходите, дорогие гости! — пригласила Елизавета Андреевна, отходя в сторону.

Мы переступили порог прихожей, кухни, зала и спальни одновременно. Комната Елизаветы Андреевны была такой же маленькой, как и комната Игоря Кумякина, но она выглядела светлой, прибранной и очень уютной. Сбоку от нас на тонких ножках стояла вешалка, на которую мы покидали куртки. Дальше у окна стояла белая узкая раковина, над которой висело круглое зеркало. Рядом с зеркалом висел небольшой навесной шкаф. Там, наверное, Елизавета Андреевна хранит принадлежности для туалета. Под навесным шкафом на блестящем гвозде висела длинная трость. Когда я пригляделась получше, то поняла, что это был зонт. Я никогда раньше не видела таких зонтов. По крайней мере в нашем городке ничего похожего не водилось. Это был прозрачный дождевой зонт, весь пронизанный как тонкой паутинкой нежными узорами белых кружев. Елизавета Андреевна заметила мой интерес к зонту.

— Красивая вещь, правда? — гордо спросила она. — У меня в юности была соседка. Ее звали Селима. Она сама мастерила такие зонты. Один из них она подарила мне, перед тем как уехать из этого городка. После этого мы с ней больше не виделись. Сейчас она живет в России. Рассказывают, что у нее там не очень хорошо складывается жизнь. Я думаю, отправить ей этот зонт, чтобы напомнить ей о том, какие красивые вещи она способна делать.

Мы переглянулись. Прозвучало очень трогательно. Но мы не стали на этом зацикливаться и двинулись дальше. Через несколько секунд я уже забыла про этот зонт и продолжила осмотр коморки. От раковины тянулся длинный столик, застеленный белой скатертью, которая кружевной юбкой свисала до самого пола. Предметы на этом длинном столе были расположены в следующем порядке: у раковины стояла сушилка для тарелок и несколько полотенец, далее — поднос с разноцветными стаканами и резная подставка для ложек, вилок и ножей. Дальше идет небольшой прямоугольный поднос, на котором стояли коробки со специями, баночки с различными сортами чая и один маленький синий узбекский чайничек с белыми узорами. Почти вплотную к этому подносу стояла электрическая плита с двумя конфорками, на одной из них уже стоял чугунный казанок, в котором что-то тихо потрескивало и шипело. По исходящему от него запаху мы легко догадались, что томится там под крышкой. Дальше, после электрической плитки следовала разделочная часть стола, и на этом кухня заканчивалась, и начиналась спальня.

Границей служила небольшая урна, за которой следовало маленькое зеркальце в серебристой оправе. Потом старинная прямоугольная шкатулка, накрытая кружевной салфеткой. Все это плавно переходило к туалетному столику. Над ним высилось большое зеркало, в котором при желании можно было разглядеть себя почти в полный рост. На туалетном столике стояли несколько тюбиков с кремом и прозрачная баночка духов. На уголках зеркала висели всевозможные бусы, цепочки, искусственные ягоды клюквы и всякая другая бижутерия. Под туалетным столиком стояла тумбочка с тремя выдвижными полками. Вплотную к этой тумбочке на старом коричневом ковре стояла мягкая, заправленная зеленым бежевым пледом кровать, а она уже тесно прилегала к другой стене.

Надо же, как все тут до миллиметра рассчитано. Напротив кровати стоял диван. Тут, видимо, начиналась гостиная. Между кроватью и диваном у стены хорошо вписался письменный стол и стул. На столе лежали несколько тонких книг и одна толстая в твердом переплете, поверх которой лежал ежедневник с коричневой обложкой. В другом углу стола стояли две свечи: одна — белая, другая — красная. Вот, пожалуй, все, что было на столе. Над диваном, то есть там, где уже начиналась гостиная, на нежно-персиковой стене висела картина, на которой были изброжены люди, сидящие за столом. В самом центре стола сидел мужчина с длинными волосами до самых плеч и немного склоненной на бок головой. Рядом с диваном высился узкий гардеробный шкаф, а рядом со шкафом стояла плетеная корзинка, внутри которой тихо и мирно, свернувшись в теплый клубок, спал черный, как уголек, котенок. Увидев его, все мы тут же забыли обо всем на свете. Особенно я, которая никогда не имела домашних животных, пришла в дикий восторг.

— Какой милый! — завопила я, протягивая к нему руки.

— Очень милый! — завопили остальные.

Мы принялись по очереди гладить лоснящуюся черную шерстку, а котенок, едва пошевелив ушами, зарылся носом вглубь себя и для верности прикрыл мордочку лапкой. Такой вот негостеприимный был зверек, но все равно от этого он не стал менее хорошеньким.

— Кто это? — спросил Мартин. — Он такой маленький.

— Это она, — ответила Елизавета Андреевна, что-то громко нарезая на своем длинном столе. — Ее зовут Соня.

— Какая хорошенькая Соня! — заверещала Алина. — А где вы такую нашли?

— Я ее купила.

— А зачем было покупать? — сказал Славик. — Вы могли бы мне сказать, я бы вам бесплатно котенка достал.

— Ну так ведь это самый необычный котенок, — возразила Елизавета Андреевна.

— А что такого с ним необычного? — заинтересованно спросил Игорь.

