Таёжная школа ч 2

               
                Часть вторая:
               В  Ц А Р С Т В Е   Б Е Р Е Н Д Е Я.                .               
                Глава первая:
                Старый знакомый.

       Проснулся я от крика соек и  приглушенного разговора обувающихся лесников. Вход в наше жилище был раскрыт и через него проникал серый утренний рассвет. Первым наружу  на четвереньках выполз Вена, держа в правой руке свою «Арисаку», а за ним последовал Илья, тоже держа в руке карабин. Собаки в тот же миг заскочили в балаганчик и с двух сторон стали лизать моё лицо, слегка скуля и мешая обуваться. Кое-как отбившись от них я вылез из тёплого жилища, повернувшись к дующему с вершины распадка прохладному утреннему ветерку, Казалось, что он насыщен чистейшим кислородом-так легко было дышать!  На траве серебрилась роса, а с наклонившихся ветвей  кустов и деревьев свисали седые нити паутины с бусинками влаги. Низко над речушкой пролетела стая чирков и до меня донёсся свист их крыльев. Труженики дятлы   нарушали тишину своим перестукиванием и далеко на востоке скученные облака уже были подкрашены лучами находящегося за горизонтом солнца. От  происходящего во всем теле было так легко, а на душе так радостно, что хотелось раскинуть руки и крикнуть: «Здравствуй, царство Берендея!»
   Вена хлопотал около Гнедого, поглаживая его  шею, брюхо и промежность пучком травы, одновременно сметая докучливых комаров и мошку, а Илья раздувал еле тлеющие угли прогоревшего за ночь костра. Его старания увенчались успехом и как только из-под  дымящих веток вырвалось и заплясало пламя, он поднялся с колен и со словами:  «Ну вот, теперича, паря, веселей дело пойдёт»,- стал подбрасывать в огонь  крупные сучья.  Я тем временем быстро сходил к речушке и принёс в котелках воды. В один из них Илья положил мелко нарубленное мясо и повесил над пламенем, промолвив: «Как забурлит, так чумизы добавим. А то к вечеру до табора ног не дотащим; дел-то нам сёдни ой как много предстоит.»               
     Вена,  переведя Гнедого на новое место с  высокой сочной травой, направился было к костру, но вдруг остановился и. глядя на господствующую у подножья горы ту самую полузасохшую сосну, произнёс: «Вот те на! Вы посмотрите-ка, кто  к нам заявился?! Кырэн собственной персоной. Сейчас , паря, начнёт свои права на эти палестины предъявлять!»
     Мы с Ильёй разом повернули головы в ту же сторону, куда смотрел Вена и увидели крупного чёрного ворона, сидевшего на том же самом полузасохшем суку под самой вершиной сосны, где  сидел вчерашний мой гость. По-видимому, это был Он. На нас он смотрел невозмутимо, слегка наклоняя голову. то в одну, то в другую сторону и переступая лапами на одном месте. Лучи от восходящего солнца коснулись его иссиня-чёрных перьев и они заблестели на нём, как начищенные рыцарские латы . Илья весь преобразился, выпрямился, его лицо засияло радостью и он, подняв руку, крикнул: «Здорово, братан!»
    Ворон, наклонившись, вытянул шею и два раза куркнул.
    - Ты ещё живой, старый варнак?!
    - Кар! Кар! Ка-ар! Кур-кур! Кур-кур!-ворон, словно обрадовавшись встрече со старым другом, каркая, задирал голову, взмахивал крыльями и переступал лапами, передвигаясь то вправо, то влево.
    - Помнишь, как ты мужиков по весне без пельменей и сала оставил?-рассмеявшись крикнул Илья.
    - Кур! Кур, кур-кур! Кар!
    - Ты смотри-ка! Всё помнит варнак.
