Таежная школа ч 2 глава вторая

               Глава вторая:
                Тревожные ожидания. Глухарь.
                Следы таёжной драмы.

      Солнце почти приблизилось к точке полудня, когда ряж стал расширяться и перешел в пологий, поросший мхом и  белобокой брусникой, влажный уклон. На этой границе  появились заросли шармадуна*, то есть  барбариса сибирского с бурыми, ещё не созревшими ягодами, с желтыми корнями, применяемыми в народной медицине для лечения почек , печени, желудка, отёчности и для снижения кровяного давления. Настойку корня давали лошадям при оппое, как мочегонное средство Плоды этого растения, содержащие больше количеств витамина А, придавали необычайную бодрость и выносливость. Однажды, съев утром горсть красных ягод я проходил весь день по тайге без пищи и у меня  ещё хватило сил добраться до табора  через каменные россыпи и бурелом.
        Кое-где островками выделялась богородская трава и я сорвал пучок для заварки в будущем чая. По-видимому, это и была та самая  Ключевская покать. Захотелось есть и я решил спуститься пониже, до первой попавшейся поточины* или мочажины*, чтобы там набрать воды и вскипятить чай. Потому что в тайге без чая и «еда- не еда.»  Как только я стал спускаться по склону, Соболька бросилась было вперёд и дёрнула поводок. Я слегка прикрикнул на неё и пригрозил  сажанками. Она тут же, с виноватым видом, вернулась на место позади меня и поплелась, обнюхивая траву и  время от времени поднимая голову, настораживая уши, улавливая запахи меняющего направления ветерка.  Тропы не было и я спускался осторожно, чтобы не раскатиться, опираясь на сажанки. Склон стал ещё положе а почва-влажнее. Пошли сплошные заросли голубицы и островки багульника болотного, с крестообразными белыми цветками, источающими запах эфира. коего мы называли «чушатником», а местное население -  «багуном». Сосны сменились даурской лиственницей, вперемешку с ольхой. Кое-где выделялись  высоченные голые лиственницы с шапкой ветвей на самой вершине. Видимость была не более  двадцати метров. Из-за обилия ягод это было самое удобное место для жировки медведя и боровой дичи. Голубичник в некоторых местах  был слегка примят и объеден. При виде этого на душе сразу стало тревожно. Так ягоду объедают только медведи. Я быстро снял ружьё с предохранителя и ещё раз проверил как оно заряжено. В патроннике был патрон с разрывной  пулей Жакан. Моя тревога мигом передалась собаке. Она натянула повод, вздыбила шерсть на загривке и слегка заворчала. Затем потянула меня вперёд и уткнулась носом в мох. Я, внимательно оглядевшись по сторонам, подошел к ней и увидел вдавленный медвежий след, заполненный водой.  Поставил на него свою ногу. Размеры почти совпали, значит медведь был небольшого размера, скорее всего полуторагодовалый пестун. Соболька заскулила и стала смотреть мне в лицо. Я мигом дёрнул за конец  монгольского узла, освободив собаку, быстро сообразив, что если медведь рядом, то  она, бросившись на него, потащит и меня за собой и тем самым помешает выстрелить. А зверь может броситься на меня, не обращая внимания на собаку. Броски его бывают неожиданными и стремительными. Поэтому надо быть готовым ко всему и стрелять наверняка. Самообладания  я в тот момент, несмотря на отроческий возраст, не терял и держал ружьё на изготовку. В мозгу лихорадочно проносились мысли: успеет ли Соболька схватить его за «гачи»или за зад, какой заряд в патроннике, ослаблен ли нож в ножнах? Быстро отведя затвор и открыв магазинную коробку, поместил вниз два патрона с круглыми пулями. пропитанными сулемой и верхний патрон с разрывной пулей со ртутью. В патроннике оставил прежний патрон с пулей Жакан, тоже со ртутью. Таким образом, у меня было  два разрывных заряда подряд, что вселяло уверенность   и не позволяло впасть в панику.
    Тут же мне вспомнилось наставление бывалого охотника Коли Зимина, с которым я в октябре прошлого года охотился на белку в долине речки Лужанкинка.. и который за свою жизнь добыл немало волков, рысей и несколько медведей. Сидя у костра, он поучал меня премудростям сибирской охоты: «Медведя, паря, надо стрелять в бок, по сердцу, немного позади передней лапы под лопатку, в то место, где локтем вытерта шерсть от ходьбы,. А если стрелять в голову, то в лоб али в ухо; тажно надо иметь твёрдую руку, острый глаз, и пристрелянное ружьё, да и не трястись  со страху. Если промахнёшься, то пиши: пропало. Не успеет, паря, замолкнуть голк  от выстрела, как он,чёрная немочь*, в один прискок  окажется рядом с тобой и разом отправит на тот свет.»