— Я шла домой после воскресного базара, и тут увидела, как одна женщина сидела у арыка и продавала котят. Это были сиамские котята: серо-молочного окраса, с темными, как какао, ушками, лапками и такими же хвостиками. Их там в коробке было трое, и каждый стоил тысячу сум. Рядом стояла коробка из-под обуви, и там одиноко скребся черный, как уголек, котенок. Когда я подошла, женщина с широкой улыбкой принялась расписывать интеллект котят, стала передо мной ерошить их шерсть, что бы я убедилась в отсутствии блох. А я все глаз не свожу с черного комочка. И тут она мне говорит: «Этот тоже родился вместе со всеми. Тоже сиамской породы, но почему-то черный. Бывает такое что в семье рождаются уродцы. Так что его я отдам всего за двести сум, если хотите». Я протянула к нему руку, а этот черный зверек как зашипит на меня. Вот тогда-то я и решила, что возьму именно его. Я отдала за него тысячу двести сум, сказав, что зря она так о нем отзывается: никакой он не уродец. Потом выяснилось, что это вообще девочка. Так у меня появилась подружка Соня.

— Как интересно! — произнес Мартин, бережно взяв Соню на руки. — А на меня она совсем не шипит. Вон, даже как прильнула ко мне.

— Сейчас она уже больше не шипит. Зверьку, как и человеку, нужно просто дать любовь и нежность, и он перестанет скалиться, — ответила Елизавета Андреевна.

— А почему ее лоток пустой? Там ведь должен быть песочек, — сказал Славик, глядя на прислоненный к стене зеленый кошачий лоток.

— О, это отдельная история. Я сначала купила ей лоток, а потом решила, что лучше бы, чтобы Соня, как и все кошки, ходила в туалет на улицу. И стала открывать окно. Она, значит, выпрыгнет на крышу, погуляет где-нибудь, а потом несется домой как угорелая. Ищет носом лоток, наделает там свои дела, а потом снова на улицу. Вот такая вот странная котяра. Еле отучила ее. Пришлось убрать лоток. Первое время она тут так кричала, возмущалась, дескать, верни мне мой туалет. А потом приучилась постепенно. Так что мы с ней на пару ходим в туалет на улицу.

— А где ваш туалет? — поинтересовалась я.

— О-о-о… — протянул Игорь. — Мой дедушка Эмиль говорит, что в другом государстве.

— Кто-то из вас хочет в туалет? — спросила Елизавета Андреевна.

Мы как на веревочках замотали головой.

— Потом покажу. Не так уж это и далеко, как говорит Игорь. А сейчас давайте помоем руки и будем накрывать на стол. Игорь, ты же знаешь, как стол раскладывается? Помоги, пожалуйста, ребятам.

— Хорошо, — важно ответил Игорь и с видом знатока подошел к раскладному столику, прислоненному к стене.

Через полчаса стол был накрыт. Чего здесь только не было! И торт со взбитыми сливками, и песочное печенье, и салат из рыбы, и пряники в застывшей карамели, и компот из сухофруктов. Но в самом центре стола лежал большой круглый ляган с щедрой горкой узбекского плова. Елизавета Андреевна хорошо пекла ватрушки, вкусно жарила гренки, но плов — это дело не из легких. У нас в Джаркургане это блюдо могли доверить только самому опытному узбеку или домохозяйке с большим стажем. Молоденьким девушкам вроде Елизаветы Андреевны такое дело нельзя было поручать. Плов в этой республике должен быть либо самым настоящим узбекским, либо вообще никакой это не плов. Но вот у Елизаветы Андреевны он получился самым что ни есть настоящим: насыщенно бронзового цвета, рыхлый, с пряным ароматом кумина, с хорошо прожаренной бараниной и томлеными головками чеснока. Рядом стояли покрытые золотистым кунжутом пышные узбекские лепешки. Я такие еще ни разу не видела. А вот Славик тут же выказал свои познания:

— Это ведь бухарские лепешки и ферганский плов.

— Правильно, знаток! — ответила Елизавета Андреевна.

— Откуда ты это знаешь? — спросила я Славика.

— Наш сосед, Батыр-ака, готовит именно ферганский плов, а вот тетя Рано из первого этажа готовит обычный узбекский. Обычный плов пахнет не так, как ферганский, и цвет совсем другой. Но ферганский плов — мой любимый. Я часто помогаю нашему соседу чистить морковь, и он потом дает нам с бабушкой целый ляган плова. И конечно же, только тетя Рано печет в тандыре такие лепешки. Она родом из Бухары. И все время говорит мужу, что он привез ее из такого красивого города в этот наш кишлак.

— У тети Рано самые вкусные лепешки на нашей улице, — подтвердил Мартин. — Но она их не продает.

Славик весело залился смехом. Вот что значит быть и общительным. Все-то они обо всех знают. А я вот живу в нашем городке столько, сколько и они, но ничего не знаю.

— Можно мне помолиться за еду? — спросил Славик.

