Таежная школа ч 1 глава вторая

                Глава вторая.
               
                Шаги в тишину.
               
                Проснулся я от того, что по ногам  пошел холодок: это с них слетела одежонка, когда я брыкался во сне. Костёр прогорел, лишь попыхивали и шаяли* сырые головешки. Гнедой стоял рядом и смотрел на меня своими умными карими глазами. Барсик, свернувшись клубком, ворчал и взлаивал во сне. По-видимому, ему приснилась охота и он гонит зверя на отстой или лает на  укрывшуюся в вершине сосны белку. Соболька, вскочив, потянулась выгибая спину, зевнула,  подошла ко мне, помахивая хвостом и стала лизать моё лицо. Небо на  востоке слегка посветлело. Созвездия выглядели по другому, нежели в начале ночи. Ковш Большой Медведицы расположился вертикально , ручкой вниз. По приметам это было около пяти часов ночи. Комары исчезли, Дул холодный северный ветер: хиуз. Мужики спали, храпя и время от времени попукивая; это давал о себе знать съеденный вечером гороховый суп с зайчатиной, вызывающий обильное газообразование. Быстро обувшись, я подбросил в костёр сучья и огонь вспыхнул с новой силой. Барсик подхватился и стал обнюхивать мою обувь. Взяв котелок и повесив на плечо дробовик я пошел по тропе , ведущей вниз по склону к роднику. Соболька побежала впереди, а Барсик- сзади меня. Мои самые надёжные телохранители, достойные похвалы, сопровождали меня, выражая свою преданность. С ними я  ничего и ни кого не боялся. Ни хищных зверей, ни прятавшихся в тайге ещё с войны дезертиров, ни сбежавших с Могочинских лагерей зэков, которыми пугали молодёжь, а особенно девчат , чтобы они в одиночку не ходили в лес без надобности. Те старики, что наставляли меня на охоте , начиная с одиннадцатилетнего возраста, поговаривали, что самый опасный зверь в лесу это сам человек. От него можно ожидать всего, Любой пакости и любого подвоха. Но в самую тёмную ночь он по лесу не шастает, а сидит где-нибудь в укрытии, хотя бы в зимовье или в балаганчике. А дикий зверь старается с человеком не встречаться. Бросается же он на человека, когда ранен или тогда, когда защищает своих детёнышей, или когда не хочет отдавать свою добычу. Так уж он устроен и с этим надо считаться.
         Так боялся ли я, когда шёл к роднику? Было естественное ощущение опасности, подстерегающей в тайге на каждом шагу, но страха как такового не было, а была  готовность к любой неожиданности. Ружье в руке и на боевом взводе, то есть в готовности выстрелить в любую секунду. И чтобы поднять боевой дух и находится в состоянии спокойствия я насвистывал мелодию песни «Варяг», а затем вальс «На сопках Маньчжурии».
    До родника , как известно, было метров сто, а может чуть поболее. В тайге все расстояния относительны и всегда кажутся меньше, чем на самом деле . А вот когда поднимаешься в гору, да ещё с препятствиями, то получается наоборот : расстояние кажется больше реального. Это я понял за долгие годы и даже десятилетия странствий по родной забайкальской тайге. Но вот мы и подошли к заветной цели. Я перекинул ружьё на плечо, умылся студёной водой и, зачерпнув полный котелок, направился обратно. Собаки, поочерёдно полакав из родника воды, отряхнулись и побежали следом за мной, но Соболька вскоре вырвалась вперёд и бежала метрах в пяти от меня.
      Быстро поднявшись к табору, я повесил котелок на запасной в стороне от костра таган. На полусгнившем стволе упавшего, когда-то могучего дерева сидел Илья и курил трубку.
-  О, молоток, паря!-похвально отозвался он о моём действии-Чего это не спится-то?
-Да я уже выспался, дядя Илюша.
-Да и то верно. Ещё успеешь отоспаться, У тебя вся жизня впереди, А сколько же тебе годков-то ?
-Тринадцать стукнуло месяц тому назад. На Самсонов день.
-А чо же тебя Самсоном не нарекли?
-Не знаю. Родителям в голову не заглянешь, что у них там на уме. Наверное, посчитали старомодным. А я бы хотел носить имя старинного русского князя Олега. А то и Святослава, великого  князя и воина. Я люблю историю древней Руси и всё, что с нею связано. Все мы оттуда по происхождению. А какие храбрые и мужественные люди жили тогда! Вон, папины родители родом из Новгород-Северского, Черниговской губернии и все их предки жили там испокон веков. Стало быть кто-то из предков был участником похода князя Игоря в половецкие земли, описанного в Слове о полку Игореве. Я все время перечитываю эту книжку и даже знаю некоторые главы наизусть. А иногда мысленно представляю, как  один из  предков, очень похожий на моего отца, идёт в строю древних воинов по Дикому полю, держа в одной руке щит, а в другой — меч. И так мне хочется быть вместе с ними! Да, какие интересные были времена!
     За разговором я не забывал подкладывать в костёр сухие сосновые сучья, горевшие ярким пламенем и  с треском мечущие по сторонам искры. Гнедой продолжал щипать траву, а собаки улеглись в стороне от костра и, свернувшись клубками, продолжили досматривать прерванные накануне ночные сны.
      -А я, паря, в твои годы отцу  в тайге по Урюмкану мыть золото помогал. В самый раз шла Гражданская война и он там прятался, чтобы не забрали в армию: в Красную али в Белую : ему всё равно. Убить могли в любой, пуля она ведь дура, не спросит: за красных ты али за белых. Прилетит и мигом отправит в могилёвскую губернию на вечный покой. Сколь народу тогда зазря перебили! Словно с ума все посходили. И вроде жили-то до этого неплохо. Держали скотину, лошадей, были сытые и здоровые. Правда, работали от утреней зари и до вечерней, а иначе в деревне и не бывало. А бедными были только лодыри, да пьяницы, да ещё всякие там  бестолочи и пахарукие, у которых всё из рук валится. Бывают и такие. На вид вроде бы такие же, как и все, а за какую ни возьмутся работу — всё получается наперекосяк.  Будто руки не с того места растут, да и в голове тямы  нету. Вот ведь как!
      Так вот я и говорю, что большинство-то ну, те, что трудились, жили неплохо А потом всё пошло и поехало в Тартарары. В городах замутили, а деревня отдувалась. Власть без конца менялась. Брат пошел на брата, а сосед на соседа. Деньги  стали простыми бумажками, их носили чуть ли не мешками. Вот и пришлось золотишком промышлять, хоть на него можно было что-нибудь у китайцев прикупить или у жадных интендантов , что у белых, что у красных. На золото все ведь падкие. Тут, паря, у любого ум за разум зайдёт. Мигом забудет про честь, совесть и всякое там благородство, когда золотишко увидит. Алчность-то она ведь  в каждом человеке с самого рождения сидит и ждёт своего часа. А когда оно блеснёт, золотишко-то, тогда в человеке просыпается зверь. Насмотрелся я на таких. Помню одного знаменитого командира 4-го кавалерийского полка красных партизан Степана Толстокулакова*, что в двадцатые годы у Советской власти был в большом почёте. Вроде бы из казаков. Говорили, что в самой Москве на съездах заседал. Если кто за народную власть, то и относиться к народу должон как к своей семье. Но не таким был Толстокулаков. Зверь да и только! Говорили, что по молодости в тайге промеж Урова и Аргуни он  и его  друзья,  шедших с золотых прийсков китайцев караулили и убивали, а золото  делили промеж собой. Вообще-то я много историй слышал об убитых в тайге из-за золота китайцах. Расскажу апосля. Только вот почему-то перед самой войной он один из тайги вышел, а друзья сгинули. Ни слуху тебе, ни духу. Как в воду канули! Ну, а когда стал красным командиром, то на Газимуре, Урюмкане и по Аргуни оставил по себе ужасную память. Рубил шашкой не только самих белых, но и их жен, детей, стариков. Да каких там белых? Простых крестьян, которые не отдавали задарма ему лошадей, скот или продукты.
