Таежная школа. Часть первая Поход

               
               
                «Кто в тайге не бывал, тот и Богу не маливался»
                (Старинная Забайкальская пословица)

           Часть  первая.  П О Х О Д.

                Глава первая:
 
                Вступление в дебри.

             Во второй половине августа 1946 года на Второй Спас наши соседи, лесники Илья и  Вениамин, а попросту, Вена,  засобирались в тайгу на неделю по своим лесным делам. Я попросил их взять меня с собой. К тому времени я перешел в шестой класс и уже год, как охотился самостоятельно, добывая поздней осенью и ранней зимой рябчиков, белок и зайцев. Мать меня отпустила, пожелав удачи , а мужики охотно согласились, тем более, что у меня были две  восточно-сибирские лайки, белые с большими чёрными пятнами: годовалый кобелёк Барсик и его мать Соболька. которую отец во время одной из командировок в Захребетье* , ещё маленьким  щенком  привёз с Урюпинской погранзаставы.

              Окрылённый согласием лесников, я стал собираться. Положил в свою котомку булку домашнего хлеба, полкило ржаных сухарей, картошку, соль, копчёное сало, фляжку кипячёного молока, деревянную ложку, солдатскую манерку и алюминиевую кружку.  В  банку из-под американской сгущёнки, некогда купленной на боны в магазине «Скупка золота» на прииске Целик и съеденной с превеликим удовольствием, наложил густой сметаны.(Боны-это ценные бумаги в обмен на сданное государству золото). Вместо спичек взял огниво, так называемую « Катюшу».  Добывать с его помощью огонь было мучительно долго, зато надёжно в любую погоду. Пока было прохладно и я надел серую суконную куртку, пошитую из солдатской шинели. И, конечно, без подкладки. Как мы шутили: « На рыбьем меху и подкладка наверху». Такие куртки у нас называли курмой, а уменьшительно- курмушкой.

       Эта самая курмушка для охоты в лесу вещь очень удобная. Особенно, когда в ней подкрадываешься к добыче по кустарнику, то  она гасит звуки, когда сухие ветки, задевая об неё, не шуршат.  Да и на фоне осеннего леса, каменных россыпей и серых скал  охотник в ней сливается с окружающей местностью и особо не приметен для зверя или птицы. Ночуя у костра или просто на траве, я укрывался ею сверху, как одеялом. А о том, каким образом у нас появилось шинельное сукно, да и не только оно,  расскажу в следующих главах. Однако, вернёмся к основной теме моего повествования.

         Как только я вышел на крыльцо с котомкой за плечами и с дробовиком 32-го калибра, то мои лайки выскочили из своих конур и, гремя цепями, стали взвывать и вытанцовывать во дворе в предчувствии охоты. Какое же это  прекрасное и волнующее зрелище для настоящего сибирского охотника! Пока я освобождал их от привязи, они в знак благодарности облизали мне всё лицо , уши и даже шею, как я ни вертел головой и ни приговаривал: «Ну хватит, мои хорошие!» Они в ответ только повизгивали и издавали какие-то грудные звуки, словно хотели  сказать что-то очень важное, преданно глядя мне в глаза и помахивая кольцеобразными хвостами.
       Выглянув за ворота и увидев ,что мужики  уже подходят к реке, я поспешил вслед за ними. Собаки бежали рядом по обе стороны от меня. На всю нашу, с позволения сказать, бригаду  был один конь  по кличке Гнедой,  монгольской породы, красно-рыжей масти, с выразительными карими глазами, гривой и хвостом чёрного цвета, в чьих жилах текла часть крови далёкого предка-« лошади Пржевальского» ,закреплённый за Веной и умница непревзойдённый. Иногда мы его называли уменьшительно-ласкательно: Гнедко, высказывая этим сразу  свою к нему любовь , почтение, восторг и восхищение. Он обладал отличной памятью, что свойственно азиатским лошадям и знал в лесу все тропы, где побывал хотя бы один раз. С полуслова понимал хозяина, а при выстреле сохранял  спокойствие. Стрелять можно было прямо с седла, не беспокоясь, что  конь испугается выстрела и сбросит всадника. В пищу употреблял всё, что мог переварить его желудок: овёс, сено, солому, ветки деревьев, прутики ерника, мох, ягоды, кору деревьев, остатки нашей пищи, сухари  и даже сушеную рыбу. С удовольствием поедал содержащуюся в брюшине убитой и выпотрошенной козы , ещё не переваренную пищу. Таких животных в Забайкалье принято называть солощими, то есть всеядными. Солощие кони всегда крепки и сыты, каковым и был Гнедой . Добавлю, что навьюченный грузом на спине, он ходил по лесу осторожно, обходя препятствия и не задевая вьюком за деревья. Его даже не надо было вести в поводу. С отпущенным поводом он всегда шёл вслед за хозяином, как верная собака. А если груз отвязывался и падал, то Гнедой останавливался и ржал. Ну, чем вам не человек?! Воистину, как ещё мало мы  знаем о способностях  братьев наших меньших! Рождённый в бескрайних монгольских просторах, он  ещё жеребёнком  вместе с матерью попал в наши края зимой 1941-42 года, когда  Монголия в порядке братской помощи направила в Забайкалье тысячи лошадей и верблюдов. Попав в надёжные и заботливые руки, он в полной мере раскрыл заложенные в нём инстинкты и, не постесняюсь сказать, таланты.
       Итак, было раннее утро. Над рекой висел редкий туман, а траву покрывала серебряная роса. В самом узком месте на перекате мы на лодке переправились через Шилку , а Гнедой плыл рядом, пофыркивая и прижав уши. Мужики гребли вёслами, стоя на коленях, один по левому, другой по правому борту, а я, сидя на корме, держал повод лошади. Собаки сидели между мной и гребцами, поочерёдно поглядывая то на меня, то на коня, а более всего-на приближающийся берег. Как только конь почувствовал дно, то вырвался вперёд, а я отпустил повод.   Выскочив на берег, он отряхнулся, фыркнул и пошел вниз по течению по мере того как  оно относило нашу лодку. Но вот она уткнулась в берег, собаки выскочили и стали бегать вокруг Гнедого, а мы разгрузили лодку, втащили её подальше на берег и примкнули цепью к искривлённому ильму. Река в то время шла на убыль и мы не опасались, что нашу ладью  унесёт течением.
        Все свои котомки мы поместили в перемётные сумы и завьючили Гнедого. На моё замечание, что груза слишком много и лошади будет идти тяжеловато, дядя Вена заметил:
  - Идёшь в тайгу на день, харчей бери на неделю!
    - Да,  обыдёнком* тут, паря, не обойтись,-поддакнул Илья,-Не успешь и до места добраться, как отемнешь доле того. Как ни крути-верти, а отабориваться по пути придётся: чай пить, Гнедка кормить, да мало ли чо.  Эх, мать честная! И где только наша ни пропадала?!  Поташшились, чо ли, мужики?
    - Поташшились,- ответил Вена, поглаживая шею Гнедку. Тот стоял невесело: чуял, что путь предстоит затяжной, тяжелый и опасный.
    - Тажно, с Богом!
         По неоспоримому праву старшего, Илья первым зашагал по тропе, подминая изумрудную траву ногами,  обутыми в лёгкие и мягкие  ичиги*.  Вена, ведя в поводу Гнедого, шел вторым, а я замыкал шествие. На поясе у меня был патронташ с патронами, снаряжёнными крупной гусиной дробью, картечью и круглыми пулями. Все они располагались отдельными группами, с промежутками  в одно пустое гнездо. Слева -дробовые, посередине- с картечью, затем три подкалиберных и крайние справа- с круглыми пулями.  Отдельно справа в самом крайнем гнезде был патрон с турбинной пулей Жакан , начинённой каплей ртути.. В магазинной  коробке ружья находилось ещё два таких же патрона, чередуясь с зарядами картечи. Такое расположение зарядов позволяло в случае необходимости мгновенно выбрать нужный заряд и не суетиться, ибо тайга не прощает промахов и ошибок. Кроме того,  с левой стороны патронташа в ножнах из свиной кожи висел, наточенный, как бритва, охотничий нож, так необходимый в таёжных скитаниях.