Точно! Я совсем забыла, что Елизавета Андреевна и Славик верят в Бога. Я вообще-то тоже когда-то в детстве ходила в церковь, хоть и недолго. Раньше я даже умела молиться, а теперь уже и не получится. К счастью, я была не одна такая, кто не умел молиться. Мартин и Алина тоже не умеют. Поэтому все послушно закрыли глаза, сложили руки в замок и с благоговением стали слушать молитву Славика. Он, как всегда, поблагодарил за еду, за своих друзей. Попросил Бога помочь и накормить тех детей, которые где-то в далекой стране голодают. А потом попросил Бога сохранить нашу дружбу на веки вечные и завершил коротким «Аминь».

И тут началось все самое интересное. За это время мы изрядно проголодались и потому ели с большим аппетитом. Все было так вкусно, даже мои пряники, которые дома показались мне сухими, сейчас были наивкуснейшими. Ложки стучивали по лягану, лепешки рвались на части. Мы заметили, что Елизавета Андреевна отрывает всегда себе середку от лепешки. Любопытная Алина не оставила это без вопроса. И мы узнали, что когда-то, когда Елизавета Андреевна была еще совсем маленькой девочкой, ее соседка Севара очень серьезно и важно поделилась с ней секретом. Оказывается, если всегда есть середку от лепешки, то муж будет писаным красавцем. Тогда Елизавета Андреевна стала есть не только середку от лепешки, но и брала себе среднюю часть пирога, плиточной шоколадки и всего цельного, что можно было разломать, разрезать или разорвать. Прошло время, и Елизавета Андреевна повзрослела, перестала верить во всякую там чепуху, но вот привычка отрывать себе середку от всего на свете осталась.

— Вы так хотели красивого мужа? А почему вы не замужем? — с набитым ртом спросил Славик.

— Потому что еще не встретила того, ради которого приходится есть середки, — последовал ответ.

Но я заметила, что за слабой улыбкой мелькнула тень глубокой печали. Она тут же потонула в ее кофейных глазах, и на лице снова светилась искренняя радость. Мы продолжили нашу беседу. Надо же, как раскрепощается душа за вкусным ужином и в хорошей компании. Каждый поведал о себе что-то интересное. Оказывается, семья Алины переехала в Джаркурган из-за того, что ее бабушка совсем состарилась и ослабла, поэтому теперь они здесь, чтобы ухаживать за ней. Алине тут сначала не нравилось: она скучала по Ташкенту, где она родилась и завела себе кучу друзей. Но сейчас она всем довольна, ведь теперь у нее есть все мы. Она бы ни за что не захотела вернуться в Тошкент.

Ну да, конечно. Она тут хочет остаться, чтобы отбить у меня Славика. Вот ведь хитрая рыжая лиса. И только я так подумала, как вдруг Алина обернулась и сказала:

— А еще я рада, что общаюсь с Эммой. Она не похожа на других девочек.

Подлиза. Все равно ты меня не задобришь, чтобы ты там ни говорила.

Дальше пошел черед Славика. Все думали, что он поведает нам о том, как весело ему живется на белом свете. Но в этот раз Славик рассказал правду, о которой мы даже не подозревали. Все знали, что у Славика нет родителей, и что его воспитывает бабушка, и только сегодня в первый раз за все время Славик вдруг прослезился, рассказывая о своих родителях. Мама и папа Славика погибли в горах. Бабушка рассказала ему, что они отправились с друзьями в поход, оставив Славика у бабушки. Папа Славика сорвался со скалы. Мама Славика бросилась ему помогать, но так как сил у нее было слишком мало и сама она была очень худенькой, папа ее перетянул, и они вместе разбились о камни. Славик с тех пор так и живет с бабушкой. Он не помнил их, так как был еще совсем маленьким, но зато бережно хранит их фотографии. Он достал их портфеля толстую книгу и, пролистав ее примерно до середины, вынул заложенный между страниц черно-белый прямоугольник. Я в первый раз увидела, как выглядят родители Славика. Это была молодая пара. На вид им было не больше, чем Елизавете Андреевне. Папа Славика был высоким мужчиной с улыбкой точь-в-точь, как у Славика. А вот форму глаз Славик унаследовал от мамы.

— Я стараюсь их не забывать. — с грустью сказал Славик, стараясь сглотнуть слезы.

Никогда не видела, чтобы Славик был таким грустным. Мы всегда видели его беззаботным и веселым. «Вот уж у кого действительно жизнь прекрасна, так это у него» — думали мы и, как оказалось, ошибались. Но были правы в том, что Славик не мог долго грустить. Когда он вложил фотографию обратно и захлопнул книгу, то лицо его снова просияло.

— Зато когда я вырасту, стану настоящим красавцем. Потому что унаследовал от мамы красивые глаза, а от папы — мужественный нос и подбородок. Я буду высоким и стройным. Мне так бабушка всегда говорит, — без доли хвастовства сказал Славик.

Мы все рассмеялись, и разговор плавно перешел к Мартину. Он начал ежиться, будто бы сомневаясь, стоит ли рассказывать. Но видно было, что на самом деле ему очень хотелось открыться. Поэтому после некоторых раздумий он поведал нам рассказ.