    Должен сказать, что эти воспоминания, как спасительная инструкция, пронеслись в моей голове в какие-то доли секунды и, вселив уверенность в себе, позволили не терять самообладания и быть готовым к встрече с хищником.    
     Я стал внимательно осматривать  траву вокруг и , убедившись, что медвежьи следы , в общем-то, пересекают наш путь и уходят вправо, решил уклонится влево, поближе к каменной россыпи, где был лучший обзор. Шел быстро, постоянно оглядываясь и озираясь по сторонам, обходя  заросли спиреи папоротниковой с уже засохшими цветными венчиками. Соболька стала вести себя спокойнее, свидетельствуя о том, что  медведя поблизости нет. Вот она остановилась около гранитного валуна, с нижней его стороны относительно уклона горы, уткнула мордочку в траву и стала лакать воду. Ура-а-а! Какая удача! Моя верная помощница нашла источник! Я, мигом забыв все страхи и волнения, поспешил к этому месту и увидел, как из-под валуна, слегка бурля и вынося песчинки, вытекает вода и тут же уходит под мох и траву, образуя мочажину. Упершись руками в валун я окунул лицо в источник и напился холодной воды, от которой сводило скулы и щипало язык и губы. Тут же решил развести костёр; снял и положил на валун котомку; поставил на предохранитель и надел за спину ружьё и стал собирать и складывать на сухое  место топливо. В самый низ будущего костра положил бересту, сухую траву вперемешку с тонкими, наполненными горючим 'эфиром, веточками багульника, сосновую хвою. Туда же  мелко настрогал охотничьим  ножом сухую осиновую стружку. Затем наступил самый ответственный момент- добывание огня. Достав из котомки огниво я  стал бить кресалом* по куску кремния,  высекая искры. Фитиль долго не загорался. Соболька в это время  бегала кругами и вспугнула из травы выводок рябчиков, пронёсшийся надо мной с переливчатым шумом. Я её подманил к себе и продолжал высекать огонь, время от времени поглядывая по сторонам. Но вот фитиль задымил, я сунул его под растопку и стал раздувать. Сухая трава задымила и, наконец, по ней побежали  искорки, превращаясь в язычки пламени; с треском разгорались веточки багульника и хвоя. Сворачивалась в спираль полыхнувшая береста,  вытапливая из себя капли дёгтя. Пламя быстро охватило всё топливо и костёр начал свою торжественную пляску жизни. Быстро соорудив таганок, я набрал в манерку воды и подвесил её над пламенем. Вода из-за   присутствия в ней газа и минеральных веществ закипела очень быстро. Я забросил в неё пучок богородской травы и снял с огня.
    - Ну что, подруга,- обратился я к Собольке,- небось устала? Ничего, сейчас перекусим и отдохнём. А потом спустимся на падь и двинем на табор.
        Соболька слегка заскулила и стала преданно смотреть на меня, помахивая хвостом.