      Собаки весело бежали то сбоку, то уносились вперёд, радуясь предоставленной им свободе. Тропа вилась  вдоль речки Берикан, вытекавшей из одноимённого широкого распадка. Вода в ней, как и в большинстве таёжных речек, была чистая, прозрачная, как хрусталь и холодная, как лёд.  Сквозь неё со дна проглядывали  отполированные временем  пёстрые и серые окатыши известняка и кварца . Порой казалось, что они шевелятся и вот-вот всплывут на колеблющуюся водную поверхность. Время от времени над ними в вершину медленно проплывали малочисленные косяки мелких гольянов и стремительно в обратном направлении проносились  парами, а чаще в одиночку, отливающие перламутром хариусы*, рассекая поверхность удивительными плавниками, напоминающими парус-кливер.
      Пройдя по тропе сквозь густые заросли черёмухи, боярышника и ольховника, мы вышли на устье широкой в километр долины. Во всю её ширь и в длину на полкилометра  расстилался луг, за которым начинался Чёрный колок. Слева протянулась гора с увалом*, заросшим таволгой, мелким осинником и редким сосняком. Но по её вершине сосны смыкались в сплошную гриву, тянувшуюся до конца долины. Справа по склону ряжа* темнел сивер*, заросший лиственницей вперемежку с берёзой, а под ними была  густая и труднопроходимая поросль ольховника, багульника и ерника, по-местному именуемая чепурой. Вдали долина упиралась в отрог хребта , именуемый местными жителями стрелкой и делилась надвое: на Малый и Большой Бериканы. Малый уходил влево, а Большой  тянулся прямо и своей вершиной упирался в синеющий вдали Борщёвочный хребет. По всей долине стояли стога заготовленного на зиму сена. На некоторых из них можно было увидеть нахохлившиеся силуэты мохноногих курганников, этих местных небольших орлов, время от времени взлетающих и парящих в небе, высматривая сусликов, сеноставок и прочих грызунов, водящихся здесь в изобилии. Изредка они парили на одном месте, затем, прижав крылья, камнем падали вниз, и снова взмывали вверх, держа в цепких когтях несчастную жертву.
Тропа упёрлась в брод и мы остановились. Мочить обувь было нежелательно.  Поскольку самым лёгким был я, то мне поручили сесть верхом на Гнедка и переправиться через ручей. Взяв в руки повод и с помощью Вены сев на коня, я направил его вперед.  Мужики же пошли  к перекинутому  через ручей бревну.
     На броду Гнедой малость заробел. Выпучив глаза, фыркнул и стал пить быструю горную воду, на секунду отрываясь и снова приникая, втягивая воду  в брюхо как насосом. Затем, вскинув головой и звякнув удилами, решительно бросился вперёд, разбрасывая далеко летящие брызги,  искрящиеся  на солнце, как  кусочки янтаря. Собаки совсем рядом рывками перескочили с оглядкой на меня и долго отряхивались на берегу. Вновь кинулись дальше по тропе, пахнущей козами, барсуком, кабанами, дальней дорогой и охотничьей страстью, веселящей собачье сердце.
         Воздух пьянил запахом разнотравья, небо было чистым, лишь над синеющим хребтом собирались тучи и из-за них невозможно было отделить линию отрыва гор от горизонта. С вершины долины дул свежий прохладный ветерок. Солнце светило ярко, но почти не согревало, так как в нашем  Северо-восточном Забайкалье наступала предосенняя пора, о чём гласили местные пословицы: «С Ильина дня не стало ни одного ведня (овода). А наступит Первый Спас -  не будет комаров у нас», «После Ильи  с утра осень, а с обеда - лето».
         Ручей и тропа повернули к увалу. Когда мы  достигли его, то Илья, остановившись, сказал, что надо перекурить, а конь тем временем пусть подкормится, благо трава здесь  сочная и для него в самый раз полезная. Гнедого разгрузили, сняли с него седло, стреножили    и отпустили попастись. Развели дымокур. Илья набил  табаком-самосадом трубку и, попыхивая ею, сел на валежину. Соболька и Барсик стали валяться на траве, опрокидываясь на спину, вытягивая шею и  извиваясь, как змеи. Глядя на них, Вена сказал:
    - Однако фарт будет! Ишь, собаки мясо вещуют.
    - А это уж как Бог на душу положит,- вставил Илья,-только бы их надо привязать, а то всё зверьё разгонят. Да ещё, не дай Бог, куда-нибудь в туморы* затянутся и жди тут их до вечера. Насиделись на привязи, а теперя душу, паря, отводят. Свобода- великое дело. Её любая животина любит, да и человеку без неё и жизнь не в жизнь, а сплошная каторга.
На самом же деле собаки, извиваясь лёжа на спине, пытаются  избавиться от беспокоящих их блох и разных пухоедов.
        Я тут же  поочерёдно кожаными поводками, именуемым на местном языке- шунками, привязал собак к кусту черёмухи с крупными, как вишни, плодами. При этом  на их шеях завязал,  так называемые, мунгальские* узлы, чтобы  в случае острой необходимости можно было одним подергом (рывком)  за свободный конец узла освободить собаку. На флоте такой узел назывался рифовым.
      Неподалёку от кустов черёмухи начинались сплошные заросли черной и красной смородины и созревшие ягоды висели на них, как виноградные гроздья. Мы не отказались их попробовать, отправляя в рот целыми горстями. Вена тут же предложил  набрать это добро на обратном пути. Так и порешили, вселив в мою душу надежду, что я вернусь домой если не с мясом, то уж с ягодой наверняка.
      Солнце поднималось всё выше от горизонта и стало понемногу пригревать.
 -Ну что, паря! Двинем далее до алтана*, там трава вымахала - выше некуда. Гнедого подкормим, а заодно и сами  перекусим и попрём  аж до самой вершины. Там отаборимся и заночуем, а заутро* перевалим в Душумал. Надеюсь, что наше зимовье не сгорело и не завалилось. Да и с тайника, глядишь, каки-нибудь приблудные ни чо не уволокли.
        С этими словами Илья встал с валежины и сунул трубку за пазуху.
        Мы снова завьючили Гнедого. На этот раз первым шел Вена, привязав к своему поясу Собольку, которая бежала по тропе опустив свою острую морду и  тщательно обнюхивая траву, а  иногда , задирая нос, ловила  верховые запахи, поворачивая голову то вправо, то влево. Илья шел вторым, пристегнув повод коня сзади к своему поясу.  На его правом плече висел кавалерийский карабин, переделанный из винтовки Мосина, а в левой руке  были сажанки (сошки), которыми  в пути он пользовался как посохом. Такие же сошки были у нас с Веной. В качестве оружия у Вены была трофейная японская винтовка Арисака, калибром 6,35мм .Я замыкал шествие, привязав к поясу Барсика, перекинув через плечо затворный  дробовик 32 калибра. Это ружьё было комбинированное. Его ложа, гранёная ствольная и расширенная магазинная коробки, а также затвор были от винтовки Мосина, образца 1891\30 года, а ствол от  укороченного кавалерийского карабина, рассверленный и гладкий внутри и без стандартной мушки и прицельной планки, но с закреплённым на конце ствольной коробки «целиком». который лёгким постукиванием можно было перемещать в поперечном направлении . В гривке этого целика треугольным напильником была сделана характерная для того времени прорезь. На конце ствола перед самым дульным срезом была прикреплена короткая продольная лужёная, с треугольным профилем и сточенной плоской вершиной мушка; хорошо различимая на фоне тёмной окраски зверя или птицы. Она была чётко видима даже на светлом фоне. Прицеливание с такими приспособлениями было очень удобное. Благодаря их низкому расположению и форме, стрельбу можно было вести навскидку. Толщина стенки ствола на дульном срезе равнялась 1,6 мм, а патронника. вместе с учётом гранёной ствольной коробки-почти 10 миллиметров, что говорило о высоком запасе прочности и возможности применения усиленных зарядов. В магазинную коробку вмещалось три патрона и один - в патронник, что позволяло сделать четыре выстрела подряд в случае необходимости.                Это комбинированное ружье я назвал Кентавром из уважения к античной  истории. 