— Мой родной папа — узбек, — начал он, стараясь зарыть лицо в опущенные плечи. — А мама русская. Они поженились в Ташкенте. Там я и родился. Мама говорит, что папа хотел много денег и потому попал в какую-то плохую историю. Они с мамой развелись, потому что он постоянно ее бил. А потом через год его посадили в тюрьму на двадцать лет. Мне было всего четыре года, но все в нашем районе знали, что я сын убийцы. В детском саду меня дразнили, во дворе не принимали. Сначала я дрался, а потом просто перестал обращать внимание. Потому что мама сказала игнорировать, но самом деле я только делал вид, что мне все равно. Мама тоже не могла этого долго терпеть, поэтому мы решили оттуда уехать куда-нибудь, где нас никто не будет знать. У мамы в Джаркургане живет дальний родственник, он нам и помог с переездом. Вот так мы с мамой перебрались сюда. А потом… — он запнулся и покосился на меня. — Потом мама вышла замуж за нашего соседа: за папу Эммы. Во дворе все узбечки стали перешептываться и звать мою маму шлюхой, которая разбила семью. Я все это слышал. Однажды, когда я играл в футбол во дворе с другой ребятней. Я нечаянно пнул мяч слишком далеко, тогда один мальчик крикнул на всю улицу, что я сын проститутки. Узбекский я понимаю очень хорошо, поэтому я сразу понял, что он сказал. Я догнал его и поколотил как следует. Потом собрались все соседки и устроили такой скандал. Пришла моя мама, они накинулись на нее. Мама была беременная, поэтому она потеряла сознание. Когда она упала, никто не помог нам. Я сидел радом с ней и плакал, тряся ее за плечи. Я смотрел на людей, а они только плевали в нашу строну и уходили. Потом приехал отчим и отвез ее в больницу. С тех пор я долго ни с кем не дружил. А потом как-то у нас отключили воду, и я ходил с ведрами к школьному крану, что наполнить пару ведер. Там ко мне и подошел Славик. Он сказал, что я могу набирать воду у них во дворе, если хочу. Они живут ближе к нам, чем школа, поэтому я согласился. Сначала я не хотел с ним дружить, но потом мы незаметно стали друзьями. Меня все еще дразнили во дворе, но мне было уже не так одиноко, как раньше. Я все время спрашивал себя, почему, куда бы мы ни отправились, становимся изгоями? Почему по соседству столько детей и никого так не обзывают, как меня? Маму я об этом не спрашивал, она и так ходила очень печальная. Мой отчим поддерживал меня, заботился о маме. Я знал, что он папа еще какой-то соседской девочки и что за это нас все ненавидят. Но потом, когда папа умер, все стало понемногу утихать. Хотя поначалу я слышал, как узбечки на бревне цокали, качали головами и говорили, что хоть им и жаль мою маму и близняшек, но все равно считают, что мама другого не заслужила. Все бы отдал, чтобы не понимать узбекский и не слышать их мерзкие разговоры обо мне и о маме. Потому что каждый раз, когда я проходил мимо с ведром или на велосипеде, то обязательно что-нибудь да говорили. Мы хотели переехать, но было сложно. Сначала мама была беременная, потом родила и долго болела. А потом папа заболел. Потом папа умер, и нам с мамой стало совсем тяжело, так что мы так и остались жить здесь. Сейчас уже все понемногу стали забывать эту историю и меня уже не так гонят со двора. Ребята стали звать меня на футбол. Сейчас мы хорошо играем все вместе, но все равно я считаю своим лучшим другом одного лишь Славика.

После этих слов Славик зардел, как снегирь, а Мартин умолк. Видимо, ему больше нечего было добавить. Я сидела и слушала, нервно поддевая ногтями заусенцы на большом пальце. Мне вдруг вспомнилось то, как я ненавидела Мартина, как обзывала его, как гнала от себя, как кричала на весь класс, что он толстый и что он отнял у меня папу. Мне хотелось сделать ему больнее. Я думала, что так ему и надо и что другого он и его мама не заслуживают. Ведь моя мама тоже страдала. Я бы и дальше так думала, не расскажи он ту же историю, но с другой стороны. Мне стало стыдно за все, что я ему наговорила, и за то, что постоянно таскала его за волосы, обзывая его безотцовщиной. Зачем я так делала? Я ведь даже не знала, что ему так плохо. Да, мне и моей маме тоже было нелегко, но по крайней мере все соседи были настроены за нас. Никто нас не гнал. Наоборот, нас все жалели, сочувствовали. Конечно, тетя Оксана неправильно сделала, что отняла у нас папу, но ведь ей было хуже, чем нам.

Впервые в жизни я обрадовалась тому, что мама и тетя Оксана стали лучшими подругами. До сегодняшнего дня я не могла понять маму, дружившую с той, которая отняла у нее мужа. Но сейчас мне стала ясна суть прощения. Не так, чтобы только на словах простить, но забыть все и принять человека таким, какой он есть, и не судить его за прошлые ошибки. Время идет, все меняется, меняется и человек. Мартин тоже изменился: он уже не был тем замкнутым грубияном. Теперь он чаще улыбался, шутил и разговаривал. Он хотел жить, как все, дружить, как все, гулять, как все. А я не давала ему это сделать своей ненавистью, своим непрощением. Он хотел забыть все и быть мне братом, быть мне другом, а я при удобном моменте напоминала ему, кто он и как я его ненавижу. Мне вспомнилась та ночь в больнице, когда Мартин лежал по другую сторону от папы и обнимал его. А я отталкивала его руку, стараясь завладеть папиной грудью полностью. В момент, когда папа умирал, Мартин плакал. Не может человек так притворяться, и эти слезы на его щеках были настоящими. Только сейчас я поняла, что Мартин действительно любил папу как своего родного. А папа любил Мартина.