 -Илья повернулся к нам и продолжил,- В марте тута лесники нерчинские на семена  шишку сосновую заготавливали и на ночь сало и пельмени вон на ту притолоку над дверью положили , стало быть, чтоб собаки не достали . Только вот утром-то рассвет и проспали, а он уж тут, как тут, будто с облака вынырнул  и давай порядки наводить. Да видать не один, а с целой бандой. Что не склевали, то на землю столкнули, а там, известное дело, собаки подхватили и всё подчистили. Вот так мужиков и оголодили.  Те вышли. глянули : притолока пустая, а на снегу обрывки газет из-под сала, да разорванные мешочки из-под пельменей.  Ну, а этот варнак со своей бандой вот на этой самой сосне сидит и посматривает: не пошлёт ли Господь ещё чего-нибудь., а другие промеж себя перекаркиваются. Мужики, конечно, крепко осерчали и за ружья схватились, да где уж там, Его банда как только стволы увидела, так её как ветром сдуло. Потом так всю весну не появлялись, где-то в других местах варначали. И до чего же ушлый этот варнак! Ему лет сто, а может все триста - никто не ведает. Его ещё мой прадед знал во времена Разгильдеева*. И я с ним в начале тридцатых познакомился. Бывало, выйду с зимовья, а он уже караулит и сопровождает, летает кругами. Навой* раз поднимется чуть ли не под облака  и как только увидит коз, так начинает курлюкать. И мне удача была, и ему потроха доставались. Вот такая  промеж нас дружба была! У него ещё постоянная подруга была. Вместе они тут всякие дела выделывали. По охотничьим лабазам шарились, птичьи гнёзда разоряли. Таскали оттуда не только яйца, но и птенцов. Среди всех тутошних воронов были самые отчаянные и дерзкие и  приходились, навроде  бы, как  за главных. Вот только за войну тут воронья заметно поубавилось. Не стало и подруги Варнака: али подавилась где чем, али  в морозы с голоду околела, а то, глядишь, какой-нибудь горемыка с досады подстрелил. А ещё могла и в кулёмку попасть. Их тут Проня Столов на хорьков настораживал. Один Бог ведает, где сгинула.
    - А, может к другому самцу улетела?-вставил Вена.
    - Нет, паря. У них  не так, как у других. У них эта самая любовь и верность  на всю жизнь! За это им Господь и подарил триста лет. А нам грешным- не более ста, да и то не всем, а кому как трафится.
    - Похоже, оно так и есть.
    -      Вот именно, что так и есть. Возьми вон тех, кто до глубокой старости вместе дожили. Это те, кто всю жизнь как голубки были меж собой в мире и согласии и кучу детей вырастили. А те , которые жили, как кошка с собакой, то сходились, то расходились, так у тех и век короче выходил. Эти сами себя изнутри точат, как в паутчем семействе, тем самым и смерть свою приближают.
    -     А что это такое -паутчее семейство, дядя Илья?- просил я.
    -     А это, паря, такая семья, где  все, как пауты*, будь они неладны,  всё время  допекают друг друга.  Вон у Гриши Сидельникова дочка, как только замуж вышла и в такое семейство пришла, так сразу и захворала. С непривычки-то в нём можно и с ума сойти. С утра и до вечера только и слышно, как отец ребят ругает, мать-дочерей, сыновья своих баб, а бабы ребятишек. Ну, а старуха, знамо дело, старика пилит. Все свои беды на него валит. Одним словом: пауты, да и только!
    -    Это ты верно сказал,- поддакнул Вена,- я вот тут вспомнил про них. Отец мой, когда ещё был жив, сказывал, что ещё в старое время он жил на Аргуни и в тамошних местах был такой год, когда паут весь народ поедом  изъел, и пришлось месяца на два из деревни уходить. Пауты тогда стеной стояли! Размахнёшься рукой и руке аж больно. Скот по самую голову в воде стоял и зачастую погибал. Вот тебе и пауты. Когда их шибко много, то всем погибель! И пошто* так бывает-никто не ведает.
    Пока мужики беседовали, пища была готова и Илья  разложил дымящуюся чумизу и мясо по мискам, а в освободившийся котелок положил три куска мякоти от гураньего стегна, залил водой и повесил над пламенем. Вена в другой котелок с кипящий водой забросил немного чаги и пучок богородской травы, снял его с огня и со словами: «Пускай напрет.»-поставил рядом с костром.
     Ворон в это время вёл себя спокойно, слегка поворачивая голову в такт нашим движениям. Удивительно, что собаки в этот раз на него не лаяли, а смотрели молча, переводя взгляды с него на нас и обратно и лишь слегка помахивали хвостами, не мешая общению Ильи со своим старым другом.
     Позавтракали мы  быстро и мужики стали собираться на очередной осмотр лесных угодий. Достав планшет и, развернув на пне карту, что -то на ней помечали и обсуждали. Я тем временем остатки своей пищи отдал собакам, разделив поровну. Вена снял с костра котелок с уварившимся  мясом и поставил на притолоку у двери зимовья. При этом он куски мяса вынул и положил рядом обсыхать, сказав: «Пусть немного пооббыгат*»,- а котелок с бульоном накрыл куском  соснового корья.