                .   Здесь я, отвлекаясь от основной темы, поведаю читателю о своём арсенале. Кроме  Кентавра у меня  к тому времени были тульская одностволка 16 калибра и малокалиберная винтовка ТОЗ-8. Весь этот арсенал я содержал в надлежащем виде: всегда начищенным,  смазанным и готовым к промыслу. Кентавра и «тулку» для хорошего боя промывал изнутри раствором сулемы, то есть сернокислой ртути,  а ствол «мелкашки» протирал змеиным салом, которое сам же и добывал, убивая змею, а затем заталкивал её в бутылку и выставлял на солнце на крыше стайки, покуда не накопится сало.  Ружья после этой процедуры били, как говорят охотники, «словно  обухом по голове»; ни один подранок не уходил, а оставался лежать как парализованный. Но перед охотой на рябчиков ствол  винтовки тщательно протирал от всех следов этого сала , чтобы случайно не отравить тех, кто будет употреблять этих рябчиков в пищу.  Для Кентавра патроны снаряжал крупной дробью, картечью и пулями, в основном круглыми. Но были также и цилиндрические пули турбинного типа. Их звали  «жаканы». Такие я держал  на случай неожиданной встречи с медведем или росомахой. По совету бывалых охотников стариков я  в центре передней части жакана высверливал углубление и помещал туда каплю ртути из разбитого градусника, вставлял пробочку из свинца, слегка постукивая , а сверху капал расплавленным свинцом. Затем тщательно отшлифовывал напильником и суконкой. Потом маркировал красным лаком, чтобы не перепутать с другими зарядами. По словам  тех же стариков результат  от поражения такой пулей всегда смертельный и если она попадает в голову зверя, то эта голова разлетается на части, разбрасывая по сторонам кости черепа и  мозговое вещество. Но мне такой случай так и не представился.  А жаль! Тогда я смог бы в полной мере оценить результат своего подготовительного кропотливого труда.
       Отдельно остановлюсь на так называемой «подкалиберной» круглой пуле для «Кентавра», используемой для меткой стрельбы по крупным пушным зверям и только в голову, а также по крупной птице, но с расстояния не более пятидесяти метров, так как на более дальнем расстоянии точность попадания не была гарантирована, вследствие снижения скорости и отклонения пули. Особенно зимой, когда морозный воздух как бы густеет и оказывает пуле гораздо большее сопротивление , чем летом, когда он разрежен.
        Для снаряжения такого заряда бралась пробка из бархатного дерева от бутылки из-под рыбьего жира и самая крупная картечина, по весу и по размеру, но в два раза меньшая, чем полная круглая пуля. Пороховой заряд в этом случае уменьшался на одну треть, чем при полной пуле. А  диаметр пробки совпадал с внутренним диаметром  ствола ружья. Эта пробка  ставилась вертикально и строго посередине разрезалась острой бритвой вдоль  на две одинаковые половинки. В верхней части каждой половинки выскабливались полусферы по размеру радиуса пули и когда они  складывались, снова образуя пробку, то строго посередине получалось углубление, в которое весьма плотно помещалась подкалиберная пуля. Патрон же снаряжался следующим образом. В гильзу засыпался заряд мелкого дымного пороха ( бездымный тогда был в большом дефиците), затем помещались картонный и войлочный пыжи, затем пробка с пулей и сверху тонкий картонный пыж. При выстреле пробка плотно шла по каналу ствола, обеспечивая центровку пуле и, вырвавшись из него, распадалась на две части, а освобождённая пуля летела точно по заданной ей траектории. Этому методу меня  научил наш сосед , старый охотник Володя Елин. Царствие ему небесное! Воистину богата же была русская земля   сообразительными и сметливыми людьми!

       С  «мелкашкой» я в октябре-декабре добывал по  выходным дням рябчиков и белок, а шкурки сдавал в магазин «Заготовка пушнины», где на обмен получал патроны , порох, дробь, капсюли и прогорклую муку, из которой мать на молоке пекла лепёшки , в шутку  приговаривая: «Вот и дождались кормильца!» Вообще-то, я научился стрелять из  малокалиберной винтовки в возрасте десяти лет в 1943 году, когда мы с  отцом ездили на лошади  в лес за дровами на елань* с названием Чиния' . Там он меня и обучил искусству стрельбы. Уже в 12 лет я стрелял белку только в голову, а к 14 годам на спор с расстояния 25 метров у горизонтально лежащей и повёрнутой ко мне горлышком бутылки «чекушка», через это горлышко выбивал дно, не  задев стенок горловины, вызывая восторг присутствующих. Правда, на самое горлышко  приходилось наклеивать белую бумажку, размером с двадцатикопеечную монету и с нарисованным чёрным пятнышком в центре. Иначе его не было видно.
       Итак, мы шли гуськом, изредка перекидываясь словами. Над лошадью столбом кружился рой мошки, постоянно вися у головы до следующего дымокура. Эта мошкара докучала не только лошади, но и нам, пытаясь проникнуть в глаза, ноздри и уши, вынуждая нас непрестанно отмахиваться. Но вот мы достигли широкого устья лога с редким березняком и высоким сочным пыреем и, повинуясь незримому  охотничьему инстинкту, враз остановились. Когда-то  на этом месте  заготавливали  древесный уголь для кузниц и на месте старых пожогов буйствовала пышная трава.
-  Ну вот, паря и дотопали до алтана,-сказал  Илья и стал поглаживать Гнедого по шее, приговаривая, -Чо,  отошшал бедолага? Ничего , сейчас откормишься.
    Сняв с коня поклажу и седло , он стреножил его и отпустил пастись. Гнедой с удовольствием стал поедать сочную траву, похрумкивая зубами, пофыркивая и  время от времени мотая хвостом, взмахивая головой и потряхивая  гривой, старался избавиться от докучливой мошкары. Вена  привязал Собольку к берёзе и начал готовить костер, выбрав для него удобное место. Я рядом с ней привязал Барсика и  стал собирать топливо, а затем взял котелок и пошел к ручью за водой. Когда вернулся, то костёр уже выплясывал языками пламени. Повесив котелок на таган над костром, я стал разуваться, чтобы дать ногам отдохнуть. Сняв ичиги  и развесив на ветки перед костром портянки для просушки,  лёг и вытянулся на шелковой траве, испытывая величайшее блаженство и переводя взгляд то на бездонное синее небо, то на костёр, пламя которого облизывало закопченные бока  видавшего виды котелка. Мужики, пока я ходил за водой, положили в костёр  молодую рассыпчатую картошку , у которой быстро образовалась хрустящая корочка. Вода в котелке забурлила и Илья забросил в неё смородинный лист вместе с богородской травой   и со словами: «Пусть, паря, немного напрет.»,- снял котелок с костра  и отставил в сторону. Вена расстелил кусок холстины и на него мы разложили отварное козье мясо, черный домашний хлеб, дикий лук мангыр,  несколько головок саранки, накопанных неподалеку, выгребли из костра картошку по три штуки на брата. Затем приступили к трапезе, уплетая всю снедь с превеликим удовольствием, прихлёбывая ароматный чай и покрякивая при этом. О, приснопамятные былые времена! Не было ничего вкуснее и полезнее  простой охотничьей пищи у таёжного костра!