Я погладил её и поцеловал между ушей, а она в ответ стала лизать мои руки. Достав кусок отварного мяса и, отрезав от него четвертинку, протянул её на ладони, сказав: «Возьми!»  Соболька сначала понюхала, а затем осторожно, склонив голову набок,  взяла зубами свой паёк и мигом проглотила. Потом стала смотреть на меня и по выражению её глаз можно было понять , что она надеется на добавку. Но добавки не было. Я сам быстро уплёл свою порцию и два размоченных сухаря, запив всё это чаем, а вернее, настоем богородской травы, после чего уселся на прогретую солнцем каменную глыбу и  разулся, чтобы дать ногам отдохнуть. Ружьё положил на колени, не выпуская из рук. Соболька уселась рядом и, задирая вверх мордочку, ловила лесные запахи. Так прошло около часа. Усталость покинула  тело и я решил, что пора идти дальше. Быстро собравшись и подав собаке команду : «Вперёд!»- я двинулся навстречу неизвестности. Соболька бежала впереди зигзагами, обнюхивая траву и изредка останавливалась, подняв голову и ловя верховые запахи. Голубичник становился  гуще и всё вокруг синело от обилия ягоды. Я останавливался и горстями отправлял её в рот, но вскоре набил оскомину. Постепенно продвигаясь по этим зарослям мы наткнулись на охотничью тропу, ведущую вниз по склону. Не успели мы преодолеть и полусотни метров, как  справа в ягоднике послышался шорох. Соболька бросилась туда и вспугнула огромную по моим представлениям птицу, пролетевшую не более ста метров и усевшуюся на лиственницу. Это был каменный глухарь, королевская птица наших лесов. Полёт его был тороплив, но тих, прям и невысок; состоящий из быстрых, шумных ударов крыльями. Поднырнув под крону, он  резко взмыл вверх и сел  на толстый сук у самого его основания почти вплотную к стволу, слившись с ним в единую массу. Свисающие сверху тонкие веточки скрывали от моего взора его  голову и шею.   Соболька мигом подбежала к дереву и стала аккуратно облаивать глухаря, слегка помахивая хвостом и  временами поглядывая в мою сторону. Глухарь, наклонившись и вытянув шею, с любопытством разглядывал собаку, время от времени издавая звуки напоминающие креканье. Я выбрал в патронташе  заряд с подкалиберной пулей, перезарядил им ружьё и, обойдя с четверть круга, стал скрадывать глухаря с тыльной стороны, скрываясь за стволами деревьев, стараясь не наступить ненароком на сучья и замирая, когда собака переставала лаять. Подкравшись к лиственнице на длину её тени, я присел на мох, подогнув  под себя колени; прислонил сошки к берёзе, уложил на них ружьё и замер в ожидании, когда птица повернётся задом. Вот лайка сменила позицию и глухарь повернулся. Опустив голову, он снова стал крекать, как бы выражая своё недовольство. Настал самый удобный момент для выстрела. Сердце моё от волнения забилось  учащённо, а мозг стала сверлить мысль: «Только бы не промахнуться!» Затем, прошептав про себя: «Господи, благослови!»-  крепко сжал левой рукой конец ложи, прицелился повыше хвоста и, задержав дыхание после глубокого выдоха, с удивительным спокойствием, плавно нажал на спусковой крючок. Приклад мягко толкнул меня в плечо и одновременно прогремел выстрел, отдавшийся своеобразным полным приглушенным звуком, свидетельствующим о том, что пуля нашла цель. Сквозь пороховое  облако было видно, как глухарь, обламывая сухие ветви, стал падать вниз и с характерным звуком, напоминающим буцканье, ударился о землю. Вслед за ним, кружась и покачиваясь, опускалось несколько мелких пёстрых перьев. В то мгновение  мои ноги почувствовали, как от этого удара  по земле пробежала лёгкая дрожь.  Пишу об этом совершенно откровенно и без всяких там охотничьих вымыслов и прикрас. Соболька тут же схватила  добычу за шею и стала трясти из стороны в сторону Я, как и было в те времена заведено у всех охотников Забайкалья, перекрестился со словами: «Слава тебе, Господи! Ещё не последний!»- и, подбежав,  прикрикнул на собаку. Она положила добычу у моих ног, выказывая мне своё уважение и полное  повиновение. Тогда я её погладил между ушей и поцеловал чуть пониже глаз. Она, в ответ на оказанное ей внимание, радостно стала вытанцовывать на месте, издавая грудные звуки, словно хотела что-то сказать, но не могла и от этого переживала и снова пыталась схватить поверженного глухаря. Я взял добычу и стал осматривать. Это был крупный буро-пестрый , так называемый «каменный», самец глухарь, с длинной толстой шеей, большой, с серым оперением головой; длинным и толстым, слегка загнутым клювом бледно-зелёного цвета; с широкими красными бровями. Издали он казался чёрным, но это был зрительный обман. Его оперение было от узорно-серого,местами сизо-зелёного,до сизо-дымчатого с коричневыми продолговатыми пятнами на крыльях и тёмное, с белыми пятнышками на хвосте. Густое и жесткое удлинённое оперение на подбородке смотрелось, как борода. Птица была весом не менее пяти килограмм и с размахом крыльев более метра.
    Пуля вошла в нижнюю часть спины, перебив позвоночник и выбросив на вылете часть кишечника. Вся поверхность его груди и живота была окровавлена, а из раны  вывалились оставшиеся обрывки кишок. Я их обрезал и  бросил Собольке, а она  проглотила одним махом, клацнув зубами. Запихнув добычу в котомку так, что оттуда торчали  лапы с хвостом  и перезарядив ружье, я с приподнятым настроением пошёл вниз по покати, а Соболька бежала впереди и каким-то особым своим чутьём угадывала едва проступавшую, а иногда совсем исчезавшую тропу.