     Поговаривали, что его полк полностью состоял из бывших городских бездельников и лоботрясов; воров и душегубов, разбежавшихся из тюрем во время революции, да ещё из деревенских пьянчуг, у которых за душой ничего не было, окромя желания нажиться на чужом горе. Вот они и нашли друг друга, чтоб безнаказанно грабить да убивать. А Советская власть для них была как вывеска и прикрытие; в те времена к ней кто только ни прилипал. Одним словом-нехристи, для которых не было ничего святого. Баб и девок они насиловали и отрезали им груди, а  после отсекали  головы, а то и просто пристреливали. Ребятишек живыми бросали в колодцы. Сейчас пишут о злодеяниях фашистов в прошедшую войну. То же самое творили и толстокулаковцы  в Гражданскую войну. Такое же зверьё. Только немцы убивали чужих, а эти- своих же, русских. Когда в 1931 на Урове было крестьянское восстание, то к бывшей станице Усть-Уров на Аргуни подошла канонерка и стала  обстреливать её из орудий, а жители, у которых окромя дробовиков никакого  оружия не было, побежали в лес. Однако, не тут-то было. Отряд Тостокулакова окружил село и всех бегущих убивали без разбору. Но все-таки есть на свете справедливость. В  тридцать седьмом году во время «ежовщины» его расстреляли как врага народа. А заодно почти всех бывших командиров  красных партизан. И не только у нас в Забайкалье, а по всей Сибири и на Дальнем Востоке. Мне уже на  фронте один особист  разоткровенничался после того, как выпил со мной по случаю вручения мне ордена Славы и поведал, что все красные партизаны в Гражданскую  со своим анархизмом были неуправляемыми и поэтому представляли скрытую угрозу Советской власти перед новой войной. А стране нужна была железная дисциплина, чтобы выстоять. Вот их и «подчистили» в тридцать седьмом году. А заодно и тех, кто при раскулачивании допустил перегибы. Но не нашего ума это дело- судить, насколько они были опасны для власти трудящихся , хотя в этом доля правды есть.
     А особист этот до Победы так и не дожил. Повёз в трибунал двух бойцов, которые немецкую фрау изнасиловали, да так и не довёз до места. Из развалин фаустник выстрелил и  подорвал машину и ему вместе с шофёром пришел полный карачун,* а бойцы вместе с конвоирами остались живы, только слегка оглохли. Вот ведь как бывает, паря!  Жаль мужика! Хоть он и особист, нагонял на всех страху, но ко мне относился хорошо. Говорил, что уважает меня, как снайпера и сибирского охотника, да и как нормального мужика. Особенно когда выпьет, то обнимает и целует. Это, видать, от одиночества. Должность его не позволяла иметь друзей-приятелей, вот он и изливал мне свою душу. Царствие ему небесное! А что касаемо Толстокулакова, то таких злодеев, как он ещё поискать. Под конец жизни он совсем спился и умом почти рехнулся. Бывало, как напьётся,так начинает биться головой о стену и причитать, что не простит себе смерти белых младенцев, которым по его приказу разбивали головы о стены изб, а затем кидали в костры во время рейдов в Трёхречье в двадцать девятом году. Уж этот-то действительно был скрытым врагом всего русского трудолюбивого народа. Да! Страшное это дело , когда идёт гражданская война! К человеческой жизни в это время хоть к чужой, хоть к своей -  появляется презрение и она теряет  ценность. Да и чужое добро тоже начинают презирать. А потому и грабили всё и все подряд. Что красные, что белые. Что всякие там партизаны и  ихние бандиты  атаманы.
-Что же тогда люди не поделили?- спросил я- Это богатые не захотели поделиться с бедными? Ведь так показано в кино и написано в книгах.
    - А вот то и не поделили. У каждого своя правда была и все России добра хотели. А кое -кто решил воспользоваться всей этой смутой и неразберихой и погреть руки на чужом горе. Вырастешь-поймёшь, что к чему, Кто прав , а кто  виноват. Жизнь ведь совсем другая. Не та, о которой в газетах пишут и по радио говорят, да в кино показывают
    - Выходит, по радио и в газетах всё врут?
    - Ну не то, чтобы  врут. А вот больно уж много приукрашивают. И молчат о том, о чём давно пора сказать народу. Когда вырастешь, то поговори об этом с отцом. Думаю, что он тебе о многом расскажет. Уж он то эту жизнь наизнанку знает, потому что партийный начальник и районом руководит. Да и народ о нём отзывается, как о добром и умном человеке. И всё-таки  страшная это штука - гражданская война! Сплошной разор и братоубийство. Вроде бы все свои, родные и в то  же время - чужие. Я вот Отечественную прошел снайпером от начала до конца. Так в ней всё было понятно: фрицы враги, знай бери на мушку и нажимай на курок. У меня за них два ордена Славы и один Красной Звезды. А уж медалей так и вешать некуда. У винтовки вся ложа в отметинах была. Только лежит она сейчас на дне Одера. Не уберёг я её. Немец обстрелял нас на переправе минами и накрыл наш плот. Не помню, как на берег выбрался. Оглушило меня тогда так, что неделю ничего не соображал. Озундуглел *да и только. Отлежался в медсанбате и вновь на передовую. Выдали новую винтовку с оптикой и биркой, а на ней фамилия пристрельщика: Парамонов Г. А. И номер его части. Такой был заведён тогда порядок, чтобы СМЕРШУ было с кого спросить, если винтовка плохо пристреляна.
      Здесь, дорогой читатель, я должен прервать  речь рассказчика и сообщить, что в нашей жизни порой случаются удивительные явления. С этим самым пристрельщиком Парамоновым Геннадием Андреевичем меня свела судьба в 1971 году, когда я был избран народным судьёй Нерчинско-Заводского района. Геннадий Андреевич проживал тогда в Горном Зерентуе и был народным заседателем нарсуда. Работал он  нормировщиком в геолого- разведочной партии  и всё ещё находился под негласным надзором КГБ.(Вот, действительно, этим органам делать нечего было. Культ личности развенчан , а они по инерции следят за честными людьми, пострадавшими от беззакония, оправдывая своё существование).  Мы с ним не только познакомились, но и подружились. В 1933 году ему было 8 лет, когда раскулачили  его родителей в селе Воробьёвка на Аргуни. Отца и его пятерых братьев расстреляли, а его с матерью, сестрой Настей тринадцати лет и младшей. двухлетней сестрёнкой Сашей, комбедовцы довезли на лошади до села Явленка и , столкнув с телеги, отправили на все четыре стороны. Воистину поражаешься жестокости людей , ослеплённых идеей классовой ненависти. Вот и пришлось им ходить по людям  побираться и жить в землянке. Сестрёнка Саша умерла в первую же зиму; у неё от голода и холода отнялись ноги, Настя пошла жить по людям в качестве няньки и где-то затерялась, а он с матерью выжил, несмотря на величайшие испытания, выпавшие на их долю. Впоследствии он добросовестно трудился  помощником чабана в совхозе «Пограничный». В 1942 году его призвали в армию, но на передовую не отправили, как сына кулака, а определили в часть, занимающуюся ремонтом и пристрелкой оружия. Благодаря этому он и остался живым, чтобы продолжить трудолюбивый род Парамоновых, почти напрочь изведённый властью в запале классовой борьбы. Впоследствии  наши  внуки ходили в один и тот же детский сад  в лихие  девяностые в Краснокаменске. Скончался Геннадий Андреевич в августе 2008 года в селе Хомутово, Иркутской области. Последний раз мы с ним виделись в ноябре 2006 -го , когда я с сыном Дмитрием  на машине, по пути из Читы в Воронеж, заехал к нему и его супруге Анне Петровне на сутки.  На прощание мы обнялись и расцеловались. Как оказалось - навсегда.  Вот как удивительно переплетаются человеческие судьбы! Сидел тринадцатилетний мальчик у таёжного костра и от рассказчика, бывалого охотника и фронтовика услышал имя человека, с которым  через 25 лет встретился и подружился, имея с ним общие взгляды на жизнь  и на оценку исторического прошлого  страны. Словно там наверху какой-то вершитель человеческих судеб сделал так, что именно эти люди встретились в будущем. Есть в этом что-то загадочно таинственное и нашему разуму не подвластное. Однако, продолжу изложение речи дяди Ильи.