  Чай пили молча. Собаки встают, принюхиваются, ловя тягучий воздух и ложатся. Гнедой время от времени всхрапывает, встряхивая  гриву и мотая хвостом.
            Подкрепившись, мы разлеглись около костра, чтобы дать Гнедому насытится, ибо дорога предстояла нелёгкая на вершину Таловой  покати. Илья, сев на пень, как бы вскольз, заметил:
  - А вода-то в ручье уже начинат густеть. Она всё, готова к заморозку. Когда она холодет, то гуще становится. - Затем обратился ко мне, -
                - А ну-ка покажи своё ружьё?  Взгляну, стоит ли с ним ходить в тайгу.
                - Посмотрите, дядя Илья,- сказал я , подавая ружьё.-Только оно заряжено.
                - А это не страшно. Мы, люди бывалые и кое-что  кумекаем.
             С этими словами он разрядил ружьё, аккуратно положил на пенёк патроны, вынул затвор и через ствол посмотрел на солнце, одобрительно отозвавшись о его состоянии. Затем  вставил затвор, прислонился к нему ухом и нажал на спусковой крючок.

                -Паря, спуск у него лёгкий и плавный. Видать, прежде в хороших руках побывало. С самого новья оно таким не быват. Шептало на  затворе приходится подтачивать.
                -А мне наш сосед дедушка Беляев как раз и подточил. Мы с ним на покосе вместе были, так он там мне его в порядок привёл. Раньше на курок приходилось нажимать сильно и долго, а сейчас -малость послабее и быстрей.
                -Правильно, паря. Когда спуск плавный, то и ружьё при выстреле не дёргается и пуля летит точно в цель. И ещё один секрет удачной стрельбы. Это, чтобы ствол вместе с затворной коробкой прилегал плотно к ложе не по всей длине, а только по месту крепления, в трёх точках. Это, стало быть, в хвостовике и  под патронником , то есть там, где всё это крепится на винты. И ещё посредине ствола. А чтобы так получилось, то надо там, где винты, положить прокладки из бересты в один слой, а ствол по самой серёдке обернуть промасленной  лентой толщиной в один-два миллиметра. У снайперов  это называется сальником. Вот тогда при выстреле  будет мягкая отдача  на плечо и ствол  не будет  подкидывать кверху.
                -А вы мне поможете это сделать?
-Конечно, помогу. Вот на табор придём-там и сообразим, еслив не сёдни, так завтре. А знашь ли ты, как правильно называется эта штука?
    - Нет , дядя Илья, не знаю. Дробовик, да и всё.
    - Э-э, паря! Твоё ружьё называется «фроловка». Был такой тульский оружейный мастер Фролов. Старые нарезные винтовки, стволы у которых внутри поизносились, переделывал под гладкоствольные для охотников в двадцатые годы. Ну, там всякие старого производства с царских времён мастеров:  Бердана, Маузера, Ремингтона, Винчестера и вот -Мосина . А твоя «дудорга» совсем новая, переделки сорок четвёртого года. Наверняка, в нашей «Заготпушнине» куплена.
    - Да. Это папа мне купил на Новый год за то, что я белок настрелял на шапки себе и сестрёнке. Для этого он продал свой  браунинг кому-то из своих райкомовских.
    - Это  он, паря, заботится о тебе, чтоб из тебя получился настоящий охотник и хороший стрелок. В  будущем эта выучка всегда сгодится. Ещё неизвестно, как всё повернётся. Глядишь, стране снова воевать придётся. А на войне, кто с детства к труду, да к охоте и всем премудростям приучен, тот и в живых чаще остаётся, потому что не паникует и соображает лучше, что и  к чему. Вот так-то, любезный! Бери свою «фроловку»*. И учти: когда заряжаешь, то отворачивайся в сторону и никогда не наводи ствол на людей, али на животину, будь то конь, коровёнка али собака. Даже тогда, когда ружьё не заряжено! Вырабатывай в себе такую привычку.   Оно ведь как бывает в жизни-то, паря? Раз в год и вилы стреляют! Небось, слыхал такую поговорку!
    - Слыхал и не раз.
    - Вот то-то и оно! За этой поговоркой, паря, много напрасных смертей стоит. И всё по дурости, да по глупости, а то и вовсе по-недогляду.
        Ну ладно, паря, заболталися мы тута. Пора дале двигать. Гнедой подкрепился, да и собакам не терпится поразмяться.
            Если бы  в то время я мог предвидеть своё будущее, в котором  столкнусь с делами о неосторожных убийствах в быту и, особенно на охоте, то ответил бы ему, что он прав тысячу раз . Что действительно виной  этому глупость и вечное российское  «авось», а попросту говоря - разгильдяйство во всех  своих проявлениях. Но будущего я даже и не представлял.
           Мы стали собираться, чтобы продолжить  свой путь. Тут же Илья посоветовал разделиться. Вениамину предложил идти по основной тропе с Гнедым, а мне  - подняться на Сосновую гриву и самым коротким путём добраться до вершины Таловой. Однако мой путь осложнялся тем,  что гриву пересекала каменная осыпь, шириной около ста метров  с большими горизонтальными плитами от развалившихся скал.  С лошадью там было не пройти. Основная тропа была вихляющей и каменистой и Вена выбрал другую, по над речкой с высокой травой , зарослями жимолости и бесконечными высокими кочками, называемых охотниками «стульями». Сам же Илья  решил пройти по правой стороне, чтобы определить состояние лесных угодий. Меня он предупредил:
   - Когда, паря, пойдешь через россыпь, то не спеши прыгать через широкие прогалы, а обходи их стороной и собаку не отпускай. Если, не дай бог, подвернёшь ногу и не сможешь идти, то выстрели  три раза в нашу сторону. А как мы откликнемся, то выстрели ещё раз , Стреляй дробью и зазря не трать картечь. Но я думаю, что до этого не дойдёт, Господь милостив. За россыпью начнётся старая тропа  и она тебя выведет прямо к расщеплённой старой сосне  в вершине Таловой. Туда же подходит и  та тропа, по которой  придёт Вена. Стало быть, там самый смык и есть. Если придёшь первым, то отаборивайся и разводи костер, да не вздумай рядом с этой сосной: там есть старые кострища, так на них и  устраивайся. А собаку не отпускай! Не дай бог, увяжется за какой-нибудь дичью и сгинет в чаще. Сколько их так, бедолаг, зазря пропало. И ещё чо учти: если попуте* увидишь коз , то не стреляй. Не твоё это дело. Да и с  лишним грузом несподручно будет к табору тащиться. Как придём на место, тажно* и сами добудем козулятины . Сейчас у них самый гон и их можно изловить прямо за уши  голыми руками, если хорошо покумекать. Глядишь и подфартит молодого гурашка завалить. Ну, с Богом!
     С этими словами он, поправив на плече карабин, направился к речке и по упавшему дереву перешел на другой берег. В ту же минуту он исчез в прибрежных кустах. Вена продолжал возиться с Гнедым, а я, взяв Собольку, по берёзовому логу стал подыматься на Сосновую гриву. Барсик, обидевшись , что его не взяли с собой, стал завывать нам вслед, задрав вверх голову и замолчал лишь тогда, когда на него прикрикнул Вена и пригрозил  сажанками* перед самым носом.
     Быстро  поднявшись на гриву я пошёл по назначенному мне маршруту, взяв ружьё на изготовку, загнав в патронник  патрон с разрывной пулей на всякий непредвиденный случай и поставив затвор на предохранитель. Так было и надежней и на душе спокойнее.