     Не прошло и получаса, как мы вышли на падь и оказались на тропе, ведущей в вершину Душумала и к нашему табору. Перед завершающим марш-броском я решил отдохнуть, так как котомка с добычей, да ещё ружьё в придачу, оттянули мне плечи. Сев на пень, я прислонил к нему ружье, а котомку положил рядом. Соболька тут же стала её обнюхивать, а затем улеглась у моих ног,  разведя в стороны уши, чутко  улавливая  звуки  тайги.
  Отдохнув около получаса и очнувшись от забытья, я встал с пня, надел котомку и накинув на  правое плечо ружьё, пошагал дальше,  к нашему табору. Сажанки держал в левой руке , время от времени пользуясь ими как посохом. Соболька бежала шагов на пять впереди то утыкая нос в тропу, то поднимая кверху, ловя запахи. Солнце уже покатилось на вечернюю половину неба и хотя светило ещё ярко , но не грело из-за, висящей в небе  и задерживающей тёплые лучи , той самой «помхи», о которой я упоминал ранее.
    Вскоре мы поравнялись  с устьем лога, поросшего редким березником, среди которого выделялось несколько даурских лиственниц.  Соболька неожиданно замерла на месте и,  задрав голову, стала принюхиваться.
Затем бросилась в лог и вскоре оттуда донёсся её лай, редкий и незлобный. Обычно так лают на белку или бурундука, но в данное время  был не сезон для белковья и я стал звать её к себе, но напрасно. Лайка не слушалась и тогда я стал понемногу подниматься по логу, на всякий случай держа ружьё на изготовку. Берёзы расступались и за ними показался выворотень упавшей лиственницы. Из-за него не было видно, на кого лает собака и я стал обходить стороной, направившись на правый и возвышенный склон лога, памятуя о том, что все скрытые и не просматриваемые места  надо обходить на безопасном расстоянии и внимательно просматривать их со стороны, дабы не стать жертвой неожиданного нападения. Поднявшись на склон я сначала увидел лающую Собольку, а затем какую-то серую лохматину на торчащем суку лежащей лиственницы. Соболька, учуяв меня, прекратила лаять, подбежала  виляя  хвостом, будто извиняясь за напрасную тревогу, обежала вокруг и снова побежала к лиственнице, но уже не лаяла, а села рядом с кроной. Я подошел поближе и предо мной предстали следы некогда разыгравшейся здесь трагедии. На крепкий, как железо  торчащий сук  словно на  копьё был нанизан мумифицированный труп волка. Сук вошел в грудь слева и вышел в правом паху. Голова с оскаленной пастью и высохшими глазницами свешивалась вниз. Шерсть почти наполовину облезла и наверное была растаскана птицами на обустройство гнездовий. Лапы висели как плети. Трагедия, по-видимому, произошла ещё зимой, когда лежал глубокий снег, волк за кем-то гнался и напоролся во время сильного броска и сам стал добычей. Смерть его,  несомненно, была мгновенной, поскольку сук пронзил  жизненно важные органы, да и сама поверхность сука не была повреждена. Всем охотникам известно, что волки в предсмертных конвульсиях хватают зубами всё подряд. Но здесь таких следов не было. Вездесущие колонки и хорьки ещё до таяния снега выели все внутренности и мышечную массу. Не исключено, что и наш знакомый ворон Варнак тоже справлял здесь трапезу. Но, тем не менее, от останков всё ещё исходил неприятный запах. Моя прирождённая любознательность всё же взяла верх над отвращением и я продолжал внимательно присматриваться и заметил, что шерсть вдоль спины тёмная, почти черная. От старых охотников я слышал, что волки с чёрной спиной очень редки, зато  свирепы и осторожны и встречаются только в высоких хребтах, да «в самой глухомани». Видимо, этот волк был представителем той самой группы.
    Мои размышления прервала стайка пролетающих и перекликающихся соек, птиц с лазоревыми пёрышками, пируэтами планирующих меж деревьев по траектории синусоиды.   Пёстренькие, новенькие, дикие перволетки.  Радуясь солнцу, они восхищённо вскрикивали и жеманно шипели: ж-ш, ж-ш, ж-ш!  Я же, полюбовавшись ими, поспешил уйти с этого места, тем более, что время неумолимо бежало вперёд. Соболька без приглашения сначала побежала рядом, а потом вырвалась вперед и, добежав до тропы, уселась в ожидании хозяина. Дождавшись меня, она побежала впереди по тропе, изредка останавливаясь и принюхиваясь  к встречному ветерку. 