    • Так вот я и говорю, что дали мне новую винтовку, которую я так и назвал: «Парамоновка». С нею я в самый аккурат подгадал под Бреслау,а потом в Австрию в свою 309-ю сибирскую  дивизию, получившую название Пирятинская.( Кстати, в составе этой дивизии всю войну прошел мой дядя, брат отца Петр Родионович Гончаров 1906 года рождения, артиллерист, участник боёв на Халхин-Голе в 1939 году, Умер в1969 году в селе Солгон, Красноярского края). Войну закончил в Вене. Это самый красивый город, что пришлось повидать. Река там большая, Дунаем зовётся. Да вот только вода в ней шибко мутная. Наша Шилка намного светлее. И, стало быть, роднее. После Австрии в аккурат через два месяца нас переформировали и перебросили на Забайкальский фронт. В ночь на 9 августа вошли в Маньчжурию. Тут-то и пришлось встретиться с хитрыми и храбрыми до отчаяния смертниками. Это в кино их показывают глупыми и трусливыми, а на самом-то деле всё не так. Тут уж кто кого перехитрит и перетерпит. Помогла охотничья выучка и смекалка. Трёх смертников я припечатал к земле в первый же день. Тогда они по зарослям гаоляна к нашей колонне скрадывали, как кошки. Докучали они нам шибко, однако. За всю японскую войну я двенадцать самураев положил. Из них одного снайпера в поединке, Ушлый был, сволочь! И ведь надо же! Устроил себе логово за тарбаганьим бутаном*. Издали,  вроде, как ещё один бутан, что на самом-то деле бывает очень редко. Мы тогда ехали на полуторке по разбитой ухабистой дороге. Это была не дорога, а увечь одна — нырок на нырке.  Остановились около сгоревшего «Зиса», выехавшего всего-то на три часа ранее нас и попавшего в засаду. Вокруг него лежало шесть трупов наших бойцов и двое раненых корчились в стороне. Хоть и был приказ ехать без остановок, но мы всё же встали, чтобы подобрать раненых И только остановились, как шофёру тут же разрывная пуля прилетела в голову. Пол-черепа снесло и весь таракин  по кабине разлетелся. Старшина выпрыгнул из кабины и  только успел крикнуть : «Ложись!»  но  в то же мгновение упал как  подкошенный , посучил ногами и затих. Я. первым делом свою надёжую парамонку  схватил на изготовку  и упал в траву, Сразу же отполз в сторону, в небольшую логотинку и стал приглядываться. По выстрелам определил, что  бьёт из Арисаки. Пули у этой винтовки тупорылые, белые, как  серебро облуженное. Так вот, паря, по тому как у шофёра разлетелся таракин*, я  и определил откуда стреляют и через оптику стал высматривать степь, особливо то место, где должен быть снайпер. Значит, пригляделся и вижу, как тарбаган*  только что выскочил из норы и вдруг сразу же туда спрятался. Потом опять выглянул и снова спрятался. А ведь оно как должно бы быть? Тарбаган должен выскочить из норы, встать на задние лапы и осмотреться, повертев головой по сторонам и свистеть. А если он сразу же прячется, значит его кто-то спугнул. Кто же его так напугал? Тут до меня и дошло, что это он от выстрелов снайпера в себя прийти не может.. Было до него метров двести, не более. Я уставился на второй бутан и вижу, что трава на нём вроде как не свежая, а подсохшая. И к тому же ещё  в одном месте выделяется пучком. Что-то меня к этому пучку  притягивало и стал я за ним наблюдать. Так оно и есть. Кругом трава неподвижная, а в этом месте нет-нет , да зашевелится. Взял я прицел  перекрестьем чуть пониже пучка и терпеливо жду до боли в глазах. Наши бойцы зашевелились, видать, им надоело лежать. И тут он выстрелил и завалил ещё одного бойца. И как только он голкнул, так я и нажал на спуск. Пучок шевельнулся и сдвинулся в сторону и стал как будто ниже. Ну я для верности оплеушил его ещё раз. Наши тоже открыли стрельбу из автоматов, а в ответ оттуда уже никто не стреляет. Но я ещё выжидаю и не поднимаюсь. А вдруг этот снайпер меня пасёт и ждёт   момента, чтоб со мной потягаться. Но меня, паря, как старого воробья на мякине не проведёшь. К этому времени в самый раз подоспела наша основная колонна с лёгкими танками и с командирами. Развернули одну танкетку и подъехали к бутану. Снайпер лежал с двумя дырками в голове. Первая пуля угадала ему в переносицу, а вторая, стало быть в темечко, Ну , это когда он уже был мёртв и опустил башку. А винтовка, как я и думал, была Арисака. Подъехал комбат, обнял меня и расцеловал. У снайпера забрали документы, а на ложе его винтовки насчитали аж 18 отметин. Столько этот гад наших ребят на тот свет отправил. А через неделю дали мне медаль «За боевые заслуги».
     Илья замолчал и о чём-то задумался. Тем временем Вена повесил котелок над пламенем и стал караулить, чтобы вода не сплыла, когда закипит, а рассказчик подбросил в костёр кривой сосновый сук и продолжил:
    -   Так я что хочу сказать. Логово, паря, у этого самурая устроено было уж больно хитро. Пол-бутана срыто, земля раскидана, а в яме и сидьба , и лежбище , и уборная: всё вместе. Тут тебе и бачок с водой и продукты в ранце, патронов почти полная цинка; кинжал, чтобы харакири сделать; котелок и спиртовая горелка с запасом сухого спирта. А в углу ямы куча говна. Не успел присыпать, хотя сапёрная лопатка рядом. Видать не до этого ему было. А вонь несусветная, да и мухоты невпроворот. И что же такое они жрут, что такая вонь от говна идёт?
    -  А то и жрут,- вставил Вена-, Сушеных лягушек, да кобылок. Что они, что китайцы: один чёрт. У них же как получается? Всё, что ползает прыгает, бегает и летает, всё съедобно. Вот если бы мы были такими, то у нас никогда бы голода не было , Однако, вода  закипела . Чай заварим али  кашу из чумизы?
    - Давай кашу,-ответил Илья,- Да не забудь толчёнки забросить, а то до Душумала ноги не дотянем по каменьям, да кореньям, а где и по мочажинам*..
   Здесь я должен  разъяснить современному читателю, что чумизой называлась трофейная японская крупа, очень похожая на наше пшено и такая же по вкусу. Толчёнкой же охотники называли высушенное и истолчённое в ступе мясо, обычно от диких животных.
     Вена взялся варить кашу из чумизы, а меня отправили за водой для чая. Уже совсем рассвело и идти было легко, не опасаясь, что запнёшься о камень или выступающий из почвы корень. Собаки бежали впереди меня, время от времени обнюхивая тропу. С задеваемых мной веток в лицо брызгала холодная роса и я обтирал её рукавом, одновременно избавляясь и от докучавших комаров. Собаки первыми достигли родника и, полакав из него воду, стали преданно смотреть мне в лицо, что в их собачьем понятии означало: «Пробу сняли. Абсолютно безопасно!» Я, положив на траву ружьё, сначала умылся, потом зачерпнул полный котелок , поставил его рядом с ружьём и стал гладить собак промеж остреньких ушей. В ответ они облизали мои ладони и мне снова пришлось мыть в роднике руки.
    О, вода из таёжных родников! Хвала тебе во веки веков, как источнику силы, бодрости, здоровья и долголетия многих поколений сибирских охотников! Она , утоляя жажду, дарила нам прохладу в летний зной и согревала крепким горячим чаем в зимнюю стужу.
    Перекинув ружьё за правое плечо и взяв котелок в левую руку, я стал подниматься по тропе к табору. Отовсюду из  зарослей доносились голоса птиц, возвещающие о наступлении нового погожего дня. На востоке небо окрасилось зарёю и во всём чувствовалось торжество природного бытия. Налетевший лёгкий ветерок «живарь» слегка шевелил листву, среди коей уже появились желтые и багряные , не только отдельные листья, но и целые ветви. Это раннее забайкальское предосенье уже приступило к своему извечному занятию по перекрашиванию окружающего пейзажа, давая понять перелётному птичьему  сообществу, что подходит конец пищевому изобилию и пришла пора «поставить на  крыло» выведенное потомство и собираться в благодатные тёплые края. Наземные животные начинают усиленным питанием откладывать в своём теле жир , а  некоторые из них  приступают к рытью нор и заготовке корма, чтобы пережить в очередной раз  предстоящую суровую и беспощадную забайкальскую матушку зиму. 
     Обуреваемый мыслями о предстоящем дне, я не заметил, как быстро пришел к табору. В котелке над слабым пламенем слегка доваривалась каша. Вена снял её с таганка, накрыл крышкой, завернул в куртку и поставил в кусты на полчаса, чтобы она окончательно допрела и стала рассыпчатой. Так всегда поступают многие таёжники, что мне пришлось наблюдать на протяжении всей жизни. Я и доныне пользуюсь этим способом,
приучая детей и внуков делать то же самое и не только на лоне природы, но и в домашних условиях.
   Взошло солнце, посылая нам светлые, но пока прохладные лучи, ещё более улучшив радостный настрой моей души. Восходящее солнце  всегда вызывает хорошее настроение. И это касается не только людей , но и всего живого на земле, в том числе и растительности. Всё, созданное природой, в этот  торжественный момент  радуется жизни.         
     В котелке забурлила вода и  Илья забросил туда кусок чаги, дал снова вскипеть и снял с костра, дав заварке напреть. Из своей фляжки я туда же через несколько минут вылил остатки кипячёного молока. Котелок снова подержали над огнём и дали вскипеть Затем Вена взял из костра длинный берёзовый прутик и горящий его конец сунул в котелок. Прут зашипел и погас, пополнив чай ароматом дыма. Так всегда поступают лесные люди для придания чаю  определённого запаха и вкуса.
  - Однако, завтракать будем. День предстоит нелегкий,- сказал Илья.- Поедим и совершим последний марш-бросок.
