Твёрдость Духа

Твёрдость Духа

(рассказ - размышление)

Сначала традиционная "заставка" рассказа моего старшего собрата по перу, друга (его предки выходцы из Греции и, что, возможно два Алкамана, античный и современный, родственники. Как Алкмеон, Алкмена. Он мой земляк):

"СОСРЕДОТОЧЕНИЕ ВСЕГО

Эссе


Я всегда чувствовал: традиционное представление о Вселенной — слишком прямолинейно. Сингулярность, та самая «точка начала», из которой якобы всё разлетелось, кажется мне не реальностью, а удобной формулой для нашего ума. Линейная схема «взрыв ; развитие ; настоящее» легко укладывается в сознание, привыкшее мыслить категориями «до» и «после». Но что, если это не описание мира, а лишь наш язык, попытка обуздать непостижимое?

Гораздо ближе мне иное представление — о сингулярности как о вневременном узле, как о бутоне, в котором свернуто всё: от зёрнышка до плода. Не момент начала, а сосредоточение всего — с уже заложенными путями становления, рельефами распада, и тонкими, почти неуловимыми структурами свёртки. Эта точка не запускает время — она его предвосхищает. Не старт, а ткань, в которой уже прострочены все нити. Как можно называть её прошлым, если в ней присутствует всё сразу?

Для меня она — не исходная позиция, а единица завершённости. Полная книга, где последняя страница вложена между обложек с самого начала. То, что мы называем временем, — лишь способ двигаться по этой книге. Мы — как щепки в потоке, видим только то, что впереди. Но сама река дана целиком: с истоком и устьем, с омутами, перекатами и безмолвным озером в конце.

Линейность — не свойство природы, а ограничение восприятия. Мир не развивается — он уже есть. А то, что мы называем развитием, — всего лишь наше поступательное обнаружение уже свёрнутого целого. Космические «парадоксы» теряют парадоксальность, если смотреть не из времени, а вовне времени.

Когда телескоп Джеймса Уэбба открывает галактики, выглядящие «слишком зрелыми» для своей эпохи — с массивными формами, спиральными рукавами и сложными структурами — многие недоумевают: как они могли успеть? Но если сингулярность — это не старт, а наличие, тогда эти галактики не развились быстро, а всегда были. Это — строки уже написанной книги, которые просто раскрылись на глазу у читающего. Не сбой хронологии — а проявление полноты в определённой точке взгляда.

Или, скажем, «напряжение Хаббла» — расхождение в измерениях скорости расширения Вселенной. Если Вселенная — не расширяющаяся во времени точка, а цельная структура, где «расширение» — лишь одна из модуляций её явления, то и расхождения — не ошибки, а проекции на разные срезы нелинейного целого. Мы пытаемся натянуть линейную сетку на криволинейное полотно — и сталкиваемся не с парадоксами, а с отражениями собственных допущений.

То же и с «маленькими красными точками» — компактными галактиками, которые будто возникают внезапно и исчезают столь же стремительно. Для меня ничто не возникает и не исчезает — всё модулируется. Под модуляцией я понимаю смену состояния внутри единой сущности — как смену тональности в симфонии. Эти объекты становятся видимыми на определённой частоте восприятия, а затем, не исчезая, переходят в иное состояние — столь же реальное, просто недоступное нашему взгляду.

Когда мы говорим, что у Вселенной было абсолютное прошлое, мы чаще всего говорим не о ней, а о себе. Это страх беспочвенности заставляет нас искать начало. Но если допустить, что почва была всегда — не возникла, а есть, — то перед нами не бездна, а вечная форма. И даже наше изумление — не побочный эффект, а встроенный механизм узнавания.

Мы любим начало, потому что оно даёт ощущение смысла. Но что, если смысл — не в старте, а в свёрнутости смысла? Не мы движемся от точки — мы извлекаем из неё всё: и пространство, и движение, и самих себя. Тогда сингулярность — не стартовая линия, а источник всех маршрутов. Всё уже существует. Мы не творим — мы читаем. Не строим — различаем очертания уже вложенного.

В свете этой изначальной полноты открывается новый взгляд и на мою личную сущность. Если Вселенная — совершенная, предвечная книга, где каждая страница уже написана, то и я — не просто биологический феномен. Я начинаю ощущать себя как инструмент высочайшего уровня — совершенный носитель, не нуждающийся в обновлениях. Всё необходимое уже во мне — как в самой Природе.

Это понимание переворачивает представление о жизни и смерти. Если моя сущн
ость — не мимолётная искра, а сложная информационная структура, записанная в вечной полноте, тогда возможна даже реинтеграция ушедших. Потенциально, любой предок может быть воскрешён: его информация не исчезла, она сохранена в общей базе данных этого великого «компьютера Природы». И «воскрешение» — не чудо, а вопрос доступа, реактивации. Мы не создаём из ничего — мы извлекаем и активируем то, что всегда было.

И всё же — как выразить эту суть яснее? Не для того, чтобы пояснить, а чтобы высветить: не одну грань, но саму прозрачность замысла.

Мы привыкли мыслить путём — но если весь путь уже заключён в точке, тогда движение есть не перемещение, а последовательность раскрытий. Вся «история» — это не процесс в линейной шкале, а последовательное всплытие смыслов, давно заложенных в структуре Всего. Мы не переходим из одного состояния в другое, мы вспоминаем, как архитектор, заглянувший в давно спроектированную модель.