Я так ревновала, но сейчас была рада, что хоть ненадолго, но все же у Мартина был любящий папа, который заботился о нем и играл с ним в мяч. Почему папа ушел к другой женщине, мне как ребенку это было все ровно не понять. Это дела взрослых, а дела взрослых слишком сложные для понимания. Но ведь даже эти сложные взрослые смогли подружиться, смогли простить друг друга. А вот я все злилась и злилась. Я хотела, чтобы Мартин и его мама были наказаны моей обидой на них, но оказалось, что они и без того страдают.

Мне хотелось подойти и обнять этого пухлого мальчика с черными, как ночь, волосами. Но было так стыдно, что я даже не смогла поднять на него глаза. Мне казалось, что сейчас весь мир смотрит на то, какая же я жестокая девочка. Я задумалась о Боге, который мог бы наказать меня. Ведь наверняка Он есть, а иначе кому молится моя мама каждое воскресенье, к кому обращается Славик и Елизавета Андреевна, перед тем как приступить к еде. Но ведь в последнее время я не обзывала Мартина, мы ведь даже немного подружились. Значит, не такая уж я и плохая и все-таки умею прощать? Мне так хотелось зацепиться хоть за что-нибудь хорошее, что я сделала для этого мальчика. И пришлось все же признаться, что даже общение с Мартином было не таким уж и искренним.

Просто Славик в последнее время стал водиться с этой рыжей, а мне ведь нужно с кем-то ходить в школу и обратно. Мартин всегда говорил, что его Славик попросил проводить меня. Может, поначалу так и было, но потом я заметила, что он сам хочет дружить со мной. Он даже врал мне, что Славик в меня влюблен, лишь бы я не расстраивалась. А мне хоть и было интересно с ним общаться, но все равно я делала все, чтобы не забыть свою обиду на него. Я была готова умереть со стыда, но тут в разговор вмешалась Елизавета Андреевна.

— Еще чай? — спросила она.

Я знаю, она сделала это специально, чтобы отвлечь нас от Мартина, который больше не хотел, чтобы на него все пялились и сочувствовали. Я протянула свою пиалу и взяла из вазочки песочное печенье.

— Может, теперь Эмма расскажет о себе? — обратилась ко мне Елизавета Андреевна с улыбкой.

— Пусть сначала Игорь, — стараясь скрыть дрожь в голосе, ответила я.

Все посмотрели на Игоря, глаза которого быстро замигали.

— А что я-то сразу? — буркнул он.

Это была коронная фраза Игоря. Он всегда отвечал именно так.

«Игорь, иди к доске» — «А что я?»

«Игорь, подай ручку» — «А что я-то сразу?»

«Игорь, будешь печенье?» — «А что сразу Игорь?»

«Игорь, ты достал! Закрой уже свой рот!» — «А что сразу рот?»

Вот так он всегда отвечал. И я даже не удивилась его такой реакции. Потом он обычно всегда говорит: «А, ну ладно» — и делает то, о чем его просят.

— А, ну ладно, — сказал он, поддерживая мои догадки. — У меня все так же, но немного по-другому. Мама с папой развелись. Папа в Питере деньги зарабатывает, а мама — в Москве. Тоже деньги зарабатывает. Они присылают мне денег на школу и одежду. Иногда забирают меня на каникулы. Так что мне хорошо. Хочу в Питере лето проведу, хочу — в Москве. А хочу вообще тут останусь с бабушкой и дедушкой.

Игорь всегда принимал на себя вид дурачка, хотя, конечно, это далеко не так. Все мы знаем историю, что когда-то Игорь в детстве умер на целых тридцать минут. Он сильно болел, и когда приехала скорая помощь, он уже не дышал. Врачи даже реанимировать его не стали. И тогда эта хрупая бабушка Томара, взяв его на руки, стала бегать по комнате и кричать, что он будет жить. Она плакала и молилась, качала, временами встряхивая его бездыханное тело. И по какой-то неясной причине душа его снова вернулась в тело, и он жив по сей день.

Об этой истории знает весь класс. Городок у нас маленький и о таком чудесном воскресении узнали все в округе. И прежде чем я увидела его в нашем классе, я уже не раз слышала эту историю. А еще мы все знаем, что у Игоря над кроватью висит деревянный крест. Однажды его двоюродный брат снял этот крест со стены и стал размахивать им как мечом. Тогда добряк Игорь выхватил крест у брата и накостылял ему так, что тот убежал в слезах к бабушке Томаре. А бабушка Томара сказала: «Ты не трогай крест. Для Игоря он слишком много значит». Игорь не любил молиться, но в нашу единственную в городе церковь ходил прилежно. Он не читал священное Писание, но всегда пребывал в страхе перед Всевышним. Возможно, будучи мертвым целых тридцать минут, он виделся с Богом, никто об этом не знает, даже сам Игорь. Но именно он, натягивая на себя маску равнодушного простофили, всегда помнил о том, что Бог есть.