   Следует заметить. что в его традиционном забайкальском охотничьем поведении и манере говорить  чувствовалось влияние, оказанное фронтовым образом жизни, который так и останется в нём  до последнего удара сердца. Смею сказать, что во всех нас, переживших войну, независимо от возраста, в том числе и во мне, эта война застряла навсегда, наложив определённый отпечаток на наше поведение.
     Позавтракав и  отдав остатки чумизной каши собакам, мы быстро собрались и двинулись в путь.  Тропа сначала пролегала по ровному стыку  распадков, а затем пошла под уклон к широкой поперечной долине .  Илья, как заправский следопыт, шел впереди, время то времени останавливаясь и рассматривая в бинокль поросшие редколесьем  боковые отроги. Я на этот раз шел вторым, держа на привязи только Собольку, а Барсик бежал то слева, то справа от нас, не решаясь в одиночку обшаривать лес. Замыкал шествие  Вена, ведя в поводу Гнедого. Солнце поднялось высоко и светило нам почти в лицо. Изредка среди молодых берёз и ильмов возвышались одинокие, в два обхвата двухсотлетние, а то и более старые, высоченные даурские лиственницы, вонзая в небо острые и полузасохшие от старости вершины. Местами попадались целые плантации  нетронутой первозданной голубицы, так и манящей к себе путников отведать её сизых, кисло-сладких плодов. Ближе к устью распадка пошли сырые места, так называемые поточины* и мочажины. Голубица сменилась моховкой, особым видом стелющейся смородины, разросшейся сплошным ковром, с гроздьями коричнево-зелёных ягод.  Создавалось впечатление, будто таинственный волшебник  расстелил на траве гроздья винограда в честь какого-то лесного божества. Тишину леса нарушали крики соек, порхающих меж деревьев небольшими стаями, а сами деревья стали ниже ростом и некоторые из них напоминали сгорбившихся старушек, как результат роста на сырой почве. От почвы исходил едва различимый пар и воздух был насыщен не только влагой, но и  чудесным ароматом лесного разнотравья. Особенно остро ощущался эфирный запах багульника болотного, этого постоянного соседа голубицы и моховки. Незаметно на тропе исчезли камни и она побежала по мягкому мху, а сам лес становился всё более редким.  Раздалось карканье, а точнее :  какое-то булькающее курканье пролетающего в вышине ворона, заявляющего идущим по лесу людям о своём бесспорном праве на данную территорию. Вениамин, подняв голову и проследив за полётом ворона, произнёс:
  - Ты, паря, посмотри-ка! Кырэн предъявился! Стало быть сейчас вся округа о нашем появлении узнает. Не зря же их орочёны предателями зовут.
       Здесь я должен пояснить, что кырэнами в северных районах Забайкалья тунгусы называли крупного чёрного лесного ворона.
-А почему их предателями зовут? -спросил я.
-Да потому, что они зимой, когда жрать захотят, то просматривают тайгу сверху и как только увидят изюбря или сохатого, то начинают куркать по-особому, вроде того , что курлыкать и кружить над ним, приманивая волков. Ну а волк зверь  ушлый, стало быть понимает, что к чему и бежит кругами на то место. А зимой они бродят стаями, так что  несчастного  оленя ни одни ноги не спасут. Ну, а когда задавят, да нажрутся, то и кырэну малость перепадёт. Что-нибудь от требухи, а то и ошмёток мяса достанется, Так что не могут они жить друг без друга. И волк не ошибается, если ворон кричит по-пустому. У них свой, особый язык общения. Вот так-то, друг любезный.
-Интересно-то  ка-ак!
- А здесь, паря, всё интересно,-вставил Илья- Всё нам напоказ выставлено самой природой. Знай только примечай и кумекай, что  и к чему. Да вот только сообразить-то не каждый может. А ты,  смотрю, быстро схватываешь, что к чему. Прямо на ходу. Всё тут тебе интересно, про всё надо спросить. Так и надо, сынок! В тайге ведь как? Чем больше про неё знаешь, тем меньше шансов потерпеть неудачу, а то и вовсе погибнуть.
     Так незаметно за разговорами мы вышли в   узкую, стеснённую  отрогами Борщёвочного хребта, долину с тунгусским названием: Душумал. Что означало это слово , мне было неведомо. Наша, открытая солнцу сторона, была прорежена, с одиноко стоящими вековыми соснами среди молодых берёз и высокого пырея. На противоположной стороне темнел густой сивер, сплошь заросший даурской лиственницей. Тропа повернула направо и , пройда по ней не более трёхсот метров, у подножия увала мы  почти уткнулись в старое , видавшее виды зимовье с обрушенной крышей.
  Первыми к зимовью подбежали собаки. Обежали вокруг, обнюхали. Барсик в первую очередь пометил углы мочой, утверждая своё право на прилегающую территорию.
  Подошли и мы.
        - Ну, вот и до зимовья добрались! Стоит, паря,  не сгорело, слава Богу!-  весело произнёс Илья и с некоторым разочарованием замедленно добавил.- Вот только пожить в нём, пожалуй и не придётся. Гляньте, эва как всё вышло! Крыша-то вся завалилась!
-Тогда балагашек придется слепить али утанчик,- добавил Вена. Утаном  местные жители называли шалаш, пристроенный к дереву.
-Ну чо ж. Утан, так утан!  Это нам не впервой?
      Лесники  сняли, разрядили и прислонили к стене зимовья ружья, разовьючили Гнедого  и отпустили пастись. Неподалеку, метрах в сорока среди кустов черёмухи, ольхи и тальника вдоль долины  струился ручей, переливаясь по серым камням. Пока Вена возился с конём, Илья сходил в кусты проверить тайник : пилу, лопату, ведро , кастрюли и чугунок. Собаки с любопытством побежали за ним. Всё сохранилось в  надлежащем виде и он вернулся довольным, держа в руках лопату и ведро. Но тут запнулся  о толстый сук и упал, загремев ведром и смачно выругался, да так, что от него шарахнулись собаки. Однако, как ни в чём не бывало, встал, отряхнулся и обратился к нам:
        - Давайте, паря, сперва устроимся, а потом обед сварганим,-  и , потирая колено добавил,- Покуль погодушка не испортилась.
    Все дружно принялись за дело. Котомки с продуктами положили на широкую и толстую полку, прибитую над дверью, на всякий случай подальше от собак. Илья, вооружившись топором, в молодом осиннике стал рубить небольшие деревца и готовить с них колья, заодно отсекая крупные ветки с двух противоположных сторон. С других же двух супротивных они оставались и напоминали  раскинутые в стороны лапы. Мы с Веной носили их к зимовью, где  в наклон,  с расстояния примерно в два метра, наискосок прикладывали  к стене с западной, подветренной  стороны. Сверху настелили сучьев и веток. Всё накрыли травой и дополнительно укрыли сверху корьём, снятым с завалившейся крыши.  Вена  лопатой  накопал дерновину, которую мы уложили вертикально в два ряда вдоль всей новой стены, чтобы на всякий случай во время сна уберечься от сильного ветра. Вход в шалаш оставили с южной стороны, а с противоположной заделали наглухо. В качестве постели настелили мелких веток и слой мягкого визиля и пырея, росших в изобилии неподалеку и которые быстро нарезали с помощью острых охотничьих ножей. Когда жильё было готово, Илья первым залез внутрь и с восторгом проговорил:
    - О-о-о! Живой, паря, не без квартиры!
    - А мёртвый - не без могилы,-  добавил Вена и все  дружно рассмеялись. Эту, впервые тогда услышанную поговорку, я вспоминаю каждый раз, когда въезжаю в новое жилище.
     -  Ну вот, - сказал Илья,-теперича  пора и о брюхе позаботиться. И, повернув ко мне своё смуглое лицо, добавил,- Бери котелки и валяй на ручей, да ружьё не забудь прихватить; мало ли что там тебя ждёт. Только ушами не хлопай и смотри по сторонам. И собак возьми. Ну чо стоишь, рот раскрыл? Дуй, не стой!
   Я быстро закинул за плечо ружьё, взял котелки и направился к ручью. Собаки подхватились со своего лежбища и побежали впереди, выпугивая из травы мелких птиц. А Вена тем временем сказал Илье:
    - А ловко ты его за водой наладил! Даже отдохнуть не дал!
    - Ничо, пусть привыкат. Вырастет , ещё спасибо скажет за науку...
     Продолжение их разговора я уже не слышал, поскольку удалился от них на почтительное расстояние.  Придя к ручью, первым делом обмыл потное лицо живительной студёной водой, почувствовав величайшее удовлетворение. Собаки, как обычно, сначала понюхали, а затем полакали воду и, перепрыгнув через ручей, стали ожидать меня. Однако, их ожидания не оправдались. Я нашел место  поглубже и, зачерпнув  полные котелки воды, отправился назад, крикнув им: «За мной!» Видно было, что они  возвращаются с неохотой.  А  им так хотелось побегать по лесу,  размять ноги , ведь тайга для настоящих лаек, что тебе дом родной;  только там у них раскрываются  врождённые способности к охоте. Там  для них воля вольная.