      Идти по сказочному сосновому лесу было легко. Почва под ногами была усыпана старой хвоей и шишками, маскирующими  брусничник.  Мелкого кустарника, который обычно путается под ногами и мешает идти, здесь не было. Зато кое-где вокруг больших каменных глыб росла душистая богородская трава, по-научному - чабрец. Чудесный таёжный воздух был насыщен её ароматом с примесью   смолы, хвои и разнотравья. Соболька, натянув поводок, весело бежала впереди, ловя своим остреньким носом запахи леса  и стараясь обнаружить признаки присутствия дичи. Кое-где на соснах трудились пёстрые дятлы, нарушая тишину барабанной дробью, да изредка раздавался длинный и раскатистый крик  крупного чёрного дятла - желны. Соболька останавливалась и пыталась разглядеть нарушителей тишины , но я приказывал ей бежать дальше.
     Вскоре я достиг перевала, где сходились вершины двух противоположных логов. Это место мне было знакомо ещё по прошлогоднему белковью, то есть сезону охоты на белку. Левый лог был окончанием, а по сути вершиной  широкой пади « Шоноктуй», что на бурятском языке  означало  Волчье место. «Шон»-волк, «туй»-место. Обычно такие перевалы  являются местом перехода  животных из одного урочища в другое и бывалые охотники, да и хищники  тоже, поджидают тут свою добычу. Не исключением было и это место. Сосны здесь расступались , уступив место березнику и мелкому осиннику, позволяющему тем же козам проходить скрытно. На влажной, покрытой прелым листом почве  были вдавленные отпечатки копыт  косули , кабарги и кабана. Соболька  утыкалась в них носом, обнюхивала и тут же бежала дальше, давая понять, что след несвежий и не возбуждает в ней охотничьего азарта. Но стоило ей заметить пробегающего бурундука, как она, взвизгнув, попыталась броситься за ним, едва не уронив меня на землю. Еле удержавшись на ногах, я слегка огрел её по боку сажанками и она, поняв предостережение, побежала рядом , понурив голову, но не надолго. Через минуту врождённый охотничий инстинкт взял верх и она снова стала обнюхивать землю и реагировать на все звуки.
        Так мы с ней прошли перевал и  поднялись на гриву, где я присел отдохнуть на небольшой базальтовый валун, положив ружьё на колени, и стал просматривать перевал с высоты. Неожиданно у меня заныло под ложечкой и то самое шестое чувство подсказывало, что сейчас  произойдёт что-то неожиданное и важное. Соболька,  поначалу улёгшаяся  у моих ног, неожиданно вскочила и уставилась в   редколесье  «Волчьего места». Потянув носом воздух, она посмотрела на меня и снова уставилась в ту же сторону. Вот её треугольные уши вздрогнули и сошлись концами. Было понятно, что по лесу шел какой-то зверь, а  может и не один. Сердце в моей груди затрепыхалось, словно пойманная птица Я быстро снял ружьё с предохранителя и взял его  на изготовку. В мозг впилась и постоянно сверлила одна и та же мысль: «Только бы не медведь, только бы не медведь! А если медведь, то стреляй в голову между глаз, между глаз, между глаз!» Никаким усилием воли я не мог отогнать от себя эту мысль. Но что тут поделаешь? Инстинкт самосохранения оправдывал  здесь себя в полной мере.
       И тут я вдруг подумал: «  Если шерсть на загривке собаки не вздыбилась, то поблизости не медведь, а  кто-то другой.»
      И в то же  самое время метрах в тридцати от нас ветки осинника заколыхались и раздвинулись и на свободное пространство вышла большущая косуля с двумя крупными детёнышами : анжиганами. А может это была маленькая  изюбриха, какой-нибудь недоросток. Шерсть её не была красной , как у местных косуль, но и не белесой , как у  изюбрих. Она отдавала желтизной, Оказавшись на открытом месте, козлята, повинуясь инстинкту,  сразу же нырнули под брюхо матери.
      Но тут Соболька залилась громким лаем и наша олениха, а иначе её и не назовёшь, вместе со своим потомством мгновенно исчезла в чащобе, а на душе у меня отлегло после столь напряженного состояния. Я стал гладить собаку промеж ушей, приговаривая: «Что же ты не потерпела?»,-а она уткнувшись мордашкой в мои ноги, помахивала хвостом и слегка скулила.    
     Когда моё волнение успокоилось то мы двинулись дальше и через полчаса достигли каменной россыпи, которую преодолели быстро и без происшествий. Дело здесь в том, что Соболька сразу же наткнулась на звериную тропу и, принюхиваясь, побежала по ней, а я не дёргал её и не тянул в сторону, чтобы спрямить расстояние. Тропа хоть и извивалась, но проходила по самым безопасным участкам россыпи и сообразительные животные пользовались ею на протяжении десятилетий, а может столетий и даже тысячелетий. А, может, и со дня сотворения мира.
     Солнце перевалило невидимый рубеж между днём и вечером и в его косых лучах спасительная звериная тропа стала выделяться более отчётливей. Верхняя плёнка гранитного слоя была стёрта не одной  тысячью  копыт. В одном месте  я увидел уже почерневшую верхнюю часть черепа гурана с рогами , наполовину источенными пищухами, бесхвостыми грызунами, напоминающими шиншиллу, водящимися в таких россыпях и испытывающих потребность в кальции. Нетрудно было представить  какая здесь разыгралась трагедия.   Козла, наверное, подкараулила рысь, чей окрас сливался с этими плитами. Насытившись, рысь удалилась, оставив тушу в подарок многочисленным грызунам и стервятникам, довершившим пиршество.
       Погруженный в эти мысли,  я даже не заметил, как россыпь закончилась и мы оказались на мягкой лесной тропе. Снова пошло сосновое редколесье и  Соболька ускорила свой  шаг, то и дело утыкаясь носом в траву и что-то вынюхивая, а затем тянула меня к отдельным раскидистым соснам. Видимо, она поймала след белки и всячески старалась показать это хозяину. Но хозяину было не до белок. Сезон охоты на них ещё не подошел.
       Тут, дорогой читатель, я должен оговориться, что по неписаному закону тайги  добывать белок ранее Покрова дня (14 октября)  было не принято. А что касается самок диких коз  и их молодняка, то на них начинали охотиться  с выпадением первого снега и до конца января. Что касаемо самцов, то есть гуранов. то их добывали на мясо круглый год. Особенно удачно их можно было брать на солонцах, водопоях и в переходах из одного распадка  в другой. Мясо этих животных очень вкусно  и полезно для здоровья. Эх, соблюдали бы этот закон сейчас! Сколько бы зверя водилось в тайге! Но вернёмся на  шестьдесят семь лет назад.
       Солнце  быстро и неумолимо опускалось всё ниже, словно кто-то невидимый там наверху, отпустил ему вожжи. Тени от деревьев стали длиннее. Мы с собакой почти бежали, что вызывало у неё удовольствие, а у меня появилось беспокойство: как бы не «отемнеть» в дороге, то есть , не придти к месту в полной темноте. Но вот падь, по которой шел Вена стала подниматься выше, а грива, по которой  я шел  , заметно снизилась Я остановился, чтобы перевести дух и прижался спиной к сосне, подумав, что если  сяду на пень, то уже  не смогу встать. Такая была во всем теле усталость, а в висках словно стучали молоточки: так сильно пульсировала кровь, К тому же очень хотелось есть. Достав из кармана, сорванный по пути дикий лук- мангыр, я с удовольствием разжевал и проглотил крахмальную горьковатую массу. Соболька тем временем навострила уши и стала смотреть в сторону  второй тропы. Потянув носом воздух, она не залаяла , а просто гавкнула два раза. В ответ где-то  внизу радостным лаем залился Барсик и вслед за этим раздалось короткое ржание Гнедого. Соболька тоже стала обрадованно лаять и даже порывалась  бежать к ним, но я ей этого  не позволил.