Подобно тому, как цветок не обучается своей форме, но её воспроизводит, так и мы не изобретаем бытие, а лишь идём по его внутренним дорожкам — встроенным в саму ткань существования. Следовательно, даже то, что мы называем «непредсказуемостью», — это неизведанное, но не несуществующее.

Если же сингулярность — это абсолютная вложенность, то всё, включая свободу выбора, заложено в ней не как приговор, а как спектр возможностей, из которых мы не столько выбираем, сколько активируем. Тогда свобода — не бунт против детерминизма, а способ узнать свою глубину. Мы не обречены, мы воплощаем.

Это и есть божественное: не внешняя сила, которая судит, но структура полноты, которую можно познать изнутри. Слово «Бог» в этом контексте теряет свою персональность и обретает совершенную функциональность. Не персона, а форма всего. Не автор, а Книга. Не замысел, а его неизбежное разворачивание — на уровне как бы естественного предначертания, в котором нет случайного, но есть выбор быть именно тем, кем ты стал.

И потому смерть — не закрытие, а завершение акта проявления. Точка, не означающая пустоты, но возвращение в полноту. В этом — утешение, не наивное, а глубокое: если ты — не искра, а слой смыслов, то исчезнуть ты не можешь. Твоя суть может быть свёрнута, как музыкальная тема, но она навсегда входит в партитуру.

Тогда бессмертие — это не продолжение времени, а статус участия. Если ты был однажды проявлен, ты всегда есть — в недрах общего замысла. Ты существуешь не столько в биографии, сколько в структуре Проявленного. И к тебе всегда можно вернуться. Не телесно — но структурно, информационно, сущностно. Подобно тому, как можно восстановить целую симфонию, имея хотя бы её тему.

Понимание этого устраняет грань между наукой и мистикой. Наука говорит языком измерений, мистика — языком прозрений. Но если всё уже существует как сложнейшая топология значений, то оба подхода — лишь разные интерфейсы к одному и тому же глубинному полю. В этом поле нет чудес — только ещё не раскрытые фрагменты полноты.

И если всё уже есть, тогда и то, что мы зовём «будущим», — это ждущая нас страница, уже написанная, но не прочитанная. То, что будет, уже было — но ещё не воспринято. Мы не идём вперёд — мы вслушиваемся в ткань того, что с самого начала присутствовало.

Таким образом, нет прогресса, нет деградации — есть динамика взгляда. И всё, чего мы касаемся, — уже содержит ответы. Мы не строим храм истины — он всегда был. Мы просто расчищаем в себе пространство, чтобы он стал видим.

Не случайно в древности просветление называли «вспоминанием» — потому что оно не приносит новое, а открывает старое, вложенное изначально. То, что мы называем интуицией, — это голос вневременной книги, с которой нас никогда не разъединяли, но от которой мы отвлеклись.

И если вглядеться глубже — то не человек познаёт Вселенную, а Вселенная узнаёт себя через человека. Мы — её нервные окончания. Её зеркала. Её читатели и её же текст. И в этом единстве отпадают страхи, отпадает борьба. Мы — не отдельно, мы внутри. И всё, что есть, есть и в нас. Просто надо увидеть.

Мурат АЛКАМАН
14 июня 2025 года"

Предисловие

Всё стандартно. Но в этот раз в субботу, я отправился в Церковь (дом родной и родная семья). Так уж складывается. В наше непростое время бурь и пертурбаций. А здесь в Церкви: "Человек человеку друг, товарищ и брат". Без всякого красования, буднично и обычно. Без суеты.

Собственно рассказ: "Твёрдость Духа"

И как обычно, дни посещения Церкви запоминаются ещё часовой поездкой в маршрутном автобусе через половину города, в течение часа, в одну сторону. Плюс ожидание на остановке, ещё прибавляет пятнадцать-двадцать минут, чтобы наблюдать рядом находящихся людей.

Самых разных. Адекватных и неадекватных. Красивых с лица и не очень. Шумных, или тихих. Обаятельных и привлекательных, или откровенно отталкивающих, которые безошибочно определяются мною в толпе.

Проповедь Пастора Дмитрия Михайловича: "Твёрдость Духа". Погружает тебя в Библейский Мир. В диалог с Богом. Полтора часа Проповеди пролетают быстро и незаметно. Цитируется Писание. Идёт рассказ-беседа. Открываются таинства и предзнаменования. Всё как всегда. Насыщенно и интересно. И полезно. Давно заметил, что Проповеди Пастора Дмитрия - это психоанализ психолога, который даёт тебе мир, уверенность в себе, удовлетворение жизнью, любовь к Богу, ближнему.

Послесловие

Воцерковлённый человек - это дар Божий. И всё даром, от Бога!!!

PS: (место Цензора)

15 июня 2025


* Алкаман — древнегреческий лирический поэт VII века до н. э., один из первых представителей хоровой лирики. Он родился в Лидии, но большую часть жизни провёл в Спарте, где служил при дворе и сочинял стихи для исполнения хором. Его творчество включает гимны, парфении (песни для девушек) и различные лирические композиции.

Алкаман известен своей любовью к природе и ярким, живописным языком. Он часто описывал природные явления, обращал внимание на смену времен года, звуки и цвета окружающего мира, что выделяло его среди поэтов той эпохи. Хотя до нас дошли лишь фрагменты его произведений, их стиль и лиричность оставили значительный след в античной литературе.