     Со стороны ручья наш табор смотрелся  несколько иначе, чем с приведшей нас сюда тропы. Передо мной  возвышался полукилометровый южный склон длинной горы, покрытый редкой древесной растительностью, но сплошь поросший травой, среди которой словно бородавки, торчали покрытые лишайником и приплюснутые неведомой силой каменные глыбы. По всему склону небольшими островками  выделялись заросли молодого осинника и таволги- кустарника с красивыми белыми шапочками цветов на протяжении первой половины  лета. По научному это растение называется спирея вязолистная. Кое-где уже начинали краснеть широкие листья молочая Палласа , очень редкого растения в нашем крае. Среди местных жителей существовало мнение, что корень этого растения  полезен наравне с женьшенем. На большом расстоянии друг от друга, вразброску, возвышались более чем столетние сосны, уже начинающие засыхать с вершины. У самого подножья горы, на небольшой возвышенности, напоминающей толстую лепёшку, стояло зимовье с узким оконцем-бойницей, дощатой и обитой летней козьей шкурой дверью и, обвалившейся под натиском жуков-точильщиков  и безжалостного времени, крышей. К левой стене зимовья, словно жилище новых Робинзонов, был приткнут наш шалашик или «утан» по местным понятиям. И, наконец, шагах в пятидесяти слева от зимовья, под углом в сорок пять градусов, на самом подножии горы раскинула свою крону огромная, полу- искривлённая, высоченная сосна , толщиной не менее метра у основания, с выступающими на поверхность толстыми, как слоновьи ноги, корнями. Казалось, что высохшей, острой вершиной она упирается  в самое небо; особенно это ощущение приходит в пасмурную погоду, когда низко  висят облака. Под самой вершиной в сторону ручья торчал засохший толстый и извилистый голый   
сук, на котором выделялись смолистые утолщения, именуемые  охотниками  «капами». Лучины, наструганные с этих  вздутий, горели долго и ярко за счет содержащейся в них смолы. По обе стороны от зимовья, на расстоянии около двухсот метров один от другого, горный склон разрезали широкие , поросшие лесом лога. По одному из них мы и пришли на это дуланное, то есть   тёплое, защищённое от ветров место.
     Когда я  подошел к табору, то Вена уже  разводил костёр на месте старого пепелища. Таганок там был постоянный и менять приходилось только перекладины, так как они  часто по недосмотру подгорали и могли переломиться в самое неподходящее время и  опрокинуть в костёр котелок с содержимым.
    Я поставил котелки рядом с костром,  снял ружьё и поставил его ко входу в шалаш рядом  с другим оружием. Илья с трубкой во рту ходил около большой сосны и разглядывал на ней какие-то отметины. В кроне этой сосны трудился большой пестрый дятел, выстукивая морзянку, время от времени прерывая её, чтобы выковырнуть из древесины жирную личинку насекомого и высмотреть на коре очередного представителя этого вида. На ходящего вокруг сосны человека он не обращал внимания, лишь изредка издавая  крики, понятные только его сообществу.
     Вернувшись к табору, Илья сводил к ручью уже остывшего после похода Гнедого и позволил ему вдоволь напиться.. Разгорячённого коня поить нельзя. Может заболеть и пасть. Это правило в то время знали все, кто имел дело с лошадьми.
      В котелке бурлил  комбинированный суп или борщ с горохом, картошкой, свёклой морковью,  диким луком и толчёным мясом, а также набранными по дороге  грибами сыроежками. Запах этого варева щекотал ноздри и вызывал обильное слюноотделение и мне так хотелось есть, что даже слегка кружилась голова. Но вот варево готово и мы приступили к очередной трапезе на свежем, насыщенном кислородом воздухе посреди дикой природы. За  едой разговаривали мало. Дули на горячие ложки и проглатывали пищу, кряхтя и пофыркивая. В довершение трапезы попили шайдочный чай , зёрбая  по-бурятски, а именно, втягивая его в рот из горячих кружек с характерным бульканием и всхлипыванием, которое у старожилов так и называется  - зёрбание.
        Илья закурил трубку и о чем-то задумался, Вена стал возиться с винтовкой, а я разулся и, вытянув уставшие ноги, разлёгся на траве, испытывая величайшее блаженство. Рядом с собой положил своё ружьё, предварительно его разрядив.  Под голову положил свернутую вчетверо куртку «курмушку». Поскольку в предыдущую ночь я  спал мало и рано встал, то неожиданно  быстро и крепко заснул, несмотря на то. что солнце с полуденной точки только-только двинулось на вечернюю полусферу неба. Последнее, что промелькнуло в моём сознании, так это воспоминание о том, как мать шила мне ту самую суконную курмушку, лежащую под моей головой.
       Здесь, уважаемые читатели, я отвлекусь от описываемых событий и, перенеся  вас на два года назад,  ознакомлю ещё с одним отголоском прошедшей войны, ранее никем не описываемым и о котором  обязательно должны знать потомки, ибо история любой войны приобретает единое целое тогда, когда складывается из мелких разрозненных событий не только на фронте, но и в далёком тылу.
       В конце лета 1944 года катер «Горняк» приплавил на буксире со Сретенска небольшую баржу, из которой  на берег выгрузили целую гору, по-видимому выбракованных еще при сборе на поле боя, солдатских и офицерских шинелей; наших и немецких, а также .румынских, венгерских, итальянских, голландских, словацких и прочих их союзников. Шинели были разного цвета и фасона , продырявленные пулями и порванные осколками мин, гранат и снарядов. Все они были пропитаны уже почерневшей к этому времени кровью. Нас, любопытных ребятишек сразу же отогнали, предупредив, что мы можем наловить вшей и заболеть сыпным тифом, этим неизбежным спутником войны. А нам так захотелось проверить карманы, особенно у вражеских шинелей и найти немецкий перочинный нож, острую бритву  фирмы Zolingen, губную гармошку или зажигалку, являющуюся предметом нашего вожделения.
       Вскоре на берег привезли дрова и три больших чана  и какие-то женщины развели под ними костры и стали пропаривать в бурлящей воде эти шинели, загружая их туда вилами. Затем шинели полоскали прямо в реке и другие женщины на подводах увозили их куда-то на просушку. Этот конвейер работал несколько дней Когда  чаны опрокидывали, чтобы опорожнить в очередной раз, то из них низвергался и устремлялся к реке киселеобразный тёмно-коричневый бульон и, достигнув воды, расходился в ней большими мутными пятнами, постепенно теряющими цвет и очертания. Так часть крови наших и вражеских солдат и офицеров перемешивалась с речной водой за тысячи километров от мест  упокоения, а их шинели были  розданы труженикам тыла по специальным спискам. И это было не только у нас. По всей стране были распределены миллионы продырявленных шинелей  и десятки тысяч парашютов и прочего снаряжения.
       Нашей семье  досталась продырявленная шинель советского  солдата, а  также немецкий  парашют  из батиста кремового цвета, который был пущен на простыни, наволочки  и рубашки. Над  шинелью мать слегка «поколдовала» и  весной сорок пятого года сшила мне, как говорят, на вырост просторную куртку, которую я носил, пока из неё не вырос.
       А теперь позвольте мне вернутся  к ранее описываемому и столь неожиданно прерванному событию.
        Итак, после трапезы  я разлёгся на траве и, обуреваемый усталостью,  быстро заснул.
  Однако  спать пришлось недолго, так как меня легким  толчком в бок разбудил Вена и я быстро вскочил, повинуясь  охотничьему инстинкту и мигом схватил лежащее рядом ружьё.    Мужики рассмеялись.
- Что, спужался?- сказал Илья. -Счас мы пойдём осматривать квадраты и к потёмкам вернёмся. А  может и ранее, сразу после солносяда.  А ты тут сухих дровишек на ночь приготовь; сухостоя кругом много  валятца, да с топором будь поосторожнее. Когда будешь рубить, то ноги ставь пошире , чтоб ненароком их не зацепить. Собак пока привяжи, а после ослобони. Еслив  кого тут нелёгкая занесёт  и он спросит : кто мы такие и откудова, так и говори, что  лесники по своим делам и скоро вернутся, а ты  с ними вроде как родня, а не какой-то там  приблудный. Да с костром будь поаккуратней: пал по лесу не пусти. Всё, паря, понял?
 -  Понял, дядя Илья.
  - Ну вот и ладненько, - сказал Илья, -  а мы насчёт свежатины что-нибудь сообразим, а то с гороха да чумизы много по тайге не находишь. Ноги спотыкаться зачнут.