      Окрылённый предстоящим завершением пути, я изо всех сил ускорил шаг, а Соболька старалась тянуть меня в сторону, пока я на неё не прикрикнул. После этого она с виноватым видом вышагивала сзади. Но вот  поверхности гривы и лощины сравнялись и справа из зарослей ольховника  показалась тропа, которая вела к виднеющейся невдалеке громадной расщеплённой сосне, Место было ровное с редкими деревьями, но с высоким и сочным пыреем. Кое-где небольшими группами  выделялись лилово-красные и розовые копьеобразные цветы Иван-чая. Далее начинались густые заросли багульника. Кое-где лежали огромные  каменные валуны почти одинакового размера и  округлой формы, словно  громадный Циклоп положил их с какой-то, только ему известной целью. Справа от  нашей путеводной сосны , метрах в пятидесяти лежала громадная, вывернутая  с корнем лиственница, вершиной в ту сторону, куда нам ещё предстояло идти следующим днём.
    «Самое удобное  место для табора»,- подумал я и, привязав собаку к выворотню* и перекинув ружьё за спину, стал собирать топливо. Быстро нарвав легковоспламеняющиеся эфирные веточки багульника, натаскав  сучья, хворост и  сухую прошлогоднюю траву-ветошь я стал  с помощью своей «Катюши» высекать огонь.
    На удивление все получилось быстрее, чем я предполагал. Фитиль задымил. Я сунул его под сухую траву и стал раздувать, надрывая свои лёгкие. Вот слабенький огонёк перекинулся с фитиля на  ветошь, затем на хворост и наполненные эфиром веточки багульника и вскоре сине-желтый дым сменился ярким пламенем, а я только успевал подбрасывать сучья. Чтобы костёр быстро не прогорел я подтащил к нему два толстенных сосновых сука и положил их крестом. А сверху накидал всяких гнилушек. 
    Неожиданно из кустов выскочил Барсик  и, первым делом подбежав ко мне, стал прыгать  на грудь и облизывать лицо и чуть было не столкнул меня в костёр. Затем подбежал к Собольке, обнюхался и стоял  с довольным видом, вытянув шею и задрав голову, когда мать его облизывала. Минут через десять послышался храп лошади и  на тропе показался Вена с котелком, наполненным водой . Гнедой шел следом с заброшенным на гриву поводом. Повесив котелок на сук берёзы, Вена сказал: «Ну надо же! Пока я набирал воду в ключе  кобель-то сорвался и  убежал. Видать, ваш запах поймал.»
 - А далеко ли ключик?- спросил я.
- Да почти рядом  из-под камня выбивает, ажно пузырится, а посля под плиты уходит и гремит где-то внизу. Потому и зовут его Гремячим. »   
        Продолжая разговор, мы  сняли с лошади поклажу и положили недалеко от костра с наветренной стороны. Чтобы лайки . не дай бог, не шарились по нашим котомкам, я привязал их подальше, а Вена между тем достал из сумы  длинную вожжу, один конец которой привязал к  черной берёзе , а другим закрепил повод, вынув изо рта коня удила.  Гнедой тут же стал уплетать густую и сочную траву, не обращая внимания на назойливых насекомых, так и кружащих у его головы. Теперь оставалась задача  заготовки на ночь дров для костра. А ночи в это время были уже холодные и местами с утренними заморозками.               
      Вена достал топорик и стал  устраивать таганок для того, чтобы повесить на него котелок и варить  на огне пищу, а я  пошел к виднеющейся слева куче валежника и, подойдя поближе, увидел за нею поляну сплошь заросшую крупной сизой голубицей и уже окончательно вызревшей. Встав на колени, стал уплетать её за обе щеки, чувствуя великое наслаждение, забыв о дровах, за коими туда  и направлялся.  Так я постепенно удалялся от табора, пока выпорхнувшая почти из -под моего носа тетёрка не привела меня в чувство. Я от неожиданности чуть не упал пластом и мгновенно вспомнил о цели прихода. Оставив пиршество до следующего раза, я вернулся к валежнику и стал таскать к костру наиболее крупные сучья.
       Солнце, похожее на начищенный медный щит древнего воина, посылало  свои последние тёплые лучи   сквозь задымленную атмосферу. На закате так хотелось их поймать  и накопить тепло на предстоящую  длинную ночь. Вот оно на мгновение замерло над хребтом и стало медленно оседать, превращаясь в полусферу, а затем в дугу и исчезло совсем, подсвечивая своими лучами облака над горизонтом. Было что-то прекрасное в этом неповторимом зрелище, называемом в Забайкалье солносядом. С неба сразу же дохнуло холодом и как-то по особому на осинах и берёзах зашелестели листья. На траве засеребрилась роса, предвещая холодную ночь. Вмиг исчезла одна мошкара и вместо неё на  смену появилась другая. Где-то на устье нашей пади забявкал гуран, И тут метрах в ста от нас на самой покати раздался винтовочный выстрел  и по звуку, различаемому только охотниками, было понятно, что пуля попала в цель. Собак, беспечно дремавших на траве, будто пружиной подбросило кверху и они залились громким лаем, обратив головы в сторону выстрела. Гнедой перестал щипать траву и, подняв голову, уставился в ту же сторону , навострив уши, а мы с Веной инстинктивно схватились за оружие, предполагая, что на нас из кустов  выскочит раненый зверь .  Но вместо зверя оттуда  вскоре показался Илья, держа в руке зайца, вместо головы у которого было кровавое месиво и кровь продолжала капать на траву.
    - Вот и жарёха из ушкана на ужин будет- сказал Вена.
      - А заодно и собак потрохами подкормим-ответил Илья.
      - А где же голова?,-спросил я, имея в виду зайца.
      - А голова, паря, вместе с пулей улетела,- сказал Илья, посмотрел на Вену и тут они оба рассмеялись над моим любопытством.
      Все успокоились. Собаки перестали лаять , а Гнедой продолжил набивать  травой  своё слегка отощавшее брюхо. Илья  по охотничьей привычке быстро  снял с зайца шкурку и со словами: «Ну вот, один носок уже есть; а там, глядишь и второй объявится.»- повесил её на просушку. Потроха отдал собакам, а тушку, порубив на куски, забросил в котелок с кипящей водой, чуть ранее Вена туда высыпал две горсти гороха.  Мне поручили почистить картошку, с чем я управился довольно быстро. Взятая с домашнего огорода морковка была вымыта ещё перед походом и   одну  я тут же покрошил на мелкие части для приправы. Мясо варилось минут десять и  Вена  добавил туда картошку с морковью, а мне дал второй котелок и отправил за водой для чая, пока совсем не стемнело, посоветовав для  осторожности взять с собой собак и ружьё, что я и сделал. Почувствовав свободу они с визгом стали бегать вокруг меня, а как только я вышел на тропу, то спокойно побежали впереди.
    До  родника было не более ста метров  и мы дошли до него быстро. Первыми его обнаружили собаки, остановились, принюхались и стали лакать воду, а если быть поточнее, сняли пробу. Я тоже напился из этого родника, чья вода   сводила холодом скулы и казалась солоноватой на вкус, к тому же оставляя на губах жжение Затем поправил на плече ружьё, зачерпнул полный котелок и стал подниматься по склону. На этот раз собаки как по команде разделились и бежали одна впереди, а другая позади меня. «Какие всё-таки они умницы, так оберегают своего хозяина!», - подумал я, ободрившись их поведением.