    Солнце уже повисло над горами, когда мы, вывернувшись из-за очередного выпирающего в долину  отрога,  почувствовали запах дыма и , пройдя густой кустарник краснотала, увидели зимовье, пасущегося в стороне Гнедого, сидящих у костра мужиков, варивших на ужин пищу. На росшей около зимовья берёзе, на высоте недосягаемой для собак, висел вынутый из ручья гурашек , а под ним  едва дымился дымокур.  Навстречу нам с визгом и радостным лаем  выбежал Барсик, а Гнедой, подняв голову,  смотрел на меня до тех пор, пока я не подошел к зимовью. Убедившись. что путник свой, а не чужак, он продолжил спокойно пастись, время от времени потряхивая гривой и помахивая хвостом , отпугивая  назойливую мошкару.
    - Ну что, паря? Ты никак с добычей?-спросил Илья
    - С добычей, дядя Илья ! Глухаря завалил.
    - Но тажно показывай,- вставил Вена,-раскрывай котомку-то. Стало быть это твой выстрел мы слышали?
    - Может мой, а может ещё чей.
    - Да в эту глухомань сейчас акромя нас и соваться то некому! Вот по первому снегу белковщики могут забрести. Так опять же несподручно им тут будет : зимовьё -то завалилось.
     Тем временем я быстро развязал котомку и, с распиравшим меня чувством гордости, вынул оттуда и поднял за  шею глухаря; подержал его на вытянутых руках и воскликнул:
    - Во какой!
    - Ишь ты какой турлай!*И впрям красавец!-поддержал меня Вена , взял птицу за крылья и, разглядывая  входное и выходное отверстия, добавил,--Чем стрелял-то, пулей али картечью?
    - Подкалиберной пулей. Метров за тридцать, а может и сорок, точно не скажу.
    - Рисковано, паря! Мог и промахнуться с такого-то расстояния. Это ж дробовик, а не винтовка. Картечью то оно было бы понадёжнее. Тебе ещё пофартило скрасть его на такое расстояние, да не спугнуть. Ладно, положи его на зимовьё, пока собаки не раздербанили. А завтра с утра поране домой наладимся. Только ты ему в нутре то кровь прополощи и натолкай туда крапивы, чтоб не проквасить, покуда домой доберёмся. Там своих и порадуешь добычей.
     Как и посоветовал Вена, я у ручья сполоснул брюшную полость глухаря, подвесил его на дереве, чтоб дать стечь жидкости и на старом пепелище за зимовьём нарвал  более свежие ветки крапивы, а затем напихал их внутрь птицы. Потом посмотрел на старую сосну, вспомнил про ворона и спросил
    - А Варнак  ещё не прилетал?
    -  Предъявлялся незадолго до тебя,- ответил Вена,-куркнул пару раз и улетел восвояси. Ничего, паря, ещё обернется и твоего глухаря раздербанит если не спрячешь подальше, ему к этому делу не привыкать.
    -  А я его  снова в котомку затолкаю. А ты мне поможешь подвесить его повыше, чтобы собаки не достали.?
    - Непременно, помогу. Как тут не помочь!
    -     Ну что, мужички- охотнички!-раздался голос Ильи,- Варево готово! Давайте повечерям, обговорим все дела, а завтре вставать ни свет, ни заря,  чтоб до дому, хотя бы к потёмкам добраться.
      Тем временем солнце, послав нам последние лучи, скрылось за горы, продолжая оттуда подсвечивать плывущие по небу облака. С вершины долины потянул прохладный ветерок живарь, а дым от костра перестал подниматься вверх и голубыми слоями стал стелиться над кустами вдоль ручья, над тропой, по которой я совсем недавно пришел и над подножьем внезапно придвинувшейся к нам горы. Расстелив кусок брезента и разложив на нём снедь, мы стали ужинать   Намотавшись за день по тайге, я с превеликим удовольствием потел над миской, уплетая за обе щёки дымящееся козье мясо, запивая прямо из миски питательным бульоном, именуемым шулёй,*  будто хотел наесться на неделю вперёд. Затем, отдышавшись, рассказал о волке.