   С этими словами он  поправил на плече карабин и направился вдоль увала     в сторону устья ручья и долины. Вена , сев на Гнедого, направился в иную сторону, пересёк ручей и скрылся  в прибрежных зарослях. Собаки завизжали и залаяли, обидевшись, что их не взяли с собой , но умолкли когда я на них прикрикнул и пригрозил  сажанками.
      Посидев у догорающего костра около получаса и дождавшись, когда он прогорел, я загрёб золой ещё горячие угли и , чтобы не допустить лесного пожара, накрыл сверху пластом дернины. Этим ещё и сохранялась возможность  заново развести костёр без спичек и огнива. Стоило только раздуть едва тлеющие угли, как этим пользовались наши далёкие  пращуры десятки тысяч лет назад, приручив огонь для своего блага и всеобщего прогресса.
      Закинув за спину ружьё  и отвязав собак, я с топором в руке стал ходить неподалеку от зимовья и собирать топливо . В ход шло всё, что лежало на траве и могло гореть. Зайдя в молодой осинник  увидел старую поленницу  берёзовых дров. Древесина их совсем сгнила, но сохранилась берестяная оболочка, пригодная на растопку и я натаскал её целыми ворохами. Подтащил также несколько полусырых колод черной берёзы, рубить которые  даже взрослому не под силу, так как  её древесина крепка , что железо.
       Посидев немного  и отдохнув у прогоревшего костра, я решил срубить стоявшую на    склоне горы, метрах в десяти от тропы сухую осину, лишенную сучьев и ровную, как телеграфный столб. На каждый удар топора она отвечала печальным и протяжным  гулом, напоминающим звук тревожного набата. Рубил я её терпеливо, настойчиво  и долго, почти полчаса, а может и более. Но вот она стала наклоняться и я отскочил в сторону, чтобы меня не ударило пружинящим комлем, ударив топором последний раз. Рухнувшее древо, издав гулкий  звук, подпрыгнуло и раскололось вдоль на две половины , потому что его сердцевина оказалось пустой. Я сел на него и стал переводить дух, утирая с  лица пот. Едва  успел отдышаться, как откуда-то сверху раздалось: «Кууррр..», да так громко, что я от неожиданности вздрогнул и стал доставать из-за спины ружьё. Собаки мигом бросились к той самой  искривлённой, громадной сосне, стали бегать вокруг неё и лаять, а Соболька даже вставала на дыбы и скребла когтями кору дерева. И тут я увидел, что на засохшем голом суку сосны под её вершиной сидит крупный лесной ворон  и невозмутимо смотрит на собак с недоступной им высоты, при этом наклоняя голову то вправо, то влево    и переступая с лапы на лапу. Как только я сдвинулся с места и пошел к зимовью он стал смотреть на меня, не обращая внимания на разгоряченных собак. Я поманил их к себе , но безуспешно. Их охотничий азарт  оказался сильнее чем команды хозяина. Тогда я   поочерёдно изловил их, привёл и посадил на  привязь у зимовья. Но они продолжали лаять и оттуда. Лишь после того, как я огрел сажанками  Собольку по боку она перестала лаять, а за ней замолчал и Барсик.
     Пришло время пообщаться с гостем. Я уселся на валежину и крикнул :
      - Здорово, халан!
    - «Каар-кара-каар».
 Ворон при этом наклонялся и вытягивал шею во время каждого карканья. Это я расценил , как тройное приветствие .А слово «халан»   означало  на забайкальском говоре такое понятие как брат, друг и товарищ. Этим же словом называли два дерева, растущие от одного корня.
    - Ну что!? В гости прилетел ?
    - «Кур!»
    - Да вот только угощать нечем.
    - «Кар, кар, кар!» ,- с оттенком недовольства прокаркал ворон, низко наклоняясь и взмахивая крыльями.
 Я хотел сказать что-то ещё, но  в той  стороне, куда ушел Илья, раздался приглушенный винтовочный выстрел; собаки вновь залаяли , а ворона словно метлой смело  с сосны и он , описав над нами круг, полетел туда, откуда донёсся звук выстрела.
   Солнце  уже повисло над горизонтом, посылая сквозь слегка замутнённую атмосферу остывающие лучи. Создавалось впечатление, что где-то горит лес, потому что небо  было затянуто пеленой, напоминающей дым и солнце сквозь него казалось большим оранжевым апельсином. Но  это был не дым, а так называемая «помха», явление, характерное для южного и юго-восточного Забайкалья во второй половине лета. Дело в том, что в это время в Китае возникают пыльные бури, поднимая в воздух тысячи тонн коричневой лёссовой почвы и переносят её на огромные расстояния, достигая и нашей местности. Поэтому и на солнце в такую пору можно было смотреть без тёмных очков. Кроме того, в воздухе еле улавливался особый запах, подобрать слова для которого пока очень затруднительно.
    Чтобы как-то скоротать время я пошел на косогор за  богородской травой , отвязав собак. Траву эту ещё называют чабрец и тимьян ползучий. Очень полезная в народной медицине. У нас её заготавливали чуть ли не мешками и пили её отвары. Во многих домах можно было увидеть на столе отвары в банках. Её пили при головной боли, ревматизме, простуде, болях в животе и омывали лица детей, особенно грудных младенцев   для успокоения и крепкого сна, а также во многих других случаях. Ею заваривали чай. Её же клали под подушки, добавляли, как пряность в бочки с огурцами, а весной , через месяц после отёла делали корове «окур». Заключалось это действо в следующем. Пучок травы клали на сковородку, поджигали и  обходили вокруг коровы; затем подносили под вымя, чтобы на него попал дым. Существовало поверье, что после «окура» корова будет хорошо доиться и избежит заболевания маститом. Заодно окуривали и телёнка. Одним словом, это было универсальное лечебное средство. Самый лучший результат  достигался от травы, собранной в конце мая -  начале июня во время цветения. Когда я  уходил в лес, то мать всегда напоминала мне, чтобы я принёс  богородской травы и дома у нас её было полным-полно. Не забыл я об этом и на сей раз и почти на четвереньках ползал по увалу, вдыхая её чудодейственный эфирный запах.
     Набрав целую охапку я вернулся к зимовью и расстелил  её на притолоке двери для просушки, придавив сверху палкой, чтобы не сдуло порывом ветра и принялся разводить костёр, так как интуиция мне подсказывала, что мужики скоро вернутся.
     Сняв с остатков прежнего костра дерновину я разгрёб пепел и добрался до едва тлеющих углей. Быстро положил на них сухую траву, кусок бересты, а сверху мелкие сухие веточки и сучья и, чуть ли не уткнувшись носом, стал раздувать огонь, прижимая траву к углям одной рукой и другой опираясь о землю. Дул до тех пор, пока от  одного из углей не поднялся маленький треугольник пламени, коснувшись своей вершиной травы и распространяясь всё выше, издавая характерный в таких случаях треск, радуя душу и избавляя от тревожного ожидания. Довольный таким результатом, я стал  подбрасывать сухие сучья вперемешку с сырыми, чтобы не дать костру прогореть так быстро, затем взял котелки и отправился к ручью. Собаки побежали впереди меня, выпугивая из травы птичек, но внезапно насторожились и с лаем бросились вниз по ручью, но вскоре перестали лаять и до меня донёсся голос Ильи: «Ну, чего всполошились?!» Зачерпнув воды и быстро вернувшись к костру, я увидел Илью, волочившего  за собой по траве на бечевке добытого молоденького козла двухлетка и рядом с ним собак,  обнюхивающих и пытающихся укусить добычу. По видимому они испытывали досаду от того, что добыча досталась охотнику без их непосредственного и активного участия.
      Брюхо животного от промежности до грудины было вспорото, это Илья извлёк и выбросил брюшину ещё на месте, чтобы не волочить лишний груз.
    -  «Ну чо, паря, утимился?* Костер горит, стало быть сейчас мясо варить будем,-сказал Илья,- И-и-эх, поеди-им бывало.»
    - Где это  вы его скараулили?
    -  Да вон в третьем отсюдова разлоге. Сел перекурить и малость похрустывал веточками. Тут он на меня и вылетел. Принял, видать, за козу; у них же сейчас самый гон. Вот и схлопотал пулю в лоб. Одним словом - отбегался. Давай свежевать, покуль тёпленький.
    - Что, начнём шкуру снимать?
    - Не, паря! Сперва мы его окончательно  выпотрошим, а после прямо в шкуре затолкаем в ключ, чтобы не проквасить. Ливер и часть стегошка отварим вроде как на запас, ну и на ужин хороший бухулёр заварганим. Заодно и собакам перепадёт кое-что. Брюшину его я там выбросил, чтоб легче волочить было, а вот кишки им оставил,-при этом он кивнул на собак.
