В соленой воде горит нефрит

Там, где волны бьются о янтарный скат, 
Где туман, как дым от древних жертвоприношений, 
Стоит принцесса Лань — её взгляд 
Застыл в отраженье пенных рождений. 

Её руки — белее фарфора династии Сун, 
Волосы — тугие шёлковые сплетенья, 
А в складках халата, расшитого драконом, 
Таится свиток с его последним стихотвореньем. 

Он был не князем, не знатным ваном, 
Лишь мечником из глухих деревень, 
Но когда её паланкин уронили перед храмом, 
Он поймал её взгляд — и забыл про покой души. 

Они говорили: «Реки не сливаются с морем», 
«Соловей не смеет любить феникса». 
Но он ловил её смех на ветру — украдкой, 
А она собирала его раны, как шелковица. 

В ночь, когда заговор вспыхнул, как порох, 
И тёмные клинки скользили сквозь бамбук, 
Он встал у врат её опочивальни — 
Без лат, без страха, лишь с криком: «Мой дух — твой звук!» 

Он был воин, чей меч — светлей луны, 
Чья клятва сквозь время звенела. 
За её смех, за взгляд — один на один — 
Он встал против тысячи стрел. 

"Беги!" — но она не двинулась с места, 
"Живи!" — но он выбрал честь. 
Сто шагов он отбил, пока не упал, 
И последним ударом рассёк фонари. 

И падая, видел, как солнце Поднебесной 
Алело, как краска на свитках династии Хань, 
Как лак на её свадебном ларце в час последний,
Как шёлк, что она разорвала в прощальный день... 

А она, прижав к губам его нефритовый кулон, 
Где дракон сплетался с фениксом в вечном танце,
Шагнула в пучину — но воды, словно шелковый шнур,
Опустили её к трону морского владыки без слов.

У губ её дрогнул нефритовый знак,
Где феникс с драконом застыли в молчанье.
Волна, как придворный, расстелила шёлк —
И бездну раскрыла пред древнею тайной.

Пальцы-кисти, дрожа, рисовали пеплом,
На древнем зеркале знак.
Но где-то меж дымных спиралей
Молчание стало ответом на боль и тоску.

Он, воин Ли, носил на груди амулет, 
круглый, как луна над террасами Чанань. 
Когда клинки звенели, разрезая ночь, 
яшмовый амулет треснул – ровно пополам. 

В храме Чанъань монахи шепчут, 
как свитки в огне, заклинанья: 
«Капля крови на рисовой бумаге — 
выше всякого покаянья».

Принцесса сжигает юаньбао — 
золото тает, как воск пред иконой. 
Пепел, кружась, опускается в море,
где волны чернее ночи осенней. 

Там, в глубине, где тушь не растечется, 
его латы — теперь коралловый лес.
Рыбы с чешуей, как у дворцовых драконов,
плетут иероглифы в водяную твердь.

А на дне, где молчат разбитые гонги,
покоится меч с клинком из луны... 
Только эхо ударов по бронзе Цзянь, до сих пор не смолкло в морской глубине. 

Лежит его меч – ржавый Цзянь, 
но клинок всё ещё поёт, если тронешь. 
А она каждую полночь бросает в воду  кусочки нефрита, завернутые в стихи из «Книги Песен». 

И когда прилив выносит на песок 
обломки фарфора династии Мин, 
можно разглядеть, как в глазури 
застыли два силуэта – их больше не разделить. 

В соленой воде горит нефрит...
сквозь толщу веков, сквозь морскую гладь. 
Это не свет — это вечная память,
что даже пучина не в силах украсть.

Принцесса и воин — два духа, два пламени, 
связаны нитью, что не разорвать. 
Он — в кораллах, она — в лунном сиянии,
но каждую полночь им снова встречаться у границы волн и песка.

А море шумит, как церемониальный гонг,
и время течет, как песок в часах... 
Но пока в глубине зеленеет огонь —
их история жива.