После того как Игорь завершил рассказ, я почувствовала, как все уставились на меня. Теперь подошла моя очередь. Мы все уже давно наелись, напились, наслушались. В этом чердаке все люди имеют свою тайную историю, о которой они могут поведать, и им с легкостью поверят. А вот я о себе не могу рассказать. И не потому что я маме обещала, а потому что знала, как нелепо будет звучать мой рассказ об одиноком детстве, только потому, что я могу видеть души людей, воплощение болезней, обонять смард греха, чуять страдания и ощущать чувства и эмоции. Еще более глупо звучал бы рассказ о том, как однажды я подружилась с балериной, которую могла видеть только я. А если бы я еще сказала, что она как две капли воды похожа на Елизавету Андреевну, то тогда меня точно сочли бы за фантазерку и вышвырнули бы из чердака в сию же минуту.

Если бы даже пришлось рассказывать о папе и о том, как он умер, то я все равно могла бы проболтаться. Поэтому мне ничего не оставалось, как молчать. Хотя, признаться, мне так хотелось с кем-нибудь об этом поговорить. Рассказать правду, но так, чтобы слушающий поверил в мой рассказ, а не делал вид, что все понимает. Да, мне очень хотелось поговорить о том, что я вижу, что я ощущаю. Даже сейчас, сидя в этой комнате, за этим столом я чувствую, как сердце Алины тянется к Славику, а вокруг Мартина сгустилось сизое облако, навеянное грустными воспоминаниями. А еще я видела, что каждый раз, когда кто-то делился своей историей, душа его просветлялась, очищаясь слезами. Каждый, кто поведал о своих грустных воспоминаниях в итоге чувствовал себя немного другим человеком. И только я должна оставаться прежней. Вот она — плата за необычный дар.

— Тогда, может быть, вы расскажете о своей истории? — переключился Славик на Елизавету Андреевну, после того как я твердо замотала головой, давая понять, что ничего не хочу рассказывать.

Елизавета Андреевна улыбнулась.

— Я лучше вам потом расскажу сказку, — ответила она. — Вы ведь любите сказки.

— Очень! — завопили все хором.

— А какая твоя любимая сказка? — осторожно спросила меня Елизавета Андреевна.

Я замялась, слегка расправила плечи и ответила:

— Мне нравится «Белоснежка».

— Что ж… — хлопнула в ладоши Елизавета Андреевна. — Значит, сегодня будем слушать Белоснежку. — Она посмотрела на старые деревянные часы, висящие рядом с картиной. — Еще целых четыре часа до нового года. — Давайте сейчас мы быстро уберем со стола, расстелем постель, откроем шторы и будем смотреть на звезды.

Мы все захлопали в ладоши от радости. Вообще-то у нас в Джаркургане из-за отсутствия большого количества фонарей и высоких задний, звезды всегда светят очень ярко. Мы к этому привыкли, но именно сегодня глазенье на ночное небо казалось там таким завораживающим.

Через полчаса мы уже улеглись, как поленья, на расправленный диван. Алина и я довольствовались одним одеялом, а Славик, Мартин и Игорь вторым. А вот третий, зеленый, плед Славика достался Елизавете Андреевне, чье тело служило границей между девочками и мальчиками. Мы лежали в теплых пижамах, но пижама Елизаветы Андреевны была самая теплая; с длинными рукавами и высоким воротником. Когда она застегивала верхние пуговицы, я заметила, как на ее груди что-то блеснуло. Это был серебряный крестик, который тут же скрылся за клетчатой тканью мягкой пижамы.

Диван был небольшой, но мы все в нем уместились. Было очень уютно и тепло. И даже когда Алина, взяв меня под руку, прижалась к моему плечу, я не стала ее отталкивать. Елизавета Андреевна перед тем открыла широкие ставни на покатистом потолке. Стекла были настолько чистыми, будто их вообще нет. К счастью, снег уже не выпадал больше недели, так что крыши были почти сухими.

Мы лежали на диване и смотрели на ночное небо, которое по временам казалось всепоглощающим океаном. Печальный овал желтой убывающей луны медленно катился по синему склону. Временами редкие перламутровые тучи, как махровые лапы, обволакивали ее то с одной стороны, то с другой. Звезд на небе было много, и они подмигивали нам как бледно-голубые лампочки. В комнате было темно и тихо. Временами было слышно, как мурлычет во сне Соня, пристроившаяся в ногах Мартина, который теперь даже боялся пошевелиться, лишь бы не разбудить черный комок. Изредка по мягкой темноте скользил приятный голос Елизаветы Андреевны, которая, указывая на те или иные скопления звезд на небе, рассказала нам о различных созвездиях, о легендах с ними связанными.

— А сказку нам когда расскажете? — наконец спросила я.

— Расскажите сейчас, — прошептал Славик.

В серебристых сумерках повисло задумчивое молчание. Мы все ждали. Елизавета Андреевна молчала, будто бы собирая сказку по кусочкам в своей памяти. Наконец мягкий голос легкой, обволакивающей дымкой опустился вниз старой сказкой.