   Подтащив гурашка к старой сосне и подвесив за голову, мы быстро его выпотрошили. Печень, сердце, почки и язык  положили в котелки и повесили  вариться над костром. Лёгкие, селезёнку, и кишки оставили пировать собакам. Соболька сразу же схватила лёгкие с горловиной и отбежала в кусты, а Барсик мигом проглотил селезёнку и принялся теребить кишки. Кроме того, Илья быстро и умело отрезал стегно вместе со шкурой и положил его на сруб зимовья, накрыв от мух куском брезента. Облегчённую тушу мы поместили в холодную воду ручья, привязав за рога к кусту краснотала. Ноги от туши животного Илья отрезал у коленных суставов  и бросил в костёр, чтобы затем полакомиться испечённым костным мозгом . который в сочетании с картофельным пюре является сытным блюдом под  названием «чумуга», особенно когда для этой цели  используются ноги изюбря или сохатого.
   Пока мы возились с добычей солнце скрылось за хребтом и по долине потянул прохладный ветерок «живарь», предвещая холодную ночь. За ручьём раздалось лошадиное фырканье; это Вена на   Гнедом возвращался к табору. На этот раз собаки не бросились им навстречу с лаем, а лежали у зимовья с набитыми животами и лишь шевелили своими острыми ушами, то сводя их вместе, то разводя в стороны и в то же время не сводили глаз с приближающихся путников; уловив и  поняв по запаху, что подходят свои.
    - Как я погляжу, мы сегодня со свежатиной,-сказал Вена, слезая с лошади.
    - Да, паря, сёдни нам подфартило.
    - А я  от самого  ручья запах бухулёра учуял. Аж слюнки потекли. Ну и слава Богу! Таперича и ноги таскать легче будет. Судя по копытам, это гурашек. При этом он ткнул сучком в лежащие на углях козьи ноги.
    - Да, паря. Союкчан двухлетний. Ну, вот и печёнка сварилась
    Тут Илья снял с костра один котелок, в котором сварились почки и печень, вынул их на траву остудить. Затем положил туда крупные куски отрезанного от стегна сочного мяса , добавил соли  и, сыпанув горсть крупы чумизы, подвесил котелок над самым пламенем. Такие же куски мяса он положил в другой котелок, где уже варились сердце и язык. Вена тем временем пустил Гнедого на кормежку, привязав его на длинную вожжу.
    - Ну что ? Перекусим печёнкой? -сказал Илья , обращаясь к нам.
    - Перекусим. Как тут не перекусить,-ответил Вена , отрезая кусок печени и передав его мне со словами: «Подкрепляйся! Поди, ещё ни разу в жизни не пробовал  козьей печёнки?»
    -  Конечно, ни разу.
    - Ну вот и пробуй от  души и наедайся досыта.
  Поданный мне кусок я быстро уплёл за обе щеки
     Но это была только прелюдия к ужину, а сам ужин был на редкость обильным и продолжительным с печёной картошкой и горячим костным мозгом, той самой «чумугой», с сочным и мягким, необыкновенно вкусным мясом, а в довершение всего с «карымским» чаем, заправленным травой, называемой «карымом» с добавлением богородской травы и замешанным остатками сметаны, с добавлением соли. Воистину, это был королевский ужин!
      Отужинав, мы полукругом разлеглись у костра, на  время поддавшись охватившей нас усталости и неизбежной в таких случаях лени. Я разулся, поставив ичиги неподалёку от костра и повесив на них влажные портянки для просушки.  Натруженные ноги протянул ближе к костру, испытывая тепло в ступнях  и разливающуюся по всему телу приятную истому. Вена тоже разулся, но ичиги поставил подальше от костра и , повернувшись, сказал : - Ты, паря, приглядывай за ичигами-то. Не дай бог, прокараулишь, их от жара скоробит и тажно придётся  вместо них на ноги тряпки мотать.
    Следуя его совету, я нехотя поднялся, раздвинул и воткнул  на том месте сажанки и повесил на них портянки, а ичиги положил в изголовье               
   - Ну вот, паря, теперича полный порядок. Можешь малось и покемарить,- сказал Вена и стал разглядывать и протирать свою винтовку. Илья тем временем выкурил  трубку и , растянувшись на кошме, уставился в бездонное звёздное небо, которое то приближалось, то удалялось, реагируя на колебания пламени костра. Мне не хотелось даже шевелиться
и я, глядя на костёр. начал было дремать. Однако, любознательность взяла верх  и я, обращаясь сразу к обоим спутникам, спросил, что там дальше находится за Душумалом.               
  -А это как посмотреть,-сказал Вена,-если с левой стороны, то  по тропе с Лужанков  можно угодить на Газимур на Кактолгу и далее за хребёт на Аргунь к Будюмкану и Урюпино.  И всё  это называют Захребетьем. Попасть туды можно только верхом на коне, а на телеге не проедешь.  А зимой  кружным путём по Газимуру и Урюмкану, когда зимник наладится. Еслив же  податься верхом прямо , то выйдешь на Усть-Начин, а если чуть правее, то выйдешь к Култуме на левом берегу Газимура. Когда-то , ещё в царское время, там были серебряные прииски, а ныне ничего от них не осталось. Вот в Курлее золотой прииск работает, так это выше по Газимуру и туда дорога ведёт со Старо-Лоншаково, с правого берега Шилки. Это от Усть-Кары вёрст пятнадцать, не менее. 
   -А до Култумы можно  дойти,-спросил я
         Оно ,конечно можно, да что толку-то,-ответил Илья,-остались там две или три заимки.  А какое село было ранее! Старики сказывали, что ещё в том веке там был богатейший прииск, народ жил зажиточно; хлебопахотных и сенокосных мест предостаточно, а что касаемо охоты, так зверя можно было стрелять прямо с огорода. Незачем и в чащу ходить. В Газимуре и в притоках рыбы невпроворот, особенно ленка и тайменя, а по осени: хайруза. А птица, что по весне летела из Китая, почти вся оставалась на озёрах и протоках выводить цыплят. По утрам от её криков аж стон стоял над долиной. Эхо-хо! Было времечко! А народ-то  какой был! Крепкий, терпеливый, настойчивый и выносливый! А  главное, добрый и гостеприимный.
        - Оно так и должно быть,- поддакнул Вена,- если место райское, то и народ добрый, как в раю .               
        - И куда всё подевалось-то?- продолжил Илья, с кряхтеньем поднявшись и подбросив в костёр толстые сучья.- Прииск забросили ещё до революции, а там пошло и поехало: брат пошел на брата, сколько людей загубили, не говоря уже о лошадях, коровах  и прочей домашней живности.
      Я почти задремал и лежал с закрытыми глазами, а Илья, подумав, что я уснул, повернувшись к Вениамину, продолжал высказывать то, что давно накипело на его мужицкой душе и о чём он нигде больше не мог так выговориться,  рискуя попасть в категорию «врагов народа».
  - Только, вроде бы, успокоились и на ноги встали к Двадцать восьмому году. Скота много развели, поля у тайги отвоевали, распахали и засеяли; ребятишек много появилось. Всем миром мост через Газимур построили, а тут новая напасть, будь она неладна. Придумали колхозы и стали раскулачивать и выселять зажиточных. А кто в Култуме не зажиточный? Ха! Народ сплошь крепкий, справный, трудяги. Попробуй найди хотя бы одного лодыря?! Да семью собаками не сыщешь! Вот и получилось, что всех подряд раскулачивать пришлось. А нет, чтобы этих же трудяг принять в колхоз. С их опытом и трудолюбием можно было любые горы свернуть и страну зерном засыпать. Да куда уж там! Нельзя! Эксплуататоры! Слово какое-то не нашенское. Видать: чисто пролетарское. В жизни пролетели, вот и стали пролетариями. Грабь награбленное! Ободрали всех до нитки и отправили на Енисей, да на Соловки. А добро их меж собой поделили. А ведь среди этих кулаков было много таких, кто в Гражданскую воевал за Советскую власть, а стало быть, за лучшую жизнь по их понятиям. Вот им и показали лучшую жизнь, а в колхозы понавезли со Сретенска голь- голимую: битых, да грабленных. Как у нас говорили «Шишу да Епишу, да Колупая с братом». А что от них толку-то?! Они даже не знали с какой стороны к корове подойти, чтобы подоить. Коня и того запрячь не умели, не говоря уж о том, чтобы телегу исправить. Вот и получился колхоз « Червонное дышло-  ни хрена хорошего не вышло». И заработков никаких. Хлеб почти весь забирали на  госпоставки, а колхозникам одни палочки на трудодни записывали до отчётного собрания к Новому году.  А кто раскулачивал, да грабил крепких мужиков?! Активисты, голимые завистники. Так называемые "комбеды", то есть комитеты бедноты. Та же нищета, голь перекатная, пьянчуги и лодыри, которым работа, что кость в горле. На земле ведь  трудиться надо от зари и до заката, а не самогонку жрать, да на гармошке играть. А руководили всем этим уполномоченные из городов, которые ни черта не смыслили в сельском хозяйстве. Даже ржаной хлеб от яришного отличить не могли. В общем, загубили всё! Была  сытая и весёлая Култума и провалилась в Тар-Тарары. И тут же опять Степан Толстокулаков*  отличился, чтоб ему гореть в аду ярким пламенем! Руководил раскулачиванием. В мороз полураздетых людей выгоняли из домов и увозили в Сретенск , а там на поезд тех, кто остался живой и не замёрз по дороге. Не зря, ой не зря его «шлёпнули» в тридцать седьмом как врага народа. Все-таки бывает в этом мире справедливость, хоть редко, но бывает.
