В измене

Жена знала. Всегда знала.
Смотрела молча, как застёгиваю куртку, хватаю ключи — будто в рейд, не в измену.

Спрашивала только:
— Во сколько?.. — и тут же отводила глаза.

Она всё давно поняла. Не дура. Чувствовала, что между нами кто-то есть. Видела, как я поглядываю на часы, проверяю телефон — будто жду сигнала. Как вздрагиваю в назначенный час, срываюсь и исчезаю — к той, имя которой не произносится, но которую она угадывает.

Понимала. Ту не брошу. И пытаться не пытался. Жалел жену? Конечно. Но что с того? Она, наверное, уже смирилась. Видит в этом стихийное бедствие. Сидит дома.
А я — уже спешу. Надеваю её любимый шарф. Тот, что она дарила.
Сегодня — встреча. Сегодня снова встретимся.

Питер — мокрый, серый, сквозняки в парадной. Ноги ведут сами: по набережной, на Чкаловскую. Всё родное. Каждый поворот — как рубец. Каждое окно — заноза. Встречаю знакомые лица — встревоженно возбуждённые.

Каждый раз я прощаю ей всё. Унижения. Предательства. Те дни, когда она будто напивалась и ложилась под других — безвольно, без страсти, словно в отвращении — к ним, к себе, ко мне. Когда смеялась мне в лицо, зная, что я всё вижу — и еще больше возбуждалась  от этого садомазо. Когда молчала в ответ на мою мольбу. Когда будто нарочно ломала меня — медленно, хладнокровно, точно зная, куда бить.

В такие дни я уходил от неё злой, выжатый, пустой.
Кричал ей в спину:
— Сука! Кто так делает?!

Не помогало.

Она делала. Делает. Будет делать.

А я всё равно возвращаюсь.

В кармане — банка пива, зажигалка. Чтобы взбодрить. Подсветить. Завести. Встряхнуть, если пойдёт вразнос. Чтобы быть с ней — ярко. Без стыда. Без пощады.Я знаю: она не прощает. И не просит прощения. Всегда у неё виноваты другие.
Сегодня я прикасаюсь к ней — по-настоящему.

И эта сука ревёт. Орёт дурью, вибрирует, стонет, поёт, вскипает, поднимает на дыбы, врывается в грудь током — будто вся из жил, нервов и электричества.
Смотрю на неё сверху. Она лежит подо мной — раскалённая, трепещущая, ждущая.

Шепчу стиснув зубы:
— Ты, падла, не отвертишься. Сегодня всё получится. Раздвинешься — как мосты. И дашь насладиться. Пять.  Ладно… пусть бы хоть два. Но — до конца. До финального.
Нас уже не остановить. Пока мы не кончим одновременно. Пока я не изольюсь в неё весь — до дна. До оглушения. До полного, бесповоротного забытья.

И вот — охрипший, на грани, с уколом адреналина в сердце, с выпотрошенной душой — ору ей из последних сил, как в последний раз:

— Давай, Игра!

И весь Питер содрогаясь вторит мне, воет, ревёт:

«Зенит» — это я, 
«Зенит» — это мы,
«Зенит» — это лучшие люди страны!