       Стало совсем темно. На небе  начали проступать звёзды. Я внимательно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о камень и не расплескать воду. Но вот впереди появились отблески костра, а затем и наш табор с пылающим костром. Лесники уже на расстеленном брезенте разложили снедь вокруг остывающего котелка с  супом из зайчатины. Вена взял у меня котелок с водой и повесил его над костром, а мне предложил устраиваться поудобнее к вечернему столу.  Я  достал из котомки хлеб, сметану и фляжку молоком, а в первую очередь ложку и кружку. Илья вынул из котелка куски мяса и разделил всем поровну. У меня уже, как говорят, текли слюни от предвкушения и в первую очередь я стал есть мясо, а потом уже из общего котелка стал своей большой деревянной ложкой черпать бульон и  картошку с разваренным горохом. Мужики, улыбаясь, переглянулись и Илья  произнёс:
        - Ничё ты, паря, видать до того промялся, что  аж шолопайка только и успеват мелькать, адали литовка на сенокосе.
        - Так помотайся-ка полдня по чаще, да по каменьям!- добавил Вена,-  Тут и двух шалопаек будет мало. Молодец, парень! Выносливый, а главное, что не трусливый. Сразу видно, что не из маменькиных сынков. Толк из тебя будет. А тайга, она, паря, слабых да трусливых не любит. Да ещё бестолковых . Уж кому-кому, а им в ней -верная погибель. Да ты не стесняйся, ешь. Не обращай на нас внимания.

    Здесь я должен уточнить, что в нашем  крае большие деревянные ложки  в шутку называли шолопайками.
     Собаки улеглись в стороне и не сводили с нас глаз в ожидании, когда им отдадут обглоданные  заячьи кости. Вот мы опорожнили котелок и остатки  гущи и кости побросали собакам. К этому времени вскипел чай и Илья бросил     в котелок чагу на заварку.  Через несколько минут туда влили молоко и повесили над костром, чтобы  он ещё раз взбурлил. Кружащие над костром ночные бабочки так и сыпались в котелок. Вена пошутил, что теперь  ещё и чай будет с мясом и стал их вычерпывать ложкой. Чай получился на славу.  Гураны, то есть истинные забайкальцы такой чай называют шайдочным. Иной раз так и говорят: «Давай, паря, пошайдонничаем!»
     Наевшись от души, мы стали готовиться к ночлегу. Отгребли костёр от выворотня подальше, тщательно подмели  и настелили на это горячее место берёзовые ветки и траву-ветошь  Котомки положили в изголовье под самый выворотень, а ружья рядом с собой. предварительно разрядив казённую часть. Холодный ночной воздух тянул с вершины и обтекая выворотень, не задевал нас.  Заготовив это лежбище, по-старинке называемое охотниками усуром, мы набросали  в костёр всякую мелочь  и  положили сверху толстые чурки.
             -    Ну вот, паря, усур и готов,- сказал Вена. - На ём мы всю ноченьку проспим, адали у Христа за пазухой, еслив только  чё не доспеется. 
                - Ой, дядя Вена! Да с нами ничего и не должно случиться при такой-то охране из двух собак, - ответил я полушутя-полусерьёзно.
      Мужики  одобрительно рассмеялись, рассевшись полукругом у костра.
   - А это, паря,  как трафится,- продолжил разговор Илья. - Должон вам дать совет, что ни в коем разе не ночуйте на тропинках и лесных дорогах. Да и на заброшенных тропах тож. Ночью по ним черти ездют, свадьбы играют. Я по-молодости да по-глупости поначалу в это не верил, считал байками, а посля убедился, что такое быват. Помню, мы ишшо до войны в приононской тайге раз заночевали в таком месте, где было просто натроплено. Развели костёр, сварили чай. Наладились уж было спать. И вот, посередь ночи-то прямо на нас несётся упряжка под вид цыганской. Чёртова свадьба!  Мы еле успели в стороны отскочить. А оне по костру проехали  и весь разметали. А мы середь ночи потом домой утрепа'ли. Хотя и были промеж нас мужики небоя'зные. Вот ведь как быват навой раз.
   Мы  внимали молча. Не знаю — о чём думал Вена, но я, в силу своей начитанности,  посчитал это очередной охотничьей байкой .
    •=- А теперича , паря, давай-ка своё ружьё,-обратился ко мне Илья.-Подладим малость.
        - Возьмите, дядя Илья.- С этими словами я подал ему своё разряженное ружьё.
          Илья, осмотрев его снаружи, быстро с помощью своих ружейных  приспособлений отделил ложу от ствола со ствольной коробкой. Короче говоря, отделил металлическую часть от деревянной. Затем взял несколько листов бересты  и, выбрав из них наиболее подходящий, отрезал три  пластика разной ширины, прорезал посередине двух  отверстия по диаметру крепящих болтов и при сборе ружья поместил эти прокладки между стволом и ложей в трёх точках, то есть  под хвостовик, патронник и середину ствола. Затянул болты, надел и закрепил ствольную накладку, тщательно обрезав выступающие края бересты При этом назидательно приговаривал:
-  Ствол, паря, должен плотно прилегать к ложе только в трёх точках, а в остальном промеж деревом и железом должен быть зазор на миллиметр или полтора, чтобы при выстреле ствол свободно вибрировал. Вот  тогда бой ружья будет  кучным. Этому, паря, в школе снайперов учат. А чтоб ружьё сильно в плечо не толкало при выстреле, то мы сейчас вот эти самые вмятины возле хвостовика возьмем и проскоблим. Во, паря! Теперича полный порядок! Держи и запомни, как надо готовить оружие, чтобы оно не подвело тебя и служило верно и долго.
 
Я со словами благодарности за науку, взял ружьё и положил на место, предварительно погладив его и поцеловав в области патронника, а мой наставник, прошедший суровую школу жизни, человек уже далеко не молодой, радовался вместе со мной  словно ребёнок при виде праздничного подарка.  Правильно говорили в то время, что даря людям добро,  будешь и сам испытывать радость..
     «Ну, а теперича рассказывайте, кто что  видел»,- сказал Илья и  присев па чурку, закурил трубку. Они  с Вениамином стали  говорить о состоянии леса и ещё о чем-то в лесничем деле, а я тем временем снял с ног ичиги, разложил перед костром для просушки портянки и вытянулся на траве,  дав отдохнуть уставшим и отекшим с непривычки ногам. Тут же ко мне подбежали  собаки и стали обнюхивать, а затем лизать ноги из желания хоть чем-то помочь своему хозяину. Затем Соболька улеглась  там же у ног, а Барсик свернулся калачиком у моей груди. Я поглаживая его по голове, спросил: «Что. Соскучился  без меня?» Он в ответ лизнул меня в лицо и принял прежнюю позу. Выждав. когда мужики замолчали, я сказал, что в вершине Шоноктуя видел необыкновенную большую козу  с двумя анжиганами . Тут Илья повернул к мне своё обветренное ,  по- монгольски скуластое лицо, вынул изо рта трубку, постучал ею о пенёк, вытряхивая пепел, продул мундштук и спросил: -А может это изюбриха?
- Нет, дядя Илья! Я напутать не мог. Изюбриха серая, вроде как дымчатая, а на этой старая шерсть с желта местами, ещё не выходилась.
    • Где же ей выходится с двумя то анжиганами. Поди засосали, вот и не успела откормиться,- вставил Вена,- Да ещё успеет откормиться, Осень то ноне затяжная будет И травы наросло много. Вон на падях какой бушун вымахал, нашему Гнедому под самое брюхо.
    Услышав своё имя, Гнедой перестал есть траву и, подняв голову, стал смотреть в нашу сторону и уставился на хозяина. В его умных тёмных глазах отражалось пламя костра. Уши насторожились, наклонившись вперёд. Весь его вид выражал  удивительную и беззаветную преданность своему хозяину. Но так и не дождавшись от него команды он продолжил рвать траву и снова захрумкали его зубы.
   Илья немного задумался, глядя в костёр, затем откашлялся и начал рассказ, в котором я постараюсь вспомнить и сохранить  дословно  его типичную речь.