    - Вот те раз!- воскликнул Илья,- Я же  вчерась  в тех местах проходил, да видать, разминулся. Всё , паря, стареть стал! А  вообще то я по устью прошёл, а оттуль, стало быть, не видно. Ну, да ладно. Еслив ты нам всё точно обсказал, то дело было в конце зимы, когдась глубокий снег  покрылся настом. В логах его наметат до метра, а то и боле. Стало быть, все нижние сучья скрыло и  один, самый верхний, торчал, как насторожка. Да к тому же поди* был переломлен наискось, что и заострять не надо. Так вот, паря, волки по насту гоняют крупного зверя- изюбря или сохача. На козу не размениваются: им её хватает на два жевка и не боле. И гонят они всей стаей- два впереди, самые сильные и ловкие, бегут наперерез зигзагами туды-сюды, как челноки, два -по бокам, это самые прыткие, которые в удобный момент прыгают и хватают за шею али за бока, да так и висят на нём, а остальные, которые послабее, так те сзади. Это обычно молодняк или перестарки с волчицей. А раз ты говоришь, что волк был черноспинный, то наверняка  это был иргичен*  - предводитель самой свирепой и настырной стаи. Такие, паря, не попустятся ни за что. Когда добыча была близка и бежала по рёлке, где снегу поменьше, то  этот волк бросился на перехват ускоками и  в азарте напоролся на сук на излёте прыжка. Просто на побегу он бы так не пропоролся. Вот и вся, паря, картина. А стая наверняка настигла добычу и нажралась до отвала. Будь по другому, она бы вернулась и съела своего собрата. У них так заведено, паря. Сам сколь раз натыкался на таки места.
    -  Да уж.- подтвердил Вена,- Мне ведь тоже довелось  как-то раз наткнутся на такую утолоку.* Осталась одна шерсть и лапа. Даже головы не было ; куда-то упёрли.
    -  В снег на запас зарыли,-промолвил Илья.
    -  Так оно и есть. Да и  волчья'-то за войну уж шибко много расплодилось
    -  А чё не расплодиться-то? Охотников то всех, акромя Дмитриева на фронт позабирали.
    -  А его-то пашто оставили? Мужик здоровый и ловкий. Всю тайгу облазил, сколь зверья перебил, а на фронт не взяли. Снайпер с него вышел бы первоклассный. Чудно' как-то. Вон Иван Плотников, тот у которого жена почтальонка, с одним правым глазом был, так и того замели. Прослужил в обозе, да пленных япошек водил. А этот как-то открутился!
    -   А так и выкрутился, что  фельдшеру Трухину  тушу сохатого подсунул, а посля до конца войны его мясом снабжал. Тот ему какую-то справку нарисовал, что не годен. Ха! На фронт не годен, а в тайгу, да на баб годен! Небось, панты пьёт. Не спроста же его баба в сорок лет родила, когда уже внук появился. Говорят, что вдовушек да солдаток мясом к себе подманивал. Я так думаю, что тут ещё и Райотдел НКВД его брони от фронта поспособствовал; печёнкой чую, что он их человек. Не иначе, как «потайной». А вот придёт время и он загнётся. Язва же у него.
    -   Может оно и так и  нам не ведомо, что  потайной, но держаться от него на всякий случай  надо подалее, чтоб беду в дом не принести.
    - Вот то-то и оно, что подале. Однако, мы тут заболтались. Надо к завтрему готовиться, гурашка , как только оббыгает, задымить, чтоб мухи червей не наплевали; сёдне всё приготовим, а   вутре поране ошкурим и мясо в потакучи* складём да и подадимся домой.
  Так и поступили. Вена стал готовить к предстоящему маршруту Гнедка, внимательно проверив каждую подкову. Затем щёткой-скребком удалил с него присосавшуюся мошкару, после чего сводил к ручью и протёр пучком влажной травы, а потом тщательно осмотрел предметы упряжи. Я, тем временем,  почистил и смазал своё ружьё. Затем помог Илье подкоптить гурашка, поднося к дымокуру и подкладывая туда мелкие веточки, сырую траву и куски бересты, дающей густой чёрный дым, а мой наставник поворачивал тушу , подставляя дыму обнаженное мясо и следя за тем. чтобы  не  загорелась шерсть на спинной части животного.
По окончании  копчения   Илья подвесил тушу повыше и рядом с нею  на супротивный      
сук подвесил мою котомку с запихнутым в неё глухарём. А дымокур затушили, залив водой во избежание  лесного пожара - самого опасного и безжалостного недруга тайги. Тлеющие угли костра прикрыли дерном. Закончив все приготовления к предстоящему дню, улеглись в        балаганчике на ночлег, как всегда положив рядом с собой  оружие, с которым таёжный человек не должен расставаться ни на миг.