             От этого монолога Ильи моя дремота мигом улетучилась, но я продолжал лежать с закрытыми глазами, чтобы мужики думали, что я сплю и смело продолжали свой разговор, представляющий для меня интерес в познании запретного прошлого нашего родного края и официально подаваемого совсем в ином свете.  Пройдут не только годы, но десятилетия, прежде чем я сам разберусь  в нашем историческом прошлом и дам ему объективную оценку на основе итога, к которому подошла моя родная страна к концу кровавого и противоречивого Двадцатого века. Века великих жертв и потрясений, иллюзий , надежд и разочарований. А пока всё услышанное навечно отпечатывалось в глубинах моего подсознания, как дополнение к ранее слышанному от стариков в шалашах на покосе, у рыбацкого и охотничьего костра, а также от бывалых мужиков-фронтовиков во время лесосплава и подготовки к нему в прибрежной тайге.
           Костёр начал было затухать, но Вена подбросил в него несколько толстых сосновых сучьев, ярко разгоревшихся и обдавших жаром окружающих. Я инстинктивно отодвинул ноги и повернулся к огню спиной, а Илья, тем временем продолжил:
                -Так вот я и говорю, что всё-таки есть Бог и его справедливость. Покарал он злодеев. Опять же , когда эта самая «ежовщина» подошла, то уж шибко много невинных людей похватали и увезли с концами, словно их и не было.  Самых лучших и трудолюбивых мужиков.  Больше по ночам брали. Опер  Климентьев тогда многих повыбрал.  Как смеркаться  зачнёт, он уже с двумя охранниками едет. Сосед мой с сеном с поля потемну приехал. А эти ево уже ждут. Садися, говорят, поедем. А он ишшо и  во двор-то не успел зайти.  Стоит и спрашиват, дескать куды это вы меня повезёте на ночь -то глядя?  А Климентьев и отвечат,  что в отдел НКВД. И эвот чё доспелось-то. Коня с возом оставил, а сам к имя сел и уехал.   Так и увезли с голком. И ни слуху, ни духу.  Из тех, кого этот Клим позабирал, ни один до сих пор  так и не вернулся. Дажеть весточки не прислал. Это надо же было до такого вредительства дойти! Самую головку народа изничтожили! Это-то как теперь понимать?
 - А так и понимай, что вредительство сверху шло,- вставил Вена,- ведь не зря же и самого Ежова потом сбросили, как говно с лопаты. После этого кое-кого выпустили. Это кого не успели расстрелять, али патронов на них не хватило. Видать разобрались, что они не причём. Да что толку-то. Взять хотя бы моего тестя.  Полтора года продержали. Всё требовали признаться, что готовил крушение поезда. А он железную дорогу только издалека видел. Потом отпустили, как он говорил, по какой-то там разнарядке. Не было дня, чтоб не били. Затолкают кирпич в валенок и лупят по спине и бокам, чтобы подписал бумагу. А то ещё так делали. Значит, поставят вплотную к стене, обведут  на полу ступни мелом, чтоб за черту не сдвигался и  караулят сутками. Часовые меняются, а он сутки или там двое стоит. А когда упадёт без сознания, то обольют водой и снова ставят. Такая пытка у них называлась «статуя». Пришел с отбитыми почками и лёгкими. Покашлял с кровью полгода, да и убрался на тот свет. Зато хоть родные похоронили, да по-человечески. Теперь хоть знаем куда можно придти помянуть, а если бы «там» расстреляли, то никто бы и не знал, где лежат его косточки. А какой человек был! Смирный и благочестивый: мухи не обидит. Работал счетоводом и в политику не лез. Говорят, на собраниях всегда молчал. Вот и отмолчался! Всё равно не спасло! В те годы доносы друг на друга писали. Кто из зависти, а кто— по  вражде. И это не спасало.  Забирали и доносчиков. Не зря же в старину говаривали, что доносчику полагался первый кнут.
     -  Да! А перед самой войной ведь ещё одна напасть навалилась. Кони стали сапом болеть. Опять же без вредительства здесь не обошлось. Лечить было бесполезно и пришло указание сверху: всех лошадей уничтожить. Боже мой, что тогда творилось! Когда коней подводили к  выемкам возле кирпичного завода в Кулинде, то у них выступали слёзы на глазах и они тихо и жалобно ржали. Умницы! Всё понимали, как люди и смерть свою  встречали, как избавление от страданий. Милиционеры были обуты в резиновые сапоги, потому что кровищи было чуть не до колен. Каждому коню стреляли в ухо из револьвера, а добивали из винтовки промеж глаз. Сколько же тогда поголовья перебили: одному господу Богу ведомо! А потом война. Сколько  народу то ушло на неё?! Тьма тьмущая!  А вернулось полторы калеки. Я из моего июльского призыва сорок второго года  остался один на всё село.. Все остальные исчезли:  кто погиб,  кто пропал без вести, а кого наши же  пулемётчики из заградительных отрядов покосили подчистую.  Вот и обезлюдели деревни, в том числе и Култума; остались от неё одни заимки и живут в них Шиша, да Епиша, да Колупай с братом. Да что там Култума? По всему Забайкалью так, а то и по всей матушке Сибири  кого ни возьми, у каждого  по пять, а то и по семь родственников погибло, начиная с Первой мировой, потом Гражданской, раскулачивания. «ежовщины», Халхин-гола и Финской и ,наконец, заканчивая Отечественной и последней Японской войной. Даже подумать страшно! Тут тебе не эти семь миллионов, о которых сейчас  говорят. Тут, пожалуй, на  весь  полтинник когда-нибудь матушка правда вылезет.
  -     Да уж,-сказал Вена,- даже не укладывается в голове такое количество. А как вспомнишь всё, так и поверишь. У меня дядя в Усть-Ононе   в тридцать девятом году пришел с войны из Монголии в одной шинели, а на ней на полах аж семнадцать дыр от пуль и осколков. Он положил её на пол, а потом упал на неё и стал биться в истерике . Из всего батальона  на Халхин-голе только он  остался в живых. Кроме него в деревню никто не вернулся.
        - Вот так-то! И что за напасти на наш народ?! Чем он Бога прогневил? Считай, ни одно поколение мирно ещё не жило. Какая-нибудь напасть, да объявится!
        - Может теперь мирно жить будем? Воевать-то , похоже, не с кем.
        - Пока не с кем, но порох надо держать сухим.
        -  И то верно. Однако пора  на ночлег устраиваться. Судя по звёздам ,уже двенадцатый час. Уноченье*, почитай, прошло: глухинь* во след ему предъявилась.
        - Похоже, что так. Буди парнишку, покуль он свои лытки не поджарил. В балагашек перебираться будем.
     Вена  со словами:  « Проспишь всё на свете» -слегка толкнул меня в плечо. Я быстро надел ичиги на босые ноги и вместе с мужиками стал устраиваться на ночлег. Мне отвели самый дальний угол от  входа. Вена устроился посередине, а Илья ближе к выходу, как самый главный и наиболее опытный в нашей бригаде.  Собаки тоже попытались сунуться  внутрь, но остановленные Вениным окриком, виновато помахали хвостами,   покрутились  и улеглись снаружи, недалеко от входа в наше жилище.
      Сняв ичиги  я положил их в изголовье. На них разложил патронташ. Куртку свернул и подстелил под голову. Портянки расстелил под туловище, чтобы утром они были тёплыми и сухими. Достал из котомки и надел на ноги, связанные из собачьей и овечьей шерсти носки. Ружьё, как и остальные охотники, положил рядом с собой, предварительно разрядив. Закончив все эти приготовления,  вытянулся  на  душистой разнотравной постели и, опьянённый её целебным божественным  ароматом, быстро заснул. Последнее, что я почувствовал, так это разливающуюся по моим, натруженным за день, ногам приятную истому и невесомость во всём теле.   
    Тайгу невидимым покрывалом накрыла вторая половина ночи — глухинь, как её называли  забайкальские охотники. Пора торжества на таёжной сцене других актёров: хищников-полуночников. Сегодня, как и  в другую ночь, одни будут есть, а другие будут  съедены. Смерть одних существ даст жизнь другим. Таков неотвратимый закон Природы....