— Когда-то давным-давно в одном небольшом королевстве, в небольшом домике жил обычный учитель с любимой женой. И родилась у них прекрасная дочь, и звали ее Белоснежка. Девочка родилась ножками вперед. И тогда врачи сказали, что малышка, скорее всего, будет танцовщицей. Может, день тогда был необычный, а может быть, это было решено еще ранее на небесах до ее рождения, только вот Белоснежка действительно росла с горячей любовью к танцам. Мама Белоснежки, бывавшая балерина кордебалета, сама учила девочку танцевать. Даже свой первый в жизни шаг Белоснежка превратила в вытянутый арабеск. Она танцевала повсюду, и с музыкой, и без музыки. Никто не мог понять эту страсть, но все безусловно знали, что Белоснежка когда-нибудь станет настоящей танцовщицей. Но как во всех сказках, не обходится без горя, так и в этой сказке суждено было случиться несчастью. Мама Белоснежки захворала и вскоре умерла. Тогда овдовевший учитель уехал далеко от родного королевства в огромное царство, где люди кишат в метро как в муравейнике. Где множество интересных лиц теряются в бесформенной толпе каждый день. Там добрый учитель женился на молоденькой балерине, думая, что так он сможет найти заботливую маму для Белоснежки. И все было хорошо поначалу. Мачеха заботилась о Белоснежке и даже отдала ее в балетную школу. Добрый учитель вскоре захворал и однажды ночью его душа тихо вылетела в окно, расстворившись в свежем весеннем воздухе. Белоснежка долго оплакивала потерю отца, но вскоре горе смягчило свою хватку, и Белоснежка утешилась. Чтобы отвлечься от одинокой доли, Белоснежка днем и ночью танцевала. Мачеха заботилась о сиротке, водя ее в беленую школу, таская с собой на все концерты. Время шло, и мачеха из молодой балерины превратилась в настоящую королеву русского балета. Стоило ей выйти на сцену, как зал, затаив дыхание, устремлял на нее свое предвосхищение. Она перевоплощалась из хрупкой Жизели в чистую Одетту, а затем становилась коварной черной разлучницей. Она играла мертвую Эсмеральду, сомкнув плотно выразительные глаза. Все завороженно глядели, как плывет по сцене ее тонкий стан, отвергая все законы гравитации. Да, она была поистине королевой. Была у королевы гримерная комната, где висело огромное зеркало, которое обладало волшебной силой. Глядя в него, королева спрашивала себя: «Кто на свете всех милее?» И отражение балерины отвечали: «Ты прекрасней, спору нет!» Королева облегченно вздыхала. А вскоре поднялась, как дикая благоухающая лаванда, Белоснежка. Едва исполнилось ей семнадцать, как вдруг замелькали на большой сцене ее белоснежные пуанты. После выпускного бала, в день своего дебюта в Большом театре она танцевала партию Мирты, в то время как ее мачеха была прекрасной Жизелью. Но случилось так, что после выступления Белоснежки зал аплодировал стоя. А во время всеобщего поклона на юную балерину посыпалась буйство цветов. В тот вечер королева вошла в гримерную и посмотрела в отражение. Сердце ее трепыхало от страха, но она все же задала ему тот же вопрос: «Кто на свете всех милее?» Посеребренное стекло вдруг указало на ее уставшие морщинки вокруг рта и синие круги под опустившимися веками. Она была все еще прекрасна, но былая свежесть сошла с нее как роса в полуденный зной. Время украло у королевы упругость кожи, гибкость суставов, золото волос. И вдруг предстало перед ней лицо прелестной падчерицы, которая выросла рядом с ней. Королева не заметила, как расцвел этот чужой цветок. Тогда подкралась в сердце королевы тьма. Она стала ненавидеть Белоснежку, всячески наказывая ее тяжелой работой по дому, изнуряя ее голодом. Но юность сильна и упруга против всяких ветров, и потому Белоснежка под ударами судьбы становилась еще краше день за днем. Наступил день, когда новый сезон открылся «Лебединым озером», где партия королевы-лебеди была отдана Белоснежке. А мачехе досталась роль одной из шести невест принца. Вскоре Белоснежку перевели в гримерную комнату мачехи, и тут вся зеленая лютая зависть королевы и всего кордебалета вылилась на бедную сиротку. Все могла бы перенести злая королева, и даже то, что теперь ее место заняла ненавистная Белоснежка. Но случилось так, что местный принц, в которого была так влюблена королева, выбрал Белоснежку. И тогда мачеха твердо решила избавиться от соперницы. Однажды она пробралась в гримерную комнату падчерицы и заколдовала ее, превратив в уродливое создание. Белоснежка покрылась чешуей и бородавками. А затем погрузилась Белоснежка в глубокий беспробудный сон. Когда она пришла в себя, то оказалось, что прекрасный принц, который обещал любить ее всю жизнь, женился на мачехе. Срывая свои глубокие раны в душе и пряча физическое уродство, Белоснежка бежала в далекие края. Там, в далеком родном королевстве, где все любили ее маму и помнили ее папу, она стала жить и поживать. Там она нашла себе настоящих друзей. Это были смешные веселые гномики. Вот так и закончилась эта сказка.

Последняя фраза медленной спиралью протанцевала в воздухе и вылетела сквозь щели окон.

В комнате повисла тишина. Мне показалось, что все уже давно спали. Но тут возмущенный голос Игоря прорвал тишину:

— Но ведь это не конец сказки. Я читал ее. Там все было не так в конце.

— Да, там было так: принц нашел Белоснежку в хрустальном гробу и поцеловал ее. Она проснулась, и они жили долго и счастливо, — добавил Славик.

— А мачеху столкнули с горы, — проговорил Мартин.