    - « За год до войны, паря, я  жил в Усть- Ононе и от Чиронского колхоза выжигал в Захарихе берёзовый уголь. А заодно там же ещё и дёготь гнали. С харчами, особливо с мясом, было туговато. А без мяса в тайге долго не протянешь. Ну, стало быть, я по просьбе артели и  решил на солонцах гурашка раздобыть, покуля  у мужиков брюхо совсем не подвело. Как-то  с утра, за неделю до Петрова дня, прошел хороший дождь, затем разбыгалось*, а к обеду припекло, оно понятно, что ночь после дождя  будет ходовая. Ну я снарядил свой штуцер и пошёл на Амбон, в самую вершину разлога. Там солонец ещё незадолго до раскулачивания дедушка Барчик  сообразил: два пуда соли натаскал. Туда не токмо козы, но и изюбри захаживали  а иногда и медведи шастали. Это, чтобы после чьей-то фартовой охоты требухой подкормиться. Так вот, паря, подошел я напрямую к разлогу часам к шести вечера, обмылся в ключевой воде от пота праведного, чтобы духом от меня не набрасывало, поднялся тянигусом* через сивер  к вершине и залёг в сидьбе. Штуцер положил на рогульки и нацелил на поедь*. Паут к этому времени успокоился, а вот мошка стала поедом заедать, да всё в глаза лезет, будто кто её горстями так и закидывает. Тут я сухой мох, да чагу, стало быть, запалил, чтоб обкур себе сделать: мошку аж как ветром сдуло. Остались одни язлыки*: от них и дымокур не спасает. Паря, заедают поедом, но и они перед заходом пропали. Солнце уже за вершину горы зацепилось; рябчики с колка с водопою в сивер полетели, так над головой и профыркали друг за дружкой. Ну и кузнечики  застучали, эти ночные музыканты, без которых и ночь не в радость, а сплошная скука. Я, конечно. перекрестился трижды, прочитал Богородицу и печёнкой почуял. что фарт будет. Вот только. паря. одно не лезло из головы: поднимаясь по чаще в сиверу я видел хахая ( крупного филина).Но об этом апосля расскажу. Лежу я, поглядываю на штуцер, а через его прицел и на самою поедь, а тишина , паря, как в могиле. До того тихо, аж слышно, как трава растёт и букашки шебуршат. Вот в вершине Зыковой пади гуран прохайлал. На небе разъяснело, подул живарь и на траву роса легла. Слева в чаще ронжа* голос подала. Птица эта, паря, хоть и глупая но любопытная и зазря чекотать не станет.  Значит, кого-то узырила, чёртово племя. Давай булькошить горлышком, восхищённо вскрикивать и шипеть. Тут у меня под ложечкой и засосало, Чую, паря, что-то не так, ну не так, да и всё тут! И вот, стало быть голова-то моя, как заколдованная сама по себе,  так вроде взяла и повернулась влево и... о мать честная! Гляжу, а из чащи, аки по воздуху, что даже нигде не шолнуло и не хрустнуло, вывалил хребтовый гуран, здоровенный, как кашерик*, Сразу видно, что турган*: головой туды-сюды водит, глазищами так и зыркает, а норки раздулись как у коня. Я аж весь так и обомлел! Думаю, адали* стрелять, адали не стрелять. И тут силушка-то из рук ушла, ружьё, стало быть штуцер, поднять не могу и лежу харлык-харлыком, А он шею вытянул, скрадком подошел к сидьбе и как бохолдой* в меня вперился; губами зашевелил, весь как-то изогнулся боком, а глазищи будто пятаки  старинные Катерининские. Тут до меня и дошло, что он сейчас бявкнет и бросится наутёк. Смотрю на него, мысленно призвал на помощь Николая Угодника и тут сила сама в руки пришла. Стал я штуцер потихоньку с сошек снимать и только взвёл курок, а он,чёрная немочь его забери, ка-а-ак бявкнет, что меня аж быдто  пружиной на аршин от земли подбросило . Тут и курок с пальца сорвался и штуцер сам по себе бабахнул в белый свет, как в копеечку. А он бросился в чащу, затопал, затрещал по сухостою и ещё долго хайлал, видать тоже спужался. Заряда, паря, жалко! Зазря выпалил. Порох медвежий, вонь от него несусветная. Зато гуранище какой красавец был! Ну прямо турган, амбар мяса , да и только! Только больше я таких не видел. На шее снизу светлое пятно и рога по шести отростков, как у изюбря и шерсть с бронзовым отливом.
    -  Да таких гуранов мой отец на Севере встречал, когда работал у геологов на Удокане,- вставил Вена.
    -  Ну, стало быть, оттудова он и пришел ещё по зиме, спасаясь от  бескормицы. Большой снег он кого хошь с места выгонит: не только мелкого, но и самого крупного зверя. Их тут ещё старики так и называли хребтовыми. Водились они в высоких хребтах вперемешку с аргалеями*
         У подножия горы в Чёрном колке ухнул филин и тут рассказчик, преобразившись, молвил:
      "Ишь ты, хахай* голос подал! А ведь не спроста я его тогда  днём видел, когда поднимался от ключика через сивер к солонцу. Кругом одна чепура и темно от неё, Я руками только стал раздвигать ветки, как вот он в сажени передо мной на нижнем суку сидит на листвяге, голова как у рыси; такой же ушастый, только с клювом и глазищи широкие, что у пуганой коровы. Сам серый,  накрылки чёрные, как погоны. Как утимился* он на меня, ажно промеж лопаток холодок пошел. Я трижды перекрестился, а стрелять не стал. Заряд берег на зверя, да и голчить было несподобно, всю живность бы распугал на сто вёрст вокруг: какой уж апосля этого солонец? Пустой номер, да и только! А хахая видеть днём не к добру. Об этом ещё мой дед говаривал, царство ему небесное, не к добру, паря! Так оно и доспелось* в тот раз.»
     Илья задумался на минуту, затем вынул кисет,  набил трубку, взял небольшую головешку и , прикурив, погрузился в свои мысли. Вена подбросил в затухающий было костёр несколько корневищ и вершину берёзы. Пламя, сопровождаемое треском, вспыхнуло с новой силой, приблизив к охотникам окружающие деревья. Даже конь, перестав щипать траву, стал смотреть на внезапно увеличившееся  пламя. Все животные инстинктивно боятся огненной стихии. Не исключением был и наш Гнедой. Лишь только привязанность к людям не позволяла ему бежать в одиночку прочь от пламени.
      По мере того, как пламя колебалось, выступающие из мрака валёжины и выворотни с торчащими во все стороны корнями, казались сказочными чудовищами, шевелящими многочисленными щупальцами. Пройдёт полвека и я увижу таких чудовищ, когда на экраны моей страны в результате перестройки и падения «железного занавеса», хлынет поток зарубежных фильмов ужасов. Но в то время я  не мог даже и подумать об этом. Уставший от дневных скитаний по тайге, не обращая внимания на зудящих над ухом комаров, я почувствовал будто проваливаюсь куда-то в бездну и заснул крепким сном. В последние мгновения мне привиделись странные существа, то с головой огромного козла- гурана с ветвистыми рогами, то с головой ушастого филина -хахая.
    А под утро мне приснилось будто  поднимаюсь я босиком на крутую заснеженную, поросшую мелким сосняком и осинником гору, на вершине которой сидит с трубкой в зубах старик тунгус и протягивает ко мне левую руку, а в правой держит поперёк туловища  длинноствольное старинное кремнёвое ружьё.  Подойдя к нему, я увидел, что это дядя Илья, который  начинает махать рукой, словно просит меня остановиться  и пытается что-то
 сказать, но только раскрывает рот, а звуков нет. Но вот на нас налетает снежный шквал, мои ноги вязнут в снегу и отказываются идти, а затем наступает мгла и видения враз исчезают.

                ч