      Все собрались. Взяли по куску отварного мягкого мяса, по нескольку сухарей, мужики -котелок, один на двоих, поскольку им  предстояло работать на пару. Мне же предложили либо остаться на таборе, либо пройтись по ряжу до Ключевской покати, а затем  спуститься к ручью и, идя вдоль него, вернутся к табору.
      Судя по солнцу, было около восьми часов утра, когда мы оставили  табор. Илья с Веной и с Гнедым, прихватив Барсика. подались в темнеющий напротив нас сивер, а сверху их стал сопровождать ворон Варнак, описывая в небе большие круги. Ну, а я с Соболькой направился вниз по ручью и, дойдя  до устья широкого лога, поросшего редким березником, стал подниматься  в его вершину. Поскольку с вершины долины дул прохладный живарь*, то я надел куртку. В котомке у меня лежала манерка и кусок отварного мяса с двумя сухарями, а также огниво; на правом плече висело ружьё, а в левой руке я держал сажанки, на которые опирался в необходимых случаях, как на посох.
      Подъём оказался очень затяжным и я, немного не дойдя до вершины лога, решил спрямить путь, и его левым отпадком подняться на вершину ряжа и оттуда идти на Ключевскую покать к указанному Ильёй месту. Этот путь мне представлялся лучшим ещё и потому, что на прежнем стали громоздиться скалы и выступы, удобное место обитания кабарги,  а далее расстилалась каменистая россыпь, где пришлось бы долго прыгать с камня на камень и с плиты на плиту. Я шел легко и наверху оказался менее, чем через час, войдя в сосновую гриву, где решил передохнуть, опустившись на валежину. Соболька повернула голову на ветер и стала улавливать доносящиеся до неё запахи, но ничего значимого для себя не почувствовала и улеглась у моих ног, глядя на меня своими умными раскосыми глазами.
     Немного отдохнув мы двинулись дальше, бесшумно ступая по мягкому и толстому ковру из сосновых игл и шишек. То здесь, то там в кроне сосен трудились пёстрые дятлы, нарушая  своим перестукиванием тишину девственного леса. По обе стороны  было удивительное зрелище: слева долина Душумала, окаймлённая горами с причудливыми серыми и коричневыми  скалами и гольцами а справа, прилегающие к хребту распадки и тянущийся параллельно ряж, поросший кедровым стланником и увенчанный   известными во всей округе  скалами под названием «Два братца», которые в те времена были видны за тридцать километров с пароходов и от Шилкинского Завода, и от Усть-Кары, и от Лужанков . Я смотрел на них, как зачарованный и даже не предполагал, что в феврале Сорок девятого года  вместе с другими учениками Усть-Карской школы: Владимиром Брюхановым, Виктором Конищевым, Владимиром Патриным, Юрием Столовым и Александром Ёлгиным, под  руководством нашего  старшего друга и наставника,  военрука Александра Петровича Буланова в лыжном походе посещу эти скалы. Там на костре мы сварим замечательные сибирские пельмени, покрякивая, попьём чай и послушаем рассказы Александра Петровича  о его фронтовой жизни, о полученном ранении на Бородинском поле в сентябре Сорок первого. В память об этом походе оставим в бутылке записку с именами участников похода и поместим её в расселине скалы. Эту бутылку извлекут  пилигримы другого поколения и сообщат мне об этом  в 1975 году, когда я буду проводить в Усть-Карийске выездное судебное заседание  по обвинению Пустынцева в убийстве своего тестя Пасмурова.  И того и другого я хорошо знал во времена моего детства. И Александр  Петрович, которого  мы за глаза называли Саша Булочкин, но  с оттенком уважения и преклонения перед ним, уже сильно постаревший и утративший былую стать, но ещё продолжающий ходить в тайгу, подойдёт ко мне во время перерыва и со словами: «Ну, здравствуй, Гена!» -крепко меня обнимет и по нашим щекам побегут скупые мужские слёзы. Но  всё это будет потом,  почти через тридцать лет, а сейчас, увлекаемый древним охотничьим инстинктом,  с предчувствием предстоящего  чего-то  удивительного и необычного, я шел вперёд в неизведанное....
           Продолжение следует.