— А мне нравится и такой конец, — довольно сказала Алина. — Принц женился на мачехе, значит, не такой он уж и хороший. Зачем он Белоснежке сдался, — в голосе ее звучал возмущение. — Мне только одно не нравится: почему Белоснежка так и не стала в конце красивой, как раньше?

— Потому что красота это не всегда хорошо. Иногда красота приносит много горя, — задумчиво ответила Елизавета Андреевна.

— Но ведь все девочки хотя быть красивыми, — возразила Алина.

— А я вот думаю, что Белоснежка просто трусиха. Она слабая, — констатировала я.

Все вдруг притаились от неожиданности.

— Да, — твердо произнесла я. — Я еще в детстве, когда читала эту сказку, заметила, что Белоснежка просто трусиха и слабачка. И сейчас еще больше в этом убедилась.

— Почему ты так думаешь? — серьезно прозвучал надо мной голос Елизаветы Андреевны.

— Потому что она испугалась и не стала бороться за то, что на самом деле ей принадлежит. Королевство же было ее, почему она оттуда убежала? Она ведь всю жизнь мечтала быть балериной и наконец стала. А чуть стало сложно, так она струсила и убежала. Тогда она кто? Слабачка.

— Но ведь она стала некрасивой, — попыталась возразить мне Алина.

— И что? Разве в красоте дело? Если она стала королевой балета, то нужно было заботиться о своем королевстве, о своих слугах, о своих поданных. А она что сделала? Она убежала, как последняя трусиха.

— Что ты заладила? — возмутился Мартин. — Ее принц ведь предал. А как бы ты себя чувствовала, если бы твой любимый выбрал не тебя, а другую красивую девочку.

У меня даже ком встал поперек горла. Мне на минуту подумалось, что Мартин выдал мою тайну. Ведь все к этому и идет. Я хоть этого не хотела, но все же понимала, что Алина красивее меня и что, скорее всего, Славик влюбится в нее однажды. В воздухе повисло напряженное молчание, и оно было направлено против меня. Нужно было срочно что-то ответить, но я не знала что.

— А причем тут принц и королевство? — наконец выдавила я. — Без принца тоже можно быть королевой и править справедливо. И вообще, если принц женился на старой мачехе, значит, он не такой уж и молодой.

— Но ведь все сказки заканчиваются свадьбой, — снова возразила Алина.

— Потому что в этих сказках все неправильно! — взорвалась я. — В них всегда принцессы слабые и глупые. Чуть им станет плохо, так они в спячку или в бега. И ждут, когда их там спасет принц. А что, за другого замуж нельзя выйти? Обязательно за принца?

— Но ведь так всегда, что принцесса выходит замуж за принца, — сказал Мартин.

— Ну и глупости, — фыркнула я.

— Какая ты смешная, — слабым голосом проговорила Елизавета Андреевна. — Ты для своего возраста такая умная.

— Эмма всегда была не такой, как все, — добавил Славик. — Поэтому с ней так интересно.

Я почувствовала, как Елизавета Андреевна провела рукой по моей голове.

— Может быть, Эмма правильно говорит. Белоснежка просто слабачка, — едва слышно прошептала Елизавета Андреевна.

Кто-то еще там что-то прокомментировал, но я уже не слышала. Никто, наверное, в этой комнате, кроме меня, не знал, что сказка эта вовсе не сказка и окончание у нее может быть со временем поменяться. Но об этом уже никто, кроме меня, не думал. Через полчаса мы зажгли свечи, и стало еще уютнее, чем прежде. Громкие возгласы поздравлений донеслись со двора. Заиграла музыка, послушалось шипенье бенгальских огней, и над крышами пролетело несколько салютов. Новый год наступил.

Елизавета Андреевна принесла большой круглый поднос с мандаринами, и мы принялись дарить друг другу подарки. От Славика я получила розовую ленточку для волос, а от Алины набор цветных мелков. Елизавета Андреевна подарила всем по пачке гелевых ручек, которые были большой редкостью в нашем городке. Подарок же Мартина мне понравился больше всего. Это был набор динозавров. Я знала, что это подарок папы ему на день рождения. Это были крошечные травоядный динозаврики с длинными шеями и могучими хвостами. Папа и мне подарил однажды динозавра, только большого. Я еще потом поменялась со Славиком в церкви на точно такого же. И когда Мартин об этом узнал, то похвастался, что у него дома целый набор маленьких динозавров, которые он бережет как зеницу ока. А теперь все шесть фигурок лежали в маленькой коробке у меня на коленях. Не знаю, что на меня тогда нашло, только я почему-то протянусь через весь поднос и быстро поцеловала Мартина в щечку.

Мартин вытянулся и покраснел как рак. Он отвел взгляд в сторону и, встретившись с изумленным взором Славика, отвернулся в другую строну. Там на него пялился Игорь, а спереди в него впился взгляд Алины. Бедняга не знал, куда себя деть. Сказав, что ему очень нужно в туалет, выбежал из чердака как угорелый.

— Ты чего это? — спросила меня Елизавета Андреевна, которая, наверное, одна могла что-то проговорить в эту минуту.

Я опустила лицо и прижала к щекам плечи.

— Как бы… это… — замялась я. — Мы ведь брат и сестра